Текст книги "В Тридевятом царстве. К 100-летию со дня рождения"

Тирей запнулся в дверях:

– Простите, я кажется, слишком рано?

– Давенат! – воскликнула Рой. – Как хорошо! Нет, не рано: все в кабинете Тампико… Так мы с Элли зовём отца. – Она усадила Тирея на диван. – Но вас я не отпущу. Посидим! – И она села рядом.

– Сегодня мы не увидим Элли! – горестно вздохнув, сообщила она. – Бедняжка заболела. Доктор уже смотрел язык и посоветовал не вставать. Только это не опасно, он так сказал… Да, Тампико решил, что вы должны стать путешественником… Но Элли беспокоит меня!..

Наступила пауза.

– Вот что, – сказала Рой с видом хозяйки дома, которая не знает, как занять гостя, – съедим конфеты.

Она взяла со стола коробку конфет и поставила её на диван.

– Давенат! Отчего вы сидите так чинно? Идите помогать.

В это время в гостиную вошло зелёное одеяло, из которого торчала кудрявая голова.

– Здравствуйте, дети! – сказала Эли. – Я к вам. И… О, Рой, дай мне конфетку, Рой!

– Элли! Ступай назад! Как ты смела? – вскочила Рой.

Элли сбросила зелёное одеяло и оказалась в нарядном платье.

– Какая у тебя температура? – накинулась на неё сестра.

– Тридцать шесть и семь. Это смертельно, да?

– Н-ну, всё-таки! – тоном взрослой сказала Рой и, прикоснувшись губами ко лбу Элли, улыбнулась. – Ладно. Можешь остаться.

В гостиную в сопровождении Футроза вошли гости.

Рой всех представила.

– Да… ве…? – переспросил у Рой, словно не расслышав, Георг Ван-Конет, рыжеватый юноша с острым лицом.

– …нат, – закончил Тирей.

– Очень приятно! – Ван-Конет слегка кивнул, показав, что понимает разницу положений.

– Не обращайте внимания! – шепнула Рой Тирею. – Ван-Конет ужасно важничает. Его отец делает блестящую политическую карьеру и, возможно, будет губернатором. Но мы его проучим!

– Консуэло Хуарец, – присела перед Давенатом смуглая девочка и демонстративно протянула Давенату руку. Тот её пожал с благодарностью.

– Тортон! – комически присел вслед за Консуэло перед Давенатом черноволосый юноша лет восемнадцати.

– Надо проучить Ван-Конета! – шепнула ему Рой, взяла под руку и подвела к Элли.

Все трое о чём-то зашептались.

Футроз отвёл Давената в сторону и придирчиво оглядел его.

– Ну-с? Всё в порядке?

– Я ещё не поблагодарил вас, – тихо сказал Давенат. – Иногда мне кажется, я проснусь и всё исчезнет.

– Ну-ну, – добродушно отозвался Футроз, – будьте спокойнее. Ничего страшного не произошло.

К ним подлетела Элли:

– Позволь его увести, Тампико. Он нам нужен.

– Что вы сегодня надумали? – улыбнулся Футроз.

– Мы будем стрелять в цель! Давенат, вы должны хорошо попадать – у вас такие твёрдые глаза.

– Я присоединяюсь, – сказал Футроз. – Составим список и назначим приз. Не два, не три, а один…

Это предложение было уже обращено ко всем собравшимся в гостиной.

– Правильно, – поддержала Рой отца. – Один приз, чтобы не было никаких утешений. И он уже есть!

Рой выложила на стол нечто, видимо, наспех завёрнутое в газету.

– Какое-нибудь ехидство? – спросил Футроз, намереваясь пощупать свёрток.

Но поднялся крик:

– Тампико, это нечестно!

Слуга внёс мишень и ружьецо.

Мишень он поставил на террасе, раскрыв стеклянную дверь гостиной, ружьё передал Футрозу.

– Кто же первый? – Футроз обвёл взглядом молодых людей.

– Разрешите мне быть последним! – обратился к нему Давенат.

– Последний хочет быть первым, – улыбнулась Консуэло.

– Становится любопытно! – заметил Ван-Конет. – Некоторые из нас довольно ретивы. Что касается меня – выйду под номером, какой мне назначат.

– Тогда под номером первым, – протянул ему ружьё Футроз.

Ван-Конет взял ружьецо в правую руку и, вскинув его как пистолет, выстрелил с вытянутой руки.

– На круге с цифрой пятьсот, – заявил он, всматриваясь в мишень, затем выстрелил с левой руки.

– Только две руки! – попытался пошутить Тортон. – Как жаль!

– Нам хватит! – ответил Ван-Конет. – Пусть Рой перечеркнёт мои попадания.

Роэна взяла карандаш и пошла к мишени.

– Ван-Конет не попал в центр, но выбил девятьсот двадцать пять очков.

Все ахнули.

– Это случайно, – сказала Рой с состраданием, глядя на ставшее необычайно самодовольным лицо Ван-Конета. – Это не более как счастливая случайность!

– Понятно, случайность, – поддержал игру Рой Тортон и вздохнул ещё глубже и ещё тяжелее. – Дикий, нелепый случай!

Фуртроз засмеялся.

– Папа, отчего ты смеёшься? – спросила Элли, рассматривая Ван-Конета унылыми глазами. – Ван-Конет ошибся. Он не хотел попасть. Правда ведь, вы не хотели этого?.. Бедный! Как ужасно делать то, что не хочется!

– А ну вас! – отмахнулся Ван-Конет. – Девятьсот двадцать пять. Чего же ещё?

– Но не полторы тысячи! – вздохнул Тортон, принимая ружьё из рук Фуртроза и прицеливаясь.

– Не огорчайтесь! – уныло утешала Ван-Конета Рой. – В следующий раз вы попадёте по-настоящему, добровольно.

– Факт тот, что я получу приз! – объявил Ван-Конет и уселся на диване.

…Давенат не принимал участия в этой словесной перепалке.

За его спиной кто-то с кем-то спорил, раздавались лёгкие, как щелчки, выстрелы, а он смотрел на небольшую акварель, висевшую на стене гостиной: безлюдная дорога среди холмов в утреннем или вечернем озарении. Такой свет мог быть и на рассвете, и при закате. Художник нашёл некий световой перепад времени, и оттого дорога казалась уходящей в бесконечность.

– Это – «Дорога Никуда», – раздался рядом с Давенатом негромкий голос.

Давенат обернулся.

Рядом с ним стояла и смотрела в картину Консуэло Хуарец.

– Она так называется?

– Да. Так её назвал Футроз. Он купил её на аукционе. На обороте картины написано: «Пусть каждый, кто вздумает идти по этой дороге, помнит: на дороге многое случается и будет случаться. Остерегитесь!»

– На дороге человек! – взволнованно шепнул Давенат. – Видите?

…Действительно, на мгновение на дороге мелькнула спина уходящего и явно торопящегося человека.

– Нет! – шепнула Консуэло, всматриваясь в картину. – Вы – фантазёр?

– Вот он! – почти крикнул Давенат. – Он обернулся!

…Снова возникший на дороге человек оглянулся и внимательно посмотрел на Давената.

Давенат задохнулся:

– У меня такое чувство, словно он… приглашает меня за собой!

– Остерегитесь! – улыбнулась Консуэло. – Ведь это написано на обороте картины.

– Но вы видите его?

– Если зажмурюсь! – Консуэло на мгновение зажмурилась и грустно рассмеялась. – Нет. Даже так у меня ничего не получилось.

– Кто сейчас стреляет? – спросил Давенат, не в силах оторваться от картины.

– Тортон набил пятьсот. Рой – сто пятьдесят. Стреляла Элли. Но она зажмурилась, как я только что, и чуть не попала в стекло. Сейчас она снова пытается. Выигрывает Ван-Конет – девятьсот двадцать пять очков.

…Позади них, словно размытые расстоянием, слышались щелчки выстрелов, смех, неясные голоса…

– Можно мне постоять рядом и послушать ваши мысли? – коснулась Консуэло руки Давената.

Давенат согласно кивнул.

– Человек ещё идёт? Он не исчез?

Давенат снова кивнул.

– Куда? Зачем? – растерялась Консуэло.

…И, словно издалека, откуда-то из глубины картины возникла песня:

 
Уходит в ночь, уходит в ночь
Хороший человек,
Чтобы кому-нибудь помочь
В ту ночь и в этот век.
 
 
По той дороге не идут
За звоном серебра,
Узнает он, как тяжек труд
У рыцарей Добра.
 
 
Уходит день и вновь встаёт,
Мелькают города,
И лишь слепцы зовут её
«Дорогой Никуда»!..
 

Песня смолкла, зажмурившаяся Консуэло открыла глаза.

– Я думала… в вас есть какая-то тайна… А тайны нет: вы… просто хороший человек!

…На плечо Давената легла рука Футроза.

– Ваша очередь, Тирей. Вы – последний. Постарайтесь перещеголять Ван-Конета. Но… девятьсот двадцать пять! Боюсь, что после Георга вы в безнадёжном положении.

– Давенат! Пожалуйста, Давенат! – закричала Элли.

Давенат увидел чёрные глаза Рой, стеснительно взглянувшие на него.

Словно в тумане он увидел глаза Консуэло.

– Что вы хотите? – спросил он, улыбаясь, у Элли.

– О, Давенат! Я хочу… – Элли зажала рукой рот, а другой рукой тронула завёрнутое в газету. – Будьте только спокойны!

– Будьте спокойны! – посоветовала Рой.

…И снова глаза Консуэло.

– Я не знал, что судьи пристрастны! – заметил Ван-Конет.

– Судьи, как судьи, – сказал Тортон.

…Давенат начал брать прицел и увидел за остриём мушки чёрные дуги, напоминающие срез луковицы. Мишень стала приближаться, пока не очутилась как бы на самом конце дула, которое упёрлось в неё.

– Давенат! – воскликнула Рой.

…Давенат спустил курок. В центре мишени блеснуло отверстие. Давенат выпустил остальные пули одну за другой и, ничего не сознавая, пошёл к мишени, дыша, как после долгой схватки.

– Ура! – закричала Рой, опередившая Давената. – Видите, что вы наделали?

– Что там? – крикнул Футроз.

– Он попал в тысячу! – воскликнула подбежавшая к мишени Элли.

– Все в центре! – сказала Консуэло, подойдя к мишени и с любопытством разглядывая её.

– Да-а! – восхищённо заметил Футроз, рассматривая мишень. – Два отверстия даже слились краями. Стало быть, вы рекордсмен?

– Ничего подобного, – ответил Давенат, которого общее волнение привело в замешательство. – Я стрелял всего лишь несколько раз в жизни не лучше, чем Рой…

– Благодарю вас! – сказала Рой, насмешливо приседая.

– Нет, нет, я не хотел… простите… но сегодня на меня что-то нашло. Поверьте, я удивлён не менее вас.

– Вы  о ч е н ь  хотели? – серьёзно спросил Футроз.

– Да, очень, – сознался Давенат. – Однако, все хотели этого.

– Получайте ваш приз!

Рой подошла к столу, взяла свёрток и вручила его Давенату.

Тирей развернул свёрток.

…На столе оказался маленький серебряный олень на подставке из дымчатого хрусталя. Олень стоял, должно быть, в глубоком лесу. Подняв голову, вытянув шею, он прислушивался или звал – нельзя было уразуметь, но его рога почти касались спины…

– Теперь вы владеете оленем! – сказала Элли, видя удовольствие, с каким Давенат принял хорошенькую безделушку.

– Я не ожидал, что это так хорошо! – с наивным восторгом произнёс Тирей.

* * *

…Где-то за стеной глухо били часы.

Тирей раскачивался в качалке в зелёной комнате с письменным столом, шкафом и креслом. На столе запрокинул рога серебряный олень. Рядом с оленем стояла бутылка лёгкого вина и бокал. Тирей потянулся было, чтобы налить вина, но раздумал.

Он пересел из качалки в глубокое, удобное кресло.

Он видел, что качалка по инерции продолжает качаться.

…За окном возникла тонкая рука Рой с зажжённой спичкой. Рука поднесла спичку к шнуру и…

В окне вспыхнуло ночное звёздное небо.

Словно в тумане, продолжала качаться качалка.

…В углу кадра возник пробитый солнечным светом золотой шмель.

Ему сопутствовало виолончельное гудение. Шмель рос. Поперечные тёмные полосы на тельце шмеля распространились на весь экран, словно лестница, ведущая вверх. Именно – вверх, так как шмель всё рвался и рвался вверх, и «лестница» подрагивала в этом направлении.

За поперечными полосами возникла «Дорога Никуда».

Перед картиной – две головы: Давената и Консуэло.

…Консуэло что-то говорит, её губы шевелятся, но голоса не слышно.

…По дороге уходит человек. Он оборачивается. Его улыбка зовёт Давената с собой.

Шмель вырвался – вверх! – из кадра. На мгновение полосы слились.

Экран замелькал и стал совершенно белым.

Из белого прорезалось движение: с лёгким скрипом раскачивалась качалка.

За окном стояло свежее солнечное утро.

Качалка раскачивалась.

…Давенат поднял глаза. В качалке развалился оборванец, которого они с Галераном встретили на улице и который распевал песенку о «Крошке Салли».

Тирей зажмурился, словно прогоняя остатки сна, но оборванец улыбался, допивал вино прямо из горлышка бутылки и не исчезал.

– Я ждал, – сказал оборванец, – ждал, когда ты проснёшься, Тири. Видно, весёлый у тебя вчера был денёк, коли ты даже до постели не добрался! А?!

Оборванец захохотал и поставил опорожнённую бутылку на стол.

– Кто… вы? – привстал Давенат.

– Замечательный момент! – сказал оборванец. – Я – Франк Давенат, твой отец.

– Вы должны знать, что я вас почти не помню, – вскочил Давенат. – Вы… пели в уличном ресторане, как нищий, а… теперь пришли?

– Ах, вот что? – усмехнулся Франк. – Так ты меня видел и не узнал? Мне кажется, что ты вырос бесчувственным!.. А, я понимаю! Я должен был явиться в автомобиле и привезти тебе богатую игрушку?

– Зачем вы бросили нас? – Тирей со смешанным чувством неприязни и сострадания посмотрел на отца. – Зачем вы вернулись?

– Я не вернулся, Тири. Того человека, который одиннадцать лет назад ушёл из дома, чтобы разбогатеть в чужих краях, больше нет. Я – твой отец, но я не тот человек! – Франк почти искренно вздохнул. – Тири!.. Тири!.. Ведь это я выдумал тебе такое имя. Корнелия хотела назвать тебя Трери. Впрочем, всё равно. Ах ты тихоня! – Его глаза стали масляными, и он принялся тормошить Тирея.

– Смышлёный тихоня Тири!.. Футроз! Да, ты поймал жирную кость! Теперь ты можешь заполучить богатую жену. Со временем, конечно. А???! Ха-ха!!! Ну, на старшую тебе смотреть ещё рано, она созрела, а младшая… Ну, что ж, я, как отец, не против. Хотя ты должен быть умён, чтобы стебануть этот кусочек!

– Не смейте! – выдохнул Тирей. – Слышите? Не смейте даже думать о Футрозе!

– Боишься, что испачкаю твой идеал? Ах, Тири, Тири, у тебя есть идеалы! Нет ничего хуже для человека, как иметь идеалы!.. Тири! – вдруг захныкал Франк. – Тири, мальчик мой! Ты в фаворе, у тебя есть деньги. Я так давно не обедал как человек! Вечные подачки, Тири, вечные подачки чужих людей!

– Вот. – Тирей вынул золотую монету, дал её Франку. – Пообедайте, пожалуйста. Это всё, что у меня есть.

– Ах, Тири! – вздохнул Франк, пряча монету. – Ты добр! Это ещё хуже, чем иметь идеалы. И… ты, конечно, хочешь, чтобы я исчез немедленно?

– Да… Я вас очень прошу…

– Да ты к тому же честен, мой мальчик! – с ужасом воскликнул Франк. – Честен, добр, имеет идеалы… Ты пропадёшь в этом мире, если отец немедленно не вмешается в твои дела.

– Нет, нет… Я вас очень прошу!

– Тири! – строго посмотрел на него Франк. – У тебя есть отец, которому ты не безразличен.

– Где же вы были раньше? – захлебнулся слезами Тирей.

– С прошлым покончено, – развалился в кресле Франк. – Есть настоящее: отец и сын нашли друг друга. Счастье! Я решил навсегда остаться в родном По́кете и заняться твоим воспитанием.

Франк прищурился и оценивающе оглядел Тирея.

– Судя по карточке, что торчит у тебя из кармана, ты приглашён на ленч к Футрозам. Я не ошибся?

– Н-н-нет…

– Дай-ка!

Тирей протянул отцу карточку.

Франк усмехнулся:

– Тебя могли бы просто пригласить, когда ты вчера был у них, но тебя пригласили по всем светским правилам. Тебе деликатно дали понять, что в свете это делается именно так.

Франк резко поднялся с кресла.

– Пошли, Тири, нам пора. Неловко томить ожиданием таких деликатных людей!

– Куда вы собрались?! – забился в угол Тирей, чувствуя неладное.

– Было бы бесчестно с твоей стороны не представить Футрозу старого отца.

– Не надо! Прошу вас!.. Всё сразу станет совсем по-другому!

– Конечно, по-другому. Тебя подобрали, как уличного котёнка, который понравился. Но улица может предъявить Футрозу и свои права.

Тирей заметался, не зная, как быть. Распахнул дверцу шкафа, выхватил оттуда белый пиджак, протянул Франку:

– Наденьте хотя бы это!

Франк захохотал:

– Давненько я не втискивал свои кости в эдакую роскошь!

Он надел пиджак и, поплевав на ладони, пригладил седые свалявшиеся волосы. Обернулся к Тирею:

– Не правда ли, твой отец имеет вполне импозантный вид?

Зажмурив глаза, Тирей утвердительно кивнул.

Франк скинул пиджак, бросил его на кресло.

– Никакого маскарада, Тири! В этом наряде я, пожалуй, могу и понравиться. А я иду не нравиться, я иду просить.

– Просить?! – воскликнул Тирей.

– Должен же я получить свою долю в этой игре! – усмехнулся Франк и подтолкнул Тирея к выходу.

* * *

…Футроз придвинул к Франку рюмку бренди, сигару.

Франк важно отпил глоток, откусил кончик сигары.

Привстав, Футроз зажёг спичку.

Франк с аппетитом затянулся сигарным дымом.

Футроз плеснул из сифона Франку и себе в бокалы, каждым движением подчёркивая равенство с Франком.

– Я рад, что у Давената нашёлся отец, – приветливо улыбнулся Футроз. – Я рад…

– Скинуть с плеч добровольную заботу о Давенате?

– О, нет!

Футроз встал и прошёлся по комнате.

– Тирей для меня…

– Кусочек коры, найденный под ногами во время прогулки, – перебил его Франк. – Кусочек коры, из которого вы начали стругать кораблик.

– Ну, и чем плохо? – попытался улыбнуться Футроз.

– Да тем, что это от вашей скуки. – Франк глотнул из рюмки. – Охотно верю, что вы этот кораблик выстругаете. Но такие кораблики обычно пускают в луже. Взрослые, как правило, мгновенно о них забывают. А вы – взрослый человек, Футроз.

– Вы напрасно разговариваете со мной в таком тоне!

Футроз явно сдерживал раздражение.

– Вы же его бросили! Чего вы хотите? Я не понимаю… А-а-а!

Осенённый Футроз подошёл к письменному столу, выдернул ящик и достал пачку денег. Положил её перед Франком.

– Здесь ровно столько, сколько позволит вам снова стать человеком. Но вы мгновенно исчезнете из города. Пусть и не таким странным способом, как это нафантазировал себе Тирей.

– Что это за способ? – поинтересовался Франк.

– Неважно, – уклонился Футроз. – Годится любой, даже самый банальный: пароход, автомобиль, поезд…

– Сколько здесь? – кивнул на пачку банкнот Франк.

– Тысяча фунтов.

Франк распушил пачку рывком пальцев, покидал на ладони:

– Порядочные деньги! Здесь отели и каюты первого класса, крупная игра и женщины… Но послушайте, Футроз! Почему вы так кичитесь всем этим? Я такой же счастливый человек, как и вы. Я путешествую. Правда, на крыше вагонов. Но это даже приятнее! По крайней мере, я вижу звёзды, которых не видно из вашей каюты… Я играю. Правда, на мелочь, но получаю больше удовольствия, чем вы: вы можете выиграть одну виллу, которая вам не нужна, а я выигрываю бутылку дешёвого «Кьянти», которая необходима моей пересохшей глотке…

Франк подбросил в последний раз пачку на ладони и ловко кинул её в ещё раскрытый ящик стола.

– Можете на эти фунты послать на курорт какую-нибудь чахоточную девчонку с улицы. Будет ещё один кораблик, вырезанный из коры и брошенный в лужу. Зато станут говорить: Футроз – святой человек!

Скучающим взглядом Футроз взглянул на часы.

– Да, да, понимаю! – Франк встал и приблизился к Футрозу. – Слушайте, вы, святой человек! Я не хочу – вы слышите! – не хочу, чтобы из постоянной благодарности к благодетелям Тири стал подлецом и прохиндеем. Облагодетельствованные должны кланяться. Всё ниже и ниже. А подачки вызывают жажду получать ещё и ещё. К чёрту! Пускай пробивается сам.

– Вы… вы портите ему судьбу! – задохнулся от гнева Футроз.

– Да, – усмехнулся Франк. – Но зато это будет  е г о  судьба… Тысяча фунтов! – Франк расхохотался.

…В тёмном углу лестничной площадки вжались в стену огромный ливрейный слуга и Урания Тальберг.

Распахнулась дверь из кабинета Футроза, и в её проёме показался хохочущий Франк.

– Тысяча фунтов! – продолжал хохотать он, явно иронизируя над Футрозом. – Всего тысяча фунтов за человеческую судьбу!

– Он вымогал деньги! – зашипела Урания. – Тысячу фунтов!

…Напротив дома Футроза, вжавшись в тень противоположного дома, стоял Тирей. Он с ужасом и надеждой смотрел на парадную дверь особняка.

Дверь распахнулась. Её распахнула Урания.

Слуга резко тряхнул Франка и швырнул его на тротуар.

В окне мелькнуло разгневанное лицо Футроза, испуганные личики Роэны и Элли.

Урания заметила Тирея.

– Шантажист! – прошипела она. – Вас пригрели, а вы занялись вымогательством!

– Но я… – пытался вставить Тирей.

– Молчите! Как дико с вашей стороны! Зачем вы прислали этого человека? Он сказал, что он ваш отец, и стал клянчить деньги! Фу!

– Ради бога… – шептал Давенат. – Я хочу объясниться… Хочу сказать всем… Господин Футроз…

– Господин Футроз и девочки уехали в Лисс.

– Но я только что видел… в окне…

– Никого нет дома. Слышите? Вы!

И разгневанная Урания захлопнула дверь перед носом Давената.

– Зачем вы это сделали? – бросился Тирей к хохочущему Франку. – Как вы смели?..

Он схватил Франка за лацканы пиджака и стал трясти его.

– Эй, Тири, потише! – прикрикнул на него Франк и с лёгкостью отшвырнул от себя. – Скандал, так скандал. Пусть знают Давенатов!

Франк выхватил из-за пазухи маленький бубен, хлопнул себя по откляченному заду и заорал на всю улицу:

 
Однажды крошка Салли
Упала с бо́рта,
А на волне плясали
Четыре чёрта.
 
 
Плясал один горбатый,
Плясал один щербатый,
Плясал один пузатый,
А самый главный вату
Держал в ушах!
Ха-ха-ха-ха!..
 

Вокруг стала собираться гогочущая толпа. Раздался свисток полицейского.

…Скандализованный Футроз гневным жестом задёрнул штору.

…Скандализованный дом Футроза задёрнул все шторы в своих окнах.

Дом сразу словно ослеп.

Но для Тирея стало темно на улице.

Он побежал.

…Улица зазвучала своими самыми низменными звуками…

Лаяли собаки.

Визжали сцепившиеся торговки фруктами.

Навстречу Тирею шли исключительно уродливые женщины. Нечёсаные, неряшливо одетые.

На углу пьяные матросы затевали драку.

Сумерки сгущались резко, как не бывает на самом деле.

Старуха в чёрном вывалила под ноги мчащемуся Тирею тачку с гнилыми апельсинами.

Тирей чуть не поскользнулся на гнилом апельсине и…

Увидел себя на морском берегу.

Тяжело дыша, он огляделся. Было темно. Вверх – по холму – поднимались огни города.

На берегу метался вместе с ветром одинокий фонарь. Порой он вырывал из тьмы кусок моря: огромные, серые, как купающиеся слоны, в волнах покачивались заякоренные нефтяные цистерны.

Вдруг погасли городские огни. Качнувшись, перестал светить береговой фонарь. Сквозь обрывки облаков пробивалась луна. Все или заснули, или притаились.

Стало тихо.

В тишине Тирей услышал приближающийся стук барабана. Солдаты вышли из переулка и прошли мимо него. Впереди шёл барабанщик с тёмным лицом.

Тирей бросился в переулок и заколотил в первую попавшуюся дверь.

Дверь открыла старуха, которая вывалила ему под ноги гнилые апельсины.

– Где я? – закричал Давенат. – Это По́кет?

– По́кет? – удивилась старуха. – И слыхом не слыхала про такой город. Это – Хуан-Скап.

Старуха захлопнула дверь. Послышался приближающийся стук барабана. Мимо Тирея снова прошли солдаты. Впереди шёл барабанщик с тёмным лицом.

За солдатами выросла покачивающаяся фигура матроса.

– Где я? – бросился к нему Тирей.

– Ты?! – удивился матрос. – То есть, как это где? Ясно, в Тахенбаке. А вот где это ты так насосался, шустрец?

Давенат кинулся в другой переулок. Заколотил в окно. В окне вспыхнул свет. Высунулось испуганное лицо в ночном колпаке.

– Где я? – крикнул Тирей. – Ради бога!

– Стоишь на окраине Гель-Гью и не знаешь, что это Гель-Гью?

Фигура в окне испуганно шарахнулась обратно в глубь комнаты. Свет погас.

А из глубины переулка снова застучал барабан. Мимо Тирея прошли солдаты с темноликим барабанщиком.

…У столба с раскачивающимся тёмным фонарём словно врос в землю гигантский полицейский.

– Где я? – кинулся к нему Давенат.

– Бродяга? – рявкнул полицейский.

– Нет, что вы… просто я…

Успокоенный приличной манерой Давената разговаривать и его костюмом, полицейский отдал честь:

– Город Гертон, смею доложить. Представитель гертонского управления полиции к вашим услугам, милорд!

Гигант осклабился.

А Тирей уже мчался по новому переулку.

Едва переводя дыхание, он робко стукнул в какую-то дверь. Дверь мгновенно открылась, словно его ждали.

Крошечный старичок с огромной подзорной трубой в руке стоял в проёме двери.

– Вы мне не откажите сказать, где я? Будьте добры! Пожалуйста!

– Как не стыдно! – покачал головой старичок. – Вы уже с полчаса как барабаните во все двери Зурбагана. Я за вами внимательно наблюдал!

Старичок показал на подзорную трубу, ухмыльнулся и захлопнул дверь.

Из глубины переулка нарастала барабанная дробь. Мимо снова прошли те же солдаты с окаменевшими лицами и тот же странный барабанщик.

– Где я?! – крикнул Давенат в ночь.

– Это – Лисс! – свесилась над Давенатом с балкона девочка, чем-то напоминающая Элли. – Город Лисс! Разве не видно?

Девочка исчезла.

Тирей бросился в конец переулка, и…

Словно расступились дома.

Перед ним открылась в вечернем – или утреннем – озарении живая дорога между холмами, точно совпадающая с той, которую он видел на картине в гостиной Футроза.

Давенат пошёл по этой дороге: пути назад не было.

А над ним, словно продолжение странной песенки, что возникла в его ушах в доме Футроза, зазвучало:

 
…И тот, к кому пришла беда,
Дорогой той идёт,
Идёт Дорогой Никуда
И, всё-таки, – вперёд.
 
 
Ведь непременно впереди
Затеплится звезда.
Иди вперёд, вперёд иди,
Пусть даже – Никуда!..
 

* * *

Давенат шёл вперёд и… – никуда.

Звучала мелодия песни.

Ночь свалилась, точно ноша, с высоких холмов.

Дорога Никуда рассекла пустыню.

…Спина Давената сгорбилась под тяжестью упакованной палатки. Тирей последним тащится за уходящим экспедиционным отрядом.

…На Дорогу налетела пенная волна. Но не смыла её, и Дорога закачалась под прозрачной толщей морской воды.

…Спина Давената напряглась: его руки с трудом ворочают огромный штурвал белопарусного корабля.

Вода закипела. На плечи Давенату легли края штормовой зюйдвестки.

Ветер стал рвать паруса. Спина Давената качнулась вместе с кораблём…

Сделала полный оборот на экране и…

Теперь это спина альпиниста, врубающего ледоруб в наледь горы…

Гигантская фигура Давената занимает весь экран.

Внизу – города, которые он проходит.

Он шагает, как Гулливер среди лилипутских строений: ноги, не прикасаясь к мостовой, шагают по улицам, где дома доходят Тирею до щиколотки…

Через город, где майской зеленью кипят улицы…

Через город с крутящимися в воздухе жёлтыми листьями…

Через город, где крыши покрыты свежевыпавшим снегом…

И снова Дорога, на которой все масштабы вдруг становятся реальны.

Давенат идёт по Дороге. Обогнав его, камера заглядывает Тирею в лицо.

…Идёт взрослый человек в повидавшей виды куртке. Что-то неуловимое напоминает в нём прежнего восторженного мальчика. В руке, привыкшей к тяжестям, кажется лёгким матросский сундучок.

А в мелодию песни, не прекращавшейся ни на миг, снова вплелись слова:

 
Когда-нибудь, когда-нибудь
Окончишь путь и ты,
Когда-нибудь и где-нибудь
Сбываются мечты.
 
 
Проходит ночь, и день встаёт,
И вновь манит звезда…
И лишь глупцы зовут её
Дорогой Никуда!
 

* * *

…Галеран, на котором почти не сказались минувшие годы, разве что морщины прорезались резче на его худощавом лице, бросил перед клерком банка увесистый мешочек.

– Вам нынче сильно везёт в игре! – с завистью произнёс клерк, взвесив мешочек на ладони.

Раскрыл его, высыпал для пересчёта золотые монеты на конторку.

– Это не моё, – ответил Галеран. – Поместите это…

– Знаю, знаю, – вежливо и по-свойски перебил его клерк. – Опять на имя пропавшего Тирея Давената.

– Да, это его деньги. Золотой Тирея оказался заколдованным.

– Мало нынче таких благодетелей! – вздохнул клерк и принялся пересчитывать деньги.

– Я не благодетель, Никс. – Ожидая конца подсчёта, Галеран раскурил трубку. – Я просто задолжал мальчику, который пробудил во мне доброе отношение к людям. Надеюсь вернуть долг мужественному и хорошему человеку. Я ни на год не прекращал его поиски.

– И игру, – ухмыльнулся клерк.

– Да.

– А если он погиб?

– Это, – Галеран кивнул на золото под рукой клерка, – на случай беды, а не гибели. Если бы он погиб, я бы перестал выигрывать. Тирей жив.

Пересчитав деньги, клерк ссыпал золото обратно в мешочек.

Галеран приподнял шляпу и вышел.

Клерк ещё раз взвесил на ладони мешочек.

– Подумать только! – не без зависти вздохнул Никс, – такое привалило парню! А он, может, сейчас стоит перед какой-нибудь паршивой харчевней и щупает свой тощий карман!

Клерк щёлкнул костяшками счётов и словно передвинул кадр…

…Тирей остановился перед вывеской придорожной гостиницы или таверны «СУША и МОРЕ».

Пошевелил в кармане малой толикой денег и вошёл…

…У окна стоял постаревший Стомадор. Посетителей не было, и Стомадор просто смотрел в окно и на море.

Давенат постоял у двери. Стомадор покосился на него и снова отвернулся к окну.

Давенат понял, что его не узнали, поставил сундучок в угол и спросил:

– Эй, хозяин, можно поесть?

– Очень мне надо заботиться о тебе! – огрызнулся Стомадор, не отрываясь от окна.

– Тогда зачем вы держите гостиницу?

– Чтобы всегда иметь возможность кому-нибудь нагрубить. И отказать. И вышвырнуть вон.

– А! Понятно. Верно, вам редко платят? Я заплачу.

– По дороге из Тахенбака в Гертон ездят приличные люди. Они всегда платят.

– Так в чём же дело?

– Не видишь, что я занят? Ищи, где хочешь. Что найдёшь, то и поешь.

Улыбнувшись, Давенат вытащил из шкафа за стойкой три бутылки вина, дичь, пирог, всё это отнёс за столик и деловито принялся есть.

– Экий ты дурак! – расхохотался Стомадор, подсел к Тирею и налил себе вина. – Ты кто такой?

– Джемс Гравелот, – обгладывая косточку куропатки, важно заявил Тирей.

– Д-да… – отхлебнул из бокала Стомадор. – Это всё равно, что камень представился бы камнем, волна – волной, облако – облаком…

– Да, примерно, – расправлялся с куропаткой Тирей.

– Проголодался?

– Немного. – Тирей принялся за пирог. – Но я заплачу.

– Знаю, знаю! – отмахнулся Стомадор.

Он встал, прошёлся по комнате.

– Ты куда? В Гертон или в Тахенбак?

– А мне всё равно: что из Гертона в Тахенбак, что из Тахенбака в Гертон.

– Понятно, понятно! – Стомадор потёр руки. – Кажется, ты тот самый человек.

Тирей перестал есть.

– Это какой же… тот самый?

– Ты – человек молодой, бродишь без дела, и раз ты мне подвернулся, то бери, если хочешь, эту лачугу и промышляй… А?

– Вы… предлагаете мне «СУШУ и МОРЕ»?

Стомадор кивнул. Тирей даже привстал:

– Нет, нет, вы не думайте… Я заплачу… За еду, за вино… а купить? Купить я бы не смог даже вашего поросёнка.

– Хочешь, я тебе открою одну страшную тайну? – Стомадор склонился к Тирею и прошептал: – Поросёнка нет!.. Ничего нет! Есть эта лачуга, ну… и небольшой запас всего. Да! Ещё семь кур. Живых. Можешь здесь жить и работать у фермеров. У меня ничего не вышло с «СУШЕЙ и МОРЕМ». Может, у тебя выйдет?.. А денег я с тебя не возьму.

– А… вы куда? – несколько растерялся Давенат.

– Мешок за плечи – и в По́кет. Я уже там купил дело, вроде этого, – Стомадор обвёл жестом зал. – Но не против моря, а против тюрьмы.

– Против тюрьмы? Зачем?

– Видишь ли… – Стомадор налил себе и Тирею. – В тюрьме люди всегда на что-то надеются. На лучшее, конечно! А я люблю запах надежды. Он бодрит.

Тирей залпом выпил бокал, задумался.

– Зачем вы это хотите сделать со мной?

Стомадор закурил сигару.

– У тебя в глазах нет надежды. Тут-то мы с тобой и столкнулись. Я тебе протягиваю руку и прошу взять. Деньги? Нет! Маленькое дело. Мне оно уже ни к чему, а у тебя… Видишь ли, это как рукопожатие в дороге. Здесь море, в котором не надо топиться, на которое надо смотреть долго-долго, пока не увидишь леди, бегущую по волнам.