Текст книги "В Тридевятом царстве. К 100-летию со дня рождения"

– А вы видели?

Стомадор важно кивнул:

– Два раза. И оба раза она мне помахала рукой. Ну, я, конечно, ответил… И тогда наступает счастье.

– Почему же вы хотите мне это отдать?

– Малыш! – Стомадор пыхнул сигарой. – Я не сентиментален, но счастье только тогда счастье, когда его можешь дать другому. Я хочу подарить тебе небо, в которое надо смотреть, чтобы успокоиться. А у тебя в глазах нет покоя, я это сразу заметил.

Стомадор встал, вынул из конторки просторный, густо исписанный лист бумаги и протянул его Тирею.

– Подпиши вот здесь… И здесь.

Тирей нерешительно взял протянутое ему перо.

– Вы… твёрдо решили?

Стомадор хмыкнул:

– Я давно продал лошадь и телегу, чтоб тебе ничего не досталось. Понял? Нищенское дело!

…Давенат внимательно посмотрел на Стомадора. Безусловно, тот его не узнавал. Он, действительно, дарил всё первому встречному. Сомнений не было: происходило извечное, хоть и редкое чудо великой Доброты. На Стомадоре не гремели рыцарские доспехи, у крыльца не стоял всемирно известный тощий конь, но в ушах Давената вспыхнула песня, мелодия которой сопровождала все повороты его судьбы:

 
Известен рыцарь Дон Кихот,
Чья слава не легка.
Он дом покинул лишь на год,
А вышло – на века.
 
 
С тех пор несётся Росинант,
Копытами стуча,
Туда, где Совесть и Талант
О помощи кричат.
 
 
Маячит рыцаря копьё,
Мелькают города,
И лишь глупцы зовут её
Дорогой Никуда!..
 

Тирей расписался под дарственной.

– Знаешь, что про тебя здесь станут говорить? – улыбнулся Стомадор. – «Странный парень, этот молодой трактирщик. Должно быть, он образованный человек, скрывающий своё прошлое»… А?

– Как мне благодарить вас?

– Ну, ну, – Стомадор потрепал Тирея по плечу. – Считай, что с тобой случилось маленькое приключение на большой дороге.

* * *

…Старый гравировщик вывесок Баркет и его дочь Марта возвращались в своей бричке в По́кет.

На изгибе дороги показалась «СУША и МОРЕ».

– Завернём перекусить к Стомадору? – обернулся к дочери Баркет.

– Вот уж скоро два года, как там новый хозяин, а всё ещё это называется «завернуть к Стомадору»! – рассмеялась хорошенькая Марта.

– М-да! – придержал Баркет лошадь у крыльца гостиницы. – Странный парень, этот молодой трактирщик… Поговаривают, что он образованный человек, но почему-то скрывает своё прошлое…

…Давенат поставил на столик Баркета поднос с дымящимся кофе и золотистыми булочками.

– Да, да! Ваши знаменитые «Тартинки с гвоздями», – пошевелил пальцами над булочкой Баркет. – Стомадор никогда себе не позволял таких фантазий!

– Вы думаете? – улыбнулся Давенат.

– Я не думаю, я знаю! – погрузил зубы в хрустящую булочку гравировщик. – Не собираетесь ли в По́кет посмотреть развлечения свадебного сезона? Между прочим, там будет конкурс стрельбы в цель, а вы, я слышал, отличный стрелок.

– В По́кете идёт теперь другого рода стрельба, – усмехнулся Давенат, – по дичи, не согласной иметь даже царапину на своей нежной коже.

– Сезон открывает Элли Футроз, младшая дочь богача с Якорной улицы. – Баркет принялся за вторую булочку. – А закроет его через месяц сам Георг Ван-Конет, сын губернатора Пейвы, По́кета и Сан-Фуэго. Говорят, после свадьбы Георг станет губернатором Мейклы и Саардана.

– Желаю, чтобы юная губернаторша наделала хлопот только в кондитерских, – сказал Тирей, протирая бокалы и смотря их на свет. – Кто же она?

– Как?! – вскинула Марта изумлённые глаза. – Вы не выписываете газет?

– Знаете, – улыбнулся Тирей, – когда я бываю в Гертоне, думаю: подпишусь в Тахенбаке, когда в Тахенбаке – думаю: подпишусь в Гертоне. А до самого По́кета я так ни разу и не добрался. Вот и пробавляюсь случайными вестями.

Он посмотрел на свет очередной бокал.

– Консуэло Хуарец! – с гордостью сказал Баркет. – Дочь миллионера!

Бокал выпал из рук Давената.

…Звон разбитого бокала совпал с сиреной тёмно-зелёного автомобиля, который остановился у крыльца.

– Накликали! – вскочил Баркет. – Приехал Ван-Конет, отвались моя голова! Это он!

– Ты шутишь! – сказала Марта, волнуясь от неожиданности и почтения.

Она поправила волосы, и глаза её заблестели.

– Ещё нет девяти часов. Он едет из Тахенбака. Что это значит? – пробормотал Баркет.

– Кутил всю ночь, я думаю. Подальше от невесты! – сказала Марта, рассматривая в окно выходящих из машины людей. – Ван-Конет… Его любовница Лаура Мульдвей из кафешантана… Один неизвестный… Уже знойно, а мужчины в цилиндрах… О! Подвыпивши!

Давенат поднялся встретить гостей.

– Эй, любезный! – сказал ещё от двери Ван-Конет. – Поездка утомительна, жара ужасна и жажда велика! Сногден! – обратился он к спутнику, которого не знала Марта. – Я должен восстановить твёрдость руки! Послезавтра я подписываю брачный контракт и не хочу, как вы уверяете, поставить кляксу.

Вместе со спутниками он уселся за столик напротив Баркета и Марты.

Стараниями Давената перед компанией тотчас появилось несколько бутылок, очищенные орехи и сухие фрукты.

Полупьяный Ван-Конет послал воздушный поцелуй расторопному хозяину.

– Да, я посажу кляксу, – повторил Георг, который, несмотря на молодость, обрюзг и облысел, – но я застрелю эту муху, Лаура, если она не перестанет мучить ваше мраморное чело!

Несколько обеспокоенный, Давенат внимательно следил за Ван-Конетом: заботливо согнав с щеки Лауры вернувшуюся досаждать муху и приметив, куда на простенок она села, Георг начал целиться в неё из револьвера.

Марта зажала уши.

Ван-Конет выстрелил.

…Дыра в штукатурке появилась не очень близко к мухе: та даже не улетела.

– Тьфу! – сплюнул Ван-Конет. – Ладно. Пусть поставлю кляксу на брачном контракте. Всё равно, я женюсь на своей обезьянке и залезу в её защёчные мешочки, где спрятаны сокровища.

Ван-Конет пристально уставился на Баркета. Тот встал:

– Филипп Баркет, к вашим услугам, мастерская вывесок. Безлюдная улица, шесть, а также транспаранты, бенгальские огни, если изволите…

Взгляд Ван-Конета перешёл с Баркета на Марту.

От смущения Марта без нужды передвинула тарелку.

– Марта, моя дочь, – почтительно проговорил Баркет, желая выручить смутившуюся девушку. – Марта выйдет замуж в будущем году. Гуг Бурк вернётся из плаванья, и тогда мы нарядим Марту в белое платье… Хе-хе…

– Отец! – укоризненно подняла глаза на Баркета Марта.

…Теперь муха села на подбородок Лауры, и Лаура махнула рукой, сгоняя докучливое насекомое.

– Хозяин! Застрелите муху с того места, где стоите! – приказал Ван-Конет. – Вокруг говорят, что вы по утрам упражняетесь. В случае удачи – плачу гинею.

…Муха сидела на соседнем пустом стуле, у стены, ясно озаряемая лучом.

– Хорошо, – холодно сказал Давенат. – Следите.

Он вытащил пистолет из кассового ящика и прицелился.

…Пуля стругнула на поверхности стола высоко взлетевшую щепку, и муха исчезла.

– Улетела? – осведомился Сногден.

– Нет, нет! – вступилась Мульдвей. – Я смотрела внимательно. Моя муха растворилась в эфире.

– Лаура! – с наигранной торжественностью крикнул Ван-Конет. – В честь победителя мухи! Прошу вас! На этом ррррроковом столе! – он указал Лауре на стол, на котором было покончено с мухой.

– Но, Георг! – пыталась протестовать Мульдвей. – Я устала и… зачем это?

– Лаура Мульдвей! – ледяным тоном произнёс Ван-Конет.

Лаура вскочила на стол.

И под аккомпанемент Ван-Конета и Сногдема, которые то били в ладоши, то играли на губах, запела, танцуя:

 
Мечтает о ночлеге
Девчонка Пегги,
Мечтает о ночлеге
Пегги Вейс.
 
 
На улице ужасно
И так небезопасно,
Мечтает о ночлеге
Пегги Вейс!
 
 
Но у друга в кармане дыра,
Ра-ра!
Не стучаться же ей в номера,
Ра-ра!
 
 
У банкира же Хьюга
Сбежала супруга.
И для Пегги есть вход со двора,
Ра-ра!
 
 
Мечтает о постели
Девчонка Нелли,
Мечтает о постели
Нелли Кларк.
 
 
На улице ужасно
И так небезопасно,
Мечтает о постели
Нелли Кларк.
 
 
Но у друга в кармане дыра,
Ра-ра!
Не стучаться же ей в номера,
Ра-ра!
 
 
У банкира же Хьюга
Сбежала супруга.
И для Нелли есть вход со двора,
Ра-ра!
 

Мульдвей соскочила со стола и заняла своё место. Баркет восторженно захлопал в ладоши. Непривычная к таким песенкам Марта ещё раз без нужды передвинула тарелки.

– Случайное попадание! – крикнул Ван-Конет Давенату, доставая деньги.

– Деньги – на приданое Марте, – кивнул Давенат в сторону потупившейся девушки.

– Попробуйте-ка ещё, а? – предложил Ван-Конет Тирею, не пряча кошелька. – На приданое Марте! У вас осталось шесть пуль – можете выбить шесть гиней.

– Хорошо, – холодно сказал Тирей, не очень довольный таким торгом. – Так как муху мы уже наказали, я вобью пулю в пулю.

– А, чёрт! – крикнул Сногден. – Вы серьёзно?

– Серьёзно!

– Получайте шесть гиней! – Ван-Конет положил деньги возле Марты.

– Игра неравная! – вмешался Сногден. – Он должен тоже что-нибудь платить со своей стороны.

– Двенадцать гиней, хотите? – предложил Давенат.

…Он выстрелил и стал молотить пулями стену, пока револьвер не опустел. В штукатурке новых дырок не появлялось. Лишь один раз осыпался край глубоко продолбленного отверстия.

Лаура зааплодировала.

– А! – поморщился Ван-Конет. – Я не знал, что имею дело с профессионалом. Плачу двенадцать гиней, я не нищий. Получите!

Он кинул деньги на столик перед Мартой.

Тирей выложил стопку золотых монет на конторку.

– Благодарю вас! Прямо чудо! – приподнялся Баркет.

– И всё это для дурочки, которая рвётся в кабалу к пьяному матросу! – бросил пренебрежительно Ван-Конет.

– Осмелюсь сказать, – вставил Баркет, – у них – любовь!

– Любовь? – заорал Ван-Конет. – А вы знаете, что такое любовь?.. Поплёвывание в дверную щель!

Лаура, побледнев, отвернулась.

Сногден нахмурился, потирая висок.

Баркет испугался. Встав из-за стола, он хотел увести дочь. Но она вырвала руку и швырнула на пол золото Ван-Конета.

– Как это зло! – крикнула она. Из её глаз брызнули слёзы.

Взбешённый независимым поведением хозяина и собственной наглостью, Ван-Конет совершенно забылся.

– Ваше счастье, что вы не мужчина! – крикнул он плачущей Марте. – Когда муж наставит вам синяков, как это полагается в его ремесле, вы запоёте на другой лад!

Выйдя из-за стойки, Тирей подошёл к Ван-Конету:

– Вы смертельно оскорбили девушку в моём доме. Это – оскорбление мне.

Баркет дёрнул Тирея за рукав.

– Пропадёте! – зашептал он. – Молчите! Молчите!..

– Вас… оскорбили? – оправился от минутного замешательства Ван-Конет. – Вас?!

– Я не знаю, почему смолчал Баркет, – продолжал спокойно Тирей, – но раз отец смолчал, за него говорю я. Оскорбление любви – это оскорбление мне.

– А! – фальшиво захохотал Сногден. – Вот проповедник романтических взглядов! Напоминает казуара перед молитвенником.

– Оставьте, Сногден, – холодно приказал Ван-Конет, подходя вплотную к Давенату. – Любезнейший цирковой Немврод! Если сию же минуту вы попросите у меня прощения так основательно, как собака просит кусок хлеба…

– Вы – подлец! – громко и чётко перебил его Давенат.

Ван-Конет ударил его, но Давенант успел закрыться, тотчас ответив такой пощёчиной, что Ван-Конет закрыл глаза и едва не упал.

В комнате стало тихо, как это бывает от сознания непоправимой беды.

– Вот что, – сказала Мульдвей, – я сяду в автомобиль.

Она вышла.

За ней последовали Баркет и Марта.

Сногден отвёл Ван-Конета в сторону.

Давенат не слышал разговора, но отлично понимал его оскорбительный смысл:

– С трактирщиком?! – вырвалось у Ван-Конета.

…Крупно: Ван-Конет и Сногден.

– Да, таково положение, – скорбно усмехнулся Сногден.

– Слишком большая честь! – вспылил Ван-Конет. – Но не в этом дело: я могу поставить кляксу в брачном контракте, но скандал – это катастрофа!

– В таком случае, моя роль – впереди, – улыбнулся Сногден.

– Благодарю, вы – друг. Но попробуем уладить на месте… Эй, скотина! – обернулся Ван-Конет к Давенату. – Мы смотрим на тебя, как на бешеное животное. Дуэли не будет. Ты должен поблагодарить меня!

– Если вы откажитесь от дуэли, – медленно, взвешивая слова, произнёс Давенат, – я позабочусь, чтобы ваша невеста знала, на какой щеке у вас будут лучше расти волосы.

– Вы понимаете, кому говорите такие замечательные слова? – вмешался Сногден.

– Георгу Ван-Конету, – сухо поклонился Давенат.

– Да. А также – мне. Я – Рауль Сногден.

– Двое всегда слышат лучше, чем один, – улыбнулся Тирей.

– Что делать? – сказал Ван-Конет. – Вы видите, этот человек одержим. Вот что: вас известят, так и быть, вам окажут честь драться с вами.

– Место найдётся, – ответил Давенат. – Я жду немедленного решения.

– Это невозможно, – заявил Сногден. – Будьте довольны тем, что вам обещано.

– Хорошо. Я буду ждать и, если ваш гнев остынет, приму меры, чтобы он начал пылать.

Наступило молчание.

– Негодяй! – бросил Ван-Конет, направляясь к выходу.

– Я хочу избежать огласки, – сказал Ван-Конет Лауре Мульдвей, откинувшись на подушку мчащегося автомобиля. – Обещайте никому ничего не говорить. Когда я залезу в защёчные мешки моей обезьянки, вы будете играть золотом, как песком.

– На меня положитесь, Георг. – Лаура прижалась к Ван-Конету. – А… как те… двое?

* * *

…На столе небогатой конторы Баркета были разложены банковые билеты.

– Здесь – триста фунтов, – сказал Сногден, пряча бумажник. – Но вы дадите расписку на пятьсот.

Брови Баркета поползли вверх, Марта сидела, закрыв лицо руками.

– Это для того, – невозмутимо продолжал Сногден, – чтобы фиктивные двести фунтов приблизительно через месяц стали действительно вашими, когда всё обойдётся благополучно.

– Что значит благополучно? – облизал пересохшие губы Баркет.

– Благополучно? – Сногден усмехнулся. – Это если вы действительно сумеете промолчать о случившемся.

– Да. Конечно. Марта, ты слышишь?

Марта, не отрывая рук от лица, кивнула.

Баркет расписался.

Сногден взял расписку и, кивнув Баркету, вышел.

Марта встала и прошлась по комнате.

– Скверно мы поступили. Как говорится, подторговали душой.

– Деньги нужны, чёрт возьми! – воскликнул Баркет. – Ну, а если бы я не взял их – что изменится?

– Так-то так…

– Слушай, разумная дочь! – Баркет сдерживал раздражение, но говорил жёстко и спокойно. – Нам не тягаться в вопросах чести с аристократией. А этот гордец Гравелот, по-моему, тянется быть каким-то особенным человеком. Трактирщик вызвал на дуэль Ван-Конета! – Баркет фальшиво фыркнул. – Хохотать можно над такой историей, если подумать!

– Гравелот вступился за меня! – заявила Марта и всхлипнула. – И я никогда не была оскорблена так, как сегодня.

– Хорошо, он поступил благородно, я не спорю! – раздражался всё больше и больше Баркет. – Но дуэли не будет. Слышишь? Не будет. Тут что-то задумано против Гравелота, если Сногден тут же примчался и просил нас молчать. Собственно говоря, он насильно заставил нас взять эти триста фунтов!

– Я не хотела, – сказала Марта, сжав губы. – Хотя, что сделано, то сделано. Я никогда не прощу себе.

Баркет склонился над деньгами, распределяя их. Под его рукой появились счёты…

– Так… – бормотал он. – Восемьдесят семь фунтов – вексель Томсону… – Он откинул костяшки на счётах. – Остальные – Платтеру за заказ эмалевых досок.

– Оставь мне двадцать пять фунтов, – смущаясь, попросила Марта.

– Это зачем?

– Затем… – Марта улыбнулась и застенчиво поглядела на отца. – Догадайся. Впрочем, я скажу: мне надо шить, готовиться…

…Заломив котелок и покусывая сигару, Сногден стоял перед маленьким зданием с вывеской «ТАМОЖНЯ».

Выплюнув остаток погасшей сигары, он решительно направился к двери.

…С крыльца «СУШИ и МОРЯ» Давенат глядел на угасающий день. Посетителей не было. На дороге показалась повозка, запряжённая парой белых лошадей. Возле крыльца повозка остановилась. Из неё выскочил человек в грязном парусиновом пальто и соломенной шляпе.

– Разрешите мне оставить у вас на два дня ящик с книгами, – обратился он к Давенату. – У меня книжная лавка в Тахенбаке, а я встретил приятеля и узнал, что должен торопиться обратно в Гертон, на аукцион. Выгодное дело, прозевать не хочу. Позвольте мне оставить эти книги на два дня, послезавтра я заеду за ними. Два ящика старых книг. Пусть они валяются под навесом.

– Зачем же? – сказал Давенат. – Ночью бывает роса, и ваши книги отсыреют. Я положу их под лестницу.

– Если так – то ещё лучше! – обрадовался торговец. – Недаром говорят, что Джемс Гравелот самый любезный трактирщик на всей этой дороге.

Он вытащил из повозки два плохо сколоченных ящика, в щелях которых виднелись старые переплёты, и с помощью Давената перетащил их под лестницу.

– Сколько возьмёте за хранение, хозяин?

Давенат махнул рукой.

– Ну, дай вам бог!

Торговец вскочил в повозку, развернул лошадей и, торопясь, стеганул их. Повозка умчалась. Давенат проводил её взглядом.

День кончался. Над морем стоял багровый закат.

Кто-то тронул Давената за плечо.

Давенат обернулся.

– Петвек? – удивился Давенат.

Петвек тяжело дышал.

– В чём дело, Петвек?

– У вас были обыски? – Давенат отрицательно покачал головой. Петвек взволновано продолжил: – Двенадцать пограничников направляются к вам. Я видел этих солдат. Один из них не то чтобы проболтался… Но он с нами имеет дела. У вас что-нибудь есть, Гравелот?

Тирей усмехнулся.

– Если вы до сих пор не соблазнили меня вашей контрабандой, ясно, что сам я не стану прятать сигары или духи.

– Я сразу помчался к вам, – сказал Петвек. – Солдаты доканчивают своё дело у старухи Декай. Я им поставил ещё дюжину.

– Она за мной, – улыбнулся Давенат.

– Не шутите, Джемс! Все контрабандисты к вам почему-то хорошо относятся. Я тоже, хотя вы никогда не разрешали прятать у вас товар. Но, видно, вас кто-то здорово ненавидит.

– Постойте-ка! – Давенат нахмурился. – Только что у меня оставили два ящика. Посмотрим, чем они набиты.

Петвек с ловкостью профессионала оторвал доски на ящике. Давенат поднял несколько набитых пылью книг.

Под ними лежали десятка два маленьких ящиков с дорогими сигарами.

Петвек присвистнул.

– Пять месяцев тюрьмы, минимум.

– Молчите! – сказал Тирей. – Товар мне подкинули. Петвек, тащите тот ящик, а я возьму этот. Мы выбросим их в кусты.

Петвек прислушался.

Нарастал приближающийся топот лошадиных копыт.

Из-за поворота дороги вылетел конный отряд таможенников.

– Всё! – Петвек отёр вспотевший лоб. – Надо удирать.

Давенат резко выдвинул ящик кассы. Скомкал деньги, сунул в карман. Бережно взял маленького серебряного оленя.

Петвек поглядел в окно: у гостиницы маячили фигуры спешившихся солдат.

Спрятавшись в простенке, Петвек выстрелил. Солдаты залегли.

– Дело хуже, чем пять месяцев тюрьмы, – сказал Давенат. – На этом не остановятся. Я один знаю, в чём дело.

Петвек сунул за пазуху один из ящичков с сигарами.

– Мы не оставим вас в беде, Джемс. «Медведица» стоит на якоре.

…В открытом море, на палубе «Медведицы», под наполненным и легко несущим судно парусом стояли Петвек и Тирей.

Петвек бросил в море окурок сигары.

– Да-а… Раз так тонко задумано с контрабандой, будьте уверены, этим Ван-Конеты не ограничатся. Они – сила. Пойдёте с нами в По́кет, а там будет видно, что делать.

– В По́кет?!

Давенат зажмурил глаза.

…В углу экрана возник золотой шмель.

Ему сопутствовало виолончельное гудение.

Поперечные полосы на тельце шмеля распространились на весь экран, словно лестница, ведущая вверх.

Шмель рвался и рвался вверх, и «лестница» плыла вверх, поднимая обрывочные воспоминания Давената, кадр за кадром…

Гудела виолончель.

…Вот беззвучно орущая толпа перед рестораном «Отвращение».

…Галеран, что-то беззвучно говорящий Элли и Рой, вставшим из-за стола.

…Улыбающееся лицо Футроза.

…Стреляющий юный Тирей.

…Презрительно скривил губы молодой Ван-Конет.

…Хлопающий себя бубном по отпяченному заду отец.

…Серебряный олень на дымчатой полупрозрачной подставке.

…Гневное лицо Футроза, задёргивающего штору.

…И снова – олень.

Он не может вырваться из кадра. Звучание виолончели становится всё выше и выше. Поперечная полоса, прогибаясь под тяжестью оленя, всё рвётся и рвётся вверх.

Наконец, она лопнула, её края распались.

Словно лопнула виолончельная струна: высокий звук оборвался на пределе.

В полной тишине весь экран занял олень.

Он стоял, должно быть, в тёмном лесу, подняв голову, вытянув шею.

Он прислушивался или звал.

…На мгновение возникло обрюзгшее лицо Ван-Конета.

Давенат открыл глаза:

– Я не знал,  к а к о й  это подлец. Ведь есть же смелые подлецы!

– Смелые подлецы? – усмехнулся Петвек и закурил новую сигару из захваченного ящичка. – Смелые подлецы! – Он покачал головой. – Однако вы романтик!.. Но к вам почему-то хорошо относятся контрабандисты, Гравелот.

Тирей задумался. Наступила темнота. Выгнутый ветром парус нёс «Медведицу». Молодой голос протяжно затянул:

 
Не грози, океан, не пугай,
Нас земля испугала давно.
В тёплый край,
В тёплый край,
В тёплый край
Приплываем всё равно!
 
 
Южный Крест нам сияет вдали,
С первым ветром проснётся компа́с.
Бог, храня,
Бог, храня
Корабли,
Пусть помилует нас!..
 

…На траверзе заблестели огни большого города. С мостика крикнули: «По́кет!»

…По волнам прошла Роэна. Она чиркнула спичкой, и…

Небо усеяли звёзды.

Судно стремительно приближалось к берегу.

За спиной Давената выросли несколько контрабандистов. Щёлкнули затворы винтовок.

– У вас есть револьвер? – равнодушно спросил Петвек.

Давенат кивнул.

– В воображении нам приходится стрелять чаще, чем на деле. Однако, не ввязывайтесь. А то при вашей меткости… В общем, вы – пассажир.

– Не собираюсь отсиживаться за вашей спиной.

– Как знаете, – заметил Петвек. – Но учтите: убитый таможенник – виселица или каторга…

– А при вашем отношении с Ван-Конетами…

Это Петвек сказал, уже выпрыгивая из врезавшейся в берег шлюпки и помогая выбраться Давенату.

Замелькали тени контрабандистов, переносящих из шлюпки на берег ящики с товарами.

И вдруг…

– Эй, купцы, сдавайтесь!

На побережье выросла шеренга таможенников.

Давенат и Петвек мгновенно залегли за большим камнем.

Тирей судорожно вынул из кармана деньги, серебряного оленя и сунул всё это под камень, кинув вслед горсть гальки.

…Кинокамера, пройдясь по шеренге таможенников, смазала лица солдат.

…На высокой скале, на фоне звёздного неба, стоял тёмноликий барабанщик.

Он ударил в барабан.

Под барабанную дробь шеренга двинулась на залёгших контрабандистов.

Тирей поднял револьвер.

Мушка замерла на уровне смытого лица одного из солдат.

Как тогда, в детстве, цель в доме Футроза мгновенно приблизилась к мушке, так и теперь – лицо солдата приблизилось…

Это было лицо Ван-Конета.

Тирей перевёл прицел на другого солдата.

…Снова Ван-Конет!

На третьего…

На Тирея двигалась шеренга «Ван-Конетов».

…На высокой скале бил в барабан барабанщик с тёмным лицом.

Тирей поднял револьвер.

– Вы с ума сошли! – крикнул Петвек. – За убийство таможенника…

И тут же упал от пули, схватившись за грудь.

…За первой шеренгой встала вторая шеренга «Ван-Конетов».

За ней – в темноте – маячила третья шеренга…

Тирей встал, как для дуэли.

Но рухнул, раненый.

…Раздвинув кусты, выглянул Сногден. Он был одет, как контрабандисты. Оценив обстановку и надвинув шляпу на брови, подполз к Тирею, поднял выпавший револьвер.

– Вы с ума сошли! – крикнул Тирей, не узнавая. – За убийство таможенника…

Тирей потерял сознание. Сногден поднял револьвер и стал стрелять.

Несколько таможенников из первой шеренги упали, остальные залегли…

Расстреляв обойму, Сногден вложил в руку Тирею револьвер и скрылся в кустах…

…Сногден сидел в кресле перед Ван-Конетом.

Ван-Конет был в халате и вопросительно смотрел на Сногдена:

– Уверены вы, по крайней мере, что эта история окончена?

Сногден устало махнул рукой:

– Гравелот убил несколько таможенников. Вы уж тут ни при чём! – Сногден засмеялся. – Удача, Георг, большая удача. Он утверждает, что стрелял в вас. Но это… мираж! Фантазия!

– Сколько я вам должен? – сухо спросил Ван-Конет.

– О! Для такого дела – сущие пустяки. – Сногден протянул Ван-Конету бумажку. – Здесь всё записано.

Ван-Конет выдвинул ящик стола и стал доставать деньги.

Сногден занялся своими ногтями.

Ван-Конет подвинул пачку банкнотов Сногдену. Тот посмотрел на банкноты и укоризненно поднял глаза на Ван-Конета:

– Георг!.. Тысяча фунтов на одних только Баркетов.

Поморщившись, Ван-Конет положил в пачку ещё несколько банкнотов.

– Надеюсь, вы догадались связать хоть Баркетов распиской?

– Да, конечно! – Сногден стал шарить по карманам. – Вот… На пятьсот фунтов. И ещё одна… – Он продолжал рыться в карманах. – Я с них взял две, на всякий случай…

– На случай, если одну потеряете? – Ван-Конет усмехнулся. – Ну, что ж. Благоразумно. Одной вполне достаточно.

Он запер расписку в ящик.

Сногден выжидательно смотрел на кипу денег.

– Берите! – Ван-Конет кивнул. – Когда дело идёт о чести Ван-Конетов и миллионах папаши Хуарец… Кроме того, вы оказались толковым другом. Если за этот месяц не возникнет никаких слухов – получите столько же…

* * *

…Подчёркнуто элегантный Галеран стоял перед Мартой Баркет.

– Если у вас неотложное дело, – сказала Марта, – я проведу вас в нашу контору. Отец скоро должен вернуться.

Она открыла дверь в контору.

Галеран сел на предложенный ему стул и удержал Марту, хотевшую выйти:

– Пока ваш отец не вернулся, мне хочется сказать о цели моего визита к вам.

– Хорошо, – согласилась Марта, поспешно садясь и что-то предчувствуя.

– Джемс Гравелот заключён в тюрьму почти месяц назад, – продолжал Галеран. – Его обвиняют в хранении контрабанды и сопротивлении береговой охране. Я с ним виделся. Он ранен и в тяжёлом состоянии. Нет сомнения, что ему был подкинут запрещённый товар. Как раз вечером того дня, когда вы и ваш отец были свидетелями скандала в заведении Гравелота. Я уверен, что вы не откажетесь свидетельствовать против Ван-Конета. Гравелот, в сущности, заступился за вас. Я прошу о том вас и намерен просить вашего отца.

Взяв со стола линейку, Марта притронулась её концом к нижней губе и, не отнимая линейку, смотрела на Галерана круглыми, очень светлыми глазами.

– Вот что… – сказал она. – Вы меня страшно удивили. Ни о каком скандале мы ничего не знаем. Гравелот арестован с месяц тому назад? Какой ужас! Уверяю вас, всё это – сплошное недоразумение.

Галеран откинулся на стуле.

– Вы должны это сделать! – сказал он. – Всё было так, вы отлично это знаете. Тирей никогда не лжёт.

– Тирей?! – вскинула бровки Марта.

– Да, Тирей. Джемс Гравелот… ну… как бы вам сказать… Это имя придумано. На самом деле он – Тирей Давенат.

– Вот видите! – Марта торжествующе встала. – Он обманул нас всех! Всех! Тирей Давенат! А вы говорите, он никогда не лжёт…

– Но какая разница? – Галеран тоже встал, волнуясь.

– Я ничего, ничего, ничего не знаю! – почти крикнула Марта.

…Толкнув стеклянную дверь, вошёл Баркет с готовой любезной улыбкой, обращённой к посетителю, возможному заказчику.

Растерянный вид дочки осадил его.

– Ты что? – быстро спросил он.

– Вот… – Марта взглянула на Галерана. – Вот этот к тебе. О Гравелоте.

Она запоздало пожала плечами и тотчас вышла из комнаты.

Баркет медленно, думающим движением снял шляпу и посмотрел на Галерана светло раскрытым, напряжённым взглядом лжеца.

– Да, да, – забормотал он. – Как же! Я Гравелота знаю очень хорошо. Должно быть, месяц назад я заезжал к нему с Мартой последний раз.

– Баркет! – Галеран прошёлся по комнате. – Вы были у него в тот день, когда он ударил Ван-Конета за издевательство над вашей дочерью.

Баркет увёл голову в плечи и вытаращил глаза.

– Да что вы! О чём вы говорите?! Объясните, ради бога! Не издевайтесь над тревогой отца! Марту оскорбили?.. Когда? Где?

– Баркет! – Галеран остановился перед гравёром. – Если вы засвидетельствуете столкновение, Гравелот будет спасён. Он арестован. Подробности я уже рассказал вашей дочери. Она вам передаст их… Неужели это так трудно, сказать правду ради спасения человека, которому вы обязаны?

– Если вы объясните, в чём дело… – засуетился Баркет. – Поймите, я поражён! Не однажды я останавливался в «СУШЕ и МОРЕ», но я не могу понять, о чём речь?..

Покачав головой, Галеран взял шляпу и вышел, бросив на ходу:

– Стыдно, Баркет!

…Галеран открыл зеркальную дверь в зал кафешантана. На эстраде Лаура Мульдвей пела лихой припев:

 
…Избушка зимняя
В леске,
А там девчонка
Вся в тоске.
У ней две дырочки
В носу,
И круглый рот.
Вот!
 
 
У ней два глаза
Впереди,
Пучок причёски
Позади,
Она глядит на дверь
И вас, конечно, ждёт.
Вот!
 

Зал восторженно взревел, повторяя «Вот! Вот!! Вот!!!»…

Галеран покачал головой и вышел, сразу поняв бессмысленность возможного разговора.

* * *

…Рука Тирея, закованная в браслет наручников, взяла кружку с водой, поднесла к запёкшимся губам.

Тирей сделал пару глотков, рука с кружкой бессильно опустилась.

Вода пролилась на грудь арестанта.

Тирей уставился остекленевшим взглядом в угол камеры.

…В углу экрана забился золотой шмель.

Возникло виолончельное гудение.

Поперечные полосы на тельце шмеля перетянули весь экран.

Медленно – словно из Ничего – возникли тяжёлые мраморные пропилеи.

Мимо колонн мелькнули две тёмные детские фигуры.

Тирей и Консуэло – такие, какими они были на вечере у Футроза, – вошли в гигантский зал музея. От угла к углу, от пола до потолка стены были залеплены картинами в одинаковых золочёных рамах.

По залу бесшумно – почти шёпотом – двигалась толпа людей с измождёнными лицами.

В центре зала, как столб, стоял гигантский служитель. Над ним – не прикреплённый ни к чему – раскачивался тёмный фонарь.

По росту, позе, лицу служителя Давенат узнал полицейского, который стоял под погасшим фонарём, когда заблудившийся Тирей спрашивал: «Где я?»

– Бродяга? – рявкнул служитель, склонившись к Тирею.

– Нет, что вы! – забормотал Давенат. – Просто я…

Успокоенный приличной манерой Давената разговаривать и его костюмом, служитель отдал честь:

– К вашим услугам, милорд!

– Они все, – Тирей кивнул на толпу полупризраков, бредущих по залу, – интересуются искусством?

Служитель захохотал. Гулко отдавшись во всех углах зала, хохот вернул к Давенату.

– Сегодня воскресенье, сударь! – грохотал служитель. – А в воскресенье вход бесплатный. На улице мороз, а здесь топят – и вход бесплатный. Вы понимаете?.. К вашим услугам, милорд!

Тирей схватил Консуэло за руку. Пробившись сквозь полунемую толпу, они приблизились к картине.

Это была «Дорога Никуда».

Тирей рванул Консуэло, и они подбежали к противоположной стене.

Там висела картина «Дорога Никуда»…

…Все стены были завешены «Дорогой Никуда».

Куда бы они с Консуэло ни кидались, разрезая равнодушный поток бесплатных посетителей, везде их встречала «Дорога Никуда».

Консуэло с удивлением и ужасом посмотрела на Давената.

…Взрослая Консуэло с удивлением и ужасом смотрела на стоящего перед ней Галерана.

– Вы… уверены, что это правда?

Галеран утвердительно склонил голову.

– И… это, действительно, тот самый мальчик?

– Да. Тирей Давенат.

– Я помню! – Консуэло грустно улыбнулась.

Галеран достал из кармана фигурку оленя на полупрозрачной подставке.

– Отстреливаясь, он спрятал это на берегу. Он в плохом состоянии, но рассказал мне о месте точно. Я нашёл почти сразу. Очевидно, это ему очень дорого.