Текст книги "Серебряный поэт"

Et cetera

«Сочинение поэзии – тоже упражнение в умирании».

Иосиф Бродский

1.

 
Да, в расплавленный воск тишины наряжён
Знойный полдень – Москва под пятой.
Выходи из подполья и лезь на рожон
Дух мой, чудо продлив запятой,
 
 
Разбуди, береди, борозди бороной
Измождённую душу, озвучь
Жалким скрипом двери тлен тоски вороной,
Провернув неподатливый ключ.
 
 
Мне за волосы вызволить, ввысь подтолкнуть,
Мне к оглохшим слепым – со стихом?!
Взгляд: на кромках домов каплевидная муть —
Высох ливень в проулке глухом.
 
 
Зал в потёмках. Подсвечен сюжет за спиной:
Стол, влюблённые, яства горой;
Утро. В голову целится друг записной.
Обронён в травы главный герой…
 
 
Скомкан кадр, расплавится фильм. И опять:
Безымянных мгновений купаж.
Близкий зной. Шмель взлетит тишину опылять…
Жизнь за с т и х о т в о р е н ь е отдашь?
 

2.

 
Огонь в лицо!
Рациональной подоплёки —
Ищи-свищи, здесь строки-самураи;
Здесь ночь бездомная и колокол далёкий
Звонит, звонит, по капле умирая…
 
 
Горит свеча.
И тьма народа обступила —
Поэзию – и губы в кровь, смолчала…
Как дружелюбно по живому водят пилы!
Ободрана, как липка на мочала.
 
 
Огонь в лице!
Сквозь неизбывный сброд, сужая
Простор, с ребёнком на руках, мадонна,
Идёт – навстречу славной гибели, чужая —
Всей жизни! И счастливостью бездонна.
 

3.

 
Прижато к кремню бытия кресало!
В шагах нехоженых таится эхо, снам сродни.
Высоким ветром небо расчесала
Ночь, растерявшая достопочтенные огни.
 
 
Застыли в беге облака. Молчите,
Молчите, строки, совладайте с тишиной камней!
Висок, ударов крови расточитель,
Чуть содрогается. И ластится тоска ко мне.
 
 
И ласточка сквозь синеву, и прорва
Желаний в рифму рассказать о чём-то там таком…
Мой белый фронт кромешной чернью прорван!
И крадучись в ночи, поэзия, – живёт тайком.
 

4.

 
Я скажу, нарочито шёпотом,
Вознося свечу над плечом:
В омут ночи глядел и шёл потом
Просто так, и всё нипочём.
 
 
Я прошу, как последней милости,
Как в Сахаре воды глоток,
Чтобы ранней порой явилась ты
И осталась бы на чуток —
 
 
Тень снесённого веком вечера,
Песнь горниста, похлёбка ртов!
А сейчас, что же, делать нечего,
Ко всему, ко всему готов…
 

Цикл «Фата-Моргана»

Мне искусство никогда не казалось предметом или стороною формы, но скорей таинственной и скрытой частью содержания. Той его частью, которая не сводится к темам, положениям, сюжетам, после чего мысль несколько затемняется, но остаётся несомненным, что в художественном произведении всего важней не слова, не формы, но и не изображённое им, а то, что всем этим сказано и не могло быть сказано иначе… какое-то утверждение о жизни, какая-то мысль, которая превышает значение всего остального и оказывается сутью, душой и основой изображённого».

Борис Пастернак

1.

 
Неминуемый вечер: на пледе,
На оборках июльских кулис.
Раздушистой черёмухой бредит
Растемневшийся в зной барбарис.
 
 
Будто жизнь, убывает помалу
Свет не тронутых ветром небес.
Ноги босые, в ночь, окунала
Вечность в Лету, в раздолье чудес!
 
 
Распылила зарю кавалькада
Облаков – мчатся медленно вдаль.
Неминуемо знаешь: Не надо —
Ничего! – и в минувшем, не жаль.
 

2.

 
Есть в солнце вечернем:
Покой и прохлада,
Ласкающий травы дрожит ветерок;
Смолкающий свет
В гуще мутного сада
Под пыльные звоны ушедших дорог.
 
 
Минуты, сподобившись часу, продлили —
Присутствие солнца на кромках ресниц.
Пал колкою тенью в распахнутость лилий
Раскидистой ели игольчатый шпиц.
 
 
Есть в думах вечерних:
Узоры Калькутты,
Бриз Корсики,
Волны Тверских куполов;
Желание в шаль золотую укутать
Озябшие звуки промолвленных слов.
 

3.

 
Немеет воздух.
В вечность канет —
Из облаков закатных холм.
Зари разорванные ткани
Залатаны златым стихом.
 
 
Превыше всяких слов, превыше
Остановивших дрожь ветвей —
Начало звёзд над острой крышей,
Высокий абрис тополей.
 
 
Сгустилось.
Смерклось.
Свыклось.
Сталось.
 
 
Ещё не тьма, но при дверях:
Души умолкшая усталость.
И пепел лет,
И песен прах.
 

4.

 
Побережье агав и магнолий,
С томным взглядом ажурная мисс.
Вечер зёрна кофейные молет,
Восходя ароматами вниз.
 
 
Алый шар погружается мягко
В чернобровую ликом волну.
Пахнет крабом рыбацкая лавка,
Подступает луна к валуну…
 
 
Приглушённая пляска фокстрота,
Пальцы топят в рапсодиях сплин.
Ждёт под сенью гротескного грота
Оголённая женственность спин.
 

5.

 
Благоухая нардом, киннамоном,
Царицей Савской в сумерки сходя
С небес, во сне неугомонном
Застыть сухою каплею дождя.
 
 
Обрадовать покой громадой гуда
Столетних елей; еле-еле внять
Пространной странной темноте, покуда
Нисходит звёзд окрепших благодать.
 
 
Всем миром слышать мерные тирады
С травинок свесившихся скрипачей.
Душа моя вечерняя, ты рада
Соитию речений и речей!
 

6.

 
Чаепитий невинные всхлёбы,
Венских стульев овалы легки;
Наставание сумерек, чтобы
Вдосталь стали слова далеки.
 
 
Купы звёзд в глубине чашек с чаем,
Рука об руку – вечер и ночь.
Взгляд взгрустнувший отнюдь не случаен,
И слеза раскатиться не прочь…
 
 
Но так медленно слышатся ставни,
Но поёт на душе соловей!
И пролёт облаков – вящий, давний —
Над узорами стихших ветвей.
 

7.

 
Всё обволакивал из воздуха возникший,
Нижайший звук – туманом миража.
С немой покорностью возгорбленного рикши
С колосьев ржи слетала солнца ржа…
 
 
Жар спал. Спал жаворонок. Видел сон котёнок.
Не скрипнув, погрузилось в густоту —
Крыльцо. Гудок состава шеей длинен, тонок,
Пронзительно озвучивал версту…
 
 
Нет, не «ясней и проще» всё, как у Толстого,
А померещившимся, день-деньской, —
Фата-Моргана вечеров! Вовсю готова
Взлелеять оглушительный покой!
 

Старик и море

1. Старик

 
Жизнь уткнулась в старость, как волна в песок:
Вспененного шелеста пропажа.
Лишь крылом парящим белый день высок,
Пресной стала суша, море даже.
 
 
Воспалённый влажным солнцем звук шагов,
Мачты раскачали взблеск заката.
Под ногами вечер. Всплеск… и был таков
День… И ночь бессонницей богата.
 
 
Сном залатанная явь. Глава на грудь.
Грохот тишины, душа солёна.
Хочешь, помни всё, а хочешь – позабудь…
Хватит на глубокий вдох силёнок!
 
 
Завтра снова в море волн и гладких дум:
Отмель золотистая и львята, —
Будто кадры киноплёнки, в сонме дюн —
Кромка сна, благословенна, свята
 
 
Данность моря – ослепительная гладь.
Львята стали львиной долей смысла.
Хочешь, берег онемевший трогай, гладь,
Высмотри, как тень звезды повисла!
 
 
Не жестока старость, простынь не жестка —
Мягкий шелест старой газетёнки.
Словно птахи голосочек ввысь, с шестка,
Ветер в хижине попутный, тонкий.
 

2. Мальчик

 
Как же он верит, как смотрит в него,
Любит его, старика своего!
Бледная бедность, вовсю нищета…
Звёзды на небе. Он их не считал.
 
 
Воздух залатанный. Возглас. Кровать.
Сердцу доверено громко кровить.
– Не уходи, просыпайся, старик! —
В самой груди разгорается крик.
 
 
Чем бы помочь, сгусток кофе, дымок,
Нет, он не будет один, одинок!
Только прогнать бы из горла комок,
Снасти с рассветом – руками помог.
 
 
Юность старела. Взрослея, заря —
Вторгнулась в слёзы сквозь пальцы, не зря
Приняты муки – победа за ним!
Мальчиком плачущим, солнцем храним
 
 
Спящий старик, укротитель морей.
Борозды страшных ладоней согрей,
Солнце солёное! Снящимся львам
Снится, возможно, подножный Ливан…
 
 
Как же он смотрит сквозь ночь на него,
Впавшего в сон старика своего!
Завтра настанет и в море, вдвоём.
Медленно тщит тишину окоём.
 

3. Море

 
Береговая линия огней.
И кобальт глубины, и перламутр,
И жемчуг раковин распахнутых видней,
И ветер одухотворённо мудр…
 
 
Взлетают рыбы над волной, сюда
В горнило страсти правь, старик, тяни
Ослепший взгляд! Как будто бы слюда,
Даль расслоилась в солнечной тени.
 
 
Уже который день… внахлёст… внатяг…
Величественно ярок небосклон.
И паруса вздымающийся стяг,
И море, взявшее судьбу в полон.
 
 
Костями рук сдержавши бечеву…
Пучина вдоль бортов. Оскал акул.
И сукровица моря наяву,
И радостных отчаяний разгул!
 
 
Береговая линия огней.
И море неба под рукой, прилечь…
И в свете фонаря слегка видней
Губами шевелящаяся речь.
 

Три сестры

«Чеховские милые, скромно-лирические люди кончили своё существование».

Немирович-Данченко

«Пройдёт время, мы уйдём навеки, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле…»

А.П. Чехов «Три сестры»

Действо Первое

 
А сердце кровью залито! Взгляд сквозь весну слепой —
В родную грусть за тридевять земель ушедший, эх, в Москву бы!
Боюсь вспугнуть, – как будто лань пришла на водопой, —
Минута счастья… Если есть какое счастье у Гекубы.
 
 
Бежать! Оставить всё, стремглав, по лепесткам в ночи,
По звёздным у́глям – раскалённый холод жжёт, и пусть, за ставней
Приотворённой в память – свет. Ты только не молчи,
Живущий вместо нас в стране исчезнувшей, давнишней, давней,
 
 
Даст Бог, всё сбудется, всё будет хорошо, веди
Рукой нечаянной по бело-розовой волне пахучей!
Необозрима даль. Что ждёт нас? Лучшее? Конечно. Впереди:
Омытый сад; такой улыбчивый, как рот младенца, случай.
 
 
Вставать чуть свет, трудиться до зари, влюбиться в путь
И не желать иного – В омут неба, поминай как звали!
И будто в дом родной, в распахнутый подснежник заглянуть.
Стоишь, букет к груди, жнёшь дождь, на Александровском вокзале…
 
 
…На сцене речи не смолкают – царствует гортань.
Кидают в зал сухие искры, ждут пожара лицедеи.
…Эй, вечер, хватит, развалился тенью, перестань!
Весомый занавес настал, глазами зрителей владея.
 

Действо Второе

 
Да… вечера —
До вечера осталась малость. Вот ведь, давеча…
А глянь, тому назад уж минул год иль полтора, и боле.
 
 
Все мы качаемся огнём, вот здесь лампадка – эта, та́ – свеча —
Рутина пышная и затхлая – «салоп соболий»…
Пауза
О, как же русской мысли строй возвышен,
А путь – куда-то под откос, в тартарары и по наклонной.
И слёзы в дождь в саду, и капли вишен
Застыли в воздухе, и багровеют вдосталь… Ив поклоны
 
 
Над серебристой глубиной тягучей.
Мечты состарились и взгляды в море неба к чайкам редки.
И скомкан смысл забытых писем, случай,
Приди, счастливый случай! Горечь будней, хуже горькой редьки!
 
 
…Парит гостиная. Земля под нею:
Мелькают дни и дни мельчают. Огни бенгальские речей —
Разбрызганы во тьме… Смотрю, бледнею,
Взгляд беглый, одинокий. Бой сердца: глуше снега, горячей.
 
 
Любовь замёрзла, вся в снегу, в дремучем
Полуночном лесу, избита в кровь – вот мизансцена, Боже…
Ну что ж, mon cher, ты бледен так, замучен!
Как будто там же, те же мы… Удары сердца стали строже.
 
 
Однако, держимся, с улыбкой канем
В немые марши лестниц, в тупую простоту прямых углов!
Нависла, как ручища с грязным камнем,
Судьба над нами…
(Тут вдруг чихает зритель, что же, будь здоров!)
 

Действо Третье

 
Как полыхает ночь!
Горят: дома, сады, надежды, чувства, страсти.
Сгорает трогательность, гарь разносят пепелища!
Венком из одуванчиков страну мою сгоревшую украсьте…
Всё догорело. И нас не слышит время, и не ищет.
 
 
Летит гостиная
Сквозь грохот костылей, сквозь перегар, сквозь ладан.
Разбиты стёкла. Ветер в комнате. И блики вьются.
Во имя будущего, может быть, полёт безмолвный этот задан?
Вновь отхлебнули горя, будто губы чай из блюдца.
 
 
Ютиться в роскоши бездонных анфилад сознания людского…
А внешний мир до боли в сердце станет безразличен!
Лишь погромыхивают в чёрных снах чугунных чувств оковы,
Лишь мчатся всадники и оглашают память кличем…
 

Пауза

 
Какой громадный час!
А жизнь так скоротечна, так мала, так кратка.
За ширмой, в уголке прилечь: в траву, в постель, в могилу!
Вращает карусель, с натугой скачет деревянная лошадка…
И что-то отвечать, впопад, кому-то, через силу.
 
 
Уехать бы…
В родную даль, в Москву любви, в иную жизнь, без грима —
Нахрапистых овальных добряков, наседок бойких!
Ночь, гарью обдавая дом, осталась в сердце, всем гостям дарима.
Кого-то с пьедестала скинут, а кого-то – с койки…
 

Действо Четвёртое

 
Ещё бушует тишина, висит покой в бездейственном саду.
Вольготно длится мизансцена с облаками.
В разгаре вечности я в дом с колоннами по воздуху взойду,
Раздвинув занавес обеими руками.
 
 
Часы в гостиной возвестили эпилог: последний взмах вослед…
Бокалы вспенились, их залпом осушили.
Уходят: молодость, седого неба журавли… Накинув плед,
В живых оставшийся глотнёт октябрьской гнили…
 
 
Ещё не кажется фатальным яркий день и час, всё впереди:
И злая вьюга, и расстрел, и лёд Кронштадта.
Холодной жабой липнет к сердцу, к раздышавшейся в рассвет груди —
Тоска. И речь друзей молчанием богата…
 
 
Невыносимо беззащитны: глаза, шаги, частички речи,
Заиндевевшие в веках улыбки… Где вы
Угодья счастья!? (Зал тишиною гробовой противоречит
Усердию актёров)… Левой, левой, левой! —
 
 
Грохочет гром в унылой роще и убивает на дуэли —
Берёзы, ох, глаза твои, Господь, слезятся…
О, как, глазеющим из зала, – немые сцены надоели,
Им вместо шёлка подавай дерюжного эрзаца!
 

Пауза

 
Задумчивые женщины, уездные мадонны,
Растерянно глядящие сквозь дождь, сквозь дрожь ресниц…
 
 
Вы больше не нужны стране,
Лишь окрик беспардонный,
Лишь миллионы лиц других!
Сирень скончалась ниц.
 
 
От сердца милосердные… Берёзки… Ветви тонки.
И добровольно согнаны на вымокший обрыв!
И падающей осенью листочек похоронки,
И дымка в небе стелется, крик журавлей укрыв…
 
 
На авансцене осени… Сестрицы-горемыки?
Нет, это вы несчастные, смотрящие вскользь нас!
Не кровь в траве, вглядитесь-ка, то капельки брусники…
И свет в окне, и взмах руки – всё не в последний раз.
 
 
Затерянные в сумерках, последние мадонны,
Им жить да жить, да некуда, прошла пора цветов.
И только купол осени – со звёздами, бездонный…
И вскинувший ладони зал… к овациям готов.
 

На даче

1.

 
Во всеуслышанье – безмолвие,
В разверстом слухе и минуты пятятся…
Ночь утопает в мириадах
Уединённых звёздных куп, в сошествии своём.
Забыв, какой сегодня век и что там на календаре,
Какая пятница,
Став на мгновение не существующим повсюду,
Развесив облака бельём,
 
 
Я запрокинул взгляд, в мерцающий созвездиями омут неба, вброшенный,
Переиначивал знакомый облик ночи. Мир чистого переживанья тлел…
И леденцы неистовых комет, планет разновеликие горошины,
И ворох бывших, навсегда ненужных и неподвижных, как цветы могилы, дел —
 
 
В спираль закручены, вовлечены в великое движение, чумазое!
И плавных птиц высокие потоки заворожили взгляд,
Всегда, всегда вперёд!
Перескочил с созвездья на созвездие мальчишка, по Вселенной лазая,
Переливающийся блеск звезды заветной,
С рук на руки он мне передаёт.
 

2.

 
Мы в млечных сумерках, любимые мои, мы вместе живы!
К цветам нетронутым печалью и к восторженным
Мгновенным птичкам – вернулись мы, из мира слёз, утрат, наживы —
В мир, напоённый тишиной вернулись… Кто же мы,
 
 
Что с нами стало?! – Беженцы в седые сны времён, осколки
Окна разбитого… Приют, покой не найденный…
Махнув рукой, с букетом роз, исчезла жизнь, лишь скрип двуколки,
Сгорел закат. Остались огненные ссадины.
 
 
Посеребрённый колокол луны. И чаепитий всхлёбы.
Лес мелодично утопает в тёплом омуте.
Прольётся звёздный дождь на ветви сна, так искренне, так, чтобы
Душа огромная, как в детстве дальнем, помните?
 

3.

 
Накрапывает дождь. Вдруг, тишина, вспорхнула будто,
Укрылась мотыльком под лепестком рутбекии.
Непроницаемо прозрачный и бесстрастный Будда —
Вид сада, маки с чуточкой Моне, и некие
 
 
Коленопреклоненные черты: колосья, своды,
Расписанные зеленью и гжель мерещится.
Гудение молитв в траве, окроплены и святы
Листы, под ноты Листа, ждёт природа-резчица,
 
 
С июльским придыханием, лишь случая, – узоры
Неповторимой томностью полны, получены.
Есть зоркость невесомая: у зарева, у зорей,
У поглотившей золото лучей излучины.
 
 
Покорное достоинство и безоглядность сада,
Понурое величие ветвей и вскорости
На краешек, на облако закатное я сяду,
Вдыхая небо в радости, вдыхая в горести.
 
 
Какая простота присутствия! И дня, и дома
Теплеет цвет, чаинки солнца в чашках, нехотя…
Душа – не верою, а слабым ветерком ведома,
Вы уж простите, право, отщепенца-нехристя!
 

4.

 
Фортепьянным звукам раскатиться, выпростать
Слёзной щедрости мелодию, дремотою
Наполняя вечный вечер, ветер… Вы просто
Насладитесь звуконосностью! Работаю:
 
 
Звукопас, носильщик гуда, гула, рокота,
Золотых трезвонов, зова одиозного, —
Поднимаю с половицы ту, что проклята,
Раскрошившуюся блажь, понять не поздно вам?
 
 
Шелестит… В ознобе ветви… Лисьей мордою
Ткнулся сумрак в рабски робкий дождь, аукнется
Падший шелест в яблонях, предстанет мёртвою
Тишь чердачная и канет в ночь, а улица,
 
 
Спрятав тени, пышет влагой, так торжественно
Нарастает благодать, в молитву просится,
И несёт душа мой взгляд, дождю тождественна,
И поддерживает дуги переносица.
 

5.

 
Есть в бывшей России – живительных снов уголок:
Горсть: детских чудес, колыханий травинок, покоя душистого!
Я память о счастье, о людях сюда приволок,
О том, что куда-то бежали всю жизнь мы, размашисто, истово.
 
 
Чу, тронуты ветром стоящие вдаль облака,
Вдруг, с болью счастливой, мираж: та Россия предстала, почившая!
И тянется за подаянием к солнцу рука:
– Подайте, – людей, Христа ради, прошу– прошу с каждым годом потише я…
 
 
У судеб усадеб, у розовой глади пруда —
Есть что-то такое… озябшее, зыбкое, зовом охвачено.
Рассветные кладбища – утро утрат, навсегда:
Поленово, Середниково, Абрамцево, Ясная, Гатчина…
 
 
Есть в бывшей России – спасительных снов уголок:
Там домик в саду, книги, думы, там ивы над ночью плакучие.
Я память, как друга убитого, к сердцу прижал, приволок —
Сюда, в эту явь, где пожить без тоски не представилось случая…
 

Зрелища

Поэзия имеет дело не с понятиями, но со смыслами. Поэт ищет в слове его смысл, а не значения. Созерцание поэтом неподвижного и в то же время нескончаемо изменяющегося внутреннего зрелища мира и жизни (вообще), невыразимого иначе, чем в лицах, явлениях или поэтических деталях, но всё же никогда не исчерпывающегося ими, играет решающую роль в непреходящем наличии уникальной сверхсложности дела – сотворения и восприятия поэзии.

«Образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания – какое редкое счастье – и какой душевный труд!»

Бунин «Жизнь Артемьева»

1.

 
Поведать. Жажда слов неутолима!
Неутомима поступь дня благого.
Не существуя, воцарился Иегова.
Бессилье слов, как дрожь в сетях налима.
 
 
Приветить луч в узорах Тадж-Махала —
По капли крови вымолвить закаты!
Ночь. Купол. Пальм живые опахала.
Рассудок – друг поэзии заклятый.
 
 
Слабеют краски берега морского.
Взрослеют дни, как детские фигурки.
Язык – безудержен, но льдами скован
Геройский смысл, в значеньях юркий.
 
 
Горит лампада слова, копоть множа.
Пусть, никому и некому светить, но, плача,
Сжигает тьму огонь, какая ноша!
Поэзия – сожжённая удача.
 

2.

 
Ещё не тронутые слухом,
Летят меж влажных сосен голоса и взгляд,
Не причиняя беспокойства,
Блуждает где-то, странствием влекомый.
Прозрачна оторопь назревшей капли.
И сладостны чертоги комы:
Не просыпаясь, медленно бегут по небосклону отары туч, и рад
 
 
Протяжной судороге чувств – великой невозможности сказать, лишь слепок
Обыкновенного, доверчивого вида… Здесь: vita! Жар пустыни!
Слова уходят в миражи тумана, возвращаются пустыми…
И нарождающийся день – просторен тишиной, соломинкою крепок.
 
 
Ещё елеем ели не окроплены
И еле-еле мир укромен,
Но словом влажным – промокшие промолвлены черты, дары готовы!
Все оприходованы. И над цветами жар жуют жуки христовы…
И телеграммой, выпавшей из рук,
Покой дождя лежит, во мхи уронен.
 

3.

 
Узорочье ненастное. Врачует ливень сосны.
Луною посещенные спят Рейна берега.
Стих: песенный и пепельный, сносимый ветром, сносный
Звучит о том, как пламенно зарю оберегал.
 
 
В песчаных строчках – ветреность, зыбучая забава:
В них правды нет, лишь вымысел, проторенный мираж,
В них жажда миролюбия, трагически забавна;
В них встреча, за которую Вселенную отдашь!
 
 
Шутейское величие. Бубенчиковой охрой
Смеётся в рожи времени избитый скоморох!
Помойка громогласия, прикидываясь дохлой,
Пропитывает каждого, кто к шелестам оглох.
 
 
На взорванных окраинах, на сквозняках эпохи —
Не сметь сдаваться «истинам»! Не смерть в нас правит бал!
Легки дожди тяжёлые – великолепно плохи.
Лишь облик счастья в мареве: явился и пропал.
 

4.

 
Сгустилась ночь – сестра молчания: простёрла
На предвоенных облаках немые струны
Исполненная музыки луна.
 
 
Не то чтобы поют – полощут в звёздах горло
Друг друга ищущие птицы. Их окликами вечность
На мгновенье продлена.
 
 
Молчание трепещет, ждёт кого-то или
Предвосхищает грустью беженку ночную – бездомную Россию и меня…
Не то чтобы о счастье позабыли —
Отяжелело счастье… Лишь чуть-чуть, отчасти живу я в современности, маня
 
 
Израненных людей – куда? Не знаю. В взблески
Слёз покаянных? Иль в невесомый лепет полусонных трав,
Или в неравный бой?
 
 
В прощальный день зову! В прошедший Невский.
В полёт над храмом ночи ласточки слепой.
 

Прогулки по Москве

1.

 
Я взрезанной кровью учтиво причастен:
К Пречистой, к Пречистенке, к толике истин.
И, в мире людей проживая отчасти,
С любимой алеем, и щёточкой чистим —
 
 
Расшитые золотом дня на Волхонке
Мундиры домов, колобродим и бредим
Страной усыпленной. Прозрачнейший, тонкий,
Слезящийся взгляд – дым Отечества вреден?
 
 
Я – антинароден, античная глыба,
Трамвайного века вагоновожатый!
Моими глазами, о скольких, смогли бы
Лиловые блики увлечь, но прижаты —
 
 
Потомки к потёмкам глухих подворотен!
Сиреней надломленный цвет быстротечен.
Проспект разлинованный бесповоротен,
Прожорливый писк из замшелых скворечен…
 
 
Я, крадучись, явь доживаю, с улыбкой,
Не брат и не брод современщикам – точно!
Рассвет нарастает на листьях улиткой,
Доносится Григ из трубы водосточной.
 

2.

 
Пропавшие втуне, пропащие ливни луны —
Заляпаны тенью, блиставшие аристократы!
Глаза мои в нерасторжимую ночь влюблены;
Лучам, обронённым в весну, – так покорны, так рады!
 
 
Когда начинается тень на голимом свету —
На лунной реке – обрывается сердце, до дрожи,
Я в высшую степень любви долгий миг возведу,
И станет окраина жизни роднее, дороже.
 
 
Мой клён окаймлён лунным таинством, ветви вразлёт.
Серебряный хор серафимов над Старой Басманной.
Последнее облако околоземный полёт —
Свершает – над на́ пол упавшей матрёшкой румяной.
 

3.

 
И в полночь по мёртвой пройтись Поварской —
Живым, и наслушаться мерного гула.
И чёрный, как китель военно-морской,
В парадных покой… Никого не вернула
 
 
Голодная бездна – пустуют: звонки,
Ступени, ненужная тень бельведера!
На цепи посажены злые замки.
И крепко запомнила цвет свой мадера.
 
 
Посольства посолены. Дни сочтены.
Другие прохожие иль проходимцы.
Та самая тень одинокой стены…
Давай летним холодом вдрызг прохладимся!
 
 
Возвысим глаза… Тихо вспомним о них —
Сонм невосполнимых… Но были же, были!
Московскую ночь провожает мой стих,
По щиколотку в звёздной пыли.