Текст книги "Русские средневековые сады: опыт классификации"

Восприятие сада в народной культуре славян

Почитание деревьев сложилось еще в дохристианскую эпоху, отдельные элементы которого сохранялись в бытовой среде вплоть до начала XX столетия. Особое отношение к дереву определялось широким кругом качеств, которыми оно наделялось.

Прежде всего оно являлось воплощением мироздания – «Мировое древо». Дерево (а значит, и сад в целом), согласно традиционным народным представлениям, повторяет структуру Вселенной и обозначает три ее уровня: «верхний (небесный, райский), земной (реальный, принадлежащий человеку) и нижний (подземный, принадлежащий миру мертвых)».[71]71
  Цивьян Т. В. Анализ одного полесского текста в связи с мифологемой сада // Полесье и этногенез славян. Предварительные материалы и тезисы конференции. М., 1983. С. 97.


[Закрыть] Одновременно оно как бы маркирует центр мира, его сакральную сердцевину.

С этой функциональной ролью дерева (кстати, любого, не только плодового) связана его способность к постоянному обновлению, длительной жизни и плодоношению («древо жизни»). Именно поэтому оно почитается как центр родового коллектива, женское божество, воспроизводящее жизнь и последовательно повторяющее все ее стадии.[72]72
  См.: Денисова И. М. Вопросы изучения культа священного дерева у русских: материалы, семантика обрядов и образов народной культуры, гипотезы. М., 1995. С. 96.


[Закрыть]

Два отмеченных выше аспекта, характеризующие статус дерева, во многом объясняют его место в окружающем мире и ассоциативную связь с различными значимыми объектами и жизненными ситуациями. Подобно тому как сама Вселенная воспринималась «большим домом», такое же значение имело и само дерево.

В традициях многих народов, в том числе славянских, в самой конструкции четырехугольного жилища воплощается идея о ключевом значении священных деревьев. Так, в нем четко выделяется сакральный центр в виде основного опорного столба, обозначающего мировое дерево, поддерживающее небо – крышу Вселенной – точно так же, как опора держит крышу дома. Вокруг «мирового столба», как у «мирового древа», разыгрывался, в частности, один из обрядов белорусской народной свадьбы, получивший название «столбового обряда», который реализовывал стандартный мифологический сценарий: жертвоприношение, заклинание, символическое путешествие по столбу.[73]73
  См.: Никольский Н. М. Происхождение и история белорусской свадебной обрядности. Минск, 1956. С. 143–174.


[Закрыть] В доме значение «мирового древа» переходило и на матицу – основную несущую балку деревянного перекрытия. После ее установки в красном углу избы закреплялась зеленая ветка или деревце, а один из плотников, сидя на бревне, разбрасывал по сторонам зерна пшеницы и хмель, что расценивалось как пожелание богатства и плодородия.[74]74
  См.: Узенева Е. С. Матица // Славянские древности. Энциклопедический словарь. М., 2004. Т. 3. С. 201–203.


[Закрыть]

«Четырем сторонам света соответствуют четыре священных дерева. с четырьмя божествами – хранителями сторон света».[75]75
  См.: Семека Е. С. Антропоморфные и зооморфные символы в четыре-и восьмичленных моделях мира // Уч. зап. Тартуского ун-та. Тарту, 1971. Вып. 284. С. 92—119; Денисова И. М. Дерево – дом – храм в русском народном искусстве // Советская этнография. 1990. № 6. С. 100–114.


[Закрыть] Они обозначали границы воображаемого дома-сада. Примечательно, что таким образом значение эквивалента священного дерева переносилось на сам дом. О таком понимании значения дерева в составе жилища напоминает строительный обряд, зафиксированный этнографами в различных областях России. Согласно этому обряду, в процессе строительства в центре будущей избы ставили небольшое деревце.[76]76
  См.: Зеленин Д. К. Тотемический культ деревьев у русских и белорусов // Известия АН СССР. Отделение общественных наук. 1933. № 6; Денисова И. М. Дерево – дом – храм в русском народном искусстве. С. 105.


[Закрыть] Об особой роли дерева в структурной организации жилища свидетельствуют и соответствующие сюжеты в вышивках рушников, росписях прялок и некоторых других изделиях, где отчетливо видно, как из крыши домика прорастает верхушка дерева.[77]77
  Денисова И. М. Дерево – дом – храм в русском народном искусстве. С. 106.


[Закрыть] Образ древа жизни рассматривался как оберег, защищающий обладателя данного предмета от всяческих невзгод (цв. ил. 2).

Как справедливо отмечал Л. Я. Штернберг, в некоторых природных зонах «деревья были жилищем человека, плоды были его первой пищей и совершенно естественно, что с самых ранних времен. должно было установиться особенно интимное отношение его к деревьям. Это исключительное существо, которое давало ему кров, кормило его, укрывало от хищных зверей, защищало от дождя, от палящего солнца, было для него чем-то таинственным, и он пытался его разгадать».[78]78
  Штернберг Л. Я. Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1936. С. 437.


[Закрыть] Это объясняет, почему дерево воспринималось не только как своеобразная модель мироздания, но и как «древо жизни» (т. е. поддерживающее ее), живое существо. С ним человек соотносил свой жизненный цикл: рождение, судьбу, бытовые ситуации, смерть, возвращение к жизни. Точно так же и самому дереву приписывалась способность, пройдя жизненный круг, возрождаться вновь: «Дерево порождает огонь, огонь – землю, земля – металл, металл – воду, а вода – дерево».[79]79
  См.: Топоров В. Н. О структуре некоторых архаических текстов, соотносимых с концепцией «мирового дерева» // Миф, фольклор, религия как моделирующие системы (Труды по знаковым системам. Вып. 5. Памяти Владимира Яковлевича Проппа). Тарту, 1971. С. 52.


[Закрыть]

Особую близость к человеку проявляет, согласно народным представлениям, прежде всего плодовое дерево, олицетворяющее средоточие плодоносящих сил. Его связь с человеком обозначена в целом ряде позиций: «Дерево – двойник человека, разделяющий его судьбу; дерево – вместилище его души; дерево – тотем; дерево – местопребывание духа; дерево – фетиш.».[80]80
  Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы: исторические корни и развитие обычаев. М., 1983. С. 157.


[Закрыть] В силу того что дерево мыслится живым, различные стадии его бытия рассматриваются сквозь призму обычаев и обрядов календарного и жизненного циклов.

Сад как живой организм органично вписывался в те же обстоятельства, в которых находился сам человек. Однако если сад непосредственно подчинялся природным ритмам, то его хозяин находился в зависимом положении от состояния принадлежащих ему плодовых деревьев. Например, поздно зацветший сад, равно как вывороченная с корнем яблоня, воспринимались знаками преждевременной смерти хозяина. Точно так же предсказывало крупные неприятности вторичное цветение плодовых деревьев, предвещая мор, голодную и холодную зиму. Только после смерти хозяев было принято вырубать принадлежавший им сад.[81]81
  См.: Агапкина Т. А. Южнославянские поверья и обряды, связанные с плодовыми деревьями в общеславянской перспективе // Славянский и балканский фольклор: Верования, текст, ритуал. М., 1994. С. 85; Она же. Дерево плодовое // Славянские древности. Энциклопедический словарь. М., 1999. Т. 3. С. 71.


[Закрыть]

Как правило, кощунственными считались действия, направленные на неоправданное повреждение или уничтожение плодовых деревьев, что в обязательном порядке грозило неприятностями тем, кто причинял им этот вред. Отголоски такого представления сохранялись на Руси на протяжении многих веков. В частности, В. Макаров, опубликовавший в 1846 г. очерк о древних садах Москвы, ссылаясь на предание, с осуждением писал об уничтожении садовых насаждений в Смутное время, когда, по его словам, поляки «яблонями и другими плодовыми деревьями. наспех топили печи».[82]82
  Макаров [В.]. Древнейшие сады в Москве (отрывок из большого описания садов Московских) // Журнал садоводства. М., 1846. № 5. С. 85.


[Закрыть] Отношение человека к саду регулировалось целым рядом ограничений и запретов. Не допускалось появление в саду женщин во время месячных, отправление здесь нужды; запрещалось влезать на плодовые деревья в обуви, прививать их после похорон и проч.

Плодовитость фруктовых деревьев не просто ставилась в зависимость от ухода за ними человека, но и прямо соотносилась с его семейным положением. Поскольку основным требованием к насаждениям была их способность к воспроизводству, за садом, по народным представлениям, не могли ухаживать люди, не имеющие детей. Более того, согласно поверью, записанному, например, в Центральной России, бездетный человек способен даже своим взглядом и прикосновением лишить деревья плодовитости. Совершенно иные возможности повлиять на фруктовый сад приписывались многодетным родителям и беременным женщинам. Если бесплодные женщины как бы заимствуют у деревьев способность к плодоношению, то роженица, наоборот, передает им свою плодовитость. Для этого ей достаточно обойти фруктовое дерево в какой-нибудь праздничный день.[83]83
  См.: Агапкина Т. А. Южнославянские поверья и обряды, связанные с плодовыми деревьями в общеславянской перспективе. С. 85–87.


[Закрыть]

Очевидно, проводимые с деревьями обряды определенным образом соотносились с календарем и этапными событиями в жизни человека. В некоторых местностях были отмечены определенные даты, в которые деревья приводили в порядок. Так, прививки деревьев или подрезание лозы поручалось многодетной женщине, а осуществить эти операции стремились в день святого Трифона.[84]84
  Там же.


[Закрыть]

У некоторых народов, в том числе и славянских, были распространены обычаи отмечать наступление мая и нового года наряжая срубленные маленькие деревца или ветки. В разных местах это были лиственные, хвойные или плодовые деревья (чаще ветки), которые почитали как «майские» или «рождественские» («новогодние») «майи», ставили и наряжали перед домами, в том числе под окнами своих возлюбленных или невест, в огородах устраивали вокруг них игры и танцы. Считалось, что «майи» способствуют росту злаков, овощей, плодородию различных растений.[85]85
  См.: Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. XIX – начало XX в. М., 1979. С. 190.


[Закрыть] Рождественское деревце – зимний аналог майского, бывшее своеобразным предшественником новогодней елки, – по некоторым версиям, также пышно украшалось фруктами и свечами. Не исключено, что первоначально роль елки играла ветка вишни или другого плодового дерева, которая должна была зацвести к определенной дате. Однако из опасения, что этого не произойдет (отсутствие цвета воспринималось как плохая примета), плодовая ветка была заменена на вечнозеленую ель.[86]86
  Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. С. 148–151.


[Закрыть] Возможно, деревца наряжали и к другим переходным периодам. Согласно некоторым данным, на границе лета и осени в южнорусских землях устраивали «свадьбу свечи»: срубленное деревце обвешивали фруктами и украшали восковыми свечами.[87]87
  Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981. С. 34.


[Закрыть]

Широкое распространение у славянских народов получил обычай сжигания рождественско-новогоднего полена (бадняка, или божича). Согласно наиболее распространенной точки зрения, утвердившейся в современной литературе, «горение рождественского огня связано с представлениями о возрождении солнца и начале нового солнечного года».[88]88
  Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. М., 1973. С. 271.


[Закрыть] Так или иначе, этот обряд был направлен на воспроизводство жизненных сил и повышение урожая, на что указывает выбор пород деревьев для бадняка. Обычно это были те, которые давали много плодов, хотя в их число попадали не только фруктовые деревья. Чаще всего в качестве исходного материала выступали дуб, бук или груша.[89]89
  Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Исторические корни и развитие обычаев. С. 153.


[Закрыть] Для этой цели также использовалась слива, шелковица, виноградная лоза и др. Бадняк торжественно встречали в доме: приветствовали, осыпали зернами и орехами, обрызгивали вином, а места среза смазывали маслом или медом. Чествование бадняка продолжалось и во время обрядового ужина, когда его угощали вином и выливали на полено по ложке от каждого кушанья. После того как бадняк сожгут, головни тушили вином, а пепел собирали и хранили в качестве лечебного средства. Остатки углей зарывали в саду, в поле или в винограднике, клали на плодовые деревья, на пчельники. Таким образом, в этих обрядовых действиях, ведущая роль в которых принадлежала матери семейства, все, что соприкасалось с бадняком, исцелялось и оплодотворялось, а зло отгонялось прочь.[90]90
  См.: Зеленин Д. Тотемы-деревья в сказаниях и обрядах европейских народов. М.; Л., 1937. С. 70–71.


[Закрыть]

Не мыслились без участия плодовых деревьев и праздники жизненнного цикла. Ряд обрядов уже с самого рождения связывает ребенка с его деревом-двойником. У многих народов в день появления человека на свет высаживалось дерево, которому нередко давали имя новорожденного. Таким образом как бы обуславливалась их зависимость друг от друга – рост, плодовитость, судьба. У славян было принято сливать под это дерево воду, в которой купали родившегося ребенка. Чтобы дитя развивалось, как плодовое дерево, под него относили первые ногти и волосы младенца. Если ребенок заболевал, то состояние его дерева предсказывало исход его болезни: засыхающее дерево грозило смертью, а зеленеющее – выздоровлением. Согласно поверью, если близнецы одновременно посадят фруктовые деревья, первым умрет тот из них, чье дерево засохнет раньше.[91]91
  См.: Агапкина Т. А. Южнославянские поверия и обряды, связанные с плодовыми деревьями в общеславянской перспективе. С. 86–87.


[Закрыть]

В свадебной обрядности также довольно активно использовались плодовые деревья. Рядом с ними проводились различного рода ритуалы, направленные на содействие деторождению. Известны примеры, когда в канун свадьбы под кроной фруктового дерева стригли и брили жениха. Ветки плодовых деревьев вплетали в свадебные венцы невест. В некоторых местностях пожилая многодетная женщина, взяв молодых за руки, трижды обводила их вокруг сливы, надо полагать, из-за обилия на ней плодов. В других регионах было принято под фруктовым деревом снимать с невесты свадебный наряд.[92]92
  Там же. С. 88–89.


[Закрыть]

Заметное место в обрядовых действах занимает свадебное деревце. Для его изготовления в южнорусских землях и на территории южных славян обычно использовались ветки вишни, яблони, сливы и некоторых других видов плодовых деревьев, а иногда ели, ольхи, тополя, пихты или их искусственный аналог, собранный из палочек, прутиков, соломы. или представленный цветком в горшке. Как бы там ни было, свадебное деревце обозначало живое дерево, обрядовый концепт мирового древа. Деревце убирали цветами, лентами. навешивали на него яблоки, ягоды, колосья злаков. закрепляли на ветках сладости и свечи. Принесенное в дом невесты и установленное на столе (или подвешенное под потолком), оно обозначало переходное состояние от девичества к замужеству. После окончания свадебного обряда с деревца срывали украшения, а затем выносили за пределы дома и уничтожали, отмечая тем самым завершение церемонии.[93]93
  См.: ГураА. В. Деревце свадебное // Славянские древности. Энциклопедический словарь. М., 1999. Т. 2. С. 83–84.


[Закрыть] Важную роль в свадебном застолье в южнорусских землях, вероятно, играли и фрукты. В «Чине свадебном» – официальном руководстве по проведению свадебного торжества, оформившемся в XVI в. и сохранившем отголоски языческого быта, – говорится о необходимости предварять основное застолье угощением только фруктами «на скатерти, без судков, без хлеба». Вслед за фруктами было предписано подавать вина и напитки. Лишь тогда, когда гости поедят фрукты, хозяева, убрав их со стола, должны переменить одежды и полностью накрыть стол.[94]94
  Чин свадебный // Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. М., 1985. С. 190, 192.


[Закрыть]

Часто в сочетании со свадебным деревцем выступал каравай – большой белый хлеб, предназначенный для угощения всех участников свадьбы. Этот хлеб, дополненный украшениями, напоминающими отдельное дерево или целый сад, олицетворял собой изобилие и плодородие. Иногда подобие дерева выпекалось из теста вместе с хлебом и составляло с ним единое целое. Чаще в каравай втыкались веточки плодовых деревьев. Отсюда и возникло его весьма характерное название «сады», «каравайный сад» (ил. 1) и некоторые другие. Процесс создания свадебного каравая представляет собой глубоко осмысленный ритуал, включающий в себя этапы зачатия, взращивания и сохранения этого «сада». Женщины готовят хлеб, а мужчины втыкают в него ветки (сад). В славянском фольклоре связь такого каравая с реальным садом не вызывает сомнений, ведь ветки для каравайного сада брали из настоящего сада, «их сажают на каравай, сам же каравай сажают в печь, где он должен расти, и следят, чтобы он не засох.».[95]95
  Цивьян Т. В. Анализ одного полесского текста в связи с мифологемой сада. С. 96–98; См. также: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 337, 339.


[Закрыть] Известны примеры, когда женщины, готовившие каравай, вытирали свои руки, вымазанные тестом, о стволы плодовых деревьев, а водой, в которой они мыли руки после замеса, поливали сад.[96]96
  Гура А. В. Каравай // Славянские древности. Энциклопедический словарь. Т. 2. М., 1999. С. 461–466.


[Закрыть]

Ил. 1. Свадебный хлеб-«сады». Рисунок из книги Д. К. Зеленина «Восточно-славянская этнография» (М., 1991)

Все эти действия были направлены на усиление продуцирующей силы сада и, соответственно, связанных с ним людей. Считалось, что обильно плодоносящие деревья предсказывают долгую жизнь хозяевам сада и их детям. Поэтому за садом старательно ухаживали и не нарушали сложившихся по отношению к нему запретов, о которых уже упоминалось, защищали его от сглаза и порчи. Избегали того, чтобы с деревьев в определенные календарные дни сдирали кору, сливали на них воду, которой обмывали покойника или больного, стремились не допустить кражи первых фруктов нового урожая, отпугивали «уродливые» взгляды. Чтобы уберечь сад, на деревья вывешивали чеснок, красные тряпки, черепа коней, окуривали их головешками бадняка или соломой. В то же время повышенные требования предъявляли и к самим деревьям – им угрожали, будили, стыдили, трясли, били, обвязывали и т. п.[97]97
  Агапкина Т. А. Южнославянские поверия и обряды, связанные с плодовыми деревьями, в общеславянской перспективе. С. 96.


[Закрыть]

Задействованы были фруктовые деревья и в погребальном обряде. Особый смысл похоронам неженатых молодых людей придавало так называемое погребальное деревце. Его соответствующее оформление и использование вносило в похороны отдельные элементы свадебного реквизита. Для этой цели брали ветку, верхушку или все маленькое деревце, выкопанное из земли с корнем, чаще сливу или яблоню, реже абрикос, черешню, вишню и др. Погребальное деревце украшали лентами, пряжей и цветными нитками (обычно красными), на него подвешивали венки, яблоки, пряники, а также отдельные детали одежды. В некоторых местностях, если умерла девушка, на ветках закреплялся платок, а если парень – рубаха. Подобно свадебному деревцу, его готовили к церемонии девушки или парни, в соответствие с полом умершего. На похоронах девушки деревце перед гробом (реже за ним) нес молодой человек, а когда хоронили парня, эту миссию уже выполняла девушка. По погребении деревце устанавливалось в изголовье, но так, чтобы оно не привилось, – это угрожало новой смертью в семье. После того как погребальное деревце само засохнет и упадет, на его месте в некоторых регионах сажали уже настоящее плодовое дерево: черешню, яблоню, грушу или сливу.[98]98
  См.: Толстая С. М. Деревце погребальное // Славянские древности. Энциклопедический словарь. Т. 2. М., 1999. С. 84–85.


[Закрыть]

Обычай сажать на могилах плодовые деревья получил у славянских народов широкое распространение, прежде всего в южных регионах. Дерево высаживалось сразу после завершения похорон либо по истечении определенного срока. В некоторых местах, вероятно, уже под влиянием христианства, это происходило по прошествии сорока дней, когда душа должна была окончательно расстаться с телом умершего. Также деревце, часто плодовое, высаживалось на могиле заложного покойника (умершего до начертанного ему срока, самоубийцы), которое и обозначало место его погребения за оградой кладбища.

Деревья и цветы, посаженные на могилах, уже считались принадлежностью мертвых. На кладбище запрещалось собирать фрукты, рвать, и даже нюхать, цветы, ломать ветки или рубить деревья. За нарушение этих запретов человек мог поплатиться – потерять чувство обоняния, заболеть, подвергнуться преследованию покойников и т. п. Считалось, что души покойных смогут отдыхать в тени насаждений, вкушать плоды и обонять ароматы.[99]99
  Агапкина Т. А. Южнославянские поверия и обряды, связанные с плодовыми деревьями, в общеславянской перспективе. С. 89–90; Плотникова А. А. Кладбище // Славянские древности. Энциклопедический словарь. Т. 2. С. 503–507 и др.


[Закрыть]

В определенных ситуациях местом захоронения умерших становился сад. Здесь нередко хоронили умерших до крещения или мертворожденных детей, а также заложных покойников. При этом в отдельных случаях для погребения таких младенцев выбиралось либо полноценное фруктовое дерево, если родители в дальнейшем хотели иметь детей, либо – старое или засохшее, если об этом уже не думали.[100]100
  Агапкина Т. А. Южнославянские поверия и обряды, связанные с плодовыми деревьями, в общеславянской перспективе. С. 88–89.


[Закрыть]

Вокруг плодовых деревьев как воплощений образа мирового дерева и древа жизни в соответствии с их структурной организацией обустраивалось непосредственное окружение, среда. Поскольку мировое древо должно своей вертикальной осью объединять три мира – верхний (небо), средний (землю) и нижний (подземный мир), – в каждом из них обосновываются свои персонажи – животные, люди, духи, боги.[101]101
  Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. С. 158.


[Закрыть] Их соперничество, в результате которого воспроизводится и утверждается жизнь, характеризует уже другую грань связанных с деревьями представлений славянских народов. В кроне обычно поселяются соловьи, соколы и орлы (главные из птиц), в дупле ствола – пчелы (иногда называемые «божьими» или «райскими» пташками), несущие мед, а у корней – горностаи, соболи, кроты, бобры, гады (змеи и ящеры), т. е. хтонические существа, которые ассоциировались с потусторонним миром.[102]102
  См.: Гура А. В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997. С. 66, 81, 84, 201, 641 и др.


[Закрыть]

В русской бытовой культуре укоренялись представления и о других райских обитателях – алконостах и сиринах, – пришедшие из греческой мифологии (цв. ил. 3, 4). Эти птицы с девичьими лицами якобы пленяли людей своим сладостным пением, заставляли уйти от реальности, забыться (или заснуть) и, заблудившись, погибнуть. По версии других источников, их пение олицетворяло слово Божие, входящее в душу человека.[103]103
  См.: Белова О. В. О чудесной птице Алконост // Русская речь. 1993. № 4. С. 11–15; Она же. Славянский бестиарий: словарь названий и символики. М., 2000. С. 53–54, 226–229.


[Закрыть]

Особой остроты в фольклоре достигает борьба между змеей и птицей, вьющей гнездо на вершине дерева.[104]104
  См.: Петрухин В. Я. «Перебранка» на мировом древе: к истокам славянского мифологического мотива // Славянские этюды. Сборник к юбилею С. М. Толстой. М., 1999. С. 240–247.


[Закрыть] Именно с обитателями нижнего уровня вели борьбу и люди. Для этого в садах и на огородах закапывали угли, щепки и пепел от бадняка, в определенные дни жгли там мусор и совершали ритуальное изгнание змей и ящериц палками.[105]105
  Гура А. В. Символика животных в славянской народной традиции. С. 114–115, 267, 342.


[Закрыть] Таким образом, каждое отдельное дерево воспринималось как наполненный противоречиями мир, периодически (циклически) воспроизводящий себя в жестоком противоборстве с силами зла.

В обыденной жизни славян сад-огород реально обеспечивал жизнь человека на протяжении целого года. Возможно, поэтому в одной из русских загадок представление о календарном годе передается через образ сада: «Стоит сад, в саду 12 гряд, на гряде по 4 борозды, на борозде по семи кочней (кочанов капусты. – В. Ч.)».[106]106
  Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1882. Т. 4. С. 128.


[Закрыть]

Устное народное творчество с его высокой степенью обобщения обычно оперирует не совокупностью насаждений, а как бы отдельным деревом, воплощающим в себе представление о саде в целом. Сад (или дерево) мыслился в народной традиции явлением самодостаточным. Он же рассматривался не как принадлежность усадьбы, дома или какой-либо местности, а как самостоятельный центр, идентичный Вселенной, дому, или даже человеку. Некое очеловечивание дерева, прежде всего плодового, весьма характерное для культуры древних, в том числе славянских, народов во многом определило отношение к саду, пережившее Средневековье. Так, в Повести об Акире Премудром, восходящей к ассирийской повести V–VII вв. до н. э. и широко известной славянским народам, дерево, отягощенное плодами, уподобляется человеку, окруженному родней и друзьями.[107]107
  См.: Повесть об Акире Премудром // Памятники литературы Древней Руси. XII век. М., 1980. С. 250.
  Лизек А. Сказание Адольфа Лизека о посольстве к великому царю московскому Алексею Михайловичу, в 1675 году // ЖМНП. СПб., 1837. № 11 (ноябрь). С. 385.


[Закрыть] Подобное очеловечивание, вероятно, переносилось и на другие садово-огородные растения. В этом плане любопытен пример, который привел в своем Сказании о посольстве в Россию в 1675 г. римский посланник Адольф Лизек. В частности, он описал, похоже, со слов местного садовника, как русские ухаживали за дынями: «.каждый садовник имеет две верхние одежды для себя и две покрышки для дынь. В огород он выходит в одном исподнем платье. Если чувствуешь холод, то надеваешь на себя верхнюю одежду, а покрышкою прикрываешь дыни. Если стужа увеличивается, то надеваешь и другую одежду, и в то же время дыни прикрываешь другою покрышкой. А с наступлением тепла, снимая с себя верхние одежды, поступаешь так же с дынями» ⁵⁶. Отсюда видно, что человек, ухаживающий за бахчевыми, полностью соотносил с ними свои собственные ощущения. Такое трепетное отношение к культурным растениям, укоренившееся в русском быту на многие столетия, можно объяснить только глубоким осмыслением их семантики, связавшей важнейшие вехи жизни и саму судьбу хозяев и выращиваемого ими сада.

В обыденной жизни народное понимание сада тесно переплеталось с данными христианских источников, составляя сложный конгломерат опыта и знаний, идеологических установок, влияний и предрассудков.