Текст книги "Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов"

Но это не отменяет необходимости учитывать при анализе эволюции и кризисов 30-40-х годов другую сторону той же медали: защищая себя, свой трон, свою систему, Сталин умел демонстрировать редкостную изощренность, искусство виртуозной игры сразу на многих инструментах, целеустремленность, выдержку и хладнокровие. В этом ему помогала высочайшая степень информированности о планах и замыслах противников и потенциальных партнеров, которая обеспечивалась квалифицированной и успешной работой политической и военной разведок.

Некоторое время после Мюнхена звезды сходились как будто на том, что следующим на очереди в нацистском графике агрессий записан Советский Союз. В октябре 1938 года, однако, ведомство Риббентропа предалось изучению вариантов разыгрывания «русской карты» в германских внешнеполитических интересах. Самого министра в тот момент больше занимали плюсы разрыва отношений с СССР как приманки для вовлечения Японии в военный союз с Германией и навязывания Москве войны сразу на два фронта.

До сего времени не прояснено, кто лично инициировал поиск мысли в другом направлении – вместо разрыва, по возможности нормализация отношений с Советским Союзом: деятельный Шуленбург, германский посол в СССР, так называемая «русская фракция» в самом МИДе или кто-то со стороны, – тут чаще фигурирует имя Геринга. Без вспомоществления свыше не обошлось по меньшей мере при улаживании разногласий между МИДом и экономическими инстанциями рейха при выработке экономической оферты Москве. Промышленные фирмы, сверх головы загруженные выполнением задания фюрера по утроению производства вооружений, противились новым заказам.

Как бы то ни было, 22 декабря 1938 года в торгпредство СССР в Берлине поступило предложение – заключить правительственное соглашение, по которому советской стороне предоставлялся бы кредит в 200 миллионов марок для закупок немецкой промышленной продукции в обмен на обязательство Советского Союза погасить кредит в течение двух лет поставками сырьевых товаров.

11 января 1939 года постпред (посол) А. Мерекалов известил МИД Германии, что СССР готов вступить в соответствующие переговоры и приглашает немецких уполномоченных прибыть с этой целью в Москву. На следующий день Гитлер – во время новогоднего приема дипломатического корпуса – проявил повышенное «расположение» к советскому послу и тем подбросил пищу для спекуляций о его «серьезных» намерениях привести германо-советские отношения в порядок.

Публичный жест фюрера и кредитный зондаж пока предназначались больше Лондону, Парижу и Варшаве. Они должны были оживить «кошмары Рапалло» и сделать три столицы восприимчивей к лавинообразно нараставшим притязаниям нацистов. Именно так и истолковали британские эксперты сей эпизод, о чем свидетельствует специальное досье в архиве МИД Великобритании.

Пару недель слабо мерцавший огонек поддерживался в немецкой лампаде. Была запрошена советская виза для советника МИД Германии К. Шнурре. Он даже сел в поезд, направлявшийся в Москву, и был снят из него в пути следования, чтобы «не дразнить» поляков: Риббентроп занимался как раз их уламыванием и, если верить Гитлеру, Герингу, Гессу и Мольтке, не совсем безрезультатно. Дальше – затишье и повод сделать промежуточное замечание: инициатива «оживления» отношений с СССР принадлежала немецкой стороне и имела тогда сугубо прикладное назначение. Она должна была облегчить продвижение на совсем других направлениях и во враждебных Советскому Союзу целях.

Кочующее из книг в книги утверждение, будто советско-германский диалог открылся отчетным докладом Сталина на XVIII партийном съезде 10 марта 1939 года, вернее, двумя его тезисами, определявшими задачи в международных делах: «проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами» и «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками»[120]120
  Год кризиса, т. 1, с. 263.


[Закрыть], – легенда. Ни в германском посольстве в Москве, ни в берлинском МИДе эти слова не привлекли особого внимания, хотя адресовались, конечно, также руководству рейха[121]121
  От С.П. Козырева и И. М. Лаврова, многие годы работавших помощниками В. М. Молотова, автору известно, что готовность к сотрудничеству со «всеми странами», независимо от существовавшего там режима, не случайно варьировалась в докладе. Молотов участвовал в окончательном редактировании этих формулировок в расчете на внешний резонанс.


[Закрыть].

Осталась без комментариев принципиальная констатация: «Война, так незаметно подкравшаяся к народам, втянула в свою орбиту свыше пятисот миллионов населения, распространив сферу действия на громадную территорию от Тяньцзина, Шанхая и Кантона через Абиссинию до Гибралтара; новая империалистическая война стала фактом». «Характерной чертой новой империалистической войны» являлось, на взгляд докладчика, то, что «она не стала еще всеобщей, мировой войной». Сталин вступал в противоречие со Сталиным, так как встык к этому утверждению шло другое: «На наших глазах происходит открытый передел мира и сфер влияния». Одновременно в докладе отмечалось, что «неагрессивные демократические государства, взятые вместе, бесспорно сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении»[122]122
  Год кризиса, документ № 177.


[Закрыть].

Если искусственно не вырывать из контекста отдельные куски, то несложно установить, какой адрес был для СССР в тот момент предпочтительней. Может быть, поэтому или алогизмы бытия так повелели, но первыми откликнулись на намек из Москвы англичане.

18 марта 1939 года Галифакс в беседе с Майским и в тот же день британский посол Сидс на приеме у Литвинова поставили советскую сторону в известность о давлении Германии на Румынию и поинтересовались возможной позицией СССР в случае нацистского нападения на это государство[123]123
  Год кризиса, документы № 196, 197, 198, 200.


[Закрыть]. Стартовали затяжные англо-советские, чуть позднее – англо-франко-советские контакты и переговоры.

Как и когда возникла легенда о нежелании СССР «таскать каштаны из огня» для Лондона и Парижа? Кому принадлежит авторство? Молотову. После подписания договора о ненападении между СССР и Германией нарком иностранных дел воспел панегирик «мудрости» и «дальновидениию» Сталина, будто бы зажегшим свет Берлину и Москве. В упоении свершившимся отказали осторожность и так необходимое не только на автостраде, но и в политике чувство дистанции. Дипломатия разродилась уродливым мутантом, но очень хотелось сделать его красавцем и сразу усыновить. Царедворец Молотов тут же произвел в посаженые отцы Сталина. До этого словоблудия на приеме в Кремле должно было истечь еще шесть долгих месяцев[124]124
  Утверждения, будто Риббентроп с ходу, чуть ли не в день произнесения Сталиным его доклада, проникся убеждением: Германии протягивается оливковая ветвь (см.: Maser Werner. Der Wortbruch. München, 1994, с. 3), – подкрепляются лишь ссылкой на «воспоминания и последние заметки» самого Риббентропа уже в качестве обвиняемого, представшего перед Нюрнбергским трибуналом. Его тогда больше занимала не правда истории, но спасение своей шкуры.


[Закрыть].

Германские правители повторно вытащили из колоды «русскую карту» лишь после того, как варшавская сирена переметнулась к британским приманкам. По получении от французов «абсолютно достоверной» информации о домашней заготовке Ю. Бека англичане подпалили поляку мосты: кабинет Чемберлена проявил несвойственную ему прыть и 30 марта 1939 года – еще до приезда варшавского эмиссара в Лондон – опубликовал одностороннее заявление о готовности оказать поддержку Польше, если она подвергнется нападению[125]125
  Сомнения Лондона насчет подлинных планов польского правительства не были сняты и после предоставления Польше гарантий. Они подпитывались, в частности, упорным отказом Бека посвятить Англию и Францию в существо его переговоров с Гитлером и Риббентропом.


[Закрыть]. Неделю спустя заявление превратилось в польско-британский договор о взаимной помощи «на случай любой угрозы, прямой или косвенной, независимости одной из сторон». Сходные заверения Лондон дал затем Румынии и Греции[126]126
  Год кризиса, документ № 254. Аналогичная формула была применена Англией для Турции на случай прямых или косвенных угроз со стороны Италии и Германии. Это – поучение авторам, приписывающим СССР введение в 1939 году в оборот понятия «косвенная агрессия» и называющим его первым эскизом «доктрины Брежнева».


[Закрыть].

Мотив прилива решимости Лондона – «не защита отдельных стран, которые могли оказаться под германской угрозой, а стремление предотвратить установление германского господства над континентом, в результате которого Германия стала бы настолько мощной, что могла бы угрожать нашей (британской) безопасности»[127]127
  PRO, Cab. 27/625, с. 318.


[Закрыть]. Постоянный заместитель министра иностранных дел А. Кадоган признавал тридцатью годами позднее: «Конечно, в случае германской агрессии наша гарантия не могла обеспечить Польше защиту. Но он (Чемберлен) поставил себе дорожный знак. Он связал себя обязательствами, и в случае германского нападения на Польшу не могло быть больше мучительных сомнений и колебаний». Гарантии были, по выражению А. Кадогана, «ужасной игрой»[128]128
  Dilks D. The Diaries of Sir Alexander Cadogan 1939–1945 (далее – The Diaries of Sir Alexander Cadogan). London, 1971, с. 167 и далее.


[Закрыть]. И потому, что давали полякам ложную надежду, и потому, что Англия отдавала Варшаве решать, быть ли миру или войне, какой войне и когда. Поляки никаких обязательств перед Англией, по меньшей мере 30 марта, не брали.

Последнее, по-видимому, не казалось слишком важным. Декларация о поддержке Польши не была тождественной готовности воевать в поле за нее. На первом англо-французском штабном совещании в апреле 1939 года демократы условились держаться на начальной стадии войны с Германией (и Италией) «стратегии обороны». Из «наступательных» мер брались на заметку лишь такие, которые «вызывали бы дезорганизацию экономики противника, препятствуя дальнейшему ведению им войны» (блокада и т. п.)[129]129
  Butler J. R. M. Grand Strategy. September 1939 – June 1941. Vol. 2. London, 1967, с. 10; Medliсоtt W. N. The Economic Blockage. Vol. 1. London, 1952, с. 1.


[Закрыть]. Ход мысли, родственный американскому, но при формальном объявлении войны.

Британские военные доказывали политическим руководителям, что «без немедленной и эффективной помощи со стороны России поляки смогут противостоять германскому наступлению ограниченное время… Заключение договора с Россией представляется нам лучшим средством предотвращения войны… Напротив, при срыве переговоров с русскими возможно сближение между Россией и Германией»[130]130
  Astоr A. 1939. The Making of Second World War. London, 1973, с. 305 и далее.


[Закрыть]. В чемберленовской табели ценностей идеологическая чистота велась выше военных предосторожностей и выгод[131]131
  PRO, Cab. 27/624, с. 288 и далее, с. 302; Cab. 27/625, с. 30 и далее.


[Закрыть].

На смену дорожных знаков в британском политическом курсе Гитлер ответствовал приказом готовить вторжение в Польшу. 3 апреля В. Кейтель, согласно распоряжению фюрера, поставил перед командующими вооруженными силами задачу – заняться реализацией плана «Вайс» так, чтобы можно было приступить к операции в «любое время, начиная с 1 сентября 1939 года»[132]132
  Год кризиса, документ № 250.


[Закрыть]. Десять дней спустя Гитлер утвердил окончательный вариант плана, в котором, между прочим, записано:

«Политическое руководство считает своей задачей по возможности изолировать Польшу в данном случае, то есть ограничить войну боевыми действиями с Польшей.

Усиление внутреннего кризиса во Франции и вытекающая отсюда сдержанность Англии в недалеком будущем могли бы привести к созданию такого положения.

Вмешательство России, если бы она была на него способна, по всей вероятности, не помогло бы Польше, так как это означало бы ее уничтожение большевизмом.

Позиция лимитрофов будет определяться исключительно военными требованиями Германии.

Немецкая сторона не может рассчитывать на Венгрию как на безоговорочного союзника. Позиция Италии определяется осью Берлин-Рим»[133]133
  Год кризиса, документ № 265. Лимитрофами назывались государства, образованные после 1917 года из западных провинций бывшей царской России, – Финляндия, Литва, Латвия, Эстония.


[Закрыть].

Несостоятельность четырех из пяти посылок, взятых за исходные, соперничает с самоуверенностью и самолюбованием. При прослеживании генезиса августовского (1939 года) расклада сил, однако, знаменательнее иное – 11 апреля Гитлер числил СССР среди своих противников.

Тем не менее именно в середине апреля германские дипломаты получили инструкцию: при первом подходящем случае основательно заняться тем, что фюрер называл «инсценировкой в германо-русских отношениях нового рапалльского этапа»[134]134
  Там же, документ № 414.


[Закрыть], а статс-секретарь МИД Германии Э. фон Вайцзеккер – «ухаживанием за русскими»[135]135
  Weizsäcker-Papiere, с. 176.


[Закрыть]. Примем еще раз к сведению, что Англия и Франция уже имели с Германией свои договоренности о ненападении.

5 апреля 1939 года М. Литвинов поручил послу А. Мерекалову посетить МИД Германии и потребовать, чтобы «представители германского командования в Чехословакии прекратили действия, препятствующие выполнению фирмой „Шкода“ советских заказов, выданных ей в апреле-июне 1938 года и частично уже оплаченных»[136]136
  Год кризиса, документ № 252.


[Закрыть]. Это указание конкретизировало представление М. Литвинова послу Ф. Шуленбургу от 18 марта 1939 года, которым в ответ на ноты посольства Германии от 16 и 17 марта фиксировалось непризнание Советским Союзом (в отличие от Англии, Франции и США) легальности актов, объявлявших чехословацкое государство несуществующим. Оккупация Чехии германскими войсками и последующие действия германского правительства обозначались Москвой как «произвольные, насильственные, агрессивные», как нарушающие политическую устойчивость в Средней Европе и увеличивающие тревогу среди народов[137]137
  Год кризиса, документ № 193.


[Закрыть].

А. Мерекалов был принят Э. Вайцзеккером только 17 апреля. Не из-за «малозначительности повода», который вел к нему посла (как трактуют тенденциозные историки), но по причине сложных процедур согласования с Гитлером линии поведения и необходимости, в числе прочего, вынести принципиальное решение: вступить в полемику с советской квалификацией аннексии Чехии или, намекнув на понимание утилитарных озабоченностей СССР, ввести в оборот набор идей, интересовавших Берлин. Высшее руководство санкционировало второй вариант.

Советская и немецкая записи беседы 17 апреля разнятся, и не в деталях. Советский посол не уловил и плохо отразил в телеграмме в Москву концептуальные особенности речений статс-секретаря. А. Мерекалова больше занимала информационная сторона дела[138]138
  Там же, документ № 279. А. Мерекалов был вскоре отстранен от дальнейших политических контактов с МИД Германии. Ведение обмена мнениями поручалось Г. Астахову.


[Закрыть]. Между тем центральный элемент позиции Э. Вайцзеккера состоял в установлении взаимозависимости экономического обмена и тонуса политических отношений. Статс-секретарь дал понять, что Советскому Союзу не удастся выстроить равно нормальные отношения с двумя державами – Германией и Англией кряду, тем более с учетом «ответственности» Лондона за напряженность в Европе.

5 мая К. Шнурре известил поверенного в делах Г. Астахова, что правительство Германии «положительно» решает вопрос о советских контрактах с фирмой «Шкода» на изготовление зенитных орудий и приборов управления огнем. Через двенадцать дней Шнурре сообщил Астахову, что немецкая сторона «положительно изучит возможность» оставления в силе на территории «протекторатов Богемии и Моравии» положений советско-чехословацкого торгового договора 1935 года.

20 мая В. Молотов, ставший к этому моменту наркомом иностранных дел, имел беседу с послом Ф. Шуленбургом по просьбе последнего. Посол сообщил о желании Берлина командировать в Москву К. Шнурре для «экономических переговоров». История с предыдущим командированием советника, однако, не забылась. Приписав немцам желание использовать «экономические переговоры» в каких-то играх, Молотов резко заявил, что для этих занятий Германии «следовало бы поискать в качестве партнера другую страну». По опыту ведения дел с Германией, отметил он, без создания политической базы нельзя разрешить экономических вопросов. На просьбу посла уточнить, что понимать под политической базой, нарком ответил, что «об этом надо подумать и нам, и германскому правительству»[139]139
  Год кризиса, документ № 362.


[Закрыть].

Ввиду нарочито холодной реакции на немецкий зондаж Шуленбургу было предписано проявлять «полную сдержанность», пока русские сами не подадут сигнал. Москва безмолвствовала. Следующий шаг опять исходил от Берлина.

30 мая Э. Вайцзеккер пригласил к себе Г. Астахова. МИД Германии, заявил статс-секретарь, вступил в контакт с советской стороной по распоряжению фюрера и действует под его наблюдением. Заметив, что политику и экономику разделить нельзя, Вайцзеккер затем, согласно немецкой записи, заявил: «России предоставляется в немецкой политической лавке весьма разнообразный выбор – от нормализации отношений до непримиримой вражды». В своем личном дневнике он отразил суть беседы в словах: «Германия вносит инициативные предложения и наталкивается на недоверие русских»[140]140
  ADAP. Serie D, Bd. 6, Dok. 451; Weizsäcker-Papiere, с. 154.


[Закрыть].

В тот же день Шуленбург был извещен о выработанной новой тактической схеме розыгрыша «русской карты» – за исходную точку контактов выдавать советское ходатайство о предоставлении торгпредству в Праге статуса филиала торгпредства СССР в Берлине. Поскольку это ходатайство тянуло за собой ряд принципиальных моментов, в его рассмотрение включился имперский министр иностранных дел, который представил доклад фюреру: нормализация отношений возможна, но при наличии взаимной заинтересованности.

В мае-июне 1939 года на роль адвоката немецких попыток вызвать потепление в отношениях с СССР вышел министр иностранных дел Италии Г. Чиано. Первый его заход носил общий характер: граф подсыпал сомнений в искренности Лондона. «Англия будет тянуть с (англо-франко-советскими) переговорами, – внушал Чиано поверенному в делах СССР Л. Гельфанду, – и может настать момент, когда будет уже поздно и вы сами не захотите торопиться со вступлением в коалицию»[141]141
  Беседа 18 мая 1939 года. Год кризиса, документ № 354.


[Закрыть]. 26 июня, реагируя на намек Л. Гельфанда, что за японскими провокациями на монгольской границе могут стоять Германия и Италия, Чиано с некоторой горячностью заметил: «Мы советуем японцам наступать только на английские и французские позиции. Более того, мы заявили в Берлине, что целиком поддерживаем план Шуленбурга». Граф пояснил, что Шуленбург агитирует свое правительство встать на путь решительного улучшения отношений с СССР и для этого рекомендует: 1) оказать содействие урегулированию японо-советских отношений и ликвидации пограничных конфликтов; 2) обсудить возможность предложить Москве заключить пакт о ненападении или, быть может, вместе гарантировать независимость Прибалтийских стран; 3) заключить широкое торговое соглашение[142]142
  Там же, документ № 437.


[Закрыть].

Чиано почерпнул свои сведения не от Риббентропа или Гитлера, а в основном из донесений итальянского посла в СССР А. Россо. Ф. Шуленбург посвятил последнего в содержание своей беседы с В. Молотовым от 28 июня, что после доклада в Рим послужило поводом для заявления Россо при посещении В. Потемкина (4 июля): Италия считает «серьезным и искренним стремление германского правительства улучшить отношения с СССР». В свою очередь «итальянское правительство признает такое улучшение советско-германских отношений весьма желательным»[143]143
  Год кризиса, т. 2, документ № 400.


[Закрыть].

28 июня Шуленбург нанес визит В. Молотову, чтобы «поделиться впечатлениями» от поездки в Берлин. Посол ссылался на такие «доказательства» доброй воли, как сдержанность немецкой прессы касательно СССР, заключение рейхом договоров о ненападении с Прибалтийскими государствами, готовность вступить в экономические переговоры с Советским Союзом. На отсутствие у Германии «злых побуждений» указывал, по Шуленбургу, тот факт, что она не аннулировала Берлинский договор о нейтралитете (заключен с СССР в 1926 году). Однако Москва, сетовал посол, не проявляет взаимности. Согласно советской записи, Шуленбург, кроме того, сказал, что «германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения отношений с СССР» и что это заявление, которое он делает по поручению Риббентропа, «одобрено Гитлером»[144]144
  Там же, документ № 442.


[Закрыть].

«План Шуленбурга» в передаче Чиано выглядел полнокровнее и в части дальневосточных событий привлекательнее, чем «путевые заметки» немецкого посла, изложенные наркому иностранных дел. Позднее итальянский информационный презент еще всплывет в ходе притирки советской и германской позиций. Пока же, как Шуленбург телеграфировал в Берлин, «бросалось в глаза недоверие» его советского собеседника, хотя в целом, по ощущению посла, Молотов держался «менее жестко», чем 20 мая.

На следующий день после беседы в НКИД Ф. Шуленбург получил указание: «сказано достаточно», впредь до поступления новых инструкций от политических бесед воздерживаться. Возникла пауза продолжительностью почти в месяц.

Паузы в политике – понятие условное. Берлин отнюдь не бездействовал ни в июле, ни раньше, ни позже. Он вел интенсивные переговоры с японцами и итальянцами о военном союзе, с англичанами о сбалансировании региональных и глобальных интересов, с поляками. Риббентроп сделал Варшаве «компромиссное» предложение: образовать германо-польский альянс для «совместного подавления Советской России» и отторжения Украины, которая подлежала полюбовному разделу между партнерами. Польские правители жались: Чемберлен и Галифакс, подбивая их к «мирному решению» проблемы Данцига и коридора, советовали вместе с тем не бросаться в объятия рейха[145]145
  Ritter Gerhard. Указанное сочинение, с. 234.


[Закрыть].

Клубок запутаннейший: Лондон занят обменом мнениями с японцами и немцами, французами и поляками, греками и турками, американцами и русскими; Берлин перетягивает канат с англичанами, играет в кошки-мышки с поляками, ищет способы теснее привязать к себе японцев, не подчиняя, однако, свои планы стратегии Токио; Вашингтон в позе сфинкса; Москва выясняет отношения с англичанами и французами, переполнена недоверием к немецким посулам, одной ногой в войне с Японией. Как все разрешится? Это откроется в последний момент.

Именно на май-август 1939 года пришелся пик событий на реке Халхин-Гол. В кровопролитных сражениях, там развернувшихся, участвовали с обеих сторон десятки тысяч солдат при поддержке крупных сил авиации и танков[146]146
  Mазер В. (см.: Werner Maser. Указанное сочинение, с. 61) утверждает, что в 1939 году Япония располагала 91 самолетом. В налете 22 июня 1939 года на позиции монгольско-советских войск участвовало 120 японских истребителей и бомбардировщиков (Год кризиса, документ № 434). Очевидно, Квантунская армия «позаимствовала» в этот и другие дни часть самолетов где-то на стороне.


[Закрыть]. Общие потери в живой силе сравнимы или превышают число убитых и раненых при завоевании нацистами Франции в 1940 году. Не случайно, что события на Халхин-Голе скрупулезно калькулировались в кратко– и среднесрочных планах агрессивных держав и их умиротворителей.

Посол Германии в Токио Э. Отт телеграфировал Э. Вайцзеккеру 7 июня 1939 года: «Вечером 5 июня послу Осиме (японский посол в Берлине) телеграфом направлена инструкция. В соответствии с ней Япония должна быть готовой к тому, чтобы автоматически вступить в любую войну, начатую Германией, при том условии, что Россия будет противником Германии»[147]147
  ADAP. Serie D, Bd. 6, Dok. 487; Год кризиса, документ № 393.


[Закрыть]. Аналогичного обязательства японцы на основе взаимности ожидали от Берлина.

Сообщение Отта подтвердил и дополнил рядом подробностей Рихард Зорге в донесении Генеральному штабу РККА 24 июня: последние японские предложения по военному пакту с Германией и Италией содержат следующие пункты:

1. В случае войны между Германией и СССР Япония автоматически включается в войну против СССР.

2. В случае войны Италии и Германии с Англией, Францией и СССР Япония также автоматически присоединяется к Германии и Италии.

3. В том случае, если Германия и Италия начнут войну только против Франции и Англии (Советский Союз не будет втянут в войну), Япония по-прежнему будет считать себя союзником Германии и Италии, но военные действия против Англии и Франции начнет в зависимости от общей обстановки. Если, однако, интересы тройственного союза потребуют этого, то Япония присоединится к войне немедленно.

«Согласно первому пункту, все японские силы будут брошены против СССР». Во втором и третьем случае Япония не выступит дальше Сингапура[148]148
  Год кризиса, документ № 430.


[Закрыть].

Доступные материалы показывают, что Берлин в это время весьма смущала формула автоматизма. Во-первых, подписание пакта, содержавшего такую формулу, могло немедленно превратить Германию в военного противника СССР, ибо от Токио зависело, как ранжировать события на Халхин-Голе: продолжать выдавать их за «инцидент», вызванный «неясностью» прохождения границы, или за «разведку боем», либо поднять ставки и союзническую помощь СССР Монголии превратить в казус белли. Во-вторых, Гитлер не был настолько высокого мнения о военном потенциале Японии, чтобы свою экспансионистскую программу (и без того авантюрную) обременять дополнительным риском – необходимостью взаимодействовать с вооруженными силами, которые в серьезных переделках себя не очень зарекомендовали.

Так или иначе, летом 1939 года японская концепция военного сотрудничества не устраивала нацистов, и они настроились на иной, чем привиделся Токио, план действий. В какой-то степени Япония даже обременяла этот план. Фюрер не хуже Шуленбурга[149]149
  5 июня 1939 года Шуленбург предупреждал Вайцзеккера, что японцы будут недовольны, «если произойдет хоть малейшее смягчение между нами и Советским Союзом».


[Закрыть] знал, что на испытательный стенд вынесено японо-германское согласие, но решил – в обход «антикоминтерновского пакта» – поставить японских «друзей» перед совершившимися фактами и, сверх того, вынудить их, адаптируясь на берлинскую стратегию, на время умерить агрессивность по отношению к СССР.

Перекрещивания дат в политике случаются, порой досадные и даже роковые. Но «соглашение Арита-Крейги» – под этим названием в международную летопись занесено совместное заявление правительств Великобритании и Японии от 24 июля 1939 года – не причислишь к хронологическим курьезам.

В разгар сражений на Халхин-Голе с более чем неясным прогнозом и в момент англо-франко-советских переговоров, имевших официальным назначением создание заслона агрессорам в Европе, Лондон фактически освящал захватническую политику Японии. Британское правительство, гласило заявление «соглашение Арита-Крейги», «полностью признает нынешнее положение в Китае, где происходят военные действия в широком масштабе, и считает, что до тех пор, пока такое положение продолжает существовать, вооруженные силы Японии в Китае имеют специальные нужды в целях обеспечения их собственной безопасности и поддержания общественного порядка в районах, находящихся под их контролем, и что они должны будут подавлять или устранять любые такие действия или причины, мешающие им или выгодные их противникам. Правительство его величества не имеет намерений поощрять любые действия или меры, препятствующие достижению японскими вооруженными силами упомянутых выше целей». Оно «разъяснит британским властям и британским подданным в Китае, что им следует воздерживаться от таких действий и мер»[150]150
  DBFP. Serie 3. Vol. IX, с. 313; Год кризиса, документ № 495.


[Закрыть].

Странное заявление не по форме единой. Лондон брал всецело сторону Японии в ее агрессии против Китая. Или Крейги высказал какие-то оговорки, и Арита, идя на встречные подвижки, дал некие заверения? В тексте об этом ни слова. Может быть, существовало секретное приложение? Те, кому повезет, узнают об этом после 2017–2020 годов[151]151
  Тех, кому не светит долгое ожидание, можно пригласить ознакомиться со скупыми публикациями службы внешней разведки РФ. Из «Очерков РВР» (т. 3, с. 216–217) читатель узнает, что в 1936 году, согласно документу английской разведки, панисламистским организациям в регионе была поставлена задача отторгнуть Синьцзян от Китая, подчинить его Великобритании и отсюда направить удар по СССР. Советская сторона известила о заговоре Китай, и заговорщики были обезврежены. В 1939 году, как раз в момент событий на Халхин-Голе, английская агентура готовила восстание в Синьцзяне местного полка, укомплектованного киргизами. Эту акцию также удалось предотвратить, а ряду сотрудников британского консульства в Кашгаре пришлось срочно покинуть Китай. В общем, «соглашение Арита-Крейги» проросло не на стерильной почве.


[Закрыть]. В том виде, в каком заявление известно, оно обладает лишь двумя признаками «совместности» – заголовком и подписями.

O «специальных нуждах» японских вооруженных сил в Китае, способах их «обеспечения» и «устранения причин», препятствующих названным силам в достижении своих целей, будет написано еще много книг. Здесь же надобно отметить следующее. «Полное признание нынешнего (на 1939 год) положения в Китае» было равноценно признанию также японского прочтения линий прохождения китайских внешних границ. Заявление могло пониматься так, что британская сторона перенимала японскую версию «инцидента» на Халхин-Голе, по которой не Квантунская армия вторглась в Монголию, а монгольский персонал при поддержке советских вооруженных сил незаконно отхватил часть территории Китая.

Отсутствие официальной реакции Лондона на вторжение в МНР, начавшееся нападением 11 мая 1939 года регулярных японских войск на монгольские погранзаставы в районе озера Буир-Нур (и двусмысленная позиция государственного департамента США)[152]152
  Год кризиса, документ № 440.


[Закрыть], наводило на грустные размышления. Тори приглашали Токио круче заворачивать на север. Чтобы сделать в глазах Гитлера более привлекательным вариант «дранг нах дер Советский Союз»?[153]153
  Поход против СССР.


[Закрыть]

Июльскую паузу заполняли встречи и контакты доверенных представителей английского и германского руководства. Порядочный шум после проникновения соответствующих данных в прессу вызвали переговоры нацистского чиновника по особым поручениям К. Вольтата с советником премьер-министра Г. Вильсоном и министром внешней торговли Англии Р. Хадсоном.

Вольтату вручили документ, содержавший программу широкого сотрудничества по политическим, военным и экономическим «пунктам», одобренную, по словам Вильсона, премьером. Чемберлен предложил Вольтату даже личную встречу, от которой немецкий эмиссар уклонился ввиду отсутствия у него полномочий.

В политической области англичане предлагали совместный отказ от агрессии, как таковой, и взаимное невмешательство в дела соответственно Британского Содружества и «Великой Германии». В военной сфере Лондон интересовало установление определенных рамок при гонке вооружений на море, суше и в воздухе.

Экономическое сотрудничество могло бы включать образование обширной интернациональной колониальной зоны в Африке, открытие для Германии источников сырья, рынков сбыта промышленной продукции, урегулирование проблем международной задолженности, финансовое содействие «санированию» Германией Восточной и Юго-Восточной Европы. Хадсон обещал – при достижении согласия между Англией и Германией – предоставление последней «международного займа» до одного миллиарда фунтов стерлингов.

Конечная цель виделась в «широчайшей англо-германской договоренности по всем важным вопросам». Вильсон заявил Вольтату, что заключение задуманного Лондоном пакта о ненападении позволило бы Англии освободиться от обязательств по отношению к Польше и Румынии.

Вильсон заверил Вольтата в готовности Англии рассмотреть любые другие вопросы по желанию Германии. Определение способов обсуждения изложенной им программы Вильсон оставлял на усмотрение германского руководства, не упустив вместе с тем подчеркнуть значение режима секретности (о переговорах не должны знать лица, «враждебно относящиеся к установлению взаимопонимания») и фактора времени с учетом предстоявших осенью (14 ноября) английских парламентских выборов. Согласие Гитлера на переговоры, заметил Вильсон, будет рассматриваться как «признак восстановления доверия»[154]154
  Год кризиса, документы № 489, 493, 499 (записка К. Вольтата и текст программы германо-английского сотрудничества). См. также: ADAP. Serie D, Bd. 6, Dok. 716.


[Закрыть].

С применением чуть другой лексики, но набором тех же понятий развивались контакты в мае-августе при участии шведа Вернер-Грена (владельца концернов «Электролюкс» и «Бофорс»)[155]155
  Вернер-Грен стал крестником поездки Вольтата в Лондон.


[Закрыть], Б. Далеруса, К. Буркхардта и других. И той и другой стороне было ясно: основа для обширной сделки налицо. Итальянцы не пересаливали, заявляя: «Никогда и никакая война не была более излишней, чем эта»[156]156
  Graml Hermann. Указанное сочинение, с. 291.


[Закрыть]. Если абстрагироваться от иррациональных движущих пружин, которые могут быть могущественнее всей мудрости мирской и даже инстинктов.

Не нужно растрового микроскопа, чтобы распознать меру двоедушия официального Лондона. Не только при ведении дел с СССР, но и с французами, поляками, американцами. До соглашений, фиксирующих составные «совместной англо-германской политики», не дошло. Не из-за вялости консерваторов, группировавшихся вокруг Чемберлена. Гитлер счел, что железо разогрето недостаточно, чтобы заняться его ковкой. По меньшей мере в третий раз кряду он упустил случай сорвать банк: Галифакс в ноябре 1937 года вел дело к «генеральному урегулированию», Чемберлен в сентябре 1938 года напрашивался на «исторический союз» британского и германского рейхов, предложения Вильсона, санкционированные премьер-министром, имели летом 1939 года поддержку большинства консервативной фракции в парламенте.

Гитлер искал повода для войны – «компактной», как карманный линкор «Дойчланд», и скорой, приводящей в трепет любого противника. Войны, кончающей дома с сомнениями в «провидческом» даре и «несгибаемой» воле главы режима. 22 августа, обращаясь к военным, которых он созвал в Оберзальцберге, фюрер заявил: «Я боюсь только, что в последний момент какая-нибудь свинья предложит мне посреднический план». Это – не риторика, хотя неверно смешивать Гитлера-артиста и Гитлера – расчетливого прагматика. Где-то в конце первой декады августа – в канун англо-франко-советских военных переговоров в Москве, а затем за неделю до перехода вермахтом польской границы, после демарша Муссолини, – он заколебался.

Состав английской, отчасти и французской делегаций, способ их передвижения к месту военных переговоров с СССР на грузопассажирском морском тихоходе, специфика инструкций, данных адмиралу Драксу, выдаются чаще всего за показатели неуклюжести, порожденной неприязнью и неуважением к советскому партнеру, или за просчеты в определении приоритетов. Из поля зрения ускользают другие, решающие, взаимосвязи.