Текст книги "Поселок"

другого папу, еще лучше. Наташа подумала, что это будет совсем чужой дядька. Она

представила его очень чужим и даже страшным, и, забыв, что впереди идет Борька, тихо

всхлипнула, закрыв ладонями лицо. Борька остановился, сказал угрюмо «чего ты?». Наташа

его не услышала. И про себя сказала маме, что ей не нужен другой, ей нужен только ее папа.

– Ты чего? – снова повторил Борька.

Внизу заблестела вода. Солнце поднялось и пекло макушку. Такое же яркое, но не очень

знойное, было оно на море, в Гурзуфе, когда в прошлом году они отдыхали втроем. Папка там

казался странным. Он почти не обращал внимания на Наташу. Верней, мама не давала ему

проходу. То бросалась в набегающие волны, в самую середину прозрачной водяной стены,

топила его там где-то далеко в глубине, и Наташа боялась, как бы и на самом деле он не

40

захлебнулся. То вдруг сама падала со скалы в море, и тогда всякие игры и купания с Наташей

прекращались. Он немедленно должен был спасать эту хитрую мамку. Брал Наташу в охапку,

она вырывалась с плачем, не желая выходить из воды, ставил на мокрые камушки, абсолютно

голую, и дрожащую, а сам бежал вдоль берега к скале. Потом они возвращались, обнявшись,

садились возле Наташи и целовались. А ей становилось обидно. Она долго терпела, понимая,

что это взрослые и с ними ничего не поделаешь, что хотят, то и вытворяют. Но получалось

как-то само собой, что обида выходила наружу, слезы тихонько текли по щекам и от стыда,

закрывшись руками, она неудержимо ревела. Мама останавливала папины объятия и говорила

тихо, чтобы никто не слышал: «Поцелуй ее»… После ее слов какая-то сила подхватывала и

толкала Наташу к нему. Все пропадало – и обида, и слезы, смешавшиеся с брызгами волн

прибоя. Он целовал ее влажные глаза, падал на спину и притворялся побежденным.

– Меня папа всегда целовал, – радостно сказала Наташа.

Борька не ответил, сделав вид, что соображает.

– Он целовал, а мама – нет. Но я маму все равно люблю, Боречка.

Борька промолчал.

Впереди заблестела вода. Повеяло прохладой.

– Как ты думаешь, папа меня любит? – с надеждой тихо спросила Наташа.

Борька остановился. Его круглое лицо с коротким тупым носом и зелеными глазами

осуждающе уставились в Наташу.

– Вот глупая! Ну, скажи, как чужой дядька тебя может любить? Ну, скажи!

Наташа посмотрела на Борькин рот. Как будто он сам по себе это мог сказать. Ее плотно

сжатые губы вздрогнули.

– Нет, Боречка, – сдерживая волнение, сказала Наташа, – он любит меня. Ты все перепутал.

Это мой папа.

– Ты чего глупости говоришь?! Он пришел к вам, когда ты уже в садик ходила. Ясно? –

тонко запищал Борька.

– Ты не знаешь, Боря! Мама рассказала одной тете, а я подслушала. Он от мамы ушел

потому что… – Наташа поморщила лоб, не решаясь сказать.

– Ну, говори! – приказал Борька, превратив свой стыд в гнев.

– Потому что у него другая жена. А меня тогда еще не было. Понял, Боречка?

– Выдумала, тоже! Без папы дети не бывают. Значит он не твой папа.

– Нет, Боря, мой папа с мамой встретились в детском саду на маминой работе, когда меня

еще не было, и поцеловались там…

Борька застыл на месте. От стыда у него покраснели уши, а от растерянности с отвисшей

губы покатилась слюна. Он с шумом втянул ее. Смотрел молча на Наташу, ожидая

продолжения.

– Потом он уехал работать куда-то далеко. А потом приехал и узнал, что я родилась.

Наташа замолчала и услышала тишину. Все вокруг прислушивалось к Наташиному голосу.

Это ветер утих, остановился всего лишь на минутку. Листья на деревьях замерли в ожидании.

Возможно, им хотелось услышать от Наташи еще что-то. С противоположного берега едва

уловимо донесся нарастающий шум деревьев. Чуть слышно заплескались волны о старый

борт привязанной лодки.

– Это большая рыба, – сказала Наташа, – она есть просит. Хочешь, пойдем, покормим?

Борька сказал, «хочу», и они приблизились к берегу. Но вчерашней рыбы не оказалось.

Одиноко и лениво плескалась лодка на слабой волне. Обычная, настоящая, старая лодка. На

дне ее поблескивал тонкий зеленоватый слой воды.

Наташа разочарованно молчала. Ее сандалии погрузились в ил. Борька стоял рядом, сопел,

и, наверное, старался представить себе огромную рыбу, которую видела Наташа. Он ей верил.

41

Она вынула из кармана кусок хлеба с маслом и бросила в воду. Кусок хлюпнул, в сторону

пошли круги, увеличиваясь и растаивая в блестках волн. И когда круги исчезли совсем,

плавающий хлеб вдруг задергался мелкой дрожью и стал поворачиваться на одном месте.

Борька взволнованно зашептал:

– Рыба!.. И, правда, рыба! – и с уважением посмотрел на Наташу. Тогда он украдкой извлек

из кармана несколько ягод малины и бросил. Ягоды булькнули в воду на дно.

– Раки поедят, – небрежно махнул рукой Борька и неожиданно добавил, – ты чего все

время ревешь?

– Меня папа бросил.

– Я знаю. Надо было не отпускать.

– А я, Боречка, и не отпускала. Все время дежурила возле него здесь на бревне. А потом

заснула. И не могла проснуться, когда он уходил.

– Нет, ты просто… слабо… вольная. Понятно?

– Почему?

– Потому, что все время плачешь. Я бы на твоем месте с ним ушел. Бросил бы этих баб. От

них все равно никакого толку!

Наташа сидела на бревне и слушала Борьку. А он ей читал нотации. Как настоящий

мужчина. Но что бы Боря ни говорил, все равно ничего уже не вернешь.

– Слышь, ты! Тебя зовут, – толкнул ее Борька.

Со стороны дома доносился мамин голос. Звали обедать. Она нехотя поднялась и побрела

по тропинке к дому. Борька молча смотрел ей в спину. Потом крикнул:

– Наташа, кто обидит, скажешь мне – убью! Слышишь?

Она кивнула. Ей показалось, что уходит надолго, может – навсегда. А Борька останется

стоять здесь, возле берега, и будет все время ее ждать в любую погоду, даже в дождь, и даже

ночью, чтобы защитить ее.

– Где ты была? – мама говорила слабым тихим голосом. – Садись, ешь. И чтобы все поела

– первое и второе.

Наташе есть не хотелось – ни первого, ни второго.

– Почему молчишь? И помой руки.

Мама стала красивой. В новом платье она выглядела девочкой. Казалось, она собиралась

куда-то уйти. Но так с нею уже было…

Однажды папа долго не приходил, она не находила себе места, ждала его, но он так и не

появился ни на второй, ни на третий день. Бабушка сердилась, говорила, что мама нарядилась

словно «в театр». И что нужна она папе, как телеге пятое колесо. Но наступал день, он

открывал дверь и тихо, чтобы никто не слышал, снимал обувь. А Наташа, услышав его шаги,

летела навстречу, радостно повисала у него на шее. И шептала ему на ухо: «Я знала, папочка,

что это ты!»…

Тогда она точно знала, что он придет. Теперь же все казалось и грустным и смешным: ее

мамка нарядилась опять, словно кого-то передразнивала. Наверное, ей было стыдно за себя,

она не смотрела Наташе в глаза, а, разговаривая с бабушкой, отворачивалась.

– Мама, – говорила она бабушке, словно оправдывалась, пряча свое лицо в полумрак

кухни, – он вынужден половину получки отдавать своей маме и детям.

Бабушка слушала молча, что-то переставляя, туда-сюда носила тазик с водой, звенела

посудой. Ее липкий фартук то и дело задевал Наташины волосы.

– Не надоело, – сказала бабушка едва слышно, – воспитывает, как же! Нервы ей треплет.

Маленькая она еще про взрослые дела понимать.

42

– Он поступает правильно, мама. Наташа развита не по годам и все понимает. Это я, дура,

слушаю тебя, а потом с ним ругаюсь. Хоть и не хочу. А вот послушаю тебя и словно в черта

превращаюсь.

Услышав про черта, бабушка на мгновение замерла, наклонившись над тазиком. Тарелки

перестали звенеть. Потом быстро выпрямилась и, перекрестившись на угол, сказала с

сердцем:

– Ты бы дочка, промолчала к слову. У меня и без того руки дрожат. Ночку не спала… Перед

самым утром ворона на груди сидела.

– Пить надо меньше, мама.

– Пить! Что ты знаешь про мое горе? – обиженно перебила бабушка.

– Оно у нас одно, мама. Тебе – муж. Мне – отец. Но я не запила, хоть чуть рассудка не

лишилась.

– Да, доченька, – нараспев проговорила бабушка, обидчиво покачав головой и сдерживая

слезы, – ты чуть не лишилась, а я вот, сколько прошло, как он умер – царство ему небесное! –

до сих пор по ночам слышу – половицы скрипят. Встану, возьмусь в темноте за ручку двери, а

она от руки удирает!

– Это у тебя с перепою, мама.

– Эх ты, дура! Сама ты с перепою. Я, может, выпью сто граммов и уже становлюсь другим

человеком, – сказала бабушка, начиная сердиться.

– Правильно, – с горькой ухмылкой отвечала мама, – а другому тоже выпить хочется. Вот и

допиваетесь на пару, – она резким движением отбросила волосы, почти закрывшие ей лицо, и

снова отвернулась к плите, неожиданно притихнув. – Ты думаешь, мне легко, – продолжала

она, но голос у нее оказался не свой, слабый, – я их ненавижу, мужиков-женихов…

Насмотрелась, наслышалась обещаний. Все они одинаковы и в одну дудку. Скажи, как мне

Роберту поверить? Скажи, как? Я с ним не живу, боюсь. Его четыре года не было с нами. А

сейчас он терпит – говорит, любит. А может, притворяется. Я этого не знаю, – ее голос

дрогнул, – но я уже не могу, мама. Я без него не могу. Без него мне лучше не жить. Мне

лучше уйти от вас, издевателей навсегла!

– Во! – Бабушка резко выпрямилась и строго посмотрела на маму, – во! Обратно взялась за

свое. А ребенка на кого? Кому он нужен, дура?!

Но мама ее не слушала и продолжала:

– Роберта нет, а мне кажется, что он рядом и я с ним разговариваю… Не могу! Я больше так

не выдержу. Я без него схожу с ума… – мама резко повернулась и выбежала из кухни.

Наташе стало стыдно. Она посмотрела в тарелку. Там блестело солнце, и плыли маленькие

тучки. Тучи окружали солнце и старались не выпускать его из своих объятий. Они все ближе

и ближе теснили его. Еще немного – и они закрыли солнце совсем, потемнели, и тогда из них

закапали одна за другой слезинки. На поверхности супа расплылись круги, как от куска хлеба,

брошенного в озеро.

Наташа ушла за калитку. Ромашки, выросшие на пустыре, бились об Наташины коленки,

обхватывая цепкими стебельками и, нехотя отпускали. Это они просились на руки.

Собранные в букет, готовы были идти с Наташей куда угодно. И она не возражала – вместе

все-таки веселей.

За проселочной дорогой открылся Проспект Тракторостроителей, где двигалось много

машин и шло много народу. Все они спешили по своим очень важным делам, и Наташа

решила, что ей тоже необходимо торопиться, пока не село солнце. Она быстро пошла по

тротуару, смешалась с прохожими.

43

– А вы не знаете, где мой папа живет? – спросила она первого человека возле себя на

остановке. Человек был в очках, как и папа. Человек молча присел на корточки и осторожно,

придерживая девочку за плечи, некоторое время рассматривал ее лицо.

– Сколько тебе лет, девочка?

– Папа говорил, что я уже большая. Мне пять лет. А вы не знаете, где мой папа живет?

Теперь я буду у него жить. Навсегда.

– Нет, – растерянно сказал человек, – но я могу дать адрес.

Чуть дальше, у края дороги стоял этот адрес. Одетый в форму инспектора с палочкой в

полосочку, он следил за порядком на трассе. Он был еще моложе дяди в очках и поэтому

впервые увидел такую маленькую девочку, самостоятельно обратившуюся к нему с

серьезным вопросом.

– Дядя, а ребенок потерялся, – предупреждающе сообщила она.

– Какой ребенок? – в недоумении спросил инспектор.

– Девочка Наташа. Ее папа живет на улице Байрона.

– Девочка, а ты уверена? Как твоего папу зовут?

– Нет, дядя. Его все знают. Он Роберт Корнев. Вспомнили? Ну вот!

Инспектор не нашел, что ответить, хотел улыбнуться, как улыбаются детям, когда слышат

от них новые слова.

Глава 11

За прямой видимостью

Кутузовский проспект Москвы. Штаб особого отдела КГБ секретно размещался на втором

этаже в одном из домов, выстроенных для партийной элиты. Дом ничем не отличался от

такого же, где неподалеку на улице Щусева на четвертом этаже располагалась квартира

Леонида Ильича и Виктории Петровны Брежневых – из гладкого ярко-красного кирпича. На

двери подъезда Дома, где находился секретный отдел, установлен домофон. Неширокая

площадка ведет к лифту. На полу возле лифта – коврик, рядом кресло, по краям его – бочонки

с карликовой розой и пальмой. В кабинете только двое. Так полагалось. Состав из двух не

более человек максимально исключал неконтролируемую утечку информации, позволял

четкое разделение заданий исполнителям, не освещая общей задачи. На стене над головой

подполковника Горина над креслом за массивным письменным столом, в золотистой

полуметровой раме нависал портрет Генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева.

Подполковник Горин успокоительным жестом остановил собеседника:

– Подожди, Федор Пантелеевич, прежде чем приступить к обсуждению… ты не все знаешь.

Наш агент в Майами прислал свежую информацию о Назарове, – он выдвинул ящик стола и

достал лист-шифровку. – Вот слушай, читаю: «Уважаемый П. В., по вашему запросу

докладываю об объекте за период текущего месяца, – Горин прервался, заметил, – это я для

ясности дополняю своими словами, – что интересующий вас объект уже на свободе, все

обвинения с него сняты, сотрудничать с заинтересованным лицом США на тему изобретения

наших ученых отказался, и вылетает в Советский Союз. Документы при нем. Евгений».

– Это его псевдоним? – спросил Федор Пантелеевич после минутной паузы.

– Да. Это его псевдоним, – задумчиво проговорил Горин. – И не только. По паспорту, ему

выданному перед отъездом в США, – тоже. Теперь тебе, Федор Пантелеевич, все исходные

материалы известны. Задачи понятны. Нам с тобой предоставлена очень пакостная, можно

сказать, грязная работа для решения – как действовать дальше. С Назаровым, как человечески

44

ни жаль, вопрос решен. Высшее начальство приказало – мы выполнили. Хотя я тогда и сейчас

говорил и говорю – то, что мы сделали, бессмысленно, неправильно, а значит, ничего не дает.

Все дело в Роберте Корневе, которому ни в коем случае нельзя мешать иначе мы получим

пустой звук.

– Согласен. Я отдал жесткое указание обеспечить ему скрытую охрану и

беспрепятственное перемещение в пространстве, обеспечить комфорт жизнедеятельности не

только ему, но и всем знакомым и близким, связанным с его проблемами.

Горин усмехнулся:

– Такое не приснится даже фантазеру-мечтателю в будущей лучшей жизни… когда

наступит коммунизм.

– Точно. Который не за горами, – поддержал его Федор Пантелеевич.

– Так вот. Известная тебе организация от ООН по охране окружающей среды, недавно

узаконенная нашим правительством в Союзе, верней ее отдел, иначе никак не назовешь, под

странным названием «Карма»… упорно проводит контакт с Корневым, чтобы завладеть, я так

думаю, исходными инструкциями по эксклюзивному использованию в своих целях открытия

Назарова и Роберта Корнева. Разумеется, они, как и мы, заняли выжидательную позицию,

пока методика не приобретет законченный вид.

– Это я знаю, Петр Васильевич. Профессор Новиков пытался воспроизвести в действие

содержимого в папке Назарова по изменению генотипа…

– И что? – Горин обратился весь во внимание.

– Ничего нового. Ответ один. Он ничего сделать не может, поскольку кодовые мантры,

действующие на психику человека, известны только Роберту Корневу. И то – хранятся в его

голове, как сказал профессор. Кстати, сам Корнев тоже с усмешкой намекнул, невольно

подтвердив это же, когда я с ним на Южном вокзале забирал переданный Назаровым пакет

через доверенное лицо, – вставил Федор Пантелеевич.

– Плохо, – подполковник поморщился, – совсем плохо.

– После слов Корнева, – поспешил добавить Федор Пантелеевич, – о невозможности

использования содержимого никем, кроме него самого, я отказался от коварной мысли

скопировать оригинал. Но профессор согласился продолжать работу после моих условий

разобраться с его семьей. Попросту взял на «ура». Не собирался я ничего этого делать.

Крайняя устрашающая мера. Но что поделаешь! – развел руками докладчик.

– Жаль.

– Да.

– Что «да»? Жаль, я говорю, наших наивных усилий по отношению к Назарову. Значит, ты,

Федор Пантелеевич, взял под опеку Корнева?

– Да, – настороженно вымолвил Федор Пантелеевич. – А что?

– Правильно решил. И береги его, как свою любимую маму, понял?

– Понял.

– Нет, ты не понял, Федор Пантелеевич – строго проговорил подполковник, – ты не понял,

раз так хладнокровно и без запинки отвечаешь. Ты не понял, что Корнев – это последняя

инстанция и наше с тобой смертельное благополучие. Не дай бог что-нибудь с ним – и нам с

тобой не придется даже сушить сухари. Они нам просто не понадобятся там, – он подкатил

глаза к потолку.

– Теперь понял, – на этот раз очень серьезно тихо сказал докладчик.

– Окончательно?

– Окончательно.

– Тогда продолжай.

Федор Пантелеевич уже не таким веселым голосом, как минуту назад, продолжал:

45

– Потерялась его дочь, Наташа.

– Как это?

– Очень просто. Семейная неустроенность. Ребенок очень любит своего папу, а его новая

незаконная семья конфликтует. Противостояние с новой тещей, – он слегка улыбнулся, –

наплодил детей, насоблазнял Казанова кучу женщин, а теперь никак не может с ними

разобраться.

– Это серьезно, Федор Пантелеевич. Зря веселишься. И где же теперь ребенок? Ты,

надеюсь, представляешь, в каком состоянии окажется Корнев, когда узнает, что его любимая

дочь пропала? Как с таким настроением работать над проблемой Века?! И может быть это

дела «Кармы».

– Да, Петр Васильевич. Начнет нервничать. Мозги не в ту сторону начнут работать, совсем

не по-ученому, – съязвил докладчик.

– Вот это уже совсем некстати. Немедленно пошли людей на поиски, и обеспечь

благополучное возвращение ребенка в лоно семьи. Или передай в руки папе, можно его

родственникам. Но пока ребенок не найден постарайся сделать так, чтобы Корнев не узнал об

ее исчезновении.

– Хорошо. Так и сделаю, Петр Васильевич. Лично зайцмусь. Теперь подробности. Мать

ребенка, Татьяна в шоке. На грани помешательства. Шутка ли – ее дочь пропала. Связаться с

Робертом не может ни по телефону, который не знает, ни по адресу проживания Корнева, его

он тщательно скрывает от Татьяны. Узнать в справочном бюро – образование не позволяет, –

улыбнулся Федор Пантелеевич, – это я так, в шутку. На самом деле в таком состоянии не

трудно забыть даже свое имя. Что удивительно, Наташа знает, где живет бабушка Нелли, мать

Роберта Корнева, несколько раз была с папой у нее в гостях, но тоже скрывает от своей мамы,

как любимого папочки сокровенную тайну. Эту информацию я раздобыл у сотрудника ГАИ

Коминтерновского района, Дмитриенко, который как он доложил, созвонился с дежурным

отделения и тот забрал девочку в детскую комнату к младшему лейтенанту Шевровой

Екатерине Дмитриевне. Единственное, что я еще не успел сделать, помешал мой приезд по

вашему срочному вызову, – узнать отправила ли она ребенка домой.

– Ну, так в чем же дело? – подполковник пододвинул междугородний телефон под руку

Федору Пантелеевичу, – вперед. Медлить нельзя.

Федор Пантелеевич набрал номер, мужской голос бойко ответил, как положено:

– Отделение милиции Коминтерновского района, старший лейтенант Сапрыкин слушает.

– Майор Лоухов, отдел Госбезопасности. Коротко и четко: поступила ли и когда

потерявшаяся девочка лет шести по имени Наташа? Слушаю.

– Нет, товарищ майор. Я на дежурстве почти сутки. Не поступала.

Федор Пантелеевич в замешательстве медленно положил трубку.

– Ничего не понимаю… – он минуту под жестким испытывающим взглядом Горина

соображал. – Так, разберусь. Пару минут подожду, позвоню снова и потребую к телефону

мою подругу Шеврову Екатерину, «смотрительницу» детской комнаты.

Горин улыбнулся:

– Молодец, майор. Гнал на Казанова, а сам не отстаешь!

Майор ответил признательной улыбкой:

– Приходится, товарищ подполковник.

– Правильно, правильно, Федор Пантелеевич. Это я так, чтобы не все было пасмурным.

– Все бы ничего, но к этому прибавилось еще одно…

Горин медленно подавил веселость и с досадой молча принялся рассматривать Федора

Пантелеевича. Теперь он уже терпеливо решил подождать всех новостей до конца, чтобы

сделать общий вывод.

46

– Его жена, Евгения тоже пропала, – наконец выдавил из себя докладчик.

– Это что, шутка?

– Я думаю пустяк. Наверное, просто рассорилась со своим мужем и ушла на день-другой

успокаиваться к подруге.

– Я не могу сделать такой скоропалительный вывод. Все может быть, раз у нас появился

серьезный противник в лице «Кармы». И к тому же – узаконенный, которого нельзя устранить

на государственном уровне… С пакетом все в порядке?

Федор Пантелеевич улыбнулся:

– Его стережет воинственная теща с палкой в кулаке против грабителей.

Теперь уже и подполковник усмехнулся. Благодушно стал ожидать продолжения.

– Что будем делать? – подавив улыбку, озабочено спросил Федор Пантелеевич.

Горин рассеяно посмотрел за окно, будто там ждала его суфлерская подсказка, и

оставалось только неторопливо все взвесить, прежде чем ее произнести.

Но Кутузовский проспект устало шумел многоликим транспортом, не подавал никаких

признаков отреагирования на новые обстоятельства в работе особого отдела КГБ, в жизни

Проспекта ничего существенного не изменилось, по-прежнему неуклюжие грузовые машины,

на будке которых крупно значились «Хлеб», развозили содержимое по магазинам, Москвичи

Иж-2715 с привилегированной полумесяцем надписью «Связь» на водительской дверце

бесцеремонно с максимальной скоростью гнали в госбанк или в почтамт, в общественном

транспорте вымазывая друг друга потовыделением, давились мужчины и женщины, по

эстафете передавая в прозрачный «кондуктор-копилку» четыре копейки на проезд, без

надежды взамен получить оторванный билет. А может быть для разнообразия, как новая

сплетня в адрес Генсека Брежнева, на внезапно освободившейся полосе Проспекта появится

цепочка автомобилей заграничных марок – коллекция Леонида Ильича – торжественно

авангардируемая впереди и замыкаемая позади бдительной охраной на машинах

отечественного производства. Сам же Леонид Ильич, лично управляя «Мерседесом»,

сдержанно ведет колону своей коллекции, изнывая от нетерпения высвободить лихую удаль

своей натуры и придавить на газ. Но, как видно, этого не произошло и стабильно

протекающая жизнь, как в ответственных государственных органах, так и в текущей жизни

советских людей не дала подполковнику Горину надежду на подсказку. Рассчитывать

приходилось только на себя и самому принимать решения.

– Кроме всего, уладь все с женой и ребенком Назарова. Как-никак отец семейства… при

выполнении государственного задания… – он строго утвердительно взвесил взглядом Федора

Пантелеевича, – соцобеспечение там и другое… сам знаешь что. Дальше. Создай все условия,

как моральные, так и технические для дальнейшей работы профессору Новикову. Изолируй

для надежности от внешнего мира. Главное, не узнала бы о нем его жена, пока не решит

проблему. Я уверен, у него все равно получится. И вообще – в перспективе Корнев. А этому

необходим помощник. Теперь, как только прилетишь в Харьков, немедленно займись его

ребенком. Немедленно. Вообще, не понимаю, как ты мог бросить все и не забрать ребенка,

пока эта девочка-фантазерка, как и ее отец, не додумалась еще до какой-нибудь глупости, от

чего у нас голова идет кругом?! Затем…

– Извините, Петр Васильевич. Чувствую, я должен позвонить.

– Да. Пожалуйста.

В трубке отозвался уже другой мужской голос. Федор Пантелеевич, не церемонясь,

потребовал:

– Мне Шеврову Екатерину Дмитриевну.

В трубке незамедлительно и не спрашивая, кто звонит, ответили:

– Сейчас позову.

47

Минута не прошла, и он услышал милый Екатеринин голосок.

– Дорогая, – тут же прервал он, не давая опомниться подруге, – извини, что целую «через

трубку», но у меня проблема…

– Федор, – всхлипнула она, – ты думаешь только у тебя проблемы? Я не знаю, что мне

теперь делать?! Меня, наверное, отдадут под суд.

– Подожди. Во-первых, отошли дежурного прогуляться. Мне нужно тебе что-то сказать. Он

когда сменился?

– Только что.

– Ну, тогда не важно. Вопрос: поступила ли к тебе девочка по имени Наташа пяти-шести

лет?

– Да! Боже! Да! Феденька. Я пропала! Ее украли, и я знаю кто. Меня одно из двух: либо

убьет тот, кто украл, либо арестуют за соучастие. Милый, забери меня отсюда, пока не

поздно. Может я тебе еще дорога… – она разрыдалась и бросила трубку.

Глава 12

Надеяться только

на себя

Пригибать голову даже не пришлось. Она прошла мимо приемного окошка дежурного

милиционера и осторожно вышла в хозяйственный двор. Здесь стояли несколько машин, одна

похожая на ту, в которой вчера привезли ее и отвели в детскую комнату.

В комнате было уютно, но одиноко. Много игрушек. Так много, что глаза разбегались. Она

была одна. У стенки возле окна, которое тоже выходило во двор, стояла деревянная кровать,

как раз по ее росту. Спать на ней было очень удобно. Постель пахла морским прибоем, какой

был в Гурзуфе и напоминал незабываемые деньки папы с мамой на море. На обед тетя в

форме с погонами принесла невкусную рисовую кашу, булку с маслом и в стакане теплое

какао. Дверь в комнату, куда привела ее тетя с погонами, была открыта и смотрела прямо на

дежурного, чтобы Наташа так просто, без разрешения, не смогла выйти. Но через дверь

хорошо проходил звук, и она от нечего делать слушала, о чем говорили посетители с

жалобами и просьбами. И вот, играя с большими цветными кубиками, она вдруг подслушала

разговор о ней самой. В приоткрытую дверь Наташа увидела, как дежурный разговаривал по

телефону с кем-то, и слышала, как он описывал ее внешность. Но почему-то не называл

фамилию папы, которую Наташа с помощью тети с погонами ему сообщила. Про маму она

специально ничего не сказала, чтобы случайно не отвезли ее обратно домой. Она понимала,

что мама будет волноваться, но когда придет папа, она попросит его сообщить о ней маме. А

пока пускай тетя с погонами отправит ее к папиной маме на улицу Байрона, как обещала.

Все было бы так, но дежурный показался ей плохим и вызвал необъяснимое волнение. Он

называл Наташу каким-то товаром, напоминал тому, что в телефоне, о какой-то договорной

цене, при этом говорил, что она девочка и на вид вполне здорова. Кому-то по телефону это

понравилось, и дежурный сказал, что согласен, и ждет покупателя за товаром сейчас же. Но

какие-то баки его не устраивают, расчет будет только советскими рублями.

Наташа осмотрелась. Во дворе ни души. Машина, в которой ее привезли сюда, напоминала

будку с крохотным окошком, стояла и смотрела на ворота, как будто собиралась выехать.

Возле нее и на водительском сидении никого не было. Наташа открыла дверь и быстренько

нырнула вовнутрь на то же длинное сидение, на котором приехала сюда. Внутри было темно,

и только решетчатое маленькое окошко слабо просвечивало с улицы дневным светом. Сколько

48

она просидела, тихо притаившись, не знала, но в окошко вдруг увидела, как в открытые

ворота во двор въехала еще одна такая же машина. Из нее вышел дядя в кожаной куртке,

вошел в дверь помещения. Наташа сразу же сообразила, что приехавший дядя долго не

задержится, уедет в город, и она сможет потом выбраться наружу. А может быть, попросит

его отвезти ее на улицу Байрона, где живет бабушка Нелли, папина мама.

Решение возникло незамедлительно. Она тут же перебралась в приехавшую машину и села

на то же место.

Дядя действительно скоро вышел, но не один, а с дежурным. Оба внимательно стали

осматривать двор. Заглядывать за углы закрытого гаража и под другие машины. Потом

забрались в машину, где она сидела и в окошко Наташа увидела только затылки обоих – того,

что в куртке слева на месте водителя, дежурного – справа.

Первым заговорил дежурный:

– Она далеко не могла уйти. Когда болтал с тобой по телефону, я видел ее у двери в

детскую комнату.

– Зачем держишь ворота открытыми, дорогой?! – с кавказским акцентом завозмущался

мужчина в куртке.

– Спешили.

– Она знает?

– Кто?

– Кто, кто! Твоя баба, лейтенант.

– Она не знает. Только что ушла со смены домой.

– Кто еще спрашивал девочку? Только честно, дорогой! Подведешь меня… слушай, дорогой

– подведешь себя.

– Спрашивал. Какой-то хмырь из МВД. Но ответ был простой: не поступала. Все, будь

спокоен. А теперь, скажу, сбежала, если что.

Затылок мужчины в куртке качнулся из стороны в сторону:

– Ой, слушай, не нравится мне так, как ты говоришь. Вот, если сбежала… Тогда зачем не

зарегистрируешь поступление, а потом и побег? Ты понял меня?

– Это ты прав. Так и сделаю. Давай, поехали. Найдем. Далеко не ушла. Приеду, сделаю

запись.

Машина вздрогнула, зарычала, тронулась с места. Они ехали, не останавливаясь, часто

круто поворачивая и трясясь на кочках. Наташу бросало из стороны в сторону, несколько раз

она ударилась о какую-то железку, потом догадалась лечь на продолговатый топчан животом

вниз и обхватить руками его края. Все время пока ехали, оба – продавец и покупатель –

спорили, обзывали друг друга нехорошими словами, похожими на те, что произносила

бабушка, когда была пьяной. Но о чем шла речь, она так и не смогла разобрать из-за гула

мотора и постоянного грохота каких-то железок, бренчащих и передвигающихся по полу. Так

она пролежала еще некоторое время пока, наконец, машина вначале затормозила, а потом и

остановилась. Теперь она услышала голос покупателя:

– Считай, что разговора не было, и я у тебя ничего не покупал.

Дежурный что-то буркнул себе под нос, открыл дверь и вышел наружу. И только теперь

Наташа посмотрела в решетчатое боковое окошко и обмерла. Машина снова стояла на том же

месте, откуда выехала. Дежурный раздосадовано махнул рукой и скрылся в дверях

помещения милиции. Нужно было не терять ни секунды и выскочить наружу, пока ворота

открыты, и можно было убежать. Она приоткрыла дверь и увидела перед собой огромное

лицо покупателя. Он смотрел на нее, нисколько не удивляясь ее неожиданному появлению в

машине, а наоборот, улыбаясь, произнес, сильно искажая слова:

49

– Слуший, ты молодэць, дэвочка. Теперь ты у меня бесплатный, – он захлопнул и закрыл

на защелку дверь.

Машина осторожно выехала за ворота.

Глава 13

Преступник номер два

Федор буквально ворвался в отделение милиции Коминтерновского района. И не обращая

внимания на возмущения дежурного, влетел в детскую комнату. Там было пусто.

– Где Шеврова? – потребовал он, ткнув в лицо дежурному удостоверение кагебиста.

Сраженный документом и наглостью майора, старший лейтенант показал ладонью направо

по коридору, вымолвил:

– Там, товарищ… – и дернулся, чтобы лично показать нужную дверь.

– Вольно, старшой. Спасибо. Сам разберусь.

Открыл дверь неожиданно. Екатерина испуганно оглянулась и, узнав Федора, кинулась к

нему в объятия. Минуту не могла произнести ни слова. Комок сдавливал горло.

– Успокойся дорогая. Ну что ты?.. Мы уже вместе и все будет в порядке. Я разберусь. Тебе