Текст книги "Блуд на крови. Книга первая"

ЗА РЕБРО – НА КРЮК

Злодейство наделало много шума. Императрица приказала ежедневно докладывать ей о ходе следствия. По монаршей милости, состраданию к его беде, воевода Жуков был освобожден от суда и наказания, лишь отставлен с должности.

Генерал– поручик, действительный камергер и кавалер Александр Данилович Татищев следствие вел энергично. Уже к вечеру 10 сентября в доме Нестеровой арестовали девок. 14 сентября поймали всех остальных (кроме Ивана Сизова. Этот, прежде чем на него надели кандалы, еще несколько месяцев бегал на свободе). Все были пороты. Все охотно показывали и на себя, и на других. Лешка чистосердечно бил себя в грудь:

– Это не я, это моя стерва – теща! Все она, паскудная.

Настасья Полтева оказалась единственной, кто долго проявлял характер. С нее плетьми сдирали шкуру, подвешивали «на петли» (мучительная пытка с выкручиванием суставов). Она стояла на своем:

– Знать ничего не знаю!

На очной ставке дочка и зять укоряли ее:

– Побойся Бога, твоя затея!

– Подлецы вы оба! Будьте прокляты! Не я… Опять до крови били, на дыбу вздергивали,

подвешивали за руки и ребра – под потолок. Наконец сдалась, прохрипела:

– Ну, я подбила! Чтоб все вы сдохли… Мишка Григорьев без всякой надобности оговорил своего дядю Захара Иванова:

– Знал, что готовим убийство, но не донес… 70-летнего старика трижды били, пока он не испустил дух, так и не признавшись в преступлении, которого не совершал. Случилось это 18 ноября, а тремя днями раньше умерли от пыток в один день Калмык и Мишка Григорьев. Настасья Полтева дотянула до 3 марта нового, 1755 года. По обычаю того времени, казненных хоронили в четверг на Троицыной неделе – всех сразу, с общей панихидой.

До того времени покойников свезли в церковь Святого Ивана Воина, что на Божедомке. Там их сложили в холодный погреб.

Тех, кто выдержал, ожидала страшная участь.

Следствие составило «экстракт» (заключение), а генерал Татищев приговорил (включая умерших): «Алексея Жукова, жену его Варвару, тещу Настасью Полтеву, Калмыка Александра и Михаила Григорьева пятерить: отсечь руки, ноги и головы. Девкам Авдотье Ионовой, Катерине Даниловой и Матрене Семеновой отсечь головы…»

Пойманного позже Ивана Сизова тоже приговорили к «пятерению».

Все смертные приговоры отправлялись на утверждение Елизавете. Еще при вступлении на престол она неукоснительно обещала прекратить в России смертные казни. Свое намерение она твердо проводила в жизнь. Тем самым Россия на много лет опередила все западноевропейские законодательства (увы, что смертная казнь – варварство, приходится доказывать и в наш вроде бы просвещенный век).

Ждать своей участи приговоренным пришлось невыносимо долгих 12 лет. Все эти годы они провели в одиночных камерах. Для «отягощения положения» на цепях были навешаны на грудь увесистые чурбаны.

Вступая на престол Екатерина II заменила смертный приговор прилюдным церковным покаянием и ссылкой. Без клеймения, то есть без выжигания на лбу и щеках слова «воръ».

Жуковы были отправлены в Соловецкий монастырь. Вместе с ними «для услужения» отправились два крепостных мужика. Сказывали, что стража допускала порой Варвару в камеру мужа. Скончалась она от жестокой чахотки года два спустя. Крепостных Алексей еще прежде проиграл в карты за две «красненьких» – за 20 рублей. Окончательно спятив с ума, находясь в церкви во время провозглашения многолетия Екатерине, Лешка стал выкрикивать в ее адрес непристойности.

Его посадили в кандалы и отправили на следствие в Архангельск. Здесь во время конвоирования в тюрьму ему на шею вдруг бросилась какая-то женщина:

– Лексей Матвеевич, вы ли, голубчик?

Конвойные женщину отогнали. Это была Авдотья Ионова.

ЭПИЛОГ

Судьба Авдотьи сложилась удивительно. Она глубоко раскаялась в своем преступлении. Попав в Архангельский острог, отличалась добрым нравом и умением обходиться с людьми. Ее заметила жена начальника острога, взяла к себе в дом – помогать по хозяйству. Авдотья служила с усердием, стала общей любимицей. Сколько могла через свою хозяйку помогала Лешке.

В феврале 1776 года из Петербурга пришло распоряжение Екатерины: «блевание» Жукова оставить без внимания, «ибо уже такового утопшего в злодеяниях человека никакое, кажется, физическое наказание к желаемому раскаянию привести не может». Решение милостивое!

Так Лешка был отправлен обратно в Соловки.

Вскоре и в судьбе Авдотьи наступила перемена.

Из семьи осторожного начальника ее забрал к себе олонецкий губернатор. В 1784 году «по наследству» она досталась новому губернатору – поэту и сенатору Гавриле Романовичу Державину. Тот добился у императрицы помилования, Авдотьи. Отбывая на губернаторство в Тамбов, он взял ее с собой.

В Тамбове Авдотья отпросилась на житье в монастырь. Она слыла смиренной монахиней, своей жизнью показывая пример иноческой жизни. Зная приемы врачевания травами, была частой гостьей в местном остроге, оказывала всяческую помощь колодникам, утешала беседами их душевную боль.

Умерла Авдотья Ионова в 1835 году, не дожив до своего столетия меньше года. С ее смертью закончилась эта страшная история.

Но много прежде, еще в декабре 1766 года, в «Московских ведомостях» появилось объявление: «Близ Никитских ворот отдается внаем каменный дом Жукова. В нем восемь покоев с изрядным украшением, людских три покоя, кухня, баня с горницей, ледник, погреб, кладовая, каретный сарай, особый огород для овощей, регулярный сад…»

Желающий нанять дом быстро нашелся. Но как-то удивительно быстро и съехал с него. Сдавался дом воеводы и другой раз, и третий… Но и эти жильцы быстро уезжали, даже не спрашивая деньги, вперед внесенные.

По городу пошли самые страшные слухи. И долго-долго никто не посягал поселиться в его несчастных стенах.

…В 1876 году Константин Петрович Победоносцев, которому вскоре предстояло на четверть века занять высокий пост обер-прокурора Святейшего Синода, автор многих серьезных исторических исследований, писал:

«Каменный дом, в котором совершено убийство, существует и до сих пор в том же наружном виде, в каком был при жизни Аграфены Жуковой. Он стоит отдельным двухэтажным корпусом во дворе, на самом углу Большой Никитской и нынешнего Мерзляковского переулка… Дом этот долго считался опальным. В околотке ходили слухи о тенях убитых Жуковых, которые будто бы являлись по ночам – в тех комнатах, где совершилось убийство. Жильцы обегали этот дом… Всех, кто ни поселялся в этом доме, выгоняли страшные приведения, являвшиеся ночью.

Эти слухи еще в памяти у некоторых местных старожилов, кого нам случалось расспрашивать».

Можно верить, что стены хранят память об ушедших временах и людях.

СЕРВИЗ ИМПЕРАТОРА

СЕРГЕЮ КОНДРАТОВУ

Дело это не совсем обычно. Даже на фоне бесчисленного многообразия преступлений оно стоит особняком. В нем немало забавного, анекдотичного, хотя, к сожалению, и здесь не обошлось без трагедии. И уж, во всяком случае, это дело ярко показывает весьма остроумные и своеобразные методы сыщиков времен Николая I.

ГРОБ НА МОСТУ

Теплым майским утром, когда сады и парки Петербурга уже украсились изумрудом свежей зелени, император Николай Павлович моциону ради совершал прогулку на коляске. Как и другие русские цари, он своих подданных не боялся и появлялся среди людей без всякой охраны.

Рядом с ним разместился посол Франции герцог Монтебелло. Это был человек прекрасно образованный, влюбленный в русскую культуру и к тому же весьма интересный собеседник.

На сей раз спутники вели легкую, непринужденную беседу, далекую от политики. Герцог с восторгом произнес:

– Вчера на балу в Зимнем меня поразили великие княжны Мария и Ольга – как они милы, как грациозны.

Николаю была приятна похвала дочерям, но он скромно произнес:

– Ну, конечно! Только в этом деле не обошлось без заслуг портных. Платья из белого узорчатого шелка им и впрямь к лицу.

– Ваши портные и особенно вышивальщицы – очень хороши. Моя супруга только что заказала платье из фая с вышивкой соломкой у Ирэн Сусловой.

Герцог был влюблен в свою жену – юную белокурую красавицу. По этой вполне уважительной причине он часто вспоминал ее. Вот и теперь герцог с воодушевлением воскликнул:

– Ваше величество, я удивляюсь талантливости ваших подданных! Моя супруга вчера была потрясена необычной красотой кофейного сервиза – какие благородные формы, какой тонкий изящный рисунок! Герцогиня большая ценительница красоты, хочет заказать такой же.

Николай пытался вспомнить кофейный сервиз и не мог. Он предпочитал пить чай. Герцог наморщил лоб и произнес:

– Я даже запомнил фамилию ювелира – Сазикофф!

– Да, Сазиковы – отличные мастера. Они порой выполняют заказы для дворца. Мне приятно, что русские мастера пришлись по сердцу моим французским друзьям.

В этот момент коляска вкатилась на гладкое покрытие недавно открытого Благовещенского моста. Возница недовольно буркнул:

– Вот необразованность! Всю дорогу насквозь перегородили. Тпру! – и натянул новые вожжи с серебряным набором, останавливая лощеных лошадей.

– Что такое? – брови императора сошлись у переносицы.

Впереди тихо тащились погребальные дроги. Николай поднялся, обнажил голову и осенил себя крестным знамением.

– Мы все равны пред гробовым исходом, – вздохнул Император. – Господи, прими с миром душу этого бедняка.

И далее он совершил поступок, ставший историческим.

БЛАГОРОДНОЕ СЕРДЦЕ

За гробом, погрузившись в глубокую печаль, шли всего два человека. Одетая во все черное, молодая, приятной наружности женщина вела за руку белокурого мальчугана лет пяти.

Лицо императора вдруг озарилось какой-то мыслью. Он порывисто соскочил с коляски, широким легким шагом догнал дроги. Он взял мальчугана за руку и пошел рядом с молодой вдовой.

Завидев знакомую фигуру императора, петербуржцы всех возрастов и сословий спешили присоединиться к шествию. И уже скоро громадная толпа двигалась за гробом бедняка, отдавая ему последнюю честь.

Много любопытных собралось на тротуарах, люди выглядывали из окон, толпились на балконах.

Процессия двигалась по Английской набережной. Царь тихо спросил женщину:

– Умерший тебе приходился мужем?

Вдова молча кивнула головой, и ее лицо вновь оросилось горькими слезами.

– Я вижу – ты бедна. Завтра утром приходи ко мне в Зимний дворец. Вместе с сыном.

Вдова с благодарностью прильнула к руке императора.

Николай сделал знак вознице, следовавшему за императором в некотором отдалении. Разламывая толпу надвое, он подкатил к Николаю. Царь уселся на свое место, преисполненный христианского смирения и доброты.

Герцог с восхищением воскликнул:

– Простите меня, ваше величество! Но я скажу прямо: у вас благороднейшее сердце. Как счастлива Россия, что ею управляет столь удивительный монарх!

Император с глубоким вздохом отвечал:

– Я исполняю лишь свой человеческий долг. Господь послал нас на грешную землю лишь для того, чтобы увеличивать на ней количество добрых дел.

Помолчав, добавил:

– Кстати, что вы говорили о сервизе? Я пришлю его в подарок вашей милой супруге. Ну а вам пусть он напоминает нашу сегодняшнюю прогулку.

Герцог онемел от царской щедрости.

БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА

Все намеченное Николаем успешно свершилось,

В Зимний дворец с малолетним сыном явилась вдова. Выяснилось, что ее мужем был чухонец– рыбак по фамилии Раутио, скончавшийся во цвете лет.

Николай провел рукой по белобрысой голове мальчика:

– Ты хочешь, сирота, защищать нашу империю?

– Да, хочу, – бойко отвечал тот.

– Прикажу зачислить тебя в школу кантонистов. -Это было нарушением правил, ибо там учились лишь солдатские дети. Государь порядок ценил превыше всего, но человеколюбия ради изменил принципам.

Самой вдове было выдано пятьдесят рублей.

Об этом тут же узнал весь Петербург. Все славили доброе сердце монарха. Профессор архитектуры Пименов вызвался сделать скульптурные группы, запечатлевшие христианский поступок царя. Фигуры должны были украсить Благовещенский мост – вскоре переименованный в Николаевский, там, где съезд с него на Английскую набережную.

Архитектор Штакеншнайдер начал в спешном порядке сооружать часовню, которая даже отдаленным потомкам напоминала бы о замечательном событии.

В министерстве иностранных дел, что размещалось в строении под номером 6 на Дворцовой площади, в соответствующей папке появился документ: «В знак вечной и нерушимой дружбы между русским и французским народами и в высших политических целях Его Императорское Величество распорядился передать герцогу Монтебелло художественной работы ювелирной фирмы „Са-зиков“ сервиз кофейный серебряный 84 пробы на 24 персоны общим весом один пуд один фунт и полтора золотника».

Генерал– фельдмаршал Паскевич, бывший наместник Царства Польского, женатый на двоюродной сестре Грибоедова и в свое время опекавший поэта Пушкина во время его поездки по Закавказью, просительно посмотрел в глаза Николая:

– Ваше императорское величество, позвольте сей дар от вашего имени представить герцогу…

Царь расхохотался:

– Иван Федорович, а ты неугомонный ветреник! Это в твоем-то почтенном возрасте – молодец! Что ж, я не против – передай сервиз.

Паскевич усиленно ухаживал за герцогиней Монтебелло, и об этом знали все, кроме самого посла.

…Герцогиня была в восторге от щедрого дара. С кокетством истинной парижанки она за столом принимала тайные ласки генерала, сидевшего во время трапезы рядом с ней.

Парижские газеты с восторгом писали о происшествии на Благовещенском мосту, о том, что великий император принимает участие в судьбе самых обездоленных граждан, делает их счастливыми.

Тогда же были решены в пользу России какие-то давние торговые споры с Францией.

Императрица Александра Федоровна поцеловала своего замечательного мужа и назидательно сказала великим княжнам и наследнику-цесаревичу Александру:

– Вот, дети мои, как надо делать большую политику. Ваш отец умеет малыми средствами добиваться великих целей. Посол увлекается охотой. Вот, Александр, вы и пригласили бы его.

Однако жизнь готовила сюрприз, и весьма неприятный.

ПОКА ВЕЛИКИЕ РАЗВЛЕКАЮТСЯ

18 августа того же 1851 года имело быть большое торжество – открытие железнодорожного сообщения между Петербургом и Москвой. (Название «Николаевской» эта дорога получила лишь после смерти инициатора ее строительства. При жизни император запретил так называть ее – эту бы скромность тем, кто захватил власть в октябре 17-го!)

Царская семья, свита, представители дипломатического корпуса отправились в веселую поездку. Император все время был в отличном настроении, без конца задавал вопросы инженерам, некоторое время провел в кабине машинистов и даже усердно помогал им, изрядно перемазавшись. Он с восторгом наблюдал, как металлическая громада состава преодолевает хрупкое на вид сооружение – мост. Для этого даже не ленился выходить из вагона и следить за движением со стороны.

Возле Веребьинского моста, переброшенного через большой овраг, произошел забавный случай. Николай, окруженный приближенными, среди которых была герцогиня Монтебелло, находился возле насыпи. Царь взмахнул белым платком:

– Марш!

Это был приказ к движению.

Паровоз запыхтел паром, выпустил в синеву неба черный дым из громадной трубы, протяжный гудок прокатился по безбрежным зеленым просторам. Колеса заерзали, отчаянно закрутились на месте, забуксовали. Вопреки всем усилиям машиниста, состав не сдвинулся ни на пядь.

Инженеры не умели объяснить сего конфуза. Вдруг умная герцогиня сообразила:

– Ваше величество, а для какой надобности рельсы покрыли масляной краской?

– Где дорожный мастер? – спросил император.

Тот, насмерть перепуганный, заикаясь, объяснил:

– Так вить, они – рельсы-то, были ржавые, совсем некрасивые. Вот я и распорядился – обновить.

Император сделал хмурое лицо:

– Усердие, братец, не по разуму! Надо знать законы физики. Прикажи, чтобы краску сняли.

И, повернувшись к герцогине, добавил:

– Вы – прелесть! Когда вернемся в Петербург, приглашайте пить кофе – из нового сервиза. Буду обязательно!

Герцогиня и ее муж горячо благодарили за великую честь.

Рельсы очистили, паровоз быстро побежал дальше. Царь всю дорогу оставался веселым.

Настроение испортилось лишь по возвращении в Петербург. Монтебелло, попросивший вдруг аудиенции, вошел в кабинет Николая почерневший от огорчения.

– Ваше императорское величество, случилась страшная беда! Пока я путешествовал, петербургские воры украли из посольства ваш бесценный подарок – сервиз. Прикажите учинить самое строгое следствие!

ЦАРСКИЙ ГНЕВ

Николай был взбешен, возмущен, разгневан. Он топнул ногой:

– Галахова – ко мне!

Обер-полицмейстер Петербурга Галахов, страшась монаршьего гнева, задыхаясь от лишнего веса и спешки, вытянулся перед императором. Тот, округляя небесно-голубые глаза, с возмущением спросил:

– Для чего я содержу полицию? Чтобы из иноземных посольств крали мои подарки? Ищи сервиз! Не найдешь – отправлю на Кавказ, – и царь пошевелил своими пышными усами, что было проявлением наивысшего гнева.

– Отыщем, ваше величество! – бодро отвечал Галахов, успевший прийти в себя. – Из-под земли вынем, а найдем. У нас быстро.

Обер-полицмейстер не мог даже предполагать, какие невероятные сложности стоят на его пути.

В ТУПИКЕ

Такой паники петербургская полиция еще никогда не знала. На дворе стоял поздний час, но десятки рассыльных бегали по домам полицейских, созывая их к генералу. Галахов стучал громадным волосатым кулаком по дубовой крышке служебного стола:

– За что царь платит нам деньги! Дожили – из иноземных посольств жулье тащит императорские подношения. Если сервиз не найдете, пропади я на этом месте, всех сгною в Сибири! Поняли? Вопросы будут?

Началось нечто веселенькое – розыск по всему Петербургу. Без всяких санкций и прокурорских виз, которых в те простые времена и не требовалось, сделали обыск в десятках домов, находившихся на подозрении, – сервиза не нашли. Полицейские агенты разыскивали своих старых знакомцев из воровского мира, требовали:

– Верните царский сервиз! Позволим целый год спокойно кормиться.

Воры промеж себя учинили сыск строжайший, но развели руками:

– Никто из наших не брал! Коли не так, век нам свободы не видать.

Зашло следствие в тупик.

НА МЕСТО СЛУЖБЫ – ЭТАПОМ

– Что делать! – стонал Галахов. – Царь мне ведь голову оторвет, а у меня детишки малые!

А тут генерал Паскевич приключился. Говорит:

– А где Путилин? Он искал вора?

– В том-то и дело, что Путилин в отпуске. Мы и не знаем, где его найти. Путилин – первостатейный сыщик, хоть и совсем молодой. Не зря мы его к себе из Москвы на службу перетащили.

А Паскевич качает головой:

– Если вы своего брата-полицейского найти не умеете, тогда точно вас всех в Сибирь пора отправлять.

Побежали к Путилину домой. Служанка отвечает:

– Барин в Москву уехавши. А где там остановятся, того знать не могем.

Вызвал Галахов к себе телеграфиста. Тот отстучал телеграмму генерал-губернатору Москвы князю Долгорукову, что размещался в казенном доме на Тверском бульваре: «Согласно приказу Его Императорского Величества прошу отыскать и срочно доставить в Петербург нашего сотрудника Путилина. Приметы: рост выше среднего, волосы светлые, курчавые, глаза карие, носит длинные густые бакенбарды, выговор малороссийский, отличается умом и природной силой».

Видать, московская полиция работала похлеще петербургской. За ночь перевернули весь обширный город, а к утру Путилина обнаружили в ресторане «Неаполь», что на Домниковке в доме Малюшина, где он пил шампанское со своим закадычным приятелем, которому позже предстояло стать знаменитым писателем, драматургом и рассказчиком Иваном Горбуновым.

Вырвали сыщика из дружеских объятий, на всякий случай надели наручники и помчали на перекладных без передыху в столицу (регулярное движение по железной дороге началось лишь в ноябре того же года).

С лошадей спустили шкуры, из Путилина вытрясли душу, а тело все же в два дня в Петербург доставили.

Тут встретили сыщика как родного, освежили шампанским и представили перед очами Галахова. Тот обнял его, умоляет:

– Отыщи, голубчик!

Путилин был личностью совершенно необычной. Если бы нашлось перо, которое правдиво описало его подвиги в сыскной работе, то слава Ивана Дмитриевича затмила бы всяких выдуманных Шерлоков Холмсов. Уже при жизни он был легендарной личностью. Его прошлое было, по меткому выражению Горбунова, «покрыто мраком неизвестности». Весьма симпатичный и обаятельный, он к преступникам испытывал скорее жалость, чем неприязнь. С каждым умел найти общий язык, вызвать на разговор. Его блестящее умение анализировать, сопоставлять, строить неожиданные и смелые версии вызывает восхищение. Путилину удалось раскрыть великое множество самых злодейских и запутанных преступлений.

Но, как сам признавался сыщик, дело о пропаже сервиза стояло в его практике особняком.