Текст книги "Гвардия Судоплатова. Организация диверсий в тылу противника спецподразделениями НКВД"

Цель – Гудериан

Анатолий Коваленко

…Я родился 10 января 1925 года по новому стилю.

Следовательно, рассуждал я, по старому стилю рождение наступило в 1924 году, то есть мне уже исполнилось семнадцать лет, выгадываю сразу целый год! Очень я был доволен таким открытием и начал ходить в военкомат, чтобы записаться добровольцем. Сначала надо мной посмеялись и… отослали: «Учись пока учится, на фронт успеешь!» Я продолжал походы в военкомат, и однажды со мной хорошо побеседовал помощник военкома в форме капитана (одна шпала!). Он отнесся к моему желанию попасть на фронт добровольцем с пониманием, взял мои координаты и пообещал: «Скоро вызовем!» Прошла неделя, другая, и вдруг меня вызывают в спецчасть института, на удивление вежливо просят заполнить анкету, в которой миллион самых разнообразных вопросов, вплоть до того, участвовал ли я в Гражданской войне, состоял ли в контрреволюционных партиях и не служил ли в царской жандармерии. Через несколько дней пришла повестка из военкомата. Там меня ждал старший лейтенант Селифонов Николай Иванович, кудрявый блондин, с приятно-округлыми очертаниями лица и глазами со стальным отливом. После непродолжительной беседы и, вероятно убедившись, что я действительно рвусь на фронт по идейно-патриотическим соображениям – «защитить честь украинского народа!», – он предложил, прежде чем попасть на фронт, пройти курс обучения в разведывательно-диверсионной школе. Мой первый вопрос прозвучал по-детски: «А сколько в ней нужно учиться?»

– Всего три месяца, – полуиронично ответил старший лейтенант и не сдержал улыбки.

Прикинув, что за три месяца война не закончится, я решительно произнес:

– Согласен!

– Тогда готовься к отъезду ровно через два дня.

Так фактически в семнадцать лет состоялось мое посвящение в чекисты. Только в городе Ельце, где готовились разведывательно-диверсионные группы, я догадался, что армией здесь и не пахнет, так как обучение проходило «по линии 4-го Управления НКВД (потом НКГБ) СССР», которое занимается «зафронтовой разведкой».

Мой напарник – Саша Трушин, слесарь Брянского машиностроительного завода, жилистый, высокого роста парень, был старше меня на несколько лет и «хорошо знал» города Брянск и Орел (потом, когда мы попали в Орел, я понял, что он в этом городе впервые; но об этом чуть позднее).

Наше обучение начиналось рано утром и сводилось в основном к стрельбе из пистолета, изучению боевых свойств взрывчатых веществ с упором на тол, к топографии и ориентировке на местности, поведению в условиях оккупированного города под прикрытием документов, изготовленных Ростиславом Владимировичем Земаном, типичным московским интеллигентом дореволюционной закалки. Он блестяще владел немецким языком и умел изготовлять немецкие документы, практически неотличимые от настоящих. Иногда его врожденная пунктуальность доводила до курьезов. Так, в набор документов, необходимых для экипировки, Ростислав Владимирович начал включать продовольственные карточки. По такой карточке советский разведчик «отоваривался» в оккупированном немцами городе. Когда об этой, ничем не оправданной, наглости узнал наш любимый начальник Георгий Михайлович Брянцев (автор книг «Конец осиного гнезда», «По тонкому льду», «Это было в Праге» и др.), его охватил ужас: «Как же можно?! Погореть на такой ерунде!! Это уже не риск, а идиотство!» Ростислав Владимирович до войны был преподавателем Института иностранных языков. Интеллигентность Ростислава Владимировича, неизменное пенсне, аккуратная бородка клинышком, холеность и точные выверенные движения, энциклопедическая образованность и педагогический такт потрясали наши плебейские души. В определенной степени он многократно усилил тягу к знаниям и благородству. Обсуждая с ним подготовляемые для нас с Сашей документы, мы чувствовали себя значительными и нужными людьми, что придавало нам уверенность в успехе «намечаемой операции», о которой мы имели весьма смутное представление.

На заключительном этапе обучения мы узнали, что нас готовят для совершения террористического акта над командующим второй танковой армией вермахта генералом Гудерианом, штаб-квартира которого находилась в городе Орле.

Судьба оказалась к нам благосклонной, и в последний момент перед выброской в Брянские леса на партизанскую базу стало известно, что Гудериана заменил на этом посту генерал-полковник Шмидт и, следовательно, все исходные данные, которые готовились по Орлу, полетели вверх тормашками. Генерал Шмидт не стал жить в бывшей резиденции Гудериана, и надо было вновь все начинать сначала. Ну, а пока суд да дело, меня включили в группу подрывников, сформированную из спортсменов-лыжников. Большинство из них жили до войны в Москве «на Филях», я не очень понимал тогда, что это такое – район, пригород или уличное прозвание определенной местности, но название завораживало и эти ребята казались мне выходцами из другого мира. В группе было двенадцать человек, командовал нами Леонтьев, который за диверсионные операции в тылу противника был награжден орденом Красного Знамени, он слыл очень опытным подрывником.

Задание у группы было простое – выйти на железнодорожное плечо Брянск – Орел и в течение десяти дней не пропускать к линии фронта ни одного воинского эшелона. «От линии фронта, пожалуйста, пусть идут сплошным потоком, – инструктировал нас подполковник Брянцев, – но на фронт ни одного вагона с живой силой и техникой!»

Видимо, из соображений конспирации или согласно процветавшему порядку зачислять все в разряд государственных тайн, нам не сказали, почему нужно строго в конкретные сроки, день в день, начать и окончить диверсионную операцию, но всезнающие «филевские ребята» неопровержимо рассчитали, что готовится наступление Рокоссовского на Орел и мы должны ему «поспособствовать». Это было в декабре 1942 года.

Линию фронта мы переходили в районе железнодорожной станции Сухиничи в Смоленской области. Станция недавно была отбита у немцев, и казалось, она никому не нужна. Мы не встретили ни одного человека. Здание станции и другие постройки были разрушены, обуглены и производили жуткое впечатление. «Да, – подумалось тогда, – война, это не только убитые и раненые, но разруха и разорение. И все это дело рук самих людей. Зачем?»

Мела поземка, снежная степь казалась бескрайней. Рыжая лисица, явно издеваясь над нами (стрелять-то нельзя!), подпускала близко к себе, а потом вприпрыжку, неторопливо отбегала от нас или прыгала в сторону, как бы приглашая погнаться за ней.

Описывать подробности диверсионной операции – не моя задача, но стоит упомянуть о следующем.

Группа была вооружена новейшими автоматами ППШ, и мы этим гордились, но оказалось, что это далеко не лучший вариант: обязательно нужно иметь еще две-три винтовки, для поражения дальней цели. Представьте себе двенадцать вооруженных автоматами подрывников, возвращающихся после выполнения задания на свою базу. Наступает некоторое расслабление, хочется побыстрее добраться домой, но рассвет застает их в чистом поле. Надо день переждать в укрытии, чтобы не быть обнаруженными шныряющими везде немецкими патрулями и русскими полицейскими. Выбирается более-менее подходящее место – это небольшое углубление на ровной местности, в котором группа свободно размещается, занимая одновременно круговую оборону. С близкого расстояния ее не видно, но с возвышения в степи, которое расположено в трехстах-четырехстах метрах, низинка просматривается хорошо и на фоне синевато-белого снега каждый человек как на ладони. Спокойно проходит полдня, кто-то успел подремать, но всех постепенно одолевает одно желание – согреться! Костер, однако, не разведешь и надо терпеть до наступления темноты. Вдруг вспушивается снег вперемежку с землей и слышится дальний выстрел! На Богом проклятом возвышении расположились два полицая и, неторопливо целясь, бьют по нам из винтовок. Наш ответ бессмыслен: прицельный огонь из автоматов эффективен на расстоянии тридцати-сорока метров, что и учли сообразительные русские люди, добровольно пошедшие на службу к немцам (их называли немецкими пособниками). Полицаи, конечно, получили извещение о наших диверсиях и возможных путях отхода, выследили, запросили, несомненно, подмогу, а пока наслаждаются своей безнаказанностью. Только налетевшая невесть откуда вечерняя мгла спасла нас от своеобразного расстрела, да и стрелки из полицаев были паршивыми. Они, правда, ранили одного нашего бойца, а выпустили пуль много. Это был уже второй раненый в нашей группе. Первый получил осколочное ранение, когда группа при переходе линии фронта в тыл немцев нарвалась на минное поле. Видимо, армейская разведка дала неточные сведения о месте безопасного перехода или поле было заминировано недавно. Как бы то ни было, а пришлось задержаться на три дня, пока связывались по рации с Центром и ждали указания о месте нового перехода и где нам оставить раненого.

Остановились мы все скопом в избе покладистого русского крестьянина, который охотно выделил солонину для щей и каши в обмен на наши солдатские пайки, в которых особенно ценились папиросы и махорка. Я – паренек любопытный – заинтересовался способом приготовления солонины, довольно вкусного и питательного продукта. Крестьянин повел меня в холодную прихожую, в которой стояла бочка с солониной. Готовилась солонина предельно просто – туша свиньи разрубалась на крупные куски, которые пересыпались солью. И все!..

Чтобы закончить этот раздел, расскажу, как мы с Сашей Трушиным после освобождения Орла ходили на место, с которого должны были произвести выстрелы по немецкому генералу.

Улица в выемке вдоль откоса спускалась к Оке. Одна сторона улицы была выше метров на пять, если не больше, и тротуар, отдельно от нее, проходил на этом уровне. Значительно ниже уровня верхнего тротуара, через дорогу находился одноэтажный, из красного кирпича особняк, в котором жил Гудериан. С тротуара хорошо просматривалась значительная часть двора, где Гудериан каждое утро совершал пятнадцатиминутный моцион, методично появляясь из-за пространства, прикрытого зданием особняка. Мы с Сашей должны были в строго определенное время идти друг за другом на расстоянии пятнадцати-двадцати метров и в подходящий момент произвести выстрелы. Стреляет тот, у кого Гудериан будет в пределах видимости, а может получиться так, что такая возможность появится и у нас обоих. Далее – рывок к Оке, спуск по крутому откосу на лед и бегом на другой берег. У ближайшей к реке улицы нас должна ждать подвода с партизанской базы. На ней мы уходим как можно дальше от города и скрываемся в лесном массиве.

Это – теоретически. На практике все выглядело несколько иначе. Когда мы пришли на точку и оценили обстановку, стало ясно, что в лучшем случае мы, возможно, успели бы добежать по льду до середины реки. Охрана Гудериана, стреляя с высокого берега по цели на совершенно открытой местности, успела бы сделать из нас решето. Я не думаю, что этого не понимали наши руководители. Но, в принципе, они считали трезво и теоретически правильно: для террориста психологически важно уйти с места совершения террористического акта, а там уж как Бог пошлет! Может, и спасется…

* * *

В Орел я попал в начале августа 1943 года вслед за боевыми частями Красной армии, являясь к этому времени оперативным уполномоченным 4-го Отдела УНКВД Орловской области, который номинально входил в состав областного управления, но оперативно подчинялся 4-му Управлению НКВД СССР (я упоминал о нем выше).

Первое мое служебное поручение заключалось в подготовке агентурной группы «Подруги» к выброске в город Орел под соответствующим прикрытием. В состав группы входили две девушки – Наташа и Мария, разведчица и радистка. Каждый день мы занимались по заранее составленной программе подготовки, изучали карту Орла, оперативную обстановку в городе, заучивали на память нужные адреса, условия связи и кодовые обозначения штабов и мест дислокации немецких разведорганов, частей СС и жандармерии. Наташа должна была вести целевую разведку, поддерживать связь с нашими агентами в Орле, а Мария – передавать собранную информацию в центр.

Я выступал в роли наставника, но фактически был репетитором. Девушки, несмотря на мою молодость и неопытность, уважительно относились ко мне, охотно занимались и любили перерывы в занятиях, когда мы отвлекались на «молодежные» разговоры о театре, кино, литературе и живописи. Здесь первенство было за мной, и я старался вовсю, даже пел в порядке иллюстрации арии из опер и оперетт. Особенно большим успехом пользовались песни Петра Лещенко, которого я слушал еще до войны по приемнику «6Н». Песни Лещенко на СССР передавало румынское радио.

«Подруги» вскоре были засланы в Орел, удачно легализовались и регулярно выходили на связь. Их работой начальство было довольно, а часть славы перепадала и мне, хотя я работал с ними только на окончательной стадии подготовки; нашел «Подруг» и определил их пригодность к разведывательной работе другой оперативный сотрудник, я даже не знал кто именно.

Незадолго до освобождения Орла «Подруги» передали сигнал тревоги и им был отдан приказ в эфир временно не выходить. Вот почему я рвался в Орел и бурно обрадовался, когда увидел их живыми и здоровыми. Судя по всему, рацию «Подруг» запеленговала армейская разведка немцев. Девушки заметили неподалеку от их жилища две подозрительные автомашины с направленными антеннами и правильно сделали, что предупредили центр о подстерегающей их опасности.

Маленький успех с «Подругами» окрылил и обратил на меня внимание начальства. Началась моя подготовка как оперативного работника к самостоятельным действиям в тылу противника. Главное было, однако, в том, что я почувствовал уверенность в себе, более-менее точно оценил свои возможности в новом деле, в котором доминировало творческое начало и нестандартные решения.

* * *

Оперативной группе НКГБ УССР «Радуга», действовавшей на территории Польши под командованием Барановского, было предписано передислоцироваться под Краков, в котором находились резиденция генерал-губернатора Польши Франка, а также важные учреждения оккупационных войск Германии, но она не трогалась со своей базы в глухом селе Воля Верещинская, обрастала «лишними» людьми, превращалась в рядовой партизанский отряд.

По сообщениям Барановского, как только группа снималась с места, так на ее пути возникали мощные немецкие заслоны, через которые «пробиться невозможно». Барановский делал вывод, что это результат деятельности немецкой агентуры в селе, а возможно, и в самой оперативной группе, которая к тому времени переросла в крупное партизанское соединение под названием «Гибель фашизму». Требовался опытный оперативный работник, знающий контрразведывательное дело.

В нашем киевском Центре складывалось впечатление, что Барановский саботирует передвижение в заданный район, прикрываясь в принципе правильными рассуждениями о возможных действиях немецкой агентуры. Было решено направить к нему двух оперативных работников организации контрразведывательной работы, а также налаживания связи с польским подпольем в Варшаве. Нужно было в кратчайшие сроки разобраться, что творится в группе «Радуга», почему она не занимается своим прямым делом, а дублирует действия партизанских отрядов. Планировалось, что опытный оперативный работник Святогоров Александр Пантелеймонович, проживающий ныне в Киеве, будет действовать под псевдонимом «Майор Зорич», ему предназначалась роль заместителя командира партизанского соединения по разведке, а я должен был стать начальником партизанской разведки, чтобы под этим прикрытием выполнять контрразведывательные задачи.

В Киев я был переведен из Орла благодаря Ивану Даниловичу Сидорову, бывшему до этого начальником 4-го Отдела УНКГБ Орловской области (мой непосредственный начальник Брянцев Г. М. был у него заместителем). За успешную деятельность полковник Сидоров был назначен с повышением начальником 4-го Управления НКГБ УССР. На меня, я думаю, он обратил внимание по подсказке Брянцева. Привлекла моя фамилия и знание украинского языка. Кроме того, было известно, что я рвусь на Украину. Возможно, полковник Сидоров полагал, что на новом месте работы я буду вести разговоры в его пользу, как живой свидетель прежних боевых дел и успехов. И такое в жизни случается. Оперативный состав устным рассказам доверяет больше, чем официальным данным.

По прибытии в Киев я был назначен оперативным уполномоченным 4-го Управления НКГБ УССР и вел литерное дело на Организацию украинских националистов (ОУН), которую возглавлял находившийся в Германии Андрей Мельник. Литерное дело на ОУН (бандеровцев) было у другого оперативного работника. В литерных делах концентрировались материалы по направлениям оперативной деятельности, в отличие от дел-формуляров, которые заводились на отдельное лицо, подозреваемое в той или иной антигосударственной деятельности.

В литерном деле, которое было в моем производстве, находились документы общего характера: обзорные справки и агентурно-оперативные планы борьбы с ОУН, программные документы, уставы и образцы печатной продукции этой организации, списки членов ее руководящих звеньев, данные о структурном построении, съездах, совещаниях и т. п. Я аккуратно, пользуясь цыганской иглой и суровыми нитками, подшивал поступающие ко мне документы в соответствующие разделы литерного дела, отвечал на различные запросы, выдавал справки и готовил аналитические документы по заказам начальства и оперативного состава. По моим представлениям, литерное дело было в идеальном порядке и, когда в Киев прибыл народный комиссар государственной безопасности Меркулов В. Н., я понес к нему дело в абсолютной уверенности, что заслужу похвалу.

Народный комиссар взял увесистый том, взвесил его в руке, укоризненно покачал головой – мол, ничего себе тяжесть! – уселся за огромный стол и стал медленно перелистывать дело. Несколько раз он задавал уточняющие вопросы, на которые я отвечал, переминаясь с ноги на ногу: сесть мне не предложили, а ознакомление затянулось. Моя уверенность постепенно таяла, вопросы были по существу, отвечать на них было трудно, а тут еще произошел казус, окончательно выбивший меня из колеи. Меркулов, наконец, нашел нужные ему сведения и буквально впился в какую-то страницу. Продолжая чтение, он перевернул дело, затем возвратил его в прежнее, нормальное положение, совершенно не обращая на меня никакого внимания. Я похолодел: стало ясно, что одну из страниц я подшил вверх ногами. Отличился!.. Вскоре народный комиссар закончил чтение, встал из-за стола, всласть потянулся и, возвращая дело, спокойно произнес: «Вы свободны!» Я неуклюже развернулся на сто восемьдесят градусов и покинул кабинет в полной уверенности, что мне влетит по первое число и я действительно буду свободным, но только от службы. Однако ничего не произошло, и мое начальство никак не прореагировало. По неправильно подшитой странице я определил, что народного комиссара интересовали фактические данные о связи оуновцев с немцами, о чем я доложил непосредственному начальнику.

После этого случая я старался быть предельно внимательным в любом порученном мне деле, и эта привычка сохранилась на всю жизнь. Да и самоуверенности поубавилось…

Само собой разумеется, я мечтал попасть в оперативную группу, действующую в глубоком тылу противника. Я числился в резерве, но на специальную подготовку, как Сашу Святогорова, меня не ставили. И вдруг вызов к полковнику Сидорову! Надо срочно вылетать в группу Барановского, на подготовку и сборы – 3 дня! Я буду действовать под псевдонимом «Капитан Гурский», о чем шифрованной связью уже в оперативную группу сообщено.

– Почему капитан и почему Гурский? Я же не капитан…

– Так по легенде. Это – непринципиально.

Через несколько дней, практически без специальной подготовки, глубокой ночью мы с майором Зоричем (то есть Святогоровым А. П.) оказались за две тысячи километров от Киева, спустились на парашютах чуть ли не в костры, полыхавшие на партизанской базе в районе польского города Парчева.

Слева направо: «майор Зорич» А. П. Святогоров и «капитан Гурский» А. Г. Коваленко. Польша, август 1944 г.

Совсем недавно, будучи в гостях у своей сестры в Киеве, я встретился со Святогоровым, который буквально живет воспоминаниями о военной поре, издает книги, часто выступает перед общественностью с рассказами о партизанской жизни, принимает деятельное участие во всех мероприятиях ветеранов, в том числе на Красной площади (участник чуть ли не всех парадов Победы). Заговорили о сослуживцах, дошли и до Ивана Павловича П.[8]8
  Речь идет об И. П. Приймаке. Закончил службу в должности заместителя председателя КГБ при СМ Украинской ССР (прим. ред.).


[Закрыть] Оказывается, он сравнительно недавно умер от инфаркта. Как положено, я сказал несколько хороших слов о покойном, с которым служил в одном отделении, он тогда был старшим оперативным уполномоченным.

– Он, конечно, человек неплохой, но лететь со мной в тыл струсил… – прокомментировал мои слова Святогоров.

– А мне он казался смелым и целеустремленным.

– Причем здесь целеустремленность?! – удивился Святогоров и, немного подумав, продолжил. – Хотя тогда он здорово добился своей цели, доказав, что двух опытных оперативных работников для Барановского – слишком жирно! Хватит и одного… А у самого коленки дрожали…

– А причем тут я?

– Да ты что?! Не знаешь, что тебя послали вместо него? – с недоверием спросил Святогоров.

– Первый раз слышу…

Когда узналась правда, многое стало на свои места…