Текст книги "Под музой"

Дух Безделья. Великая Веселуха

Пришла к Великому Мудрецу женщина из рода Яжемать с целым выводком детей мал мала меньше. Те держались за мамкин подол, пускали сопли и слюни, жевали какие-то красные корешки. Также одновременно хныкали, пукали, вякали, толкались, гомонили, словом, сразу раздражали одним своим видом и поведением.

– Пожаловаться, говорит женщина, на своего мужа хочу.

– Ну, жалуйся по-быстрому, разрешил недовольный беспокойными посетителями Мудрейший, имеешь право.

– Пошто при живом муже дети сиротами остались? Кто им слово ласковое скажет? Кто припрет на ужин толстую глупую куропятку? Кто коров подоит, двор подметет, ягод насобирает, горшки вымоет, коз из огорода выгонит, поле засеет, за дровами съездит, крышу починит, мусор наконец выкинет?

– Ну, ты, наверное. Такая твоя женская доля.

– Все вы мужики одинаковые, покрываете друг друга. Как что, так жена. А я ночей не спала, детей рожала, кормила, растила, воспитывала. Чтобы выросли они не такими бесчувственными чурбанами, как их папаша.

– Такова ваша доля, так определил Великий Отец.

– А что, Великая Мать тоже всю Землю на себе тащит?

– Конечно!

– А что делает тогда Великий Отец?

– Как что? Все остальное!

– Что, остальное?

– Ну-у-у, – не нашелся что ответить Мудрейший и приказал, – Молчи, женщина! Забыла, с кем разговариваешь.

– Я молчи? Как не совестно-то! И не надо меня затыкать! Я только говорить начала!

Положение спас ребятенок.

– Ма, я пи хо, – озвучил он.

Тут, и другие детки заодно опомнились.

– Я пи, и я пи, пи, пи, пи, пи, пи.

– Ой, дитаньки, да скорее ж, скорее вон в те кустики.

Побежали, вроде успели.

– Ну, так я продолжу, – попыталась вернуться к животрепещущей теме женщина.

Но Мудрейший тут же постарался увильнуть в сторону.

– Как зовут твоего мужа, женщина?

– Свинья он последняя, а не муж!

– Что? Так и зовут?

– Да нет, зовут этого недотепу Ложкарь.

– Ну, хорошее достойное имя. Слыхал про него, песельник преизрядный.

– Ага! Только петь да ложками греметь умеет, да детей делать горазд.

– Сама видела за кого шла.

– Кабы знала я, кабы ведала, дура молодая была, он мне в уши и залил своих песенок полуночных. А спивал-то как гарно:

Ой, да девицу красу

На руках я понесу

Через горы, через лес

Как машина мерседес.

– А слова такие откуда? Даже я не знаю.

– Никто не знает, и он тоже. Говорит, духи нашептали. Но ведь красиво. Я и растаяла.

Тут снова включились дети.

– Ма я ку! Ма я ка! Ма она ду! Ма он бя! Ма я р-р-ры! Ма я бо! Ма, мне си! Ма, ма, ма!

Мудрейший уже этого не выдержал.

– Все, иди, иди, иди отсюда. Поговорю я с твоим Ложкарем.

– Уж пропесочь его хорошенько. Уж выдай ему березовой каши. Уж верни его с небес на землю, иначе я за себя не отвечаю, не доводи до членовредительства.

– Ладно, ладно, сделаю. И тут же опять вильнул, переключая ее внимание, – вон младшенький твой описался.

– Ой лишенько! Когда ж ты проситься будешь? Когда?

– Ма, где па?

– Сама бы хотела это знать!

Наконец все отвалили.

Мудрейший обнаружил Ложкаря среди кудрявых березок. Тот любовался закатом.

– Сидишь? – поинтересовался Мудрейший, дабы начать разговор.

– Сижу!

– Глядишь?

– Гляжу!

– Ну и что ты там выглядел?

– Вон то темное облачко вылитый дракон. Сейчас поглотит розовое облачко – деву красу.

– Да что ж тебе все девы мерещатся?

– Куды ж без них? Без них никуды!

– Ну да, ну да. Тяжелый случай, лечить тебя надо.

– Не надо меня лечить, отстаньте от меня. Петь я хочу, слова сами так и лезут. Вот:

Надо мной небо синее.

Облака, облака.

А ходить за скотиною

Не стремлюся пока.

– А детишек ростить кто будет?

– Жена конечно.

– А ты что делать будешь?

– Петь, стихи сочинять, веселиться!

– Кому это надо?

– Духам. Я пою, они и рады. Дланями хлопают. А люди злые, нет чтобы похвалить, воодушевить, тунеядцем обзываются.

– Изгнать из тебя этих духов надобно. Вставай, пошли к Великому Шаману!

– Да не пойду я!

– Почему?

– Не-хо-чу!

– Ну, тогда не обижайся.

И ушел.

– Великий Шаман быстро вник в суть дела, высмотрел двух мужиков подюже и отдал распоряжение:

– Вы Бугайло и Тыкайло, отыщите Ложкаря, берите его за гузку и тащите сюда.

Мужики отправились, переговариваясь по дороге:

– Он нас на Вы назвал – загордился один.

– Уважает, однозначно, – поддакнул второй.

– Хорошо быть зело могучим!

– Таки да!

А Великие совещались.

– Что это с Ложкарем сталось? Есть мысли какие?

– Есть, как не быть! Дух Великой Веселухи в него вселился.

– Что это за напасть такая? – заинтересовался Мудрейший.

– А, – это заразная одержимость, чрез уши лезет, скрозь рот извергается, работать не дает, дурение и праздность.

– Бороться с ней как?

– Предки сказывали, надо призвать духа Праведного. Он изгонит.

– А были случаи?

– Были. Зимы три назад Плясец такой завелся. Копыта ему обломали, да на дальние корчевья сплавили. Зим пять назад Гудец откуда-то вылез. Дали ему по гуслям и отправили на выселки без права общения.

– Почему я об том не слышал?

– А чо тебя тревожить зря, сами справились.

– Ладно, зовите родовичей, будем лечение вершить!

Ложкаря доставили в круг людей в лучшем виде.

– Поставьте его на ноги, – велел Великий Шаман, – снимите с него мешок.

– За что схватили, волкѝ тряпошные? – вопросил Ложкарь, сияя синяком под глазом.

– Да никто тебя не хватал, сам пришел бы, целее был бы.

– Жена нажаловалась?

– Неважно кто, важно что!

– Что, что, – не понял Ложкарь.

– Сейчас из тебя Веселуху изгонять буду.

– Я не хочу!

– Ну ка повяжите его и заткните рот. Счас по-другому запоешь!

Ложкарь рванулся.

– Песню душите, гады! Ну, смотрите, я разбушевался, – и выбил частуху деревянными ложками, извлеченными из-за пояса. Тра-та-та-та-та-та-та. Тра-та-та-та-та-та-та.

 
– Ах, жена, жена, жена
Ты красива и скромна
Только деток до хрена
Мне не надо нихрена.
 
 
Я, конечно, их люблю
Только сопли не терплю
Рад им сказки сказывать
Чего меня обязывать?
 
 
А Великий то Мудрец
Потерял в штанах конец.
Ищет не находит
Так и колобродит.
 
 
А Великий то Шаман
Так и лазит по дворам.
Где кто варит, кто печет
Там он пробу отберет.
 

Родовичи ржали что кони. У кого от хохота текли слезы, кто катался, схватившись за живот по земле. Великий Мудрец всполошился.

– Люди, что вы ржете? У нас под носом, так сказать, в нашем племени возрос ехидный паразит. Что делать будем, люди?

Великий Шаман, обиженный на правду, тут же высказался радикально:

– Выхолостить мерзавца, чтобы не плодил себе подобных. И язычок ему укоротить. Пусть тогда почирикает.

– Не трогайте моего папу! – выскочила вдруг в круг старшая дочка Ложкаря. Он не такой, он на себя наговаривает. Мы все его любим, даже мама. С ним веселò.

– Доча, ты чудо, – вымолвил пустивший слезу Ложкарь.

А дочку вдруг как прорвало:

 
– Я такая, растакая,
А потом совсем другая.
Мне сказал Великий Дух
Что он папы лучший друг!
 

Немая сцена! Первым опомнился шаман.

– Как это, как это. Мне Великий Дух ничего не сказал, а этой малявке все выложил.

– Ты сомневаешься в Его компетенции? – повысил голос Великий Мудрец.

– Да как я могу! Нет, конечно! Великий Дух сам говорит через кого хочет, – пошел на попятную шаман.

– То-то же! Его свидетельство для нас руководство к действию!

– А попроще?

– Раз Ложкарь ничего толком делать не умеет, то пусть этим и зарабатывает и семью тем самым кормит. Откупимся от Веселухи.

– Как это? – удивились все.

– А так! Пусть игрецом иже лабухом станется. Пришел кому на двор, хорошо сказку сказал, получил брюкву, плохо сказал, получил по тыкве. Спел частух, веселух – получил пшена толику. Развлек на свадьбе – мешок харчей. Но все в семью, все в дом. Но, чур, Великих не трогать. Это заповедано!

– А как же уход за полем, скотиной и вообще! – заволновалась жена Ложкаря.

– Соседей попросишь. Пусть он им весельем отрабатывает.

Вот так, благодаря содействию Мудрейшего, и пустили козла в огород.

 
Тра-та-та да тра-та-та.
Вышла кошка за кота.
Нет ни мышки, ни лепешки
Но зато, какие блошки!
Ой, гой ты еси!
Хочешь жрать, морковь соси!
 

Неслась над селищем разухабистая бессмысленная Веселуха.

– Какое прибыльное дело эта лабухà, – размышляла жена Ложкаря. Та-ак, нанесу-ка я буки на бересту. Отмечу, когда и где выступать придется, а то уже путаться начала. Хорошо за детками няньки приглядывают. Надо моему недотепе на подмогу двух гудошников призвать, да еще одного с сопелкою. Еще и девок несколько, понаглее, повеселее, что б приплясывали да притопывали, да подхватывали. Пора и в соседние селища начать захаживать. Как они без нас жили? Темнота бескультурная!

Лабать – не строить! – с тех времен еще поговорочка. Закуражились, закудрявились младые зацепистые поросли шоубизнеса.

Великая Концуха

Прошли многие годы. Каждый двор во всех селищах через груду камней был подключен к Небесному Океану. По воздуху на радость малышне порхали привязанные к веревочкам разноцветные воздушные змеи потомки прыголета. В каждом доме была собственная печь с трубой, пускающая дымы, отчего никто уже не мерз долгими зимними ночами. Над капищами возвышались громадные идолища Великого Духа, окруженные фигурами других духов природы поменьше и посимпатичнее. Некоторые из них, особенно женские, как ни странно, напоминали ликом благосклонных местных красоток. Молодежь с грохотом носилась по бездорожью на катушах, распугивая кур и дев. Летописцев развелось не меряно. Из селища в селище бродили бездельные игрецы – дудели, свистели, тарахтели, пиликали, и как могли народ развлекали. Жизнь шла своим чередом, кузнецы ковали, пахари пахали, кочевники кочевали, дети у всех рòдились, стада тучнели, табуны табунели, петухи голосили, посевы колосили, древа плодоносѝли. Золотой век, лепота, пастораль обетованная.

 
Как во поле стоит древо. (дискант)
Дуб дубовый. (бас)
Ой! (хор)
 
 
Как у дуба корня три (дискант)
Под землею (бас)
Ой! (хор)
 
 
Как на корнях чуда три. (дискант)
Щурят очи. (бас)
Ой! (хор)
 
 
На одном завился Змей. (дискант)
Землю держит! (бас)
Так и надо! (хор)
 
 
На другом присел Медведь. (дискант)
Бережет нас! (бас)
Знамо дело! (хор)
 
 
На третьЮ приплыл Пескарь. (дискант)
Молчит мудро! (бас)
Головастый! (хор)
 
 
Сказка ложь, да в ней намек. (дискант)
Это ж надыть! (бас)
Всё! (хор)
 

Писано в поздней осени и ранней зиме

7527 года от сотворения мира,

в Стране Быков, близ Богомданной,

на юго-восточном берегу Житейского моря.

Расшестеренный

От автора

Сей небольшой труд имеет начало, но не имеет конца, равно как и четко выраженного содержания, а также особого смысла, нравоучений, глубины, ширины и, наверное, высоты тоже. Ум автора после перенапряженного выдалбливания истины из нуднопереводимых тибетских, английских, немецких и прочих французских текстов тронулся в какую-то только ему ведомую сторону и совершенно обоснованно начал требовать отдохновения. Тут же явилась Муза и вместо элегий подсунула какие-то хиханьки, возможно навеянные еще тем, что автор по ночам вместо отдыха от чрезмерного умственного труда зачитывался разнообразными фэнтези. Писалась вся эта светотень на одном дыхании. Так бы с научными текстами справляться! Автор не претендует ни на что, даже на Пулитцеровскую премию. Более того, кому вдруг втемяшится продолжение написать, то пусть пишет, нет возражений. А вот сослаться не помешает, мол, был такой в исходнике чудовищный текст, так ему пластическую имплантацию навели, стало красивенько и креативненько. Засим желаю вам радостного общения с героями сего опуса или, наоборот, гневного негодования, что, в общем-то, тоже неплохо, все же какая-никакая шевелящая воображение эмоция.

Возрастная категория: ±18.

Внимание! Произведение содержит просторечия, неприличные намеки и фрагменты ненормативной лексики.

Приношу извинения своему Компьютеру, эстетические чувства которого постоянно подвергались воздействию обозначенных выше вульгаризмов. Надо признать, что он каждый раз с достоинством и педантично не уставал напоминать, обнаружив в тексте очередной изыск: «Слово с ярко выраженной экспрессивной (негативной, иронической) окраской», или «Просторечное выражение, не свойственное литературной речи». Некоторые придуманные по ходу сюжета слова просто ставили бедный Компьютер в тупик. Протестуя, он подчеркивал их красной чертой, не желая мириться с издевательством над русским языком. Не имея другой возможности сопротивляться автору, Компьютер настойчиво требовал отключить в программе опцию, отвечающую за эстетический контроль текста. Не хочу, мол, участвовать в таком безобразии, я предупреждаю, а меня не слушают. Не ворчи, старичок, что бы я без тебя делал?!

Вполне вероятно, что некоторые моменты предлагаемого повествования имеют сходство с фэнтезийными сюжетами других авторов. Сделано это не умышленно, а спонтанно, поскольку в кладовке коллективного разума, к которой временами подключается подсознание пишущего строки сии, накопилось невероятное количество быличек, эпичек, любьвичек, трагичек, героичек, магичек и прочих побасенок. Они толкаются друг с другом и перемешиваются, теряя первичную принадлежность. Воля автора в сопряжении с некоторым талантом на этом питательном субстрате может вырастить и шедевр фэнтези и насмешливую пародию на нее. Это уж как Муза осенит.

Часть первая
ЁМОЁ или бред сивого автора

Два укура и свинья

Появился я на свет неожиданно в теплой навозной куче, наваленной возле старого сарая. Один из приятелей, что баловались, прислонясь к дощатой стене, курением вонючей травки, вдруг узрев мое появление воскликнул: «Ё моё, вот это вставило»! Другой тоже вперил бессмысленный взор в моем направлении, и произнес, еле выговаривая слова: «Ни хррр …», и застыл как замороженный.

Через несколько периодов времени приятели немного оклемались и, убедившись, что я никуда не исчез из пахучей кучи, потыкали в меня палкой. Я громко вякнул.

– Живой, – сказал один укур.

– Ага! – подтвердил второй.

– Куда-то деть надо, – сказал первый.

– Только не ко мне, – сказал второй.

– Тогда куда?

– О! Тут у соседа свинья опоросилась, пойду спрошу у нее, может примет мальца.

– А дойдешь?

– Так я ж полечу!

Свинья не была против. Она кротко взглянула на меня маленьким заплывшим жиром глазком, вдохнула, как бы говоря «одним больше, одним меньше…» и завалилась на бок. Я тут же припал к благодатному соску и пребывал так в счастливом блаженстве, пока не появился хозяин.

– Ё моё! Да откуда ты взялся?!! – воскликнул он и извлек меня из мирно сопящей груды поросячьих тел.

– Жена! – заорал что есть дури хозяин свиньи – Смотри, какого паразита изловил!

– Сам дурак! – без всякой связи откликнулась жена, но все же пришла посмотреть.

– Ё-ё-ё моё, – только и протянула она.

С тех пор это стало моим именем.

Селение Сухие Тырчки

Рос я не по дням, а по часам на одной вареной картошке. Временами, когда мне становилось особенно голодно, я прибегал к доброй старой свинье, и та щедро делилась своим молоком. До сих пор вспоминаю ее добрые глаза и слегка покрытые грязью ряды налитых грудей. Она единственное мое светлое воспоминание о детстве.

Меня приютило семейство картофелеробов из сугубо практических соображений – лишние руки не помешают. Любить меня не любили и растили так же как своих телят и поросят, ожидая в недалеком будущем наибольшей отдачи. Я не роптал, поскольку не знал другой жизни и смиренно вкалывал, выполняя по мере взросления все более тяжелую работу, никогда не уставая в отличие от своих сверстников.

Дома в селении были старые, построенные в незапамятные времена предками ныне живущих потомков. От леса, ушедшего на постройки, остались только бесчисленные гнилые пеньки, что и дало местности необычное название Сухие Тырчки. Сами потомки возводить дома разучились, относились к ним наплевательски, говоря: – «на наш век хватит». Единственное, что у них хорошо получалось, это выращивать картошку. Она росла повсюду, зимой даже в цветочных горшках. Бескрайние земельные просторы позволяли не ограничивать свое стремление получать все больший и больший урожай, благо посадочного материала было хоть завались. Потому копали, сажали, выкапывали, хранили и охотно употребляли во всех видах, особенно забористый самогон. Но им особо не увлекались, поскольку завтра всегда надо было на работу.

Поведением, образом мысли, желаниями кряжистые с лопатообразными руками мужики селения внешним видом мало чем отличались от баб, а те от мужиков. Речь их была простая и грубая, собственно как и нравы. Любви промеж ними не было, признавались только договорные отношения между семьями. Да и те сводились к тому, какого размера поле будет выделено молодым, и к какой из семей оно будет впоследствии принадлежать. Определялось это так. На свадьбе все надирались картофельного самогона, потом шли на выделенное поле и дружно начинали вскапывать его. Причем каждая семья, вытянувшись в цепочку, копала навстречу другой, постепенно приближаясь к середине. Какая из них первой достигала намеченной линии, той и доставались и молодые и поле.

Главное право голоса имел самый удачливый в семье картофелероб. Он при любом случае многозначительно рассказывал хорошо всем известные предания из жизни предков, часто употребляя где попало совершенно непонятные слова – пасленовые, яровизация, столоны и трудно произносимое, но оттого особенно загадочное – азотно-фосфорное. Под этим понималось нечто необыкновенное, вкусное – превкусное, но недоступное никому.

Изредка откуда-то из-за дальнего леса приезжал торговец. Он обменивал свой нехитрый товар на картошку и рассказывал новости, которые пугали всех, в первую очередь сами по себе, а во вторую – своим обилием. От одного, скользкого, сказанного полушепотом слова «политика» по телу у всех пробегали крупные мурашки, и на несколько дней нарушался сон.

Картофелеробы почитали могучих богов Корнеплодов, которые и питались упомянутым ранее азотно-фосфорным. Им противостоял жуткий демон со страшным именем Калогадский Жук. Его никто никогда не видел, но все страшно боялись. Знали и про Лихо одноглазое, несущее хлад, глад и блуд. От него-то и бежали предки в незапамятные времена. Богам не молились, их не поминали всуе, а только раз в год совершали в их честь таинственный обряд. Прежде чем начать весеннюю посадку картофеля мужики вместе с бабами выходили в поле, где каждый выпивал залпом стакан самогона, произнеся «За Корнеплоды». После этого все дружно валились на вскопанную землю и тискались до изнеможения, воспроизводя старинный способ посадки картошки. За это боги даровали им изобильную жизнь и возможность помереть своей смертью. Да, они не болели, старели в бесконечных трудах и помирали внезапно от чрезмерного телесного перенапряжения, надорвавшись при переноске урожая. Тот, кто умирал позже других, считался лодырем и вообще бездельником. Умерших хоронили, считая их хорошим удобрением, посреди поля, но без одежды. Она доставалась как наследство одному из потомков. Так они и ходили в немыслимом рванье от поколения к поколению. Были еще укуры и токсики. Первые курили высушенную особым способом картофельную ботву, вторые употребляли выдержанные на свету зеленые картофельные клубни. Поскольку они выпадали из общего потока картофелеробства, за людей их не считали, не замечали и даже не упоминали в разговорах.

Так как я был чужаком, одежды мне не было положено. Собственно неоткуда взять, предков-то не было. Но и голым тоже нельзя было все время ходить. Ладно бы летом, ну а зимой? Да и большой уже стал. Тогда приемный отец взял старую шкуру пестрой комолой коровы, содранную целиком, отрезал копыта и напялил на меня. Ноги свои я просунул в ее задние ноги, руки в передние, а на голову натянул как капюшон остатки шкуры головы. Что и говорить, это было удачное решение. Глаза мои смотрели сквозь ее глазные отверстия, обрамленные роскошными ресницами, на голове в разные стороны топорщились скрутившиеся в трубочку здоровенные сухие уши. Вымя сморщилось внизу живота, как будто у меня была не одна пиписька, а сразу четыре. Однако хвост пришлось отрезать, поскольку мешал сидеть. А дырку, чтобы ни поддувало, заткнули пучком травы.

Законные дети картофелеробов кидали в меня комьями земли и обзывали навозником, ссылаясь на место моего появления, а также коровой за внешний вид. При этом они орали хором бессмысленную дразнилку: «Ёмоё, Ётвоё, Ёмоё, Ётвоё…». Я не обижался и терпел, стараясь не придавать этому значения. Но однажды эти гадские детки подговорили двух мордорылов постарше и решили меня поколотить. Закончилось это тем, что я сгреб их всех в охапку, сколько руки захватили, и закинул в протекающий рядом глубокий ручей, полный лягушек и пиявок. За это от приемного отца получил по уху и двое суток таскал на поля дерьмо из семейного нужника. Правда, дети ко мне больше не приставали, хотя явно затаили обиду.