Текст книги "Господа, прошу к барьеру! (сборник)"

Бениовский спросил Ивана Устюжанинова:

– Надеюсь, не откажешься побывать в Париже?

– А почему бы и нет? – отвечал Ванюшка. – После жития на Камчатке большая нужда до красот Парижа… Вулканы там есть?

– Нет, в Париже не дымят вулканы, зато полыхают везувии страстей, и не только любовных, но и политических… Там мы свихнем головы всем политикам! Собирайся…

В эти годы русско-французские отношения были натянуты до предела, и Версаль почитал своим долгом вредить России везде, где только можно. Бениовский объявил беглецам:

– Я отбываю в Париж на короткое время, где буду решать вашу судьбу, прошу всех вас верить в мое возвращение.

– Креститься тут можно? – спрашивали его.

– Сколько угодно, – разрешил Бениовский.

– А в Россию отселе каким побытом вернуться?

– Неужели вам снова в ад захотелось?

– Ад не ад, а без России-то не проживешь.

– Так на кой черт вы со мной воедино сцепились? Вас же там ошельмуют и все ноздри клещами повыдергивают.

– Дышать можно и без ноздрей… тока бы дома!

Россию в Париже представлял тогда не посол, а лишь поверенный в делах Николай Константинович Хотинский. Однажды утром он развернул свежую газету, прочел в ней рассказ Бениовского, который приписывал своим воинским талантам «кровавый штурм мощной крепости» Большерецка, а пьяный комендант Григорий Нилов был обрисован великолепным стратегом, который геройски защищал свою неприступную «цитадель», и при этом…

– При этом он оторвал автору галстук, успел укусить его за руку, – дочитал Хотинский, сворачивая газету. – Это меня не тешит, зато иное пугает, – сказал Хотинский. – Отныне пути до Камчатки французам известны, можно полагать, что Бениовского из Версаля направят с флотом на захват Камчатки…

Хотинский мало ошибался: Бениовский не явился в Париж без проектов, но его проект не касался Камчатки. Делами Франции руководила тогда мадам Дюбарри, которая не так давно удалила в деревню министра иностранных дел герцога Шуазеля и сама пожелала видеть «героя» Камчатки…

– Все это очень забавно, – сказала она Бениовскому, – но мой слабый женский ум не в силах достойно оценить ваши великие замыслы. Рекомендую вам деловую беседу с графом Дюраном, который скоро будет назначен мною послом в Петербург.

Дюран выслушал планы Бениовского, которые никак не касались Камчатки, но зато Бениовский брался доставить короне Франции остров Формозу с его цветущей природой.

– Я не стану отягощать шаткий бюджет Франции дополнительными расходами, – убеждал собеседника Бениовский. – На первое время у меня готов и гарнизон для Формозы, который составят те русские, коих я вызволил из камчатского забвения.

Дюран знал, что требуется сейчас Франции:

– Формозу оставим дикарям. Моему королю будет приятнее, если вы со всей своей шайкой окажетесь на Мадагаскаре, который давно привлекает алчные взоры англичан и португальцев…

Бениовский уставал от внимания парижан, ему надоели салонные дамы, однажды вечером он сказал Ване Устюжанинову:

– Ляжем сегодня пораньше, чтобы выспаться…

Уснули. Бениовский услышал тихий скрип двери и сунул руку под подушку, чтобы выхватить пистолет. На пороге его спальни, едва освещенная лунным светом, возникла фигура женщины в трауре. Ее шаги были неощутимы, словно у привидения. Лицо скрывала черная вуаль. Бениовский зажег свечу.

– Мадам, – сказал он, – если вы явились с того света, так возвращайтесь обратно. У меня и без вас много занятий.

Женщина открыла лицо и спросила:

– Неужели ты не узнал меня, Мауриций?

– Н е т, – отвечал Бениовский…

Женщина разрыдалась, снова опустив вуаль на лицо:

– Я твоя Пенелопа, уставшая ждать своего Одиссея… Так вспомни меня, бедную Сусанну, разве можно забыть нашу свадьбу в глубоком погребе, где ты, сидя на бочке с вином, пылко и страстно клялся мне в вечной любви.

– Помню, – просиял Бениовский. – Если ты сумела найти меня, значит, воскресила мою прежнюю любовь с новой силой. Но теперь Пенелопа станет, кажется, королевою Мадагаскара…

А в это время русские беглецы в Лориане мечтали только об одном: как бы им вернуться обратно – на родину:

– Погуляли, потешились, теперь и по домам пора…

Если ранее Бениовский сам составлял заговоры, то теперь они составили заговор против Бениовского, который в Париже получил от них письмо: спасибо, что показал им Европу, а теперь ему пора озаботиться их возвращением на родину. «Ребята! – писал в ответ Бениовский. – Я ваше письмо получил. До моего приезда ваша командировка отменена есть. После всякий (из вас) мне свое намерение скажет. До моего приезда живите благополучно…» Жить благополучно не удавалось, ибо один за другим попадали в госпиталь Лориана, откуда их отвозили на кладбище. Наконец их навестил Бениовский.

– Ребята, – сказал он, – неволить никого не стану. Кто не может жить без России, того держать не буду. Но Франция дает нам фрегат, чтобы мы плыли на Мадагаскар… Там вы обретете все то, чего вам так не хватало на Камчатке!

– А репа там растет? – спросил матрос Андреянов.

– Посадишь – так вырастет, – отвечал Бениовский. – На Мадагаскаре мы воскресим новую «Либерталию», страну подлинных гражданских свобод и благополучия каждого…

Заодно с ним Камчатку покинули много людей, готовых на все ради обретения «теплой землицы», а пожелали остаться с ним только двенадцать. Петр Хрущев сказал, что французы сулят ему чин капитана в своей армии, а неразлучный Адольф Винблан собирался в Швецию. Оставались матросы с женами, портовые работники, солдаты да служители с погибшего корабля Чулошникова. Пять человек умирали в госпитале. Но 18 русских не вняли никаким убеждениям Бениовского, просили отпустить их на родину. Бениовский своей рукой сочинил для них «подорожную»: кто они такие и куда путь держат. Но предупредил:

– Учтите, ни фрегатов, ни карет для вас не будет.

– А ноги на што? – разом загорланили русские.

– Пешком доберемся, – закрепил разговор Иван Рюмин.

Бениовский обратился к Ване Устюжанинову:

– А ты? Неужели и ты покинешь меня?..

Уходящие в Россию знали, что там их не встретят сладкими пряниками. Родина не ждала их, зато они не могли жить без родины. Никто не ведал французского языка, но – безъязыкие! – пешком двигались по дорогам обнищавшей Франции, в деревнях жестами просили у бедняков краюшку хлеба или воды из колодца.

Канцелярист Иван Рюмин ободрял уставших:

– Тока бы до Парижу донесли нас белы ноженьки, а тамотко, по слухам, русский консул имеется. Чай, не сразу драть станут, сначала на Париж поглазеем… все забавно!

Петербург был извещен о возвращении беглецов.

– Шуму много, а шерсти мало, как сказал черт, который задумал остричь кошку, – говорила императрица при дворе. – Ума не приложу, каково поступать с этими диссидентами, кои от Камчатки до вертепов Парижа добрались, теперь сюда топают. Но мыслю так, что при всеобщей европейской огласке мне лучше милосердие проявить, нежели клеветам способствовать…

Выдавая «сентенцию» о милости, Екатерина сказала князю Вяземскому, что наказание беглецам не будет. Именно на том основании, что они «довольно за свои грехи наказаны были, претерпев долгое время и получив свой живот на море и на сухом пути; но видно, что подлинный РУСАК ЛЮБИТ СВОЮ РУСЬ (выделено самой Екатериной II), а надежда их на меня и милосердие мое не может сердцу моему не быть чувствительна…».

– А что враг мой, Семен Гурьев? – спросила она.

– Отказался за Бениовским следовать, за что беглецами и был избит порядочно, – отвечал генерал-прокурор. – Так отлупили, что последних зубов лишился.

– Так велите отпустить его, беззубого, в его деревни. Может, от радости у него новые клыки вырастут…

Вице-канцлер князь А. М. Голицын спешно депешировал в Париж Хотинскому: «Государь мой Николай Константинович. На отправление в Россию явившихся к Вам из Камчатки… посылаю к Вам при сем кредитив на 2.000 рублей» (для возвращения беглецов на родину). Хотинский показал деньги Ивану Рюмину:

– Драть бы вас всех! Мало того, что вы казну камчатскую разбазарили, так опять государство в расходы ввели. Об этом надо бы в парижских газетах пропечатать…

Осенью 1773 года возвращенным в Россию разрешили жить где захотят, кроме столичных городов, и они – опять пешком – тронулись на восток, обживаясь в сибирских городах. Самодельную карту Курильских и Алеутских островов, составленную Бениовским, еще на Курилах выкрал у него подштурман Измайлов, карта оказалась настолько точной, что ее передали в Академию наук – для вечного хранения. Канцелярист Иван Рюмин написал мемуары о бунте в Большерецке и страданиях на чужбине, которые тогда с большим вниманием были изучены императрицей:

– Но публиковать их для общества считаю делом неуместным. К чему лишний сор из избы на улицу выметать?..

Записки Рюмина были изданы лишь в 1822 году (ныне большая редкость среди библиофилов). При Павле I драматург Август Коцебу, сам бывавший в сибирской ссылке, сочинил высокопарную трагедию о бунте на Камчатке, но, трижды поставленная на русской сцене, она была исключена из репертуара императором:

– Стоит ли преподносить публике дурные примеры развращенных умов и сердец? Предать эту историю забвению…

Совсем иначе сложилась судьба тех жителей Камчатки, которые не покинули родины, но знали Бениовского, помогая беглецам провиантом и снаряжением. Если императрица своим милосердием (баба умная!) добилась благожелательного резонанса в Европе, то в Сибири местные власти о резонансе не помышляли. Всех пособников Бениовского и родню беглецов привлекли к следствию, рассадив по застенкам острогов. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА их нещадно драли и мучили как преступников государственного значения, из людей выматывали жилы на беспощадных допросах. Среди пытаемых были матросы, боцман, солдаты гарнизона, казаки и престарелый священник Алексей Устюжанинов, которого держали в цепях, ставя ему в вину побег сына.

– Да не виновен я! – рыдал старик. – Бениовский его грамматике французской учил, алгебру и астрономию показывал… Какой же ученик не пойдет за своим учителем?

Именно в это время Бениовский плыл к Мадагаскару в компании двенадцати русских. Мадагаскар оставался еще «ничейным», даже алчные до чужого добра англичане не спешили прибирать его к своим рукам, они только присматривались к нему. Гигантский остров – больше Франции! – населяли мальгаши и многие разнородные, но близкие друг другу племена. Мальгаши славились миролюбием. Во времена Бениовского некий граф де Фробервиль верно писал о них: «Это кроткий, гостеприимный народ, друг иностранцев, любящий искусства, исполненный ума, способный к соревнованию, веселый, живой и дружелюбный». Фрегат сильно качало, окна его «балкона» были отворены настежь, Бениовский убежденно говорил Ване Устюжанинову:

– Мы плывем в чудесную страну, где нам не грозят стрелы и дикие толпы туземцев, пожирающих мясо своих врагов. Но пусть в Версале не думают, что во мне нашли дурака, который станет приобретать Мадагаскар для украшения королевской короны. Наши имена, Ванюша, золотыми буквами вписываются в историю…

Бениовский рассказывал, что французы с близкого острова Иль-де-Франс иногда проникают на Мадагаскар, но ничего не могут предложить мальгашам, кроме бутылок со спиртом. Между тем история напрасно зачеркнула одну из своих страниц – пиратскую страницу! Среди этой публики были не только оголтелые хищники, но и любители такой гражданской свободы, о какой не смел мечтать даже Вольтер в тишине Фернея. В конце XVII столетия корсары, достаточно награбившие, основали на Мадагаскаре столицу всех свободных людей – ЛИБЕРТАЛИЮ, где образовалась республика с жителями-либерами.

– Это было чудо из чудес, – говорил Бениовский. – Пираты женились на мальгашках, пренебрегая цветом их кожи, там не было частной собственности, а только общее достояние всех, там община растила сирот, старики получали от государства пенсию… Разве ты не хотел бы жить в этом раю?

– О да! – восторженно отвечал попович с Камчатки…

Здесь я прибегаю к помощи Маклеода, британского консула в Мозамбике, который в середине прошлого века издал в Лондоне добротную книгу о Мадагаскаре. Он писал о Бениовском, что, попав на этот остров, тот проявил себя отличным администратором. «Основанная им колония, сверх всякого ожидания, скоро достигла такого процветания и такой силы, что, казалось, мечта французской политики готова осуществиться. Между туземцами он обрел такой авторитет, какого не имел никто; Бениовский проводил дороги, и одна из них до сих пор служит важным путем сообщения; прорывал каналы, на что в одно время употреблял труд 6000 рабочих. Он успел утвердиться даже на острове Носсибе», примыкающем к Мадагаскару, а в бухте Антонжиль основал фортецию Луисберг. Бениовский, по словам Маклеода, обучал мальгашей строю и стрельбе из ружей, привлек к себе непокорное племя «завам алата», состоящее из потомков пиратов, породнившихся с мальгашками. Эпоха «просвещения» не обошла Бениовского стороной, и он, в отличие от прочих колонизаторов, отметал расовые предрассудки, для него француз, русский, негр или мальгаш – все были равны, все оценивались только по личным качествам. Для Бениовского не было «дикарей», а лишь необразованные люди, которых надобно обучать грамоте. В этом он намного опередил ту эпоху, в которой жил…

Все складывалось хорошо, сам Бениовский и все русские быстро сошлись с мальгашами, никто не делал друг другу зла, и мальгаши объявили Бениовского своим королем.

– Они уже называют меня своим «ампансакабе». Если не получилась республика Либерталия, так пусть на Мадагаскаре будет просвещенное королевство, – рассуждал Бениовский…

Как бы не так! Французы не дремали. Губернатор соседнего Иль-де-Франса мсье де Пуавр испытал острую зависть к успехам Бениовского; он возненавидел его за то, что Бениовский мешал его спекуляциям, лишая купцов наживы. В докладах для Версаля он изображал «короля» отъявленным негодяем и врагом Франции, за что его следует повесить. Полтора года длилась борьба, преисполненная вражды, а силы соперников были слишком неравными.

Бениовский обладал лишь авторитетом среди мальгашей и поддержкой горстки русских людей, а близ его колонии де Пуавр имел гавань, заставленную кораблями французской эскадры.

Бениовский велел Устюжанинову собираться в Париж:

– Там я разрушу все интриги негодяя де Пуавра…

Но в Париже его встретили угрозами:

– Вас зачем посылали на Мадагаскар? Чтобы вы обзавелись там короной?.. Вас мало повесить! В своей дерзости вы зашли слишком далеко, и даже какого-то камчадала, фамилию которого нам не выговорить, объявили камергером и наследником престола…

Это были отголоски лживых донесений де Пуавра, а речь шла, конечно, о Ванюшке Устюжанинове, в правильном написании фамилии которого часто путались даже русские историки. Бениовский понял, что Бастилии им не миновать, и решил так:

– Хватит нам одного Большерецка, а из Бастилии еще никто не бегал, а потому… б е ж и м!

Он бежал в Австрию и, командуя гусарами, сражался с войсками Пруссии за эфемерное «баварское наследство». При этом самовольно титуловал себя графом, и – вот чудо! – все поверили ему, императрица Мария-Терезия указом утвердила его в этом титуле. Ване Устюжанинову он говорил, посмеиваясь:

– Стоит мне посмотреть на яблоко, и оно само собой срывается с ветки, падая к моим ногам…

Вскоре они перебрались в Лондон; там Бениовский долго писал книгу о своих приключениях, фантазия увлекла его слишком далеко, в мемуарах он нагородил немало чепухи. Однако книга всюду читалась, ее спешно переводили в Германии и в Англии, только одна Россия осталась к ней безучастна, ибо в Петербурге знали подлинную правду о событиях на Камчатке. Бениовский просил помощи в парламенте Англии, но почтенные милорды, тряся длинными бараньими париками, отвечали ему:

– Наше великое королевство п о к а не нуждается в Мадагаскаре, можете оставить его в своем кармане…

Вениамин Франклин советовал ехать в Америку, где проекты Бениовского найдут поддержку в самом Дж. Вашингтоне:

– А в Балтиморе всегда сыщете армию босяков и голодранцев, которые за горсть табаку и бутылку рома согласятся воевать за любые идеи, лишь бы им иногда поплачивали…

Гиацинт Магеллан, потомок знаменитого морехода, был издателем мемуаров Бениовского и, очарованный его красноречием, дал рекомендации к негоциантам Балтиморы:

– Можете возиться с созданием новой «Либерталии», но янки от ваших идей потребуют наживы, – и только…

В 1782 году Бениовский с женою и неразлучным Устюжаниновым отправились за океан. Советы Франклина и рекомендации Магеллана оказались кстати: банкиры Балтиморы дали денег для вербовки наемников. Сусанна осталась в Америке по случаю беременности, а сам Бениовский 20 сентября 1785 года высадился на берегу Мадагаскара; со стен форта Луисбурга звонко салютовали две жалкие пушчонки, приветствуя возвращение «ампансакабе». Мальгаши радовались искренно, племенные вожди потрясали копьями, выражая ему свою преданность.

– Вот мы и дома, – сказал Бениовский, счастливый.

Верный своим идеалам, он известил де Пуавра, что будет жестоко преследовать работорговлю, а всех добытчиков «рабов» станет развешивать на фасах Луисбурга, словно белье для просушки. Усиление его власти вызвало острую, очень болезненную реакцию в Париже и в Лондоне; совместно они решили раздавить мальгашское государство в самом его зародыше, дабы оставить Мадагаскар в дикости безначалия – как свою будущую добычу!

Губернатор де Пуавр, закоренелый враг Бениовского, собрал на Иль-де-Франсе флотилию кораблей, посадил на них батальон капитана Ларшера, повелев ему десантировать близ Луисбурга. Две пушчонки быстро расстреляли запас ядер. Кровавая свалка врукопашную длилась недолго. На предложение сдаваться Бениовский, засев в крепости, отвечал выстрелами. Потом все стихло. Каратели четыре дня бивуачили на берегу, боясь входить в ворота форта, думая, что Бениовский ждет их в засаде.

– Вперед во славу короля Франции! – призывал Ларшер.

Победители ворвались внутрь форта, где уже никого не было. Бениовский лежал мертвым с пулей в груди, пронзившей его точно в сердце. Когда его стали тормошить, обыскивая, мечтая найти при нем кошельки с золотом, из карманов его мундира выкатился на пол единственный жалкий франк…

Это был последний франк короля!

Был 1789 год. Веселый сибарит, князь Потемкин-Таврический, навестил в Эрмитаже царственную подругу – императрицу.

– Матушка, – сказал он Екатерине, – чудеса на Руси не переводятся. Сообщу такое, что расцелуешь меня…

Екатерина одарила его поцелуем – в виде аванса:

– Ну, изверг сладостный, жду небывалых сенсаций…

Потемкин сказал, что с корабля сошел на пристань Петербурга некий Иван Устюжанинов, который пятнадцать лет подряд не покидал Бениовского, насмотрелся всякого:

– Жаль, что умер писатель Федька Эмин, а то бы роман о нем сочинил гораздо забавнее, нежели у Дефо получилось…

Екатерина сама заварила для него чашечку кофе:

– Пей. Говори, что делать с ним будем. Сразу его за ноги разодрать или оставим для писания с него романов?

Потемкин барственно развалился на софе императрицы.

– Ты, матушка, свой кофий сама глотай, а мне вели принесть рассолу огуречного, – указал он. – Чего раздирать-то Ваньку нашего, коли из плена французского уже ободран вернулся?

Екатерина справилась о его происхождении.

– Да сын поповский, – отмахнулся Потемкин. – Из семьи выходцев из Устюга, отчего и фамилия Устюжанинов, а произведен был родителями в славном граде Тобольском.

Екатерина с превеликим удовольствием выпила кофе.

– Вот и ладно! – сказала она, подзывая левретку к себе на колени. – Пусть этот герой романов убирается ко всем чертям в этот Тобольск, и чтобы сидел там тихо-тихо, о своих прошлых делах даже с воробьями не чирикал…

Иван Алексеевич Устюжанинов прожил долгую жизнь, состоя чиновником в Тобольске при разных канцеляриях, и, наверное, не осмелился «чирикать» о прошлом. Сохранились смутные предания, будто он до глубокой старости писал воспоминания… Где они? Впрочем, история – дама капризная, иногда она вдруг сжалится и преподнесет чудесные подарки. Не будем терять надежды, что когда-нибудь в завалах архивов рукопись Ивана Устюжанинова отыщется. Это будет сенсация! Ведь скромный чинуша из тобольской канцелярии посетил с Бениовским все континенты земного шара – все, кроме Австралии, и ему было что рассказать своим потомкам…

Очень верно подметил наш писатель Игорь Можейко, указывая, что в путешествии русских с Камчатки «все было первым: первый приход русского корабля в Макао, первое пересечение русскими экватора, первый переход русских через Индийский океан».

Эразм Стогов, проживший мафусаилов век, смолоду исколесил всю Сибирь и в своих мемуарах признал, что судьба Бениовского еще долго-долго оставалась в народной памяти, именно легенды о нем побуждали каторжан к побегам. А когда их допрашивали, куда собрались бежать, они отвечали:

– Не знамо куда, но хотел искать теплые острова…

Мадагаскар был им неизвестен! Он был колонизирован англичанами в 1810 году, и среди его защитников, сложивших оружие, были и потомки тех русских, что остались на Мадагаскаре после гибели Бениовского. Наша периодика оставила нам богатый материал о жизни этого человека, но до сей поры читатель не может прочесть о нем книгу, не видел о нем кинофильмов. Пожалуй, именно это и заставило меня написать о нем.

Если получилось слишком затянуто, то приведу в оправдание слова старых русских писателей:

– Извините, что написал так длинно, – говорили они. – У меня просто не было времени написать короче…