Текст книги "Неужели правда?"

Валентин Павлович Свенцицкий
Неужели правда?

Капитан Изволин лежал на диване, забросив за голову руки и плотно, словно от ощущения физической боли, сожмурив глаза.

«Завтра расстрел»… Весь день сжимала эта мысль какой-то болезненной пружиной ему сердце и, толкаясь в мозг, заставляла его судорожно стискивать зубы и вздрагивать.

Дверь кабинета тихонечко открылась и, чуть скрипнув, сейчас же затворилась опять. Маленькая, лет восьми, девочка, осторожно ступая, вытянув головку и вглядываясь в полумраке в лежащего с закрытыми глазами отца, полушёпотом проговорила:

– Папа!

– Я не сплю, Маня, – тихо отозвался он, не переменяя положения и не открывая глаз.

– Не спишь?

Девочка осторожно перелезла через отца и, поджав ножки, прижалась к спинке дивана.

Прошло несколько мгновений.

– Папа! – вдруг таинственно позвала Маша.

– Что? – сердце у Изволина почему-то вдруг ёкнуло.

– Папа… – и она докончила шёпотом, заледенившим ему душу: – Папа… правда ли, что ты завтра пойдёшь человека убивать?..

Мурашки побежали у него по телу.

Машинально он повернул голову и взглянул в угол: там, зажжённая заботливой рукою старухи-няни (жена давно умерла у Изволина), ярким чистым пламенем горела лампада. Христос прямо на него смотрел с образа – строго, вопрошающе: «Правда ли, что ты завтра сам пойдёшь и других поведёшь человека убивать? Правда ли, что ты хочешь взять суд Мой в свои руки?»

– Папа, правда?… правда, что ты пойдёшь завтра человека убивать? – лепечет с странным, с жутким каким-то любопытством девочка.

Он вскочил:

– Пошла прочь от меня, дрянная девчонка… Как ты смеешь?..

Маша широко раскрыла на отца свои большие голубые глазки.

– Прочь пошла, говорю я тебе… сейчас вон… вон уходи…

Оп топал ногою.

«Что это с папой?.. Разве он когда-нибудь, когда-нибудь так страшно кричал на неё?.. Разве когда-нибудь гнал?..» И девочка, ухватившись обеими ручонками за диван, громко заплакала:

– Не пойду… не пойду…

Тогда он схватил её за руку и потащил… стащил с дивана, потащил её, с криком упиравшуюся, через комнату и стал выталкивать за дверь, всю её сильно встряхивая и злобно, сквозь зубы, повторяя:

– Я тебе дам… я тебе покажу…

* *

«Правда, – правда это? Пойдёшь завтра человека убивать? Пойдёшь ведь?»

Он со страхом открыл глаза и, сев на постели, дико осмотрелся: кто это разбудил его? И он всматривался в темноту и дрожал… Кто это был сейчас здесь около него?..

Кто! Что он спрашивает?.. Понятное дело, кто: «он»… бес… Да-да, конечно… это он, бес-душегубец, захлёбываясь от радости, пролопотал ему над ухом эти слова… Он здесь, здесь, он чувствует… где-нибудь совсем близко, за плечом его…

Изволин в ужасе соскочил с постели и шарахнулся в сторону – туда, где, потухая, догорал лампадный огонёк… И рухнул на пол перед иконою Спасителя… И украдкой, едва приподняв от пола голову, посмотрел на лик Христа.

А «человекоубийца искони» так и налезал, так и налезал на него откуда-то сбоку и заслонял собою образ Бога перед ним. И отвратительным своим лопотаньем заглушал стон молитвы в душе его: «Так, пойдёшь, – пойдёшь завтра человека убивать?»

Лампадка вдруг ярко, в последний раз вспыхнула и погасла.

* *

Бледные, дрожащие, они стояли все в ряд – приведённые им сюда «убивать человека» солдаты. А «человек» был привязан к столбу и смотрел на них безумно-воспалённым, чего-то отчаянно ожидающим взором, словно не хотел верить, что уже нет больше спасения ему, крепко-накрепко привязанному верёвками… что эти люди сейчас на самом деле станут посылать в его тело пулю за пулей и будут терзать и рвать его этими пулями своими до тех пор, пока, наконец, не отымут жизнь у него…

Изволин ходил взад и вперёд перед ротой и помутившимися глазами уставлялся то на привязанного к столбу, то на своих трясущихся, растерянно-испуганным взглядом смотревших на него солдат.

«Горе тому, кто соблазнит единого от малых сих… Лучше было бы тому человеку повесить себе мельничный жернов на шею и погибнуть в глубине морской»… Малые сии… они держали ружья наготове и ждали его команды «человека убить».

У Изволина зуб не попадал на зуб. Отчего так страшно?.. До того, что волос дыбом встаёт на голове?.. Чего так бояться?.. Ведь вот же и священник тут… Но отчего бледен и испуган служитель Сына Божия?.. Отчего его руки трясутся так сильно, что, того гляди, выронят крест?..

Да и зачем он принёс крест сюда? Крест Жизнодавца?.. Отчего они все отворачиваются от этого спасительного знамения?.. И трепещут?..

«Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе… и восплачутся все племена земные»…

А… он понял… понял… понял теперь, отчего им жутко глядеть на крест Христов, готовый выпасть из руки трясущегося, как изменник-ученик, священника… понял… Христос от них отступился!

Бес теперь их царь и владыка… ведь здесь же он, с ними… тот самый бес-душегубец, который всю ночь радостно спрашивал его сегодня: «правда ли, что ты будешь человека убивать?» Человекоубийца этот тоже трепещет с ними вместе и тоже закрывает глаза перед знамением Иисуса… Вот отчего им так невыносимо страшно – бес между ними… Это его, его смрадное дыхание носится по площадке и обвеивает их всех… потому что бес не верит, – всё ещё не верит, что «во Христа крестившиеся» пришли сюда для убийства, и, не закрывая рта, лопочет: «Правда ли, что вы будете человека убивать? Правда ли, люди, что вы знать не хотите Того, Чьё имя страшно и Кто сказал вам: не убий? Правда ли? правда ли? правда ли, люди?»

– Правда, бес, – вдруг крикнул Изволин, весь остервеняясь, – и, обернувшись к солдатам, скомандовал:

– Пли!