Текст книги "Посох в цвету. Собрание стихотворений"

 
О, светлый день, едва на вешней прялке,
Дробясь, мелькнет лазоревая нить,
И пальцами холодными весталки
Подснежники ты в цепи станешь вить!

О, первый день, едва дохнут фиалки,
А над рекой слетятся, чтоб кружить
В священном танце, белые рыбалки,
И сердце вновь запросится любить!..

Но высока стена меж нами, дева, —
На камень налегла, хладея, грудь.
В глазах огни то нежности, то гнева,

А губы шепчут: «Уходи! Забудь!»
И на руках – лазурны и лиловы —
Цветы весны, как сладкие оковы.
 

 
Уж по кустам малиновок и славок
Весенний хор щебечет без конца, —
Плетут круги из прошлогодних травок,
И сладко бьются нежные сердца.

Взгляни: клювы острей твоих булавок,
В их горле медь и сила бубенца…
Приобрети нехитрый сельский навык
Узнать по песне каждого певца.

Ах, приготовь душе своей тропинки,
Где можно сбросить иго тайных мук
И позабыть о скорбном поединке

Безжалостно сплетенных страстью рук,
Когда сердца покорны и усталы,
Как две ладьи, гонимые на скалы.
 

 
Ты, бархат глаз! Истомная кручина
Смешливой речи: «брат, твоя сестра,
В саду тобой забытая вчера,
Уснула на скамейке у жасмина»…

Сменяет грусть насмешливая мина.
А я в ответ: «душисты вечера,
Приветен сад и алых туч игра,
Но я хочу, чтоб ты была – едина.

Чтобы душе взволнованной моей
Твоя душа бездонное открыла,
Пока ты спишь в жемчужной мгле ночей.

Так я склоню далекие светила,
Едва, как маг молитвенно-немой,
Приближу твердь взыскующей трубой».
 

 
Как ягода кровавой белладонны,
Упало солнце. И вечерний гром
Прогромыхал над меловым бугром,
И зазмеился бледный лик горгоны.

Перед крыльцом белели вдруг колонны,
И снова меркнул старый, тихий дом.
И лишь в окне, под гофреным чепцом,
Качала тень докучные поклоны.

Уснешь ли ты? Скажи – твоя мечта
По-прежнему крылата и чиста?
Иль грозный лик дохнул своей отравой;

И сон бежит отяжелевших век,
И грезишь ты, как в оный день Лукавый,
Нас проклянув, соединил навек?
 

 
Весна спешит, и быстрокрылый лет
Никто – увы! – остановить не может.
Я весело колол последний лед, —
Последний ландыш сердце мне тревожит!

И каждый цвет склоняет в свой черед
Усталый взор, – да солнце приумножит
И расцветит и возлелеет плод.
Благословен, кем круг Господень прожит!

Но никогда с беспечностью жены
Ты не сомкнешь кольца твоих объятий,
И двое мы – предатели весны.

О, шепоты безрадостных заклятий!
Вы, губы нег, язвите горячей
Полудня обеспложенных степей!
 

Пусть подразнит – мне не больно,

Я не с ним, я в забытьи…

Ин. Анненский

 
Еще мертворожденный день
Костлявыми руками скошен.
И Ночь мою торопит лень,
Затем, что сам себе я тошен.

Она тиха, она черна,
И поцелуи ей не внове:
Она – законная жена
В задрапированном алькове.

Прольет холодного свинца
Она мне в мозг – и веки тронет,
Морщины темного лица
Короной фольговой разгонит; —

И до полудня я готов
Внимать бездумно, недвижимо,
Как с реверансом ряд послов
Шуршит, прихрамывая, мимо.
 

Итальянская призма

Вячеславу Иванову

 
За фресками безумная охота, —
Я не знавал нелепей ремесла, —
Нежданно нас в больницу занесла:
Наш гид был строг, и нам была работа!

Искусство и больница, – странно что-то…
Но красота усталая звала,
А мы – за ней… Когда б не эта мгла,
Да запахи, да жуткая икота!

Смутясь глядишь, как тлеют угольки
Былых миров… Как детских две руки
Переплели сведенные колени.

Довольно, прочь! Но гид не досказал:
Перед стеной, где мальчик угасал,
Тут был алтарь, и вот к нему – ступени.
 

 
Торговка низкая, едва бледнеет день,
К воротам бронзовым Марии дель Фиоре
Ведет красавицу – на верхнюю ступень.
Толпа снует… Толпа оценит вскоре.

Спешит зарисовать божественный овал
Какой-то юноша, раскрыв альбом украдкой;
Пылал огонь в глазах, и карандаш дрожал,
Как шпага, обессиленная схваткой.

И нет ее… Ушла. – А старая все тут,
Змея пригретая… Мгновенья грезы – где вы?
Он закусил губу и в несколько минут
Мегеру набросал на нежный абрис девы.
 

 
Точно в платье подвенечном тонкий стан ты преклонила;
Или вправду ты – невеста, золотая кампанила?
В кружевах окаменелых, в многоярусных колоннах,
В этом небе густо-синем ты мечта для глаз влюбленных!
И когда спиралью шаткой я всходил, и сердце ныло,
Близко билось чье-то сердце – не твое ли, кампанила?
В бездну падали колонны, и над сизыми холмами
Облака сплывались в цепи и кружились вместе с нами.
И я думал: там за далью целый мир пройдешь безбрежный, —
Чуда равного не встретишь этой девственнице нежной!
И я думал: чары знаешь, а напрасно ворожила:
Будешь ждать его веками, не дождешься, кампанила!
 

 
Ты к площади, где в жар томительный
Отраден сумрачный платан,
Идешь походкою медлительной,
Перетянув осиный стан.

Как ты бледна под синью черною
Любовно глаженных кудрей!
Я узнаю тебя, упорную,
По самой тихости твоей…

Шумят подруги с водоносами,
Звонка певучая струя;
Они со смехом и вопросами
Все льнут к тебе, любовь моя!

А ты, блаженная, ленивая,
Тебе их речи – нипочем?
Ведь он не лжет, что ты красивая,
Холодный, ясный водоем?
 

 
– Говорит мне череп из Сиены:
«Всем конец один убогий уготован.
Помни, помни – поцелуи тленны,
Кто предастся им – будет скован».
Желтый череп блистает на славу,
Злым оскалом угрожают эти зубы;
Он в любви нашей видит забаву,
Говорит, что радости – грубы.
 

 
– Милый, нет: «Поцелуи мгновенны,
Не теряйте дни золотые!»
Так смеется мне череп из Сиены:
«Вы, холодные, слепые и глухие!»

И еще я слышу другое:
«Что вы знаете о страсти настоящей?
Небо нас лобзало голубое,
Оттого мы целовались слаще».
 

 
По улицам извилистым, как расщелины скал,
Как узкие расщелины, жилища горных фей,
Ночами полнозвездными один я блуждал
Среди домов торжественных, где не было людей.

Казалось, то не улица, а волшебницы нить;
Казалось, по-над плитами, светясь, бежит клубок.
И было мне так счастливо и привольно жить,
Ночами полнозвездными вдыхая ветерок.

Змеилась нить, вела меня – уводила под уклон
Туда, где своды мшистые одели водоем.
И, как струя холодная, охватил меня сон.
И снился мне прекрасный лик, и были мы – вдвоем.

Сказала мне: «мы в городе, где не было людей.
Здесь в ночи наши звездные, под дремный струйный гул,
Скользим мы, тени белые, с крылами лебедей.
Молись, чтобы в моих руках навеки ты уснул»…
 

Стихотворения, не вошедшие в основные сборники

Из сборника «Страстные свечи: Стансы»
СПб., 1909

Федору Сологубу

 
Солнце-лира!.. Со струн золотых,
Где зачался хорал мирозданья
И творящий восторг не затих,
Льется песня святого страданья.

И когда в первый час раздались
Под предвечной Рукой эти звуки, —
От огней твоих, Лира, зажглись
Все миры, все обители муки.

Под стенанье пылающих струн
Понеслись круговыми стезями
Сонмы тусклых планет, бледных лун
И комет с голубыми крылами.

И чем громче аккорд, чем больней
Затрепещет под властной Рукою,
Тем свободней, любовней, полней
Мир сольется с надмирной Душою.
 

1903

 
– Отведи синие шторы.
Стукнули. Выглянь немного.
– Чьи-то тяжелые взоры
Смотрят строго.

– Рукой поманил он, стеная,
Согнулся и мягко отпрянул…
– Выйдешь ли? – Ночь ледяная.
– Выйдешь ли? – Канул…

Запахнулись синие шторы.
– Не гляди так больно и строго.
– Ах, не скоро, не скоро
Добредем до Бога…
 

1907

 
Дробным дождем,
Золотистым дождем освежало меня.
Пел я под милым окном,
На гитаре звеня.
И к окну подошла посмотреть,
Кто поет под дождем.

Розу бросает смеясь,
Пышно зардевший цветок.
Как я запел веселясь!
Вышла ко мне на росистый лужок.
Юноша, строен и смел,
Хлыстиком тронул цветок.

Юноша строен и смел,
Томную деву победно кружил.
Струны щипал я и сладостно пел,
Словно колдун ворожил.
Строфу кончаю – зажгу поцелуй.
Пел – пламенел.

Солнечным пылом возжег
Двое сердец…
Только уж я изнемог —
Песне конец.
Вот оборвалась струна.
Утренний сон мой далек…

Замер последний аккорд.
Птицей взлетел на коня
Юноша, строен и горд.
Хлыстик целует и мчится склонясь…
И, не взглянув на меня,
Тихо к себе поплелась.

Плача, я ждал у окна.
Вот показалась она.
Очи пылают огнем.
Грозно качнула перстом…
– Будь же ты проклят навек! —
Дрогнули ставни окна.
 

 
Мы вышли к берегу. Темнело. У реки
Был тот же тяжкий зной. Суровыми тенями
Покрылась даль, и черных туч клоки
Неслись разбитыми грядами.

Аллея вязов, словно две стены,
Во мгле ночной теряла очертанья;
А смутный гул ветвей и плеск волны
Сливались в трепет ожиданья.
Как снег бледна, в короне черных кос,
Она глядела вдаль, загадочно немая,
И на груди гирлянда чайных роз
Дышала, тихо увядая.

И к мраморной руке устами я приник.
Я говорил: – Люби меня, царица. —
Она не вздрогнула… Но в этот миг
Синея вспыхнула зарница.

Зарница беглая мелькнула вдалеке, —
И взоры, полные зловещего покоя,
Зажглись, как меч в закованной руке
Непобедимого героя.
 

1899

 
– Будь господин, – вот лучший лозунг мой.
Спокойно странствуй в пламенной пустыне.
От полдня жгучего укутанный чалмой,
Пей воду из ключей, молись перед зарей, —
Из камня грубого не сотвори святыни!

Будь господин душе своей мятежной;
Иди вперед и благодарен будь,
Когда к тебе, на твой кремнистый путь,
Скользнет красавица, блестя улыбкой нежной;
Люби ее на миг и тотчас позабудь!

Но если, раненый, ты изнемог в пыли, —
Страдай один… Молчи! И не моли
Ты у людей холодного внимания;
Гляди: вот лютый барс. Уже вдали
Он чует кровь твою и полон сострадания!
 

1898

 
Девушка в белом: «Он любит тебя.
Слышишь, как жалобно струны дрожат?»
Девушка в розовом: «Любит тебя.
Помнишь вечерний зардевшийся взгляд?»

Девушка в белом: «Он ласков со мной,
Чтоб о тебе я шептала ему».
Девушка в розовом: «Ласков со мной.
Только я песен его не пойму».

Об руку шли, отдаваясь судьбе.
Тайну откроет цветок на пути!
Девушка в белом : «Вот роза – тебе!»
Девушка в розовом (тихо): «Прости…»
 

1908

 
Надвое косу свою расчесала.
(Волосы хорошие были.)
Белая ночь твою кожу ласкала,
Сердце иголки язвили.

И ты вздыхала… Ты знала, ты знала…
Косы бессильны, бессильны!
Белая ночь твою кожу ласкала
Словно сиделка – бесстрастно, умильно.

Он не придет: отопри же шкатулку,
Вынь конверт пожелтевший.
Кто-то крадется по переулку…
– «Счастье?» – «Лист облетевший».
 

 
Светлая, вечно прекрасная!
Знамя твое поднялось на горах снеговых.
Мрак, отступая, редеет, – близка ты, всевластная…

Утренний ветер затих.
Вот показалась ты нам из тумана,
Вышла как юная дева из вод голубых.

Ждали тебя мы – и рано,
Рано собрались с молитвой и жертвой своей;
Лотос зацвел под лучами, раскрылись тюльпаны…

Кроткая, вечно прекрасная,
Кони твои понеслись все быстрей и быстрей.
Пылкие кони летят, – покори их, бесстрастная!
 

Публикации 1915-1917 гг.

 
Дымок рассеялся, и только рокотали
Вагоны – там вдали… Их красная черта
Влилась в холодный мрак, а мы еще стояли,
Склонясь под тяжестью незримого Перста.

Еще глаза, борясь, из мрака вырывали
Мигнувший огонек, – но даль была пуста;
Лишь звезды в высоте роились и дышали
И ночь струила сон, нетленна и проста.

От золотых полей и смуглоликих жен,
Ракит раскидистых и белых колоколен
В какую даль твой лет грозящий устремлен,

Над брошенной сохой внезапно вставший воин?
И где твоим святым дерзаниям предел,
Когда в грозе, о жнец, как жатва мир поспел?
 

 
Пусть плачут женщины с пустынными глазами
И капли горьких слез срывают рукавом;
Пусть дети побегут за милыми отцами,
Когда пройдут они, суровы, под ружьем;

Громада двинулась. За хмурыми полями
Уж гулко прогремел и раскатился гром;
Над смертной высотой сплетаются крылами
Железные орлы в объятьи мировом.

Смиряясь, подними, о мать, детей на плечи,
И пусть безгрешный взор один глядит туда,
Где дрогнули весы последнего суда;

Где для бессмертия не нужен гроб и свечи,
И шествуют отцы, спокойны до конца,
К воздушной лествице единого Отца.
 

1 октября 1914

Зима. Что делать нам в деревне?

Пушкин

 
И вот опять судьба моя упорна.
Все кануло. Все громы отгремели…
И вот на нить я собираю зерна
Оборванных бездумно ожерелий.

Пусть там, в полях, гудящая валторна
Скликает вихри к хмельной карусели.
Душа, как степь, пустынна и просторна,
Как степь, где веют белые метели.

Зима, зима… Уж по тропинкам сада,
К устам прижав настороженный палец,
Лукавая не крадется дриада.

Один снегирь, – пурпуровый скиталец, —
Везде, где сердце изошло любовью —
То там, то здесь – сугроб окрасит кровью.
 

 
Был разговор. И спор. Но что же? —
Потом был мир… И как всегда,
Но только выспренней и строже,
Твоя мерцала красота.

Твои движенья тише стали
И вдумчивей. И в час разлук
На плечи руки мне упали,
И помню тот хрустящий звук.

И только колющую жалость
Струил мимобегущий час,
Твою смертельную усталость
И пепел отгоревших глаз…

Не приходи. Себя не мучай.
Пусть за блаженством – ничего.
День торжества и скорби жгучей!
День постриженья моего!
 

 
Лилово небо, поле бело,
Порыв промчится вихревой…
И сердце словно оробело
Затем, что поле слишком бело,
Что вечер близится глухой.

И немы снеговые шири…
Лишь ворона пустынный грай, —
Один удар по вещей лире, —
Уронит от небесной шири
На землю гордое «прощай».
 

 
Зачем зашли мы в этот лог,
Куда нас волчий след заманит?
Прощелкнет взведенный курок…
Минута трепетная канет…

Напрасно. В гору тянет след.
Здесь был – прыжок, а тут – усталость…
Раздумье… И, как призрак бед,
На белом проступает алость.

Опять, по грудь в снегу, бредем
Одервенелыми шагами,
А красный месяц над кустом
Грозит склоненными рогами;

И меркнет напряженный глаз…
Ружье тяжеле и тяжеле.
В зените мреющий алмаз
Нам говорит – о лучшей цели.
 

 
Вносили смолистую елку
В овчинах два мужика;
И долго топтались без толку,
Хоть ноша была легка.

Плясала метель распояской,
Снежки бросала в окно;
И жизнь казалась мне сказкой,
Пока я шел на гумно:

И вихрей злая мятежность,
И свист дымящих застрех,
И эта узорная нежность
Звезды, упавшей на мех…

Сегодня холмы и овраги
Снега венцом оплели.
Сегодня восточные маги
К Младенцу путь нашли.
 

 
Здесь много лет, в теплице парной, —
Воюй, смиряйся иль тужи, —
Живут семьей неблагодарной
Златоголовые ужи.

И сколько раз из тонких трещин,
Где вилась лента под плющом,
Я был – хозяин – обесчещен
Дразнящим, черным языком!

Но я любил, как уж, – левкои;
Как уж, спешил от георгин;
Сквозь стекла небо голубое
Наш общий побеждало сплин;

А если там курило снегом,
Мы здесь мечтали – о весне
И отдавались долгим негам
В неизъяснимой тишине.

И, тайну древнюю лелея,
Порой я гладил – давний друг —
По банке свернутого змея
Недвижный, светозарный круг.
 

 
Ледяная рука простучала в окошко;
Чей-то голос и смех за стеклом:
– «Мой звенит бубенец и как скатерть дорожка,
В санках мчаться отрадно вдвоем».

И с улыбкой пошел ты на зов непреклонный:
– «Дайте шубу. Остынешь в пути».
Тронул конь, и помчались порошей взметенной,
И следов не найти, не найти…

Мы остались. Нам пусто. И зябко. И странно.
– «Слышишь там бубенец вдалеке?»
– «То метель разыгралась. То вихрей осанна…
Разводи же огонь в камельке».

И глядим мы туда, через стекла, на вьюгу;
И нет сил этот сон превозмочь:
Как помчались они, окликая друг друга,
В безысходную, бледную ночь.
 

 
Красную Пасху встречаем.
Пасху пресветлую ждем.
Розой штыки украшаем,
Песню мирскую поем!

Если недели довольно,
Чтобы века искупить,
Если, как птицам, привольно
Сердцу в лазури парить, —
Алой заре возрожденья
Верь благодарной душой:
Рухнули ржавые звенья
Цепи твоей вековой.

Красную Пасху встречаем.
Пасху пресветлую ждем.
Розой штыки украшаем,
Песню мирскую поем!

Ты, не предавший Свободы,
Жертвенной кровью кропил
Буйные юные всходы,
Полные дремлющих сил.
Крепни же в мудрости строгой:
Помни семнадцатый год!
С Богом, широкой дорогой
Шествуй спокойно вперед,
Русский народ!
 

3 марта 1917

Град св. Петра

Стихотворения, не опубликованные при жизни автора

I

 
Ты не читала их – слова мои больные,
Глаза твои не лгут: ты не читала их!
А книгу ты несла в просторы золотые
И через две строки теряла третий стих.

Тропами росными брела ты наудачу
Скликала трелями пугливых, вольных птиц
И, вспомнив обо мне, что, одинокий, плачу,
Четырехлистники роняла меж страниц.
 

 
Отсветы облак в струях розовато-лиловые.
Призраки тихого стада, бредущего берегом.
Лепет касатки, янтарные смолки еловые.
Девушки белая тень под раскидистым деревом.

Ангел ли мне говорил – душе моей чутко взволнованной,
Или то сердце раскрылось, и первая в сердце вошла
Девушки белая тень, как в чертог уготованный,
С розой небес на груди, с тихим раздумьем чела?
 

 
Томится зноем степь. Морщины залегли
Крестообразные по лику многотрудной,
Огнем измученной кормилицы-земли.
Даль зыбко курится. Ватагой безрассудной
Грачи проносятся и, белый клюв раскрыв,
Без сил спускаются на ветви древних ив.

И жатва нищая, где каждый колос пуст
Как торба тощая бездомного скитальца,
Под видом пламенным издаст лишь мертвый хруст
В тоске безвыходной заломленного пальца;
А вихрь, безумствуя, проносится вперед,
До неба вскинется и прахом упадет.
 

 
Вы правы, как всегда – нужны ль мои признанья,
Занять ваш острый ум – увы – мне не дано;
Скажу «люблю» иль нет – не все ли вам равно,
А в музыку стиха как перелить страданья?

И повесть горькую постыдного изгнанья
От врат Эдемовых, закрывшихся давно,
Вам, светлой, повторять напрасно и грешно;
Нет, сердца нежного не омрачу сиянья!

Но буду с верой ждать, когда нежнее арф
Мне прозвучит ваш зов, а заповедный шарф —
Ваш дар – взовьет крыло трепещущего банта.

И пусть я странен вам безумною мечтой,
Я – верный рыцарь ваш! Где добрый Санхо мой?
Вперед! Уж слышится мне ржанье Россинанта.
 

 
Видно, солгал мне месяц багряный,
Месяц, что в синюю ночь колдовал;
Видно, за призраком нежной Светланы
Я, ослепленный, напрасно скакал.

Только и помню – очи да косы,
Взлет над челом непокорных кудрей,
Будто все те же и те же вопросы
В топоте гулком буйных коней.

Там, уплывая, вьются туманы…
Там простонали – колокола.
В тучу уходит месяц багряный.
Синяя ночь, побледнев, отошла.

Еду один – без дороги, без цели…
С милой Светланой встречусь ли вновь?
Рыцарь безумный, пою на свирели
Розам небесным земную любовь.
 

М. Л. Сергеевой

 
Мне иногда судьба дарила
Вас провожать через поля,
Когда, склонясь к земле, светила
Шептали: «милая земля…»

И поднимался гул окрестный,
И каждым хрупким стебельком
Земля любила свод небесный
И говорила лишь о нем.

А вы внимали и дремали,
А шарабан наш мирно плыл…
И, верно, в полусне вы знали,
Что значит звездной ночи пыл.
 

 
Как мотылек ты бьешься в паутине
Моей любви, и только крепнет сеть
От взмаха крыл, бессильных улететь
И затонуть в лазоревой пустыне.

Вот символ мой, излюбленный отныне;
Его в душе без ропота отметь
И знай, дитя, про счастье умереть
На алтаре таинственной Богини!

О Афродита! славлю твой полет
Над зеркалом зарумяневших вод,
Над рощами и светлыми лугами…

Твой верный раб, покорен я давно
И падаю в нерукотворном храме
К твоим стопам, как в океан – на дно.
 

 
Сегодня над душой царит туман
Тонов голубо-розовых – и втуне
Пестрит в глазах седой Тертуллиан
И бронзовый мерцает Сакья-Муни.

И каждую страницу и строку
Как груз влеку – ненужный и постылый…
Одну зову – зову мою Тоску
Затем, что звать не смею милой.

Затем, что в одиночестве моем
Раскроется цветок сердечной боли,
Что муку, спетую в приливе огневом,
И ты разделишь – поневоле.

Отрадно слезы лить и грезить о весне,
Вновь биться над немыслимой задачей;
А там следить, как с грацией кошачьей
Ты пробежишь, белея при луне…
 

 
Ризе, кошница роз, упавшая на скалы,
Не мой ли шаг будил твой камень вековой,
Когда бросал, любя, звенящие опалы
У белых ног твоих ласкательный прибой?

Как странно видеть мне знакомые светила,
Вдруг обступившие безвестный минарет,
Колодцы древние с плитой, что повторила
Словами золота непонятый привет;

Жилища тихие, запретные гаремы,
Как вы волнуете и будите мечты —
Живые символы, наглядные эмблемы, —
И все же лучше вас румяные цветы,

И все же лучше вас порхающие светы
В листве пылающих мятущихся жуков,
И все же лучше вас бездомные поэты,
Мечту прядущие под мертвый стук шагов.
 

В. М. Пуришкевичу

 
Когда б мы здесь отпечатлели
Вдруг распахнувшейся душой
Не свисты пуль, не гром шрапнели,
А голос жизни мировой.

Когда б, откинув клетки партий —
Капканы на твоем пути, —
Прочесть слова от звездных хартий
И Божьим ратником пойти.
 

 
Конец безрадостным блужданиям —
От вечно-памятного дня,
Когда очей склоненных манием
Ты вдруг приблизила меня;

И от печали убивающей
Отведенный твоей рукой,
Смеюсь под тучкой нежно-тающей,
Проголубевшей надо мной.

Так прикорнувший на завалинке
За зиму очумевший дед
Насквозь – через тулуп и валенки —
Весной живительной прогрет.
 

 
Я слезам заглушенным внимаю
И улыбки, как розы, ловлю;
Но я знаю, мучительно знаю
Легкокрылую душу твою.

И в глазах, потемневших как омут,
Я читаю – минутный король, —
Как мечты, умирая, застонут,
И вонзится жестокая боль…

Как безумно молить об ответе,
Заклинать о прощальной любви,
Лишь тебя унесут на рассвете
Стрекозиные крылья твои!
 

 
Непреклонен и упорен,
В сердце врос косматый корень,
Все преграды одолел;
Раздвоился, растроился,
Дна заветного дорылся,
Глубинами овладел.

Кто мне семя смерти кинул,
В бездну кто меня низринул?
Кто, враждебный, колдовал?
Дни за днями угасают, —
Мнится, свечи тихо тают
В глубине немых зеркал…

Мнится: на груди, прижаты,
Как закованные в латы,
Две руки легли крестом.
И чуть слышно лепетанье
Слов унылых отпеванья,
Смутных шорохов кругом.

А из сердца в небо прямо
Стебель мощный и упрямый
Пурпурный возносит цвет;
Жаркой кровью напоенный,
Пышен венчик округленный,
И ему подобных нет!

И к цветку от гор, ширяя,
Прилетает птица злая,
Чтоб обнять его крылом
И, победу торжествуя,
Удостоить поцелуя
Лепесток за лепестком.