Текст книги "Неокантианство Седьмой том"

2) Гете С. W. IV 537 f.

Шиллер использовал письмо-приглашение к Канту, чтобы вернуться к замечанию, направленному против него в «Religioninnerhalb» и т. д. (см. выше), и – извиниться. Оставив в стороне просьбу, сформулированную в самых лестных и почтительных выражениях, о «доле, пусть даже небольшой», в новом «литературном обществе», мы должны опустить все остальное, поскольку оно имеет самое непосредственное отношение к нашей специальной теме. Шиллер пишет:

«Я не могу упустить эту возможность и не поблагодарить Вас за внимание, которое Вы уделили моему маленькому трактату, и за снисходительность, с которой Вы упрекнули меня по поводу моего второго. Только живость моего желания сделать результаты основанной Вами моральной доктрины приемлемыми для той части публики, которая все еще, кажется, бежит от нее, и нетерпеливое желание примирить недостойную часть человечества 1) со строгостью Вашей системы, могли на мгновение придать мне репутацию Вашего противника, к чему, на самом деле, у меня очень мало способностей и еще меньше склонности. В том, что вы не поняли неправильно то отношение, с которым я писал, я убедился с бесконечной радостью от вашего признания, и этого достаточно, чтобы успокоить меня в отношении неправильных толкований, которым я тем самым подвергал себя в других.

– Наконец, примите уверения в моей самой искренней благодарности за благосклонный свет, который вы зажгли в моем духе, – благодарности, которая, как и дар, на котором она основана, безгранична и вечна». 2) Даже если списать некоторые обороты речи в этом письме на связанную с ним цель или вежливую любезность, все равно остается достаточно, чтобы найти в нем благодарный энтузиазм ученика к мастеру.

Именно в это время Шиллер в остальном становится вполне кантианцем. 3)

__

1) Этот отрывок очень напоминает цитированный выше отрывок из S. 22 из трактата о патетическом*: … не презираемая часть публики__»

2) Werke Канта XI 1, S. 169.

3) Ср. письмо кантианца Эрхарда, друга Шиллера, барону Герберту (17 мая 1794 г.), который сообщает, что Шиллер «полностью проникся духом системы Канта». (Tomascbekp. 265, 357)

4 июля он пишет Кёрнеру: «Теперь я на время оставил всякую работу, чтобы изучать Канта. Однажды я должен смириться с этим, если не хочу всегда продолжать свой путь в спекуляции неуверенными шагами», и – после ответа Кёрнера, пожелавшего ему благословения «гения философии» на это исследование, которому «в значительной степени способствовали» его контакты с Гумбольдтом и Фихте – 20 марта: «Изучение Ианта – это все еще единственное, чем я продолжаю заниматься, и я наконец замечаю, что оно становится во мне все ярче. Больше ничего не произошло в Хорене, и Кант еще не ответил». 1) Да, 4 сентября он чувствует себя настолько отвращенным от поэзии, что «правильно боится» работать над собственным черновиком «Валленштейна», «ибо с каждым днем я все больше и больше убеждаюсь, что на самом деле могу представить себе не что иное, как поэта, и что самое большее, где я хочу философствовать, поэтический дух удивляет меня… В поэтическом я в течение трех или четырех лет» – то есть с момента обращения к кантовской философии – «облекся в совершенно нового человека». – В своем ответе (10 сентября) Кёрнер называет стремление своего друга к философскому содержанию «нордическим грехом», из-за которого тот нарушил собственное воображение, доказывая это тем же выражением, которое он использовал 31 мая 1793 года в «Religionsschrift» Канта. – 12 сентября уверенность Шиллера в себе снова возросла – возможно, благодаря уступке Гете 2); теперь он «с большим удовольствием» работал над «Перепиской с принцем Августенбургским» в «Письмах об эстетическом воспитании человека», а также писал «от сердца и с любовью» «эссе о природе и наивности», которое должно было стать «как бы мостом к поэтическому творчеству».

__

1) О том, с каким нетерпением Шиллер ждал ответа Канта, свидетельствует письмо Фихте к Канту от 6 октября 1794 года, в котором говорится: «…Господин Шиллер, который заверяет Вас в своем почтении, с нетерпением ожидает Вашего решения по поводу запроса, который был сделан по вопросу, который интересует его в высшей степени, и не менее других нас. Можем ли мы надеяться?» В первоначальный консорциум» Horen» входили Шиллер, Вольтман, Фихте, В. В. Гумбольдт.

2) Гете пригласил Шиллера погостить у него в доме на более длительный срок; см. переписку стр. 10 и далее.

Первое письмо Гете, в котором он выражает свою «кантовскую веру», относится к этому периоду завершения его основной эстетической работы, о которой также часто упоминалось ранее (например, 20. 6 и 29. 6. 93, 4. 2 и 11. 7. 94). 26 октября Гете с полным восторгом отзывается о той части эстетических писем, присланных ему в рукописи, в которой он нашел то, что «давно признавал истинным», то, чем он «отчасти жил, отчасти желал жить, изложенным столь связно и благородно» 1)», а также упоминает об одобрении своего друга Мейера. 28 октября Шиллер отвечает, что голос последнего «утешает его над противоречием Гердера, который, кажется, не может простить мне моей кантовской веры», а затем продолжает: «Сама философия Канта не терпит основных положений и имеет слишком строгий характер, чтобы с ней можно было примириться. Но это делает ей честь в моих глазах, поскольку доказывает, как мало она может терпеть произвол. Такая философия, следовательно, не хочет быть отброшенной простым покачиванием головы. Она строит свою систему на открытом, светлом и доступном поле исследования, никогда не ищет тени и ничего не оставляет для частного чувства, но она хочет, чтобы с ней обращались так же, как с ее соседями, и ее можно простить, если она не уважает ничего в качестве основания для доказательства. Меня ничуть не пугает мысль, что закон перемен, перед которым ни одно человеческое или божественное дело не обретает благодати, разрушит и форму этой философии, как и всякой другой; но основам ее не придется бояться этой участи, ибо, сколько существует человеческий род, столько существует и разум, он молчаливо признается и в целом действует». Жаль, что визит Гете к Шиллеру, состоявшийся через несколько дней и продолжавшийся несколько дней, лишил нас письменного ответа первого на это философское кредо его новообретенного друга.

__

1) Гете, с другой стороны, слишком льстил себе, так как он пренебрег характером Шиллера, когда позже сказал, что тот «из дружеского расположения ко мне, возможно, больше, чем по собственному убеждению» не стал бы обращаться с «доброй матерью» (sc. nature) в эстетических письмах «с такими резкими выражениями», как в «Anmuth und Würde». (V 1195).

Приверженность последнего к Канту проявляется в письме тем резче, что за ним сразу же следует весьма неблагоприятный приговор «субъективному спинозизму» «нашего друга Фихте». 1) Кёрнер испытал такое же удовольствие от чтения рукописи, как и Гёте, хотя как старый друг он позволяет себе различные критические замечания. Например, он считает, что Шиллер зашел слишком далеко, что он слишком много ссылается на кантовские предложения, хотя его аудитория «шире, чем у Канта», и что он рассматривает эстетическое воспитание скорее как средство, чем как самоцель. (7 ноября) Соответственно, Шиллер также гораздо ближе к нашему философу, чем Кёрнер. Однако пренебрежительная дискредитация Гердера, которая уже была высказана Гете – «Гердер не любит их (эстетические письма) как кантовские грехи и дуется на меня по этому поводу», – пишет Шиллер 7 ноября, – в более позднем письме Кёрнера (40 ноября) называется патетикой, проистекающей из нетерпимости и самодовольства. «Неужели он не нашел в Ваших письмах ничего, кроме кантовских идей? И даже если он не совсем согласен с Кантом, может ли он не признать высокий характер, его (его?) способ философствования, если он способен на беспристрастное суждение?». – Что касается «второй доставки» эстетических писем, которая «стоила ему больших усилий» (4 дек.), Шиллер считает, что упрек Кёрнера в том, что он «кантисирен», «к сожалению (!) еще более заслужен». То, что это «кантисирен» здесь, однако, относится только к трудности материала, ясно из предложения, которое следует сразу за этим. «Но иначе и быть не могло, как только разработать окончательные причины. Тем не менее, я надеюсь, что в нем наблюдалась большая простота, чем та, к которой до сих пор привыкли». (Дек. 19) – В последнем письме 1794 года, наконец (Дек. 29), он выражает «безмерное удовлетворение» собой. «Моя система теперь приближается к зрелости и внутренней последовательности, которые гарантируют ей твердость и продолжительность… Все вращается вокруг концепции взаимодействия абсолютного и конечного, вокруг понятий свободы и времени, власти и страдания.

__

1) В более ранних письмах (например, от 12 июня и 4 июля 1794 года) вердикт о Фихте, на которого Шиллер изначально возлагал большие надежды, более благоприятен, поскольку Шиллер возлагал на него почти большие надежды (ср. Гумбольдт – Шиллеру 22 сентября 1794 года).

Такое же приподнятое настроение выражено в первом письме нового года.

1795

Кёрнеру, которому он посылает в продолжение эстетических писем до 17-го включительно. «Такого единства, как то, которое скрепляет эту систему, я еще никогда не создавал в своем уме, и должен признаться, что считаю свои доводы непреодолимыми». Он вызывает на поединок самого друга. «Каждое ваше выступление сослужит мне теперь великолепную службу и увеличит ясность моих идей». (5 янв. 1795 г.) Так пишет только самоуверенная сила философского мыслителя. Но, с другой стороны, поэтическая часть этой поэтико-философской двойной натуры была так сильна и так легко пробуждалась, что не более чем через два дня, после чтения «Вильгельма Мейстера», пронизавшего его «сладким» ощущением «духовного и физического здоровья», он смог написать Гете: «Я не могу выразить Вам, как смущает меня часто чувство, когда я смотрю на философское существо из произведения такого рода. Там все так радостно, так живо, так гармонично решено и так по-человечески правдиво; здесь же все так строго, так жестко и абстрактно и так в высшей степени неестественно, потому что вся природа есть только синтез, а вся философия – антитеза. Конечно, я могу засвидетельствовать, что в своих рассуждениях я остался настолько верен природе, насколько это совместимо с концепцией анализа; более того, возможно, я остался более верен ей, чем наши кантианцы считают допустимым и возможным.

Как сама красота берется из всего человеческого существа, так и этот мой анализ берется из всего моего человечества, и для меня должно быть слишком важно знать, насколько он совпадает с вашим“. (7 января 1795 г.) На это весьма значительное письмо Гёте также не ответил письменно, по причине личной встречи между ними; однако о последнем вопросе мы узнаем из письма Шиллера к Кёрнеру от 19 января, в котором он описывает впечатление от устной лекции о части эстетических писем Гёте. „Вчера вечером у меня был очень интересный опыт того, насколько ясным эссе в его нынешнем виде является даже для некантианских читателей. Я прочел его Гете и Мейеру, которые были здесь восемь дней, и оба были увлечены им от начала до конца, причем в такой степени, на которую едва ли способно любое произведение красноречия.“ Насколько большое внимание он уделял постоянной систематической связи с Кантом, помимо внимания к читателям, которые не были строго философски настроены, видно из следующего замечания в том же письме: „Я также полностью исправил неправильное толкование бытия и возникновения там, где это было необходимо; хотя это уже было достаточно определено в самом деле. Ибо когда я говорю, что человек есть лишь постольку, поскольку он изменяется, самый строгий кантовский ригорист не может ничего возразить против этого, поскольку человек уже не является нуменоном.

Что касается самих «Писем об эстетическом воспитании человека», то мы еще меньше, чем в случае с другими сочинениями Шиллера, которых мы коснулись, можем обсуждать их систематическое содержание или даже давать им характеристику. Это главное эстетическое произведение Шиллера слишком важно и обширно для этого; насколько это необходимо, оно в любом случае будет обсуждаться в последующем критическом разделе. Здесь же мы ограничимся приведением тех отрывков, которые цитируют Канта и поэтому представляют исторический интерес. Здесь их гораздо меньше, чем в оригинале писем (см. выше с. 249—253). В первом письме Шиллер признает – в соответствии с аналогичным содержанием второго письма к принцу (см. выше с. 250) – что это «по большей части кантовские принципы, на которых будут основываться следующие утверждения», и далее выражает мысль, уже высказанную там, а также в «Anmuth und Würde» и письме от 26 октября 1794 года. Октябрь 1794 г.: «По поводу тех идей, которые являются господствующими в практической части системы Канта, только философы расходились во мнениях, народ же, смею доказать это, всегда был един. Освободите их от их технической формы 1), и они предстанут как отложенные во времени требования здравого смысла и как факты нравственного инстинкта, который мудрая природа поставила на страже человека, пока светлое прозрение не сделает его совершеннолетним».

__

1) Сравните более красивое воплощение этой картины в письме к князю (выше стр. 251).

В примечании к 13-му письму (с. 52) он говорит, что идея о необходимом противоречии между разумом и чувственностью «никак не соответствует духу системы Канта, но вполне может лежать в ее букве». – Наконец, в 15-м письме он комментирует обсуждение понятия красоты: «В этой работе, как и во всем остальном, критическая философия открыла путь, чтобы привести эмпиризм обратно к принципам, а спекуляцию – к опыту». (с. 62, примечание.) Таким образом, эти краткие выдержки из самого письма подтверждают чувство друга и оппонента, что один и тот же в основном дух Канта То, что такая независимая индивидуальность, как Шиллер, не может быть принуждена к какому-либо образцу, само собой разумеется, и его значение для дальнейшего развития кантовской системы будет обсуждаться позже. Здесь же нам остается лишь отметить историческое влияние. То, что такое влияние имело место и со стороны философии Фихте (в ее первой форме), мы уже отмечали в другом месте. 1) О том, что он не был слишком глубоким, свидетельствует оживленный спор, который Шиллер вступил с Фихте в 1795 году именно по этим вопросам. Фихте представил свои идеи на ту же тему под названием «Дух и буква в философии» (Geist und Buchstab in der Philosophie) в качестве эссе для «Horen», но Шиллер отверг его как неподходящее. 2) Высказывание Фихте в письме, в котором он жалуется на это Шиллеру, характерно для позиции обоих по отношению к эстетике Канта. В своем письме Фихте думает, что он «распространил ясность, которой нет нигде, по поводу нескольких темных высказываний Канта в теории вкуса, в результатах которых я с ним совершенно согласен», а затем замечает, весьма изумленный: «Но что я говорю? Именно в этих отрывках и возникают ваши вопросительные знаки». 3) (!) Так, в письме, которое он в конце концов отправил Шиллеру после публикации части эстетических писем, сам Кант смог написать полную похвалы фразу: «Я нахожу письма об эстетическом воспитании человека превосходными и изучу их, чтобы иметь возможность сообщить Вам свои мысли о них». 4) Для истории философской этики и эстетики одним из самых прискорбных фактов является то, что это намерение Канта – о котором сокрушался уже Вильгельм в. Гумбольдт 5) – а также «культивирование» «знакомства» и «литературного общения» с «талантливым и ученым человеком» и «дорогим другом» в целом, которое кенигсбергский философ предполагал в этом письме, осталось неосуществленным.

__

1) Ср. вмоейдиссертациистр. 63 ив Heft 1 und 2 dieser Zeit schrift S. 62.

2) Schiller und Fichtes Briefwechsel ed. J. H. Fichte. 1847. S. 28 ff.

3) a. a. O. S. 39.

4) S. W. XI, 1, S. 169 -171. Письмо датировано 30 марта 1795 г.

5) Гумбольдт – Шиллеру 11 декабря 1795 г.: «… Хотел бы он (Кант) еще написать тебе свои „Ueberlegtes“ о твоих письмах до своей отставки» (a. a. O. S. 247).

Помимо других причин, «несдержанности старости» и «множества еще предстоящих мне работ», которые Кант часто приводит, в том числе и здесь, в свое оправдание, было еще известное притеснение нашего философа берлинской цензурой 1), которым он мотивировал и «отсрочку» запрошенного им вклада в «Horen» 2), который впоследствии, в результате преждевременного закрытия этого самого идеального из всех немецких журналов, вообще не мог быть осуществлен. Возможно, отрывок из 19-го «Эстетического письма», который мы недавно почти дословно обнаружили в «OpusPostumum» Канта (см. выпуски 1 и 2 этого журнала), является признаком того, что Кант делал заметки с целью предполагаемого обсуждения писем Шиллера, которое он потом уже не успел сделать из-за перегруженности другими работами, в связи с нарастающей слабостью старости. О том, как много планов было у Канта в то время, несмотря на 71 год, можно судить по заметке в письме В. В. Гумбольдта к Шиллеру от 5 октября 1795 года:> … Недавно я разговаривал с профессором из Эрлангена, его зовут Мемель. Он только что приехал из Кенигсберга и много знает о Канте. Среди прочего он сказал, что у Канта в голове все еще огромное количество незаконченных идей, над которыми он не только хочет работать, но и работать в определенном порядке…". 3). Радостное впечатление, которое произвело на нашего поэта прибытие долгожданного письма из Кенигсберга, хотя в этом отношении заметно более слабое, чем прежде, отражено в письме его к Кёрнеру от 10 апреля 1795 года, в котором говорится: «Кант написал мне очень дружеское письмо, но просит отсрочки в отношении Horen. Он хочет написать мне больше о моих эстетических письмах, которые он очень хвалит, когда изучит их. Однако я только рад, что старик все-таки в нашем Обществе.

__

1) См. последнююобработкув: Fromm, ImmanuelKantunddiepreussischeCensur. Haipbg. u. Lpz. 1894.

2) «Что касается моего небольшого вклада в этот дар для публики, то я должен просить о некоторой задержке, потому что, поскольку на вопросы государства и религии теперь наложено преднамеренное эмбарго, а других статей, представляющих интерес для читающей публики, почти нет, эту перемену погоды необходимо соблюдать еще некоторое время». Однако в своем объявлении» Horen» «превосходно и безоговорочно» исключил все, «что относится к государственной религии и политической конституции». (Briefw. m. GoetheI. p. 2.)

3) Переписка между Шиллером и Гумбольдтом, с. 155.

Степень проникновения философских начинаний, особенно исследований Канта, во все, даже военные, круги в то время. Исследования Канта проникли во все, даже военные круги, о чем красноречиво свидетельствует заключительный отрывок письма Кёрнера (от 27 апреля 1795 года). «Ваши эстетические письма, как он пишет, чрезвычайно вдохновили его (майора фон Функа 1) на философию, и он немедленно приказал Тилеману 2) дать ему все, что у него есть из трудов Канта, Фихте и Рейнгольда в его полевом снаряжении». Должно быть, Канту было приятно узнать, что его также почитают и изучают среди гусар на Рейне. Причем двумя офицерами, которые значительно преуспели в своей области». – Да, идеи Канта даже изображались художниками на аллегорических картинах. 3)

4 мая 1795 года Шиллер писал своему другу Кёрнеру, что он намеренно послал свою «Элементарную философию» заранее в эстетических письмах, «чтобы иметь возможность вернуться к ней позже в отдельных замечаниях». Таким образом, он надеется «не оставить ни одного важного предложения из первых двух и трех родов необсужденным в течение нескольких лет». В могучем порыве своей вновь пробудившейся поэтической продуктивной силы – не знаем, радоваться ли этому больше или сокрушаться, – он не успел этого сделать. Вместо этого из-под его пера вышли только два эстетических произведения, первое из которых – более свободная переработка «Vom Erhabenen», уже упоминавшаяся выше (с. 248) под названием:

– —

1) Функ очень часто появляется в переписке между Шиллером и Кёрнером; он также упоминается в «Шиллер-Гёте» как автор» Horen».

2) По договоренности с Шиллером, Тилеманн как офицер должен был представить «Лагерь Валленштейна», среди прочих произведений, на рецензию Кёрнеру (Шиллер – Кёрнеру, 18 июня 1797 года). – Великолепная конная песня из него «с энтузиазмом распевается Тилеманном и его окружением». (Кёрнер 25 декабря 1797 г. а. О. IV 101).

3) Переписка Шиллер-Гёте стр. 111, 112, 116. Шиллер (5 февраля 1796 г.) считает «восхитительную новость» «надеюсь, шуткой».

Ueber das Erhabene («О возвышенном»), в котором развивается основная идея (с. 314) о том, что «к прекрасному следует добавить возвышенное», чтобы эстетическое воспитание стало полным целым. Поскольку в этом отношении она уже показывает свою связь с мыслью Канта, она даже напоминает нам Канта в своих выражениях, например, когда говорится об «утонченной чувственности», что «в соблазнительной оболочке духовного прекрасного» она способна отравить святость максим «у их источника». 1) Однако даже в нем, говоря словами Гумбольдта, «один и тот же способ представления возвращается снова и снова в различных обличьях и многообразных применениях» 2), так что мы можем почувствовать, что нам нет необходимости углубляться в него.

То же самое относится и к единственному оставшемуся эстетическому трактату Шиллера Ueber naive und sentimentalische Dichtung, который появился в «Horen» в конце 1795 и начале 1796 года, почти в еще большей степени. Ибо это сочинение, которое Розенкранц 3) называет «поэтикой в соответствии с принципами Кантовой критики силы суждения», в целом слишком далеко от нашей темы. Поэтому мы даже не вдаемся в знаменитое сравнение идеалиста и реалиста (S. 268 – 281) с их реальными или предполагаемыми личными аллюзиями, по крайней мере, здесь, или в объяснение наивного, которое прямо связано с Кантом, а ограничимся тем, что выделим суждение поэта о характере и философской профессии Канта, которое содержится в начале трактата. «Тот, кто научился восхищаться автором (sc. Критики эстетической силы суждения) только как великим мыслителем, будет рад найти здесь (sc. в главе об интеллектуальном интересе к красоте) след его сердца и убедиться благодаря этому открытию в высокой философской профессии этого человека (которая требует обоих качеств вместе взятых)» (S. 168 note).

__

1) Сравните Кр. д. пр. V. P. 108: … Это было бы равносильно желанию загрязнить нравственное отношение в его источнике»; аналогично Met. d. Sitten (ed. v. KirchmannS. 207). Sitten (ed. v. Kirchmann) p. 207: «Die Tugend lehre wird dann.. всвоемисточнике… испорчено».

2) Гумбольдт – Шиллеру 27 ноября 1795 г. (а. а. О. S. 219).

3) ИсторияфилософииКанта, стр. 4 (Geschichte der Kantschen Philosophie S. 4)

Как мы уже видели (стр. 256), последний трактат был призван дать Шиллеру «мост, так сказать, к поэтическому творчеству», от которого он полностью отказался в течение нескольких лет. Таким образом, мы вступаем в последний период, почти точно в последнее десятилетие жизни поэта, который характеризуется его отказом от философских занятий и возвращением к поэзии, очевидно, под влиянием Гете. Следующий период, то есть примерно вторая половина 1795 года, в которую были написаны его последние эстетические сочинения 1), образует своего рода переходный период. Как мы уже видели, 5 мая 1795 года он все еще обсуждал многие философские вопросы и заявил, что философские занятия гораздо предпочтительнее исторических. «Философские занятия не требуют стольких заученных приготовлений, делают ум более здоровым и доставляют бесконечно больше удовольствия». С другой стороны, со второй половины года появляется больше признаков поэтической деятельности (ср. письма к Кёрнеру от 3 авг., 17 авг., 11 сент.).

___

1) Последние листы aNaivenundsentim. Dichtung появились в начале 1796 года, «и таким образом мое философское и критическое письмо для Horen закончено на довольно долгое время.» (7 янв. 1796)

На самом деле, как он пишет 3 августа, он еще не пустился «в широкое море» поэзии, а «плывет по берегу философии». Это время появления так называемых философских поэм, той благородной поэзии мысли, которая дала высшим философским идеям воплощение в плавучем, возвышенном языке и блестящем ритме, равных которому не было со времен Платона. Как бы ни была восхитительна задача философского рассмотрения этих наиболее зрелых цветов гения Шиллера вместе с более ранними стихотворениями, мы слишком высокого мнения о нем, чтобы заниматься таким предметом вскользь. Друзья (Гете, Кёрнер, Гумбольдт, Гердер) испытывали сильнейший восторг и восхищение философско-поэтической двойственностью Шиллера. Так, Гете писал о последнем моменте, который должен интересовать нас более подробно при описании философского хода развития Шиллера: «Твои стихи…. теперь такие, какими я надеялся увидеть их у Вас раньше. Эта странная смесь созерцания и абстракции, присущая вашей натуре, теперь проявляет себя в совершенном равновесии…". (6 октября 1795 г.), а Кёрнер почти в то же время нашел друга в «философской оде» с ее «великолепием воображения, языка, построения стиха» и соединением «философского и поэтического энтузиазма» «уникальным» (14 и 27 сентября). Гумбольдт, однако, выразил свой величайший восторг, сказав, что он «никогда не находил порождение гения столь чисто раскрытым», как в – мы хотели бы сказать – самом философском из этих стихотворений «Идеал и жизнь «*, в котором выражена «высочайшая зрелость» гения и одновременно «верное отражение» натуры Шиллера (21 августа 1795 г.). 1)

__

1) Ср. полное подробное письмо a. a. 0. S. 83—88 – сам Шиллер ставил «идеал и жизнь» выше всего среди своих стихотворений (ср. там же 3.119), тогда как Гете предпочитал «идеалы», Кёрнер «природу и школу» (теперь: «гений»), Гердер «танец» (S. 117). – Я прокомментировал возможное использование Канта в последнем образе стихотворения в своей диссертации (S. 65, примечание).

В одном из предыдущих писем (от 4 августа) он уже дал прекрасный психологический анализ последнего: «Оба столь различных направления (поэзия и философия) проистекают в вас из одного источника; и характерная особенность вашего духа состоит именно в том, что он обладает обоими, но также и в том, что он совершенно не может обладать одним только… То, что иначе так совершенно отделяет поэта и философа друг от друга, великое различие между истиной действительности, полной индивидуальности, и истиной идеи, простой необходимостью ловкости: это различие как бы упразднено для тебя, и я не могу объяснить его себе иначе, как из такой полноты духовной силы, что она от недостатка сущности в действительности возвращается к идее и от бедности идеи к действительности.» 1) – Сам Шиллер, естественно, чувствовал себя очень довольным и приподнятым восторженным одобрением таких знатоков. В его ответе Гете (от 16 октября) есть интересное самоосуждение. Он признает, что этот жанр поэзии очень утомителен для ума, «ибо если философ может дать отдых своему воображению, а поэт – своей силе абстракции, то я, занимаясь этим видом творчества, должен всегда держать эти две силы в равном напряжении, и только благодаря вечному движению внутри меня я могу соединить эти два разнородных элемента в некое решение». В одиночестве он не жалеет о годах, потраченных им на философское прояснение и развитие. «В этом я теперь убедился на собственном опыте: только строгая определенность мысли помогает легкости. В противном случае я верил в обратное и боялся твердости и жесткости. Теперь я действительно рад, что не позволил себе соблазна вступить на кисельный путь, который я часто считал губительным для поэтизирующего воображения.»

__

1) Там же, S. 64.

Можно рассматривать это самооправдание поэта в определенной степени как эпилог к философскому периоду его жизни, который уже подходил к концу.

30 ноября 1795 года он писал Гумбольдту: (Чтобы изучать древних) «Теперь я также отказался на неопределенное время от всякой спекулятивной работы и чтения (хотя мне еще многое предстоит сделать). То, что я читаю, должно быть из старого мира, то, над чем я работаю, должно быть представлением»; 9 января 1796 г. тому же: «Теперь мне… больше нечего делать в философской и критической области на некоторое время и спешу с облегченным сердцем к моей музе»; и, соглашаясь с этим, 18 января 1796 года Кёрнеру, что он «надолго оставил теорию» (ср. также отрывок от 7 января 1796 года, уже цитированный выше, стр. 266, прим. 1).

Насколько нам известно, Шиллер не вернулся к основательному и продолжительному занятию философией. Поэтому высказывания о Канте и философии, о которых мы будем говорить далее, являются единичными, разбросанными в переписке, сначала более частыми, затем год от года все реже и реже.

Начиная с 1795 года, в этом отношении еще есть что добавить:

Во-первых, отрывок из письма Гете (от 17 августа 1795 года) о христианстве как эстетической религии, который также важен для нашей специальной темы 1): «Я нахожу в христианской религии практически расположение к самому высокому и благородному, и различные проявления этого в жизни кажутся мне столь отвратительными и неприятными лишь потому, что они являются искажениями этого высшего. Если придерживаться той особенности христианства, которая отличает его от всех монотеистических религий, то она заключается не в чем ином, как в упразднении закона или императива Канта, на место которого христианство хочет поставить свободную склонность. Поэтому в чистом виде оно есть представление прекрасной морали или воплощение священного, и в этом смысле оно есть единственная эстетическая религия; отсюда я также объясняю себе, почему эта религия составила столько счастья с женской природой и до сих пор встречается в определенной сносной форме только у женщин». Конечно, в этих словах нет явного признания «эстетической» религии, но они содержат «виртуальную предрасположенность» к ней. На этом месте Шиллер прерывается словами: «Но я не хочу больше ничего говорить в письме об этом щекотливом вопросе.

____

1) После критики «Исповеди прекрасной души в «Вильгельме Мейстере».

1 ноября, также в письме к Гете, Николай заявил, что в своих нападках на приложения философии Канта он «объединил вместе все хорошее и ужасное, что придумала эта философия». Это выдает, даже если «ужасное» не относится к самому Канту, по крайней мере, уже не тот прежний энтузиазм, как тогда, когда он приобрел трактат Канта «О вечном мире» 1795 года, но не читал ни его, ни письменных комментариев к нему, присланных ему Кёрнером 18 декабря до 7 января 1796 года. 1)