Текст книги "Целитель. Пятилетку в три года!"

– Понял! – заулыбался министр обороны.

– Ну, раз понял… Не забыл еще, как Никитка говаривал, вождю подражая? Наши цели определены, задачи поставлены. За работу, товарищ Устинов!

Тот же день, ближе к обеду

Москва, Курский вокзал

Метропоезд со стихавшим воем вынырнул на свет, и мимо окон замельтешили толстые канеллюрованные колонны.

– Станция «Курская», – разнесся гулкий женский голос.

– Выходим? – Настя таращила глаза в манере провинциалочки.

– Угу…

Я шагнул на перрон, и сестричка тут же взяла меня за руку, словно по детской привычке – старший братик не даст потеряться…

– Что, не хочется уезжать?

Настенька подумала.

– Да как-то… – затянула она. – Непонятно как-то. И жалко уезжать, и уже по дому соскучилась немножечко… А теперь у нас еще один дом! Старый забудется постепенно, туда вселятся другие люди, он станет чужим… И я его тоже буду жалеть.

Я легонько сжал девичьи пальцы, транслируя понимание.

Толпа вынесла нас на «уровень моря», и я победно улыбнулся – впереди не маячила коробчатая, несуразная громада «Атриума», этого монумента в честь капиталистической революции.

Там, в недалеком будущем, торгашеский центр застил знакомую волнистую крышу Курского, затмевая сам вокзал, как бы убирая его на задворки, а площадь ужимая до тесного проезда. В этом сквозило нечто нагловато-купеческое, нахрапистое, возвращающее ко временам Кабанихи и деревенских хитрованов-кулаков.

А ныне Курский представал во всей своей красе, и это как-то успокаивало, давало слабину натянутым нервам.

У вокзала кучковалось целое стадо оливково-желтых такси, сплошь «Волги» с шашечками. Особняком стояли два красных угловатых «Икаруса». Народу хватало, но, пробившись сквозь толпы встречающих и провожающих, я с радостью убедился, что очередь к кассам невелика – опыт прежних лет уверенно занял руководящее место.

«Могу даже инструкцию написать для попаданцев: как спрашивать крайнего, как проходить без очереди (самый простой вариант: «Мне только спросить!»), как ориентироваться, запоминая стоящих впереди и занявших за тобой…»

Выстояв минут десять, я протянул кассирше двадцать пять рублей – красные десятки и синюю пятерку.

– Два до Харькова, пожалуйста.

Кассирша – седая толстая бабуся, похожая на вахтершу в общаге, – живенько все оформила, продвинув мне сиреневые билеты да рубль сдачи.

– Поезд отправляется ровно в девять вечера.

– Спасибо.

Все, теперь я спокоен: билеты в одном кармане, деньги в другом – и целый день впереди, чтобы прикупить в столице того, чего не найдешь в глубинке.

– Это мы только вечером? – тараторила Настя. – А мама успеет проводить?

– Успеет…

– А копун?

– Почему не копуша? – улыбнулся я, пальцами гладя висок – голова побаливала. К перемене погоды, наверное.

– Это мама у нас копуша, а папа – копун!

От Настиного щебета меня отвлекла сценка из вокзальной жизни. Вальяжный мужчина неожиданно вскочил с дивана и тревожно оглядел зал ожидания.

– Товарищи! – воскликнул он. – Чьи это вещи? Товарищи, кто забыл чемодан?

– Ой, мой это, мой! – подхватилась девушка в простенькой синтетической шубке. – Ой, спасибо!

А я шагал к дверям с табличкой «Выход в город» и улыбался.

Только в СССР все – товарищи. Ни в одной другой стране не существует той взаимовыручки, всеобщей поддержки, ставшей для нас правилом жизни. Необязательно, чтобы тебя кому-то представили, как на Западе – ты можешь спокойно подойти к любому незнакомцу и заговорить с ним, попросить о чем-то, даже о ночлеге. С самим такое приключилось однажды, в восемьдесят втором, в Москве. Пришлось двое суток ночевать на вокзале, а на третий день, где-то под вечер, я подошел к «теплой» компании, выпивавшей в скверике неподалеку от станции метро – друзья обмывали звездочки новоиспеченного майора. Парни, говорю, нельзя ли у вас переночевать? Мочи нет! Да не вопрос, отвечают. Меня приютил… как ни странно, не помню имени, знаю только, что он работал осветителем в областном театре кукол. Сначала благодетель повез меня к себе домой, но в метро передумал, и мы поехали к его любовнице. Там я и переночевал.

Не уверен, что в Москве образца 2018 года возможно подобное – вирус индивидуализма, занесенный демократизаторами, поразил «новую историческую общность – советский народ».

Я усмехнулся. Ничего, наработаем иммунитет. Вирусная инфекция долго лечится, легче бациллоносителей передавить, чтобы не портили «атмосферу социального оптимизма»!

– Ну что, Анастасия? – бодро вылетело из меня. – По магазинам?

– По магазинам! – радостно поддержала сестричка.

Глава 2

Вторник, 20 января. Полуденный намаз

Западный Бейрут, Фахани

Арафат нервничал с самого утра и никак не мог найти успокоения. Впрочем, тревога поселилась в нем месяцем ранее, когда в Вене ликвидировали Карлоса. Смерть Шакала прозвучала первым звоночком.

Изощренное чутье профессионального революционера дало подсказку, и Ясир ночью оставил свою квартиру, переехав в «операционную» – командный бункер ООП в квартале Фахани. Вокруг сплошь мусульмане – свои, не выдадут. А в двух шагах – лес пиний, зеленый пояс Бейрута. Уйти – легче легкого.

Но как же тут уйдешь? Как бросишь всё дело?

Тысячи и тысячи бойцов… Лагеря беженцев… Склады, забитые гранатометами, пушками, даже старыми танками из Румынии…

Арафат криво усмехнулся. Конечно, с миллиардом долларов на счетах скроешься где угодно, но… Разве это жизнь? Пищеварить, трахаться – и знать, что израильские собаки победили? Ни. За. Что.

– Абу-Аммар![2]2
  Партизанская кличка Арафата.


[Закрыть]

Расслышав томный голос зама по военным вопросам, Ясир поморщился. В последние недели Абу-Джихад вызывал в нем приливы раздражения. Из Иордании их выперли, скоро и ливанцы попросят удалиться. Еще и Хабаш в затылок дышит, клятый «красный доктор»…[3]3
  Жорж Хабаш – лидер Нацфронта освобождения Палестины, конкурента ООП.


[Закрыть] А о победах что-то не слыхать!

– Я здесь! – неохотно отозвался Арафат, выходя из-за толстой квадратной колонны. Бетонный потолок нависал, ощутимо давя на психику. Весь огромный подземный гараж тонул во тьме, лишь стрежневой проезд виднелся в скудном свете голых лампочек, горящих в полнакала.

Абу-Джихад Халил Ибрагим аль-Вазир, шествующий навстречу, сверкнул голливудской улыбкой. Изящного сложения, с элегантными локонами на голове, заместитель председателя ООП куда больше напоминал «ночного ковбоя», мальчика по вызову, чем сурового воина. За спиной зама сопел вечно потный Имад Лугние по прозвищу Гиена, в обнимку со своим любимым «калашниковым».

«Темные силы во тьме», – покривился Ясир.

– Пора? – буркнул вслух, принюхиваясь. Ноздри щекотал дорогой парфюм.

– Раи-ис![4]4
  Раи-ис (араб.) – председатель.


[Закрыть] – Абу-Джихад жеманно приложил пятерню к сердцу. – Твоего слова ждут новобранцы!

– Далеко? – кисло спросил Арафат.

– Рядом!

– Поехали. Только быстро!

Все трое залезли в пыльный «Лендровер», и Гиена завел мотор. Фары мигом вымели мрак, упершись в сломанные ворота. За ними ширился еще один гараж – в цоколе торгового дома «Пикадилли», крепко сидевшего напротив улицы Хамра.

Пуская гулкие эхо по лесу обшарпанных бетонных колонн, джип выбрался к обширному хранилищу, залитому холодным светом неоновых трубок. Толпа мальчишек лет тринадцати-четырнадцати, в живописных лохмотьях, но с автоматами в руках, радостно завопила, сливая тонкие голоски в волне энтузиазма:

– Абу-Аммару и Палестине мы приносим в жертву свою душу и свою кровь!

Арафат выбрался из машины, растягивая толстые губы в деланой улыбке. Заученным армейским жестом приставил ладонь к бедуинскому клетчатому куфии. Он терпеть не мог дурацкий платок, но эта деталь одежды давно уж стала частью образа. Вон, половина восторженных пацанов, потрясавших «калашами», щеголяет в «арафатках».

Набрав воздуху, Ясир прокричал:

– Наша Палестина ждет свободы и независимости! Мы никогда не согласимся жить рядом с Израилем! Палестина будет существовать вместо Израиля! И вам, молодым бойцам, освобождать палестинские земли – от Ливана до Египта!

Худущий лопоухий мальчик не сдержал ликования и выстрелил одиночным вверх. Пуля отзвенела рикошетом, а на голову ушастому осыпалась штукатурка.

– Машалла, машалла! – выдохнул Гиена, грозя пистолетом юному автоматчику. – Едем, раис. Нас ждут в Шатиле.

– Едем.

Вскинув руку на прощанье, Арафат полез на заднее сиденье. Абу-Джихад примостился рядом, нагоняя запах мужского пота и женских духов. Чувствуя возбуждение, Ясир сжал зубы.

«Иншалла…»

Минуя сломанный шлагбаум, «Лендровер» выехал на улицу по крутому пандусу. Прохладный воздух с моря задул в приоткрытый лючок, вороша локоны Абу-Джихада. Ясир длинно вздохнул, смиряясь под накатом внезапной тоски. Борьба, борьба, борьба… Вся жизнь – борьба. Деньги, деньги, деньги… Борьба за деньги? Хм… Сразу два смысла, и оба – поганые. Остановиться бы… Выйти из машины, хлопнув дверцей. И один, совершенно один, оглушенный тишиной… Упиваться покоем взахлеб…

– Кыс эммэк! – выругался Гиена, и Арафат вздрогнул, выпадая из мечтательного флёра.

Навстречу прошмыгнул старенький «Рено», а впереди неспешно катил синий фургон, заляпанный французскими и арабскими надписями, одинаково славившими шаверму от старого Юсуфа.

Нетерпеливо посигналив, Имад пошел на обгон, и тут начали происходить события. Задняя дверка фургона вскинулась кверху, и на палестинцев в упор глянуло дуло пулемета КПВТ.

Ясир Арафат очень ясно, очень четко видел все действо, как будто перед ним прокручивали кадры в замедленной съемке. Две смутные фигуры в касках, горбившиеся в тени за пулеметом, открыли огонь. Хваленое пуленепробиваемое стекло не выдержало ударов калибра 14,5 мм – лопнуло, поражая осколками. Вторая или третья пуля в очереди разворотила Абу-Джихаду грудь, а следующая снесла голову.

Изворотливый Имад почти успел выпрыгнуть из джипа – он уже распахнул дверцу, напружинился для броска… Две пули опередили Гиену, почти разорвав худое тело.

– О-о-о! – отчаянно взвыл Арафат – и захлебнулся кровью.

Короткая очередь разнесла движок, ломая и круша поршни. «Лендровер» будто подпрыгнул, валясь набок, уходя в перекат… Грохоча и скрежеща, джип врезался в ограждение, полыхнул клубом дымного пламени, но никому, ни водителю, ни пассажирам уже не было больно.

Вторник, 3 февраля. Перед обедом

Техас, Абилин

«Зима в Техасе – это что-то с чем-то!» – с удовольствием думал Степан Вакарчук. Перед рассветом покапал небольшой дождик, а уже к одиннадцати – комнатная температура!

Сняв мятый стетсон, Стив пригладил волосы. Он единственный отпустил их в рост, отчего стал похож на Иисусика. Редкая бороденка лишь добавляла святости. Вальцев тоже зарос неопрятной щетиной, зато пышную свою прическу сбрил наголо. Даже Чак Призрак Медведя не пожалел косу – подстригся коротко, став неотличимым от любого «мекса».

«Конспи гация, конспи гация и еще раз конспигация!»

Целый месяц они кочевали по нью-йоркским закоулкам. Хочешь спрятать желтый лист – урони его осенью в парке. Желаешь скрыться сам – пропади в лабиринтах мегаполиса, затеряйся среди миллионов себе подобных!

Выждав пару недель, сели на поезд до Чикаго. Сошли на полдороге, купили мятый «фордик» за двести баксов – и покатили «на юга». Эксфильтрация нумер два.

Зашипел кофейник, и Степан живо снял его с костерка.

– Идите есть, а то остынет!

Первым явился Максим. В разноцветной вязаной шапочке с наушниками он был неотразим. Подбросив в огонь сухих веточек меските, Вальцев погрел руки, растирая ладони, и обнадежил:

– Ничего… Скоро потеплеет. Пустыня Чихуахуа! Звучит?

– Матерно! – фыркнул Вакарчук, подтягивая сковородку со скворчащими ломтиками бекона. – Звиняйте, яишни нема. Чак!

– Я здесь, – послышался спокойный голос индейца. – Набрал две канистры бензина на заправке. Должно хватить.

Призрак Медведя уселся перед костром. Подточил палочку ножом и наколол ею горячий кусочек бекона.

Вальцев молча протянул ему сухарь. Чарли кивнул ему, со страшным хрустом разгрызая хлебец.

– Скоро доберемся до Пекоса, – заговорил он невнятно. – Это река такая. Там живет Мэнни Красное Перо. Он покажет брод и проводит до Рио-Гранде. Сведет с тамошними контрабандистами, а они уже переправят нас на тот берег. Доедайте. Мне только кофе оставьте.

Упруго поднявшись, индеец скрылся в зарослях чаппараля. Вскоре закрутился стартер, басисто взревел мотор. Царапая борта, «Форд» сильно вздрагивал, будто чуял колючки металлической облупленной кожей.

Вакарчук торопливо набил рот и плеснул кофе в кружку.

– Заварено по-ковбойски, – хмыкнул Максим. – Подкова не утонет.

– А то!

Призрак Медведя пил маленькими глоточками, жмуря обсидиановые глаза, пока не выхлебал полную чашку.

– Едем! – выдохнул он.

– А что надо сказа-ать? – напел Степан вкрадчивым голосом.

– Спасибо? – Максим неуверенно забросил ответ.

– Хау! – улыбнулся Чак.

– О!

Посуда, одеяла, припасы переместились в кузовок пикапа. Хлопнули дребезжащие дверцы. Машина заворчала и тронулась, покатила по сухому руслу-арройо, вторя затейливым изгибам.

Вспугнутая тишина помаленьку возвращалась, подтягиваясь к кострищу. Ни звука.

Из зарослей выглянул молодой койот. Беспокойно оглядевшись, зверек потрусил к костерку, залитому кофейной жижей. Порыскал, скуля – и вцепился в огрызок, заглотал жадно и счастливо.

Вдали, на склоне холма, разгорелись красные стоп-сигналы, словно открылись недобрые глаза. Койот шарахнулся, поджимая хвост, но не ушел – запахи одолели страх. Вытянув мохнатую шею, он завыл – тихонько и боязливо, будто жалуясь Большому зверю на свой голод и винясь за трапезу.

Тот же день, раньше

Первомайск, улица Ленина

Чужая страна – чужие правила. Другая жизнь. Всё иное – повседневные привычки, принятые нормы общения…

Саймон вышел у сквера Победы и проводил глазами фырчащий «Икарус». Автобус, потряхивая «гармошкой», свернул на мост, желтым коробчатым силуэтом скользя вдоль строя пирамидальных тополей. Снег почти стаял с мостовой, лишь кое-где белея наметами, зато на газонах и в парке напротив – сугробы по колено. Русская зима.

«Внедряемся!» – кивнул себе Саймон Грин.

Вытряхнув из надорванной пачки папиросу, он дунул в мундштук, не зная зачем, но все русские так делали, закуривая. Чиркнул спичкой, втягивая вонючий дым, скосил глаза на тлеющий кончик.

«Турецкий «Кара-Дениз» покрепче будет, – подумалось ему, – но есть что-то общее. Дерет горло…»

Саймон пригляделся к блеклому рисунку на пачке, выполненному в два цвета – пологие сопки, на склонах тает снег, а надо всем – лучистое солнце.

«Колыма, однако!» – развеселился Грин и зашагал к продснабу, поглядывая вокруг, сверяя свою манеру вести себя с поведением «вероятных противников».

Люди как люди. Озабоченно торопятся, припаздывая на работу. Тяжеловесно, устало шагают, возвращаясь со смены. Старушка, закутанная в шерстяной платок поверх уродливого черного пальто, неторопливо ковыляет, припадая на палочку. Мальчишки, толкаясь и смеясь, лупят друг друга портфелями. Жизнь как жизнь.

Решив, что русский табачок извел следы сладковатого дымка «Мальборо», Саймон одолел очищенные от снега ступени. Тяжелая дверь как раз открылась перед ним, выпуская двух капитальных дам в модных дубленках. Модные шапки-папахи, нахлобученные на крашеные волосы, лишь подчеркивали бальзаковский возраст работниц торговли.

– Представляешь, – охала дама в головном уборе из чернобурки, – Николай Алексеич уволил-таки Романенко!

– И правильно сделал! – агрессивно рубанула ее товарка в белой шапке из песца. – Где это видано, чтобы главбух путался в арифметике?

– Так-то оно так… – затянула чернобурка. – Но человеку год до пенсии…

– Пускай переквалифицируется в управдомы!

Грин вслушивался в разговор, понимал сказанное, но не улавливал потаенного смысла. Некое глубинное, скрытое течение, видимое обеими дамами, не давалось ему.

Нахмурившись, он миновал вестибюль и храбро ступил в гулкий коридор.

«Fucking shit!»

Как штурман без компаса и карты… Вертя головой, Саймон наткнулся-таки на искомое. «Отдел кадров».

За дверью обнаружился небольшой кабинет. Шкаф для бумаг, развесистое растение в горшке на подоконнике, внушительный, крашенный белой краской сейф, портрет Ленина на стене – и огромный письменный стол, попиравший тумбами истертый паркет.

За столом сидела пожилая, но энергичная женщина в карминно-красной кофте, наброшенной на строгое серое платье. Волосы, крашенные басмой, придавали начальнице южной знойности.

– Здрасте! – по-простецки сказал Грин, сдергивая шапку.

– Здравствуйте. – Женщина глянула на посетителя поверх очков в тонкой золотой оправе. – Вы устраиваться?

– Да! Был слух, что вам нужны водители…

– Хорошие водители всегда нужны, – проговорила «персональный менеджер», акцентируя слово «хорошие». – Документы с собой?

– Да, вот. – Саймон с готовностью протянул бумаги.

– Семен Зеленов… – прочла начальница. – Водитель первого класса… Характеризуется… Не был… Не состоял… Не привлекался… Хм. Ну что ж… Требуется водитель на «каблучок».

Грин мгновенно вспотел, лихорадочно вспоминая марки советских автомобилей, и с громадным облегчением выдохнул. «Каблук» – разговорное название легкового фургона «Иж-2715».

– Машина новая? – деловито спросил он.

– Новая, но неухоженная. Устроитесь если, покажете себя с хорошей стороны – пересядете на машину получше.

– Справедливо, – согласился Саймон. – Оформляйте!

Час спустя распаренный водитель Зеленов покинул контору продснаба, торопясь в общежитие.

Надо было успеть застать комендантшу, чтоб та выдала постельное белье. Иначе заночуешь на голом матрасе, а завтра рано вставать…

Инфильтрация начиналась успешно.

Среда, 4 февраля. После уроков

Первомайск, улица Карла Либкнехта

Чего-то я сегодня устал. Школа меня не напрягала особо, на уроках отдыхал больше. А вот в Центре пришлось поднапрячься. Как засел статью править, так и встал из-за стола лишь под вечер. Все страницы красным исчеркал, придется теперь начисто перепечатывать. Разумеется, не в гараже – куплю шоколадку Сашеньке, секретарше Николая Алексеевича. У нее там отличная пишмашинка, швейцарская, с мягким ходом…

Прогибая спину, я выбрался к окну. Зимний вечер.

Темнеет рано, хоть сутки и прирастают светом. Домами и улицами пока не завладела ночная чернота – город окутался сплошной лиловой тенью, размывавшей знакомые черты. На перепаде дня и ночи всё, ставшее привычным и обыденным, чудится таинственным, даже нездешним.

Двухэтажка, замыкавшая «военный двор», вся просвечена уютными желтыми окнами. Ага! Вот и Наташка включила свет – розовые шторки придали ему гламурный оттенок. Я прищурился – вроде бы мелькнул нечеткий силуэт… И усмехнулся – ревную будто. Вот и высматриваю, не засветится ли чей-то брутальный профиль.

Тут моих ушей достиг дружный смех, и я пошел на звук. Не стоит ожидать депрессии, когда тебе семнадцать. Особенно если душе пора на пенсию. Дождешься…

Покинув кабинет, прислушался. Хохот рвался из мастерской. Сбежав по лестнице, я толкнул тяжелую дверь и очутился в царстве Ромуальдыча. Вечером сюда вся молодежь сбредается. Так уж повелось.

Сперва мы по делу собирались. Все ж таки, Вайткус официально – директор. Устраивали планерки, делились мнениями, спорили. А Ромуальдыч, обожавший юное шумство, и чаю заварит, и килограмм конфет на верстак вывалит. Не поддержать такую «славную трудовую традицию»? Как можно!

– Мишечка явился! – заулыбались девчонки, оккупировавшие диван. – Приветики!

– А в щечку чмокнуть? – сказал я бархатным голосом.

– Чё это? – тут же встрял Изя. – Перебьешься как-нибудь!

– Чё это! – передразнила его Светланка. – Мы потом, Мишенька!

– По очереди! – хихикнула Маша. – По очереди!

Рита молча улыбалась мне, но смотрела так, что обещания близняшек представлялись детскими.

– Миша! – Арсений Ромуальдович вырвал меня из девичьего плена. – Тут ребята идею подкинули…

– Я подкинул! – похвастался Динавицер.

– Вообще-то мы, мон шер, – поправил его Зенков. Он вместе с неразлучным Дюхой восседал на верстаке и болтал ногами. – Может, нам автопробег организовать?

– Первомайск – Москва! – воскликнул Изя.

– Надо обязательно с идеологической нагрузкой! – вскочил Саня Заседателев. – Комсомольский автопробег «Навстречу XXV съезду КПСС»! Тогда нас обязательно в райкоме поддержат, да и от уроков точно освободят. На всю неделю!

– Смотри! – Женька спрыгнул с верстака и подошел к большой карте СССР, висевшей на перегородке, из-за которой слегка поддувало – большой гараж отапливался всего парой батарей. – Двинемся через Умань до Киева, там переночуем…

– Рано ночевку устраивать, – не согласился Жуков. – Давайте лучше до Сейма дорулим, а там в пионерлагерь свернем. Гошка говорит… Гош!

– А? – взлохмаченный Кирш выглянул из гаража. – Чего тебе?

– Сильно занят?

– Мы тут резину набиваем на ворота, – степенно ответил Гоша, – дует сильно. А чего?

– А у тебя там правда сторож знакомый? Ну, помнишь, ты говорил? В лагере том, на Сейме!

До Кирша дошло не сразу.

– А-а! – завел он. – Ну да. Дядь Сеня.

– Всё, – отпустил его Изя, – свободен.

Гоша фыркнул и захлопнул дверь.

– Ладно, мон шер, – согласился Зенков, – подышим свежим воздухом. М-м… Потом переход до Брянска, а оттуда – до Калуги. Можно и сразу в Москву, но в дороге устанем. Ни поесть, ни умыться. Лучше с утра выехать, и… куда-нибудь в столицу.

– На массовое поле можно, – прикинул я, – в парке Горького.

– Так ты согласен?

Мне удалось найти вариант «и нашим и вашим».

– В принципе, да, но… Чего-то не хватает. Одной идеологической нагрузки маловато будет. Надо что-то свое… Ладно, подумаем.

Тут из гаража донесся громкий говор, смех, и двери распахнулись. Улыбчивый Гоша с жирным мазком мазута на щеке объявил:

– У нас гости!

В двери спиной просеменила Тимоша, и стало ясно, что она помогает затаскивать санки. Нет, не детские… Розовая с холода Альбина затолкала в мастерскую креслице с приделанными обрезками лыж. На санках, укутанный теплым одеялом, восседал робкий старичок, улыбаясь смущенно и неуверенно.

– Ой, здрасте! – зазвенела Ефимова. – А это мой дед Егор! Мы катались, хотели уже домой идти, а потом смотрим – у вас тут свет везде!

– Сейчас мы вам чайку горяченького! – подмигнул Ромуальдыч.

– Чаек – это хорошо! – покивал дед Егор. – Да, Альбинка?

– Ой, конечно! Не замерз, деда?

– Да ну!

Я смотрел на старика в самодельном инвалидном кресле, и было мне тяжко. Так со мной всегда, стоит только услышать «эхо прошедшей войны», увидеть ее страшный послед.

Дед Альбины летал на «яках» и «Ла-5», бил фрицев, дошел до самого Кёнигсберга, пока пулеметная очередь не прошила истребитель, перебив обе ноги. С тех самых пор Егор Пименович – калека. Если бы не внучка, вообще из дома не показывался.

И вовсе не жалость меня доставала, хотя и она тоже. Просто жило где-то внутри паршивое чувство… не возвращенного долга, что ли?

Я усмехнулся, глядя в темное окно, выложенное по краям кружевными веточками инея. Такая вот славная традиция у попаданцев в «застойные семидесятые» – думать о тех, кто лил кровь в грозные сороковые. Нас спасли, а сами…

И причина тут вовсе не в том, что «гости из будущего» морально устойчивы и по-особому совестливы. Всё куда проще.

Это к 2018-му фронтовиков почти не останется в живых, а сейчас герои войны – кругом, их много, они в самом расцвете сил. Трудятся, учат, ищут. Или маются всю свою жизнь, как дед Егор.

– Осторожненько… – добродушно проворчал Вайткус. – Кружка горячая.

– Да я в варежках, нормально…

– Ой, «Лимонные»? Мои любимые!

Я старательно улыбался Альбинке, а сам думал, мыслью нащупывал верный ход, верное решение. Во мне до сих пор жило ощущение внутренней свободы, испытанное мною в лыжном походе. После я не раз спрашивал себя, а правильно ли поступаю, отказываясь помогать членам Политбюро. Как же тогда «перестройка» – в экономике, в партии, в военной доктрине, в обществе? А никак! По фигу все эти «великие перемены»!

Инфу я слил? Слил. «Исторические преобразования» запущены? Запущены. Влиять на ход реформ могу? Нет.

Так, может, хватит суфлировать? Хватит витать в высших сферах? Пора, как Канторович, спуститься в подлунно-земноводный мир – и заняться делом. Подпихивать прогресс в микроэлектронике или вот – помогать незаметным героям.

«Тут даже придумывать ничего не надо, – подумал я, – альтернативщики всё придумали до нас…»

Кто-то из авторов, помню, задумал поисковые отряды организовать, вести «раскопки по войне», а кто-то техоснастку в ФРГ «закупал», чтобы современные протезы клепать…

Я замер.

– Ну, ты и балбе-ес…

– Это ты кому? – подозрительно сощурился Изя.

– Это я себе.

Продолжая бурчать, протер мокрой тряпкой обычную школьную доску и мелом набросал чертежик модульного протеза с торсионными соединениями. Карбоновая стопа с вертикальным амортизатором… Приемная гильза из литьевых смол с силиконовым чехлом… Коленный модуль с регулировкой фазы переноса и – обязательно – с поворотным устройством для разворота голени… Ну, чтобы инвалид мог сесть в машину или просто положить ногу на ногу.

– Миш, чай будешь? – Ромуальдыч качнул кружкой с черными крапками отбитой эмали.

– Будешь… – затянул я, выводя мелом пневмодемпфер.

– Ого… – Вайткус слегка нахмурился, оглядывая эскиз, но вскоре лицо его прояснилось. – Етто счастье… для Егора Пименыча?

– Счастье для всех – и даром! – отговорился я.