Текст книги "По следу зверя"

13

Федор Чепраков неспроста остановил свой выбор на Николае Цвирко и Александре Довгунце, отправляя их на встречу с подпольщиками. Оба юноши были небольшого роста, худощавые. Внешне ребята больше походили на подростков, чем на опытных бойцов, поэтому меньше других могли вызвать у гитлеровцев подозрение.

Не дождавшись их возвращения, утром капитан отправил в город разведчиков. К полудню бойцы вернулись, рассказав о перестрелке накануне в районе мельницы и начавшихся в городе вскоре после этого арестах подпольщиков. С собою в лагерь они привели Лиду Комарову. Девушку случайно обнаружили в лесу неподалеку от городской окраины. Один из бойцов узнал ее.

Чудом избежавшая ареста, Лида была уверена, что немцы охотились именно за ней. О своих товарищах она ничего не знала.

Рабочая смена в столовой начиналась в четыре утра. В обязанности девушки входило мытье посуды и уборка помещений. В то утро, заметив в окно, как во двор въезжает грузовик с солдатами, Лида шестым чувством догадалась, что приехали за ней. Она успела подать знак двум стряпухам, помогавшим штатному немецкому повару, и пока одна из них отвлекала внимание гитлеровцев, прошмыгнула в самую дальнюю, заставленную ненужными предметами подсобку, где, с трудом втиснувшись в пустое чрево небольшого металлического шкафа, замерла. На ее счастье, валявшийся на полу с измятыми боками и полуоторванной дверкой ящик, в котором раньше хранились сыпучие продукты, подозрений у гитлеровцев не вызвал.

Бегло осмотрев все помещения, немцы уехали, торопясь на задержание других подпольщиков. Девушка еще долго не решалась покинуть свое убежище, дрожа от страха и беззвучно роняя слезы. Выйти из столовой ей помогли все те же землячки. Пока одна из них отвлекала разговорами стоявшего у входа дюжего солдата и только что пришедшего на смену немецкого повара, другая незаметно вывела ее через задний двор.

Домой Лида возвращаться не стала, разумно полагая, что немцы за ней и туда придут. Оставалось пробраться к небольшому лесному массиву, рассыпанному за городом, где и дожидаться ночи. Здесь ее и обнаружили партизаны Чепракова.

– …Маму с сестренкой жалко! – шмыгая носом и растирая по лицу крупные слезинки, плакала девушка, рассказывая в командирской землянке, какого страху натерпелась.

Слушая ее, сидевший за столом Строжевский поднял глаза:

– Как же немцы вышли на вас? Скобцеву так долго удавалось скрывать организацию, а тут нате, всех одним махом повязали! Есть догадки, кто мог вас сдать?

От его пронзительного взгляда и холодного голоса Лида невольно съежилась. Девушка помнила, как однажды в разговоре с ней Сверчок нелестно отозвался о своем замполите.

– Сдать? Вы имеете в виду – предать? – Девушка всплеснула руками. – Никто. – Затем, ненадолго задумавшись, словно перебирала в памяти каждого из известных ей подпольщиков, уверенно повторила: – Из наших – точно никто!

Подозрения одолевали не только комиссара. В отряде многие предполагали, что городское подполье кто-то выдал. И этот кто-то был из своих. Велев девушке оставаться в лагере, Чепраков проводил ее до выхода.

– За родных не волнуйся! – стал успокаивать он ее, откидывая в сторону залапанный кусок рогожки, спасавший землянку от вездесущих комаров. – Наши люди успели пройтись по некоторым адресам. К сожалению, не всех удалось предупредить, но твоих успели, так что ожидай. Думаю, ближе к ночи свидитесь.

Заметив неподалеку пожилого человека с густой бородой, подпиравшего спиной ствол старой осины, Федор Иванович кивнул в его сторону:

– А вот и дед Трофим! Скажи ему спасибо! Это он предупредил твою мать, чтобы уходила из города.

Заметив командира, старик приветливо махнул рукой, продолжая дымить цигаркой.

– Так это же немецкий прихвостень! – воскликнула возмущенно Лида. – Всё сапоги фрицам чистил за кусок мыла, вражина!..

Этого человека она часто видела возле столовой. Одетый в обноски, с вечно всклокоченной, похожей на паклю бородой и большой, не по размеру, шляпой на кудлатой голове, старик целыми днями бродил по улицам города с небольшим деревянным ящиком, в котором носил различные инструменты. За понюшку табака, шмат сала или четверть самогона он брался за любую работу. Мог починить крышу, подбить сапоги, подправить калитку. Нередко к помощи бывшего механика, разбиравшегося в технике, прибегали и немцы, щедро оплачивавшие его услуги сахарином или тушенкой.

Во дворе столовой Лида не раз видела, с какой готовностью старик бросался ремонтировать их мотоциклы и автомобили. Она ненавидела его и со свойственной столь юному возрасту прямотой бросала при встрече презрительное: «Пришивала!» В ответ пожилой человек лишь улыбался, называя девчушку пустельгой. «Такие люди любой власти служат! – жаловалась она матери. – Еще и оскорбляет, вражина, пустельгой называет». – «Пустельга – птичка зоркая, из соколиных будет! – замечала с улыбкой мать и просила, чтобы дочь оставила старика в покое. – Сдался он тебе! Пусть живёт».

Чепраков засмеялся:

– Зря ты так, девочка! Дед Трофим один из наших информаторов. Можно сказать, главных. Несмотря на возраст, глаз у него по-прежнему зоркий. Все подмечает.

Похвала старику из уст прославленного партизанского командира смутила Лиду.

– И давно он сотрудничает с вами? Небось, узнал, что Красная армия наступает, вот и переметнулся обратно. Иуда! Тушенкоед несчастный!

Чепраков усмехнулся.

– С самого начала. Говорю же: ценный разведчик! А тушенку… тушенку, что выменивал у немцев, нам передавал. – Заметив направлявшихся к командирской землянке бойцов из соседнего отряда, Федор Иванович поторопил девушку: – Ну, иди! Иди к деду…

Подойдя к старику, Лида, зардевшись, проговорила, запинаясь:

– Я не знала… Мне так стыдно… Столько гадостей наговорила вам!

Оторвавшись от дерева, дед Трофим вынул изо рта самокрутку, поднял мохнатую бровь:

– Да уж. Спасибо, хоть камнями не бросалась. Всяко бывало.

– Хоть бы намекнули что ли, что связаны с партизанами!

Отряхнув со старого, в масляных пятнах вокруг карманов, пиджака осыпавшийся по неосторожности пепел с цигарки, старик ответил с некоторой бравадой в голосе:

– Как же тут скажешь? Сама понимаешь: разведка – дело особой государственной важности! Секретной, стало быть. – Погладив тощей пятерней густую бороду, дед Трофим вдруг заливисто, совсем по-мальчишески, рассмеялся: – Ну, что, пустельга глазастая, пошли, что ли? – Махнув рукой, он призвал девушку идти рядом. – Я тут тушенки немного приволок. Охота мне тебя ею накормить. Народ сказывает, мол, хоть и фашистская, а вполне годится для наших животов. Сам-то я до нее не охоч, а тебя угощу. Что скажешь?

– Я согласна, дедушка! – засмеялась Лида, поняв, что прощена. Наконец-то она могла немного расслабиться после стольких тревог…

14

Встретив у самого входа двоих партизан из отряда Тимофея Кручени, капитан Чепраков приказал стоявшему у входа часовому никого в землянку не пускать. Разговор намечался особый, не для посторонних ушей…

В первые же дни войны оказавшись в окружении, старший лейтенант пограничных войск Крученя, убедившись, что гитлеровские части ушли далеко вперед и выйти к своим не удастся, принял решение продолжить бороться с врагом в тылу. Постепенно его сильно поредевший взвод прирос другими окруженцами и местным населением, и к лету сорок четвертого года отряд теперь уже капитана Кручени насчитывал более двухсот хорошо обученных и оснащенных оружием бойцов. Это была немалая сила, к помощи которой Чепраков, выполняя спецпоручения Москвы, время от времени прибегал.

Представив партизанам своего замполита, Федор внимательно выслушал старшего из них. Михаил – длиннобудылый, с большими, свисавшими до подбородка рыжими усами и лицом, густо усыпанным веснушками, – поведал об аресте городского сопротивления.

– …Спастись удалось лишь нескольким подпольщикам. Они и рассказали о случившемся, добравшись до нас. Мы их пока у себя в отряде оставили. Понаблюдаем, – сощурил глаз Михаил. – Наш командир думает, что подпольщиков кто-то предал. Может, свои кто?

Из собранной воедино информации от своих разведчиков и рассказа Михаила стало известно: на встречу с Цвирко и Довгунцом собирался идти лично руководитель подполья Вадим Скобцев и двое его товарищей – Сергей Смирнов и Владимир Тарасевич.

– Что известно о них? – поинтересовался Чепраков.

Михаил на мгновение задумался, вспоминая разговор с чудом избежавшими ареста подпольщиками.

– Смирнов среди товарищей ничем примечательным не выделялся. Был исполнительным, но особой сметливостью не отличался. Тарасевич же, напротив. Некоторые операции, удачно проведенные группой Скобцева, были лично им разработаны.

– Правда, на задания его не часто брали, – вспомнил второй связной. – Он эпилепсией страдал. Боялись, как бы приступ не случился.

– Какая теперь разница, кто чем страдал? – ухмыльнулся Строжевский. – Очевидно же, что все погибли.

– В этом мы не можем быть уверены до конца, – не согласился с ним Чепраков. – Возможно, кто-то попал в плен. Надежда, конечно, слабая, но все же…

Вскочив с места, комиссар нервно заходил по землянке взад-вперед:

– Оставим надежду верующим, Федор Иванович! Мы с тобой люди ответственные, руководящие, и в чудеса верить не имеем права.

– Что касается предательства… Нам неизвестно, засада это была или ребята случайно напоролись на гитлеровцев, – продолжал Чепраков, не обращая внимания на эмоции своего замполита.

– Что касается предательства, – остановился перед ним Строжевский, – то я так мыслю: если кто-то выжил в перестрелке, того и следует в первую очередь рассматривать в качестве предателя. Разве нет?

Чепраков нахмурился:

– Подозревать товарищей – последнее дело. Так можно и меня в изменники родины записать.

– Обычно свои и предают, – не унимался замполит. – Времена такие, когда никому нельзя доверять. Даже себе. А уж бывшему…

Строжевский хотел сказать «арестанту», но вовремя остановился, однако глаз от командира не отвел. Капитан помертвел лицом…

В мае сорок первого года был арестован один из создателей разведывательно-диверсионной службы Красной армии генерал Плотников. Вместе с ним аресту подверглись и некоторые его подчиненные, среди которых оказался и капитан Чепраков. «Предателей», «шпионивших» на одну из иностранных разведок, ожидало суровое наказание, вплоть до расстрела, от которого их спасло нападение фашистской Германии и армейский бог в лице начальника одного из отделов НКВД СССР Павла Судоплатова, отвечавшего за разведку, диверсии и террор в тылу врага.

Кто-то еще помнил о боевом опыте офицера Чепракова, полученном им в финскую кампанию. Так, пониженный до звания лейтенанта, бывший капитан Федор Чепраков был заброшен в немецкий тыл во главе небольшого отряда разведчиков-диверсантов. Чтобы вернуть себе прежнее звание, ушло три года партизанских скитаний.

Федор хорошо знал, как работает репрессивная машина НКВД. Понимал: в отряде ее представляет замполит, неосторожным словом выдав, что знает о его прошлом и, возможно, не до конца доверяет…

О болезненной подозрительности Афанасия Петровича Строжевского, в каждом человеке видевшего потенциального шпиона, в отряде знали все. Тем, кто попадал под его подозрение, порою стоило немалых усилий избавиться от него. Заместитель Чепракова по политчасти был скор на расправу. Многие запомнили случай, когда, пользуясь отсутствием командира, Строжевский приказал расстрелять недавно принятого в отряд бойца, заподозрив в нем вражеского агента. Вернувшись после очередной операции на базу и узнав об этом, Чепраков устроил замполиту разнос, запретив впредь в его отсутствие любые судилища.

В отряде удивились столь мягкой реакции командира. Некоторые партизаны открыто, без страха, осудили самоуправство комиссара, назвав его решение самодурством. Досталось и командиру за малодушие.

Строжевский негодовал: «Это что, навет на партийный суд? Партия не ошибается и не потерпит…» Столь громким заявлением Афанасий Петрович обозначил первостепенную роль компартии во всем, то есть свою собственную власть, после чего многим стало ясно – командир не всесилен. Руководивший разведгруппой отряда Виктор Вовк подобные разговоры всячески пресекал. О непростой судьбе капитана Чепракова он знал больше, чем остальные…

Проводив посланцев Кручени до границы лагеря, Федор Иванович протянул рыжеусому Михаилу записку:

– На словах передайте Тимофею, что операцию необходимо провести сегодня, в точно указанное время! Потом может быть поздно. Надеюсь, начальник районной полиции, капитан Хойер, не успел передать подпольщиков в руки гестапо. В этом случае мы будем лишены возможности помочь им. – Немного подумав, он добавил: – Понимаю, что времени на подготовку не остается, но другого выхода у нас нет, товарищи.

Пользуясь случаем, Чепраков решил отправить со связными Лиду Комарову.

– А можно мне у вас остаться? – робко попросила девушка, узнав об этом. – Я бы могла за медсестру. Должен же кто-то вам перевязки делать!

– Тьфу ты! – сплюнул через плечо Виктор Вовк. – Нет бы о чем-нибудь хорошем сказала на прощание.

– Ой, извините! – От волнения на лице девушки вспыхнул румянец.

– Нахождение гражданских лиц в нашем отряде невозможно! – заключил Строжевский. – Здесь без исключений!

Опечалившись отказом, девушка проронила:

– А где можно Сверчка найти? Я весь лагерь обошла, но его нигде нет. Он на задании?

Уловив в голосе девушки тревожные нотки, Чепраков почувствовал, как в горле запершило. Не услышав ответа, Лида заволновалась:

– Он жив?

– На задании, – едва вымолвил командир, резко повернув назад.

Опустив худые плечики, девушка побрела за партизанами Кручени.

Возвращаясь к землянке вместе с Вовком и Строжевским, Федор размышлял. Становилось очевидным, что разработанная им лично и одобренная Москвой операция сводных отрядов по освобождению города от фашистских захватчиков, намеченная на конец недели, под угрозой срыва. Если предатель существует, то ему могут быть известны настоящие сроки.

Об операции знали несколько человек. Последний, кому открылся Чепраков, был Николай Цвирко. Отправляя ребят на задание, он почти не сомневался, что встреча с подпольщиками пройдет гладко, как обычно. Однако на случай их ареста у командира была припасена одна старая заготовка, которая могла спасти им жизни.

Старшему из ребят, Коле Цвирко, было предложено вступить с гитлеровцами в игру. Для большей убедительности потянув немного время, он, «под страхом смерти», должен был «согласиться» на сотрудничество с немцами и «выдать» дату начала операции, естественно, изменив ее. Для того, чтобы поверили в его искренность, еще и «предать» своего командира.

«Но выжил ли кто из ребят?» – мучился вопросом капитан. Был только один способ узнать об этом – отправить людей на дальний хутор. Взглянув на часы, Чепраков покачал головой: времени до начала главной операции оставалось совсем немного!

– Виктор! – он повернулся к начальнику разведгруппы. – Отбери бойцов и немедленно выступайте к Николиному хутору.

– Ты что-то задумал, Федор Иванович? – сравнялся с ним Строжевский. – Поделишься мыслями?

Желая хоть на время избавиться от его общества, Чепраков сухо проговорил:

– Вы, Афанасий Петрович, идете с Вовком. Выдвигаетесь ровно через четверть часа. Инструкции получите вместе со старшим лейтенантом.

Строжевский в замешательстве остановился:

– Куда это мы должны идти? К какому еще хутору? Нам же сегодня вечером город брать!

15

Оказавшись на улице, Клаус с наслаждением вдохнул свежий воздух. Большую часть суток ему пришлось провести на ногах и теперь он чувствовал себя уставшим. Отправив унтер-офицера и переводчика отдыхать, капитан в сопровождении Матюшина направился к служебному автомобилю.

Велев водителю ожидать снаружи, Хойер уселся на заднее сиденье, приглашая вицефельдфебеля занять место рядом с собой.

– Ну, Матьюшин, как ест наши дела? – обратился капитан, с наслаждением расслабляя все члены. – Что ест для менья?

Кондрат с трудом протиснулся в узкий салон «мерседеса».

– К сожалению, в этот раз ничего особо интересного нет, господин капитан! Нынче не так много перепадает, как прежде бывало.

Суетливо достав из внутреннего кармана кителя крохотный пакетик, полицай вложил его в руку Хойера.

– Матьюшин, я думайт, что ви мения обманивайт! – выказывая явное недовольство, вытаращил глаза немец.

– Как можно, господин капитан! – Мысленно посылая немца куда подальше, Кондрат сделал вид, что огорчен его недоверием. С каким же удовольствием он размозжил бы сейчас этому колбаснику череп, будь у него такая возможность. – Обижаете! Мы ведь с вами не разлей вода. В одной упряжке, так сказать.

Величественно подбоченившись, гитлеровец, словно демонстрируя свое превосходство, произнес:

– Я отправляйт вас на фронт! Там вас болшевик будет шисен!

И вновь Кондрату пришлось делать вид, что обеспокоен его заявлением.

– Не надо на фронт, герр Хойер! Не надо меня шисен!

Нет, он больше не боялся немца. Ненавидел. Всех гитлеровцев ненавидел вместе с их фюрером, чьи истеричные выступления часто транслировались по радио. Ненавидел за то, что ошибся в своих ожиданиях. В нем говорила обида. Человеку свойственно личные обиды переносить на ненависть к другим, кто успешнее, богаче, знаменитее, или, как в этом случае, не оправдал надежд. Фашистская Германия не оправдала. Еще совсем недавно этот гнус в выглаженном мундире и в белой накрахмаленной сорочке называл его «майне руссишен геноссе», а теперь грозится отправить на фронт. «Ну и сука ты, капитан! Фашист, одним словом… Нет, мы никогда не станем вам ровней! Так и останемся недочеловеками, которым и жить-то разрешено с оглядкой».

Кондрат жалел, что не мог уйти от гитлеровцев немедленно. Прежде чем решиться на побег, план которого он вынашивал последние дни, необходимо было все тщательно продумать и подготовиться. В случае провала немцы расстреляют его как дезертира. Их спецслужбы по-прежнему хорошо выполняли свою работу. А после ужесточения устава для полицейских из шуцманшафта, связанного с участившимся бегством из частей, они не особо церемонились с «аскари». С другой стороны, если опоздать, то можно угодить в лапы партизан или сотрудников СМЕРШа. Тут уж точно не жди пощады…

Мысль сбежать пришла Матюшину после разговора со старостой из приграничного с Литвой села Спиридоном Лукашевичем. Как-то раз встретившись во дворе районной комендатуры, куда пригласили всех старост и командиров взводов на расширенное собрание, они разговорились. Знакомы Кондрат со Спиридоном были чуть больше года и испытывали друг к другу определенное доверие. От природы малоразговорчивый, Лукашевич нравился Кондрату своими взвешенными суждениями. К гитлеровцам староста симпатии не испытывал. Но и советскую власть не любил. О причине этого никогда не рассказывал.

– Бечь надо от этих паршивцев, – дымя самокруткой, молвил Спиридон, бросая частые взгляды серых колючих глаз на снующих мимо немецких солдат. Слова он произносил медленно, словно каждое тщательно прожевывал. – Чую, побегут скоро колбасники к своим фрау. Мы им нужны, покамест здесь находятся. А после оставят за ненадобностью, как щенков беспородных. Или, чего хуже, вывезут к яру да постреляют из пулеметов – и дело с концом.

– С чего это им нас убивать? – насторожился Матюшин.

Сгорбившись, пятидесятилетний Лукашевич, выглядевший на все семьдесят, бросил окурок себе под ноги.

– А с того, мил человек, – перешел он на шепот, – что мы с тобой есть живые свидетели их преступлений. Самые что ни на есть прямые участники всех кровавых делишек.

Кондрат завращал глазами, не подслушивает ли кто, выдавил из груди:

– Прав ты, Спиридон. И я так само мыслю. Проиграют они войну.

– Уже проигрывают. Вот и говорю: надо бечь! – Скрипнув изъеденными зубами, Лукашевич придвинулся ближе. – Нам с тобой, Кондратий, один путь уготован – до самой смерти ховаться. Никому не говорил, а тебе скажу по секрету: скумекал я, что надо к соседям подаваться, в Литву. Знающие люди поговаривают: прибалты в землю закапываются.

– Это как, заживо, что ли? – озадачился Кондрат.

– Тьфу ты, скажешь тоже! – Староста осенил себя широким крестом. – Литваки в лесах схроны всякие да подземелья мастырят. К долгому противостоянию против Советов готовятся. – Тронув поясницу, Спиридон удрученно покачал головой. – Не знаю, выдюжу ли сырости земляной. Ревматизьма замучила, мочи нет. Спасаюсь горячим утюгом да тертой редькой. Но, думаю, все одно буду туда подаваться, если что.

Кондрат передернул плечами:

– А смысл прятаться всю жизнь в лесах?

– Кто захочет – продолжит дальше воевать с красными, а кто нет – неволить вроде как не будут. Отсижусь малехонько, а там поглядим, как оно сложится. Справлю новые документы, а с ними куда хошь гуляй. Знаю одно: в лесу не останусь.

Кондрат покачал головой:

– И я не вижу смысла дальше воевать. Если уж германская военная махина не может одолеть московитов, куда этим хуторянам сладить?

Свернув очередную самокрутку, Лукашевич сдунул с шершавой ладони остатки табака, продолжая поглядывать в сторону солдат и унтер-офицеров.

– Немцы по своей самонадеянности не могут победить, – обронил он, все так же не повышая голоса. – Великая в этом народе сидит гордыня, скажу тебе. Они ведь как рассуждали? Русский военный сапог ссохнется, изорвется, расползется по швам, а только не учли, что нет тому сапогу сносу. Из железа он, выходит. Думали: устал, дескать, народ от большевизма, колхозов и прочего, и стоит им только границу перейти, как тут же все сдадутся на милость победителей. А оно вишь, как обернулось. Народ не за власть воюет, хотя и это, как видно, есть. Люди за землю свою борются…

Кондрат с понурой головой внимал словам Спиридона.

– Германцы от восторга первых побед захлебнулись собственной слюной, – продолжал староста шамкать редкозубым ртом. – За последние годы большевики в военном плане дюже силушку набрали. Поговаривают, что англичанам с американцами это не нравится. Не хотят они, чтобы Советы сильны были. Немцы не дураки и это дело просекли. В общем, разговоры среди них ходят, что если война закончится поражением Германии, то союзники тут же нападут на СССР. Время самое подходящее. Страна в разрухе и еще не скоро очухается. – Лукашевич замолчал, словно давал собеседнику время осмыслить услышанное. Лишь докурив очередную самокрутку, продолжил: – Есть у меня на литовском приграничье человек один. Служит у немцев в особой части по борьбе с партизанами. Они там много чего знают. Рассказывал, что абвер усиленно готовит агентов для дальнейшей работы на советской территории. Догадываешься, для кого?

Кондрат знал, что время от времени гестапо устраивало проверку местным полицейским, выявляя среди них тайных пособников партизан. Он давно разучился доверять людям и сейчас, слушая Спиридона, силился понять, не провокатор ли перед ним. Очень уж неправдоподобную картину рисовал ему староста.

– Для союзников Сталина, что ли? – скривил он губы. – Не думаю. Черчилль с Рузвельтом в одной упряжке с ним.

Их диалог неожиданно прервал появившийся на площадке перед входом младший офицер, приглашавший всех собравшихся пройти внутрь.

– Не может лошадь идти в одной упряжи с ослом! – философски заметил Лукашевич, покидая лавку.

– И кто лошадь, а кто осёл? – поднялся следом Кондрат.

Ответа он не услышал.