Текст книги "Вернер фон Сименс. Личные воспоминания. Как изобретения создают бизнес"

Осознавая серьезность положения, я издал брошюру «Описание телеграфной линии Пруссии с опытом прокладки подземной линии», в которой рассказал об опасностях, связанных с линией, и о том, как с ними справиться. Далее я ответил на все обвинения в мой адрес в порче проводов и в плохой работе системы. Вполне закономерно издание брошюры привело к конфликту с администрацией прусских государственных телеграфов. Отныне и надолго она прекратила все отношения не только лично со мной, но и вообще со всей фирмой. Нас лишили всех заказов, а уже изготовленные передовые модели телеграфных аппаратов передали другим производителям. Это было серьезным испытанием для нашей молодой компании, на фабрике которой уже работало несколько сот человек. Нас выручило то, что железные дороги, которые тогда еще не принадлежали государству, продолжали наращивать спрос на нашу продукцию. Разрыв с государственным телеграфом подвел нас к необходимости поиска рынков сбыта в других странах, а заодно и поиска крупных подрядов.

Братья и сестры

В иностранных филиалах нашей фирмы весьма важная роль принадлежала моим младшим братьям. Поэтому целесообразно будет рассказать здесь, чем занимались не только они, но и другие члены семьи до этого времени.

Жизнь моего брата Вильгельма весьма подробно и скрупулезно, с использованием всех доступных материалов, описал известный английский писатель Уильям Пол[88]88
  The Life Sir William Siemens, RR.S., D.C.L., LL.D. Member of council of the institution of civil engineers. With portraits and illustrations. By William Pole, F.R.S., Hon. Secretary of the institution of civil engineers. London: John Murray, Albemarle street, 1888.


[Закрыть]. Поэтому я расскажу лишь об эпизодах, которые так или иначе повлияли не только на его, но и на мою жизнь. Сразу отмечу, что с Вильгельмом я на протяжении всей жизни состоял в самой оживленной переписке, и это было для нас обоих очень полезно. Мы делились впечатлениями от происшедших важных событий, рассказывали о планах на будущее, обсуждали самые разные вопросы, иногда даже спорили и ругались, но всегда приходили к примирению, если не в переписке, то при встречах, которые происходили не реже двух раз в год. Я был в большей степени ученым-исследователем, а он – техником и инженером-практиком, и мы признавали авторитет друг друга в этих различных областях, что значительно облегчало совместную работу и делало ее более плодотворной. У нас полностью отсутствовала зависть по отношению друг к другу, напротив, мы искренне радовались, если нам удавалось добиться большего признания имени брата в той стране, в которой жили, что еще больше укрепляло наши добрейшие отношения.

Когда в 1846 году мы прекратили совместную деятельность по реализации наших изобретений, Вильгельм, чтобы обеспечить свое существование, поступил инженером на известный английский машиностроительный завод. Однако, как говорят немцы, «кот не может перекрасить свои пятна». Подобно мне, Вильгельм вскоре вновь погрузился в пучину изобретательства. Различие было в том, что я сконцентрировался на вопросах, связанных с телеграфией и практическим применением электричества, он же посвящал свое время решению сложнейших проблем, связанных с термодинамикой. В частности, он попытался преодолеть трудности, с которыми в Данди столкнулся Стирлинг при разработке своего горячего воздушного двигателя[89]89
  Сейчас двигатели Стирлинга иногда называют ДВГ – двигатель внешнего сгорания.


[Закрыть], введя в него теплорегенератор от паровой машины. Эти эксперименты с регенераторами, охладителями и конденсаторами стоили ему больших денег и времени и материально совершенно себя не окупили, так как не получили практического применения. С другой стороны, ему удалось успешно решить проблему, с которой я долго и безуспешно бился в Берлине, – он создал гидрометр[90]90
  Здесь – прибор для измерения влажности.


[Закрыть]. Патентованный гидрометр системы Сименса и Адамса много лет пользовался на рынке неизменным успехом и приносил Вильгельму солидный и стабильный доход, пока его не вытеснил новый прибор берлинской конструкции, перенятой и самим Вильгельмом.

Успех, которого мы достигли в производстве телеграфных и других электрических аппаратов на заводе в Берлине, и широкое мировое признание, которое они получили благодаря своему качеству и надежности, побудили Вильгельма воспользоваться родственными связями и завязать тесные контакты с фирмой «Сименс и Гальске». Поначалу он в качестве агента фирмы весьма тонко и умно обратил внимание английских техников на достоинства продуктов немецкой фирмы. Этому особенно способствовала первая Всемирная выставка[91]91
  Ныне – ЭКСПО.


[Закрыть], прошедшая летом 1851 года в Лондоне. Фирма «Сименс и Гальске» представила на ней множество образцов своей продукции и была удостоена высшей награды – Council medal[92]92
  Council medal – здесь можно перевести как «медаль совета выставки».


[Закрыть].

Мои братья Ганс и Фердинанд остались верны сельскому хозяйству. После ликвидации аренды в Менцендорфе они приехали в Берлин, где тогда собрались все братья, за исключением Вильгельма, и жили там до тех пор, пока не получили в управление подходящие имения в землях Восточной Пруссии.

Фридрих еще в раннем возрасте оставил любекскую гимназию и попытался найти свое счастье в мореплавании. Несколько лет он служил на приписанных к Любеку крупных парусных судах, на которых всласть попутешествовал. Со временем его фанатичное юношеское увлечение морем несколько поутихло, и он написал мне, что не прочь немного подучиться. Я велел Фридриху приехать в Берлин, где частные преподаватели должны были подготовить его к поступлению в морское училище. Он с усердием принялся за занятия и вскоре проявил себя в них с хорошей стороны, выказывая в то же время живейший интерес к моим экспериментам и работам. На этот раз учение увлекло его настолько, что последние остатки корабельно-портовой романтики, с темными сторонами которой он уже успел хорошо познакомиться, покинули его голову, уступив место новым интересам и увлечениям. К сожалению, резкая перемена в одежде, образе жизни и климате привела к тому, что его стали мучить ревматические боли, которые он преодолевал с превеликим трудом. С тех пор он поддерживал меня во всех технических работах и при каждой возможности пытался восполнить пробелы в образовании, появившиеся вследствие многолетней болезни морем.

Следующий по порядку брат Карл, как и Фридрих, первые годы после смерти наших родителей провел в Любеке у дяди Дейхмана, после чего закончил свое образование уже в Берлине. Там он принял живейшее участие в первых же моих работах и вскоре стал одним из главных и самым надежным из моих помощников. Особенно хорошо он проявил себя во время прокладки нашей первой подземной линии.

Как я уже говорил, весной 1848 года Вильгельм, Фридрих и Карл были вместе со мной в воюющих Киле и Фридрихшорте. Царивший тогда в умах мощнейший дух немецкого национального чувства не позволил им в ту тревожную пору сидеть в мирном Берлине. Вильгельму я поручил тогда сооружение батареи в Лабоэ, напротив Фридрихшорта, и командование ею в последующем. Фридрих и Карл пошли добровольцами во вновь образованную армию Шлезвиг-Гольштейна и оставались в ней вплоть до заключения мирного соглашения. После этого мы решили, что Фриц должен продолжить свое техническое образование под руководством Вильгельма в Англии. Карл сперва поступил на химический завод в Берлине, но вскоре оставил его и стал помогать мне в прокладке и ремонте телеграфных линий. В 1851 году он вместе с Фридрихом представлял нашу фирму на Всемирной выставке в Лондоне, где в полной мере проявилось его умение вести серьезные переговоры. Парижский филиал фирмы, которым он руководил, не принес нам ожидаемых плодов, но для самого Карла он стал настоящим социальным и деловым университетом.

Вальтер, один из двух младших братьев, приехал из Любека в Берлин вместе с Карлом и посещал школу уже там. Отто же мы определили в грамматическую школу Халле, так как у меня совершенно не оставалось времени заниматься его образованием в полной мере.

Из двух наших сестер старшая, Матильда, вышедшая замуж за профессора Гимли и проживавшая в Киле, уже была счастливой мамой, успевшей нарожать целую кучу детей. Она всегда помогала мне в заботах о наших младших братьях и пыталась по возможности восполнить им тот недостаток материнской ласки, который они испытывали. Младшую сестру, Софью, как я уже говорил, удочерил наш любекский дядя Дейхман. В начале 50-х годов дядя решил со всей семьей эмигрировать в Северную Америку. Вызвано это было исключительно политическими причинами. После подавления революционного движения в Германии и в Австрии, сдачи Шлезвиг-Гольштейна и публичного унижения Пруссии положение Германии вполне можно было назвать безнадежным. Мощь России в то время была так велика, что афоризм, высказанный некогда высланным на остров Святой Елены Наполеоном, что в ближайшие 50 лет Европа станет либо республиканской, либо казачьей, казался почти сбывшимся в последней его части. Хотя я тоже был подавлен тем, что наша политическая ситуация изменилась столь кардинально в столь грустном направлении, такие пессимистичные взгляды были мне чужды. Поэтому я решительно отказался от предложения дяди ехать за океан вместе с ним и сделал все возможное, чтобы с ним вместе не уехал кто-нибудь из братьев или сестер. Я был категорически против отъезда Софьи, и в этом меня поддерживал ее официальный опекун господин Экенгрен. Но наши возражения не имели почти никакой силы, так как дядя Дейхман оформил удочерение официально и очень аккуратно, по всем правилам.

Тут мне на помощь неожиданно пришел бог любви, златокудрый Амур. Молодой любекский адвокат, доктор права Кроме давно уже был привлечен расцветающей красотой молодой девушки и с нетерпением ждал, когда она достигнет брачного возраста, чтобы предложить ей себя в качестве жениха. Страшное известие о предстоящей эмиграции заставило его активизировать свои действия. Он попросил руки Софьи, когда ей едва исполнилось 16 лет. Свадьбу сыграли незадолго до отъезда ее приемных родителей в Америку. Ни один из нас, старших братьев, впоследствии не раскаивался в том, что способствовал раннему браку. Потом мы узнали, что молодой муж в первые дни после свадьбы страдал от приступов сильнейшей ревности, так как юная жена упорно не позволяла ему заглянуть в один из отделов ее шкафа, в котором при каждом его внезапном появлении что-то прятала. Наконец, когда страсти достигли вершины, она, расплакавшись, призналась, что в ящике лежит новое платье для ее любимой куклы, которое Софья не успела дошить из-за спешной подготовки к собственной свадьбе.

Следует также сказать, что приобретенные моими братьями в юности черты характера почти не менялись в течение всей оставшейся жизни. Особенно это верно в отношении Вильгельма, Фридриха и Карла, с которыми жизнь и работа меня наиболее тесно связали.

Вильгельм еще в детстве отличался вдумчивостью и некоторой замкнутостью. Он любил своих родных, но никогда этого не показывал. С ранней юности он был честолюбив и несколько ревнив. Когда новорожденный Фриц неожиданно стал получать больше, чем он, ласки от матери, бабушки и сестер, Вильгельм преисполнился к мелкому конкуренту нешуточной злобой, от которой, по моим наблюдениям, даже спустя многие годы так и не смог полностью избавиться, несмотря на то что он всегда был готов помочь и действительно помогал младшему брату во всех вопросах. Вильгельм имел ясный, пытливый и живой ум, позволявший ему с легкостью следить за ходом мыслей учителей и без проблем усваивать их уроки. Из прилежного студента благодаря логическому складу ума и склонности к систематизации он вполне естественно превратился в способного инженера и предпринимателя. Своему успеху в Англии он был большей частью обязан умением легко и быстро находить в открытой для него сокровищнице немецкой науки то, что в данный момент было несложно реализовать в рамках коммерческого и практического продукта. Сильно помогало ему и то, что его познания находились в постоянной готовности к тому, чтобы при необходимости вскрыть проблему, используя мощнейшие рычаги науки. Но была еще одна важная причина его успеха. В то время, когда он перебрался в Англию, людей с естественнонаучным образованием там были единицы (правда, единицы эти были подчас весьма крупными), а связь теории с практикой там практически отсутствовала, как, впрочем, отсутствовала она и в Германии. В результате он смог не только добиться впечатляющих результатов, но и принять активнейшее участие в общественной и научно-технической жизни Англии, оказывая тем самым ее промышленности немалые услуги.

Зато следовавший сразу за ним в череде выживших братьев и сестер был настоящим его антиподом. Фридрих не был хорошим учеником. Для него следить за ходом чужой мысли вплоть до ее логического завершения было сложной задачей, зато он с детства отличался наблюдательностью и умел сочетать свои наблюдения друг с другом, прекрасно ощущая их взаимосвязь. Для того чтобы понять чужую мысль или идею, ему надо было сконцентрироваться на ней, хорошо ее представить, по крайней мере – задуматься. Такое стационарное, независимое мышление не повлияло на его характер, отличавшийся живым воображением, поэтому решения его всегда были яркими и нестандартными. Фриц был прирожденным изобретателем в том смысле, что изобретения ему представлялись первоначально в некоем туманном, неясном образе. Далее он тщательно исследовал свое представление, проверяя идею выполнения основной задачи, после чего либо отвергал его как неправильное или как неосуществимое, либо признавал годным. В последнем случае оно почти всегда поражало своей оригинальностью. Фридрих был плохим дипломатом, ему сложно было обдумывать свои слова, и это часто мешало в делах. Он всегда упорно продолжал идти по прямой, самим им прокладываемой и тщательно продумываемой дороге и благодаря огромной энергии проходил ее до самого конца.

Следующего за ним брата Карла я лично считаю самым правильным из нас. Он всегда был прекрасным, добросовестным учеником, верным товарищем и любящим, нежным братом. Его проницательность и живой, всесторонне развитый ум, помноженные на техническую подкованность и прекрасную манеру держаться, делали Карла прекрасным предпринимателем, которому не страшно было доверить руководство самым сложным коммерческим предприятием. Карл был прекрасным связующим звеном между остальными, весьма разными во всех отношениях братьями, во все периоды он пытался объединить нас, и ему это удавалось благодаря неисчерпаемому источнику братской любви, жившему в его сердце.

Для того чтобы встроить в это братское описание и свою персону, скажу, что мне присущи все плохие и хорошие черты трех вышеописанных братьев. Но благодаря особенностям моей жизни многие из них, по крайней мере внешне, почти полностью стерлись или смягчились. Главным моим стремлением во все времена было добросовестное исполнение своего долга и деятельность на пользу общества. И хотя людская признательность была мне всегда приятна, я работал отнюдь не ради нее и всегда чувствовал себя неловко, становясь объектом оваций. Не исключено, конечно, что мои постоянные усилия, направленные на то, чтобы «быть, а не казаться», и предоставление права другим открывать перед человечеством мои заслуги были лишь изощренной формой тщеславия. В любом случае я всеми силами буду стараться, чтобы оно не проникло на страницы этой книги.

Обручение

1852 год стал поворотным как в моей деловой, так и в личной жизни.

В начале этого года я предпринял первое путешествие в Россию. Начало деловым отношениям нашей фирмы с этой страной было положено еще в 1849 году, когда капитан фон Людерс, которому правительство поручило найти лучшую систему электрического телеграфа, совершал свой тур по Европе. Больше всего ему понравились наши решения, и он предложил именно их использовать при устройстве линии Санкт-Петербург – Москва. Фирма «Сименс и Гальске» получила заказ на поставку телеграфных аппаратов и измерительных инструментов, в то время как прокладку самого кабеля российское правительство взяло на себя. Деловые переговоры, в которых я надеялся отстоять право на дальнейшие заказы, требовали моего личного присутствия в Санкт-Петербурге.

Путь мой лежал через Кенигсберг, который я давно и страстно желал посетить, но никак не мог решиться. Именно там проживал известный историк Друман[93]93
  Друман (Drumann) Вильгельм Карл Август (1786–1867) – немецкий историк.


[Закрыть], женатый на дочери моего дяди Мехлиса из Клаусталя[94]94
  Сейчас – Клаусталь-Целлерфельд, город в Германии, курорт, расположен в земле Нижняя Саксония.


[Закрыть] и, таким образом, являвшийся моим дальним родственником. В 1844 году фрау Друманн со своей молодой дочерью Матильдой по пути в Клаусталь на несколько суток остановились у меня в Берлине. Я водил дам по городу, исполняя обязанности чичероне[95]95
  Чичероне (cicerone) – проводник для иностранцев при осмотре местных достопримечательностей. Название происходит от имени Цицерона, что намекает на их говорливость.


[Закрыть], и провел в их компании незабываемые дни. На обратном пути они также обещали посетить мой дом, и я с нетерпением ждал новой встречи с моей добрейшей кузиной и ее очаровательной и умной дочерью. Однако радость от этой встречи была омрачена печальным событием.

Фрау Друманн прибыла в Берлин, будучи тяжело больной, и через несколько дней умерла в гостинице от воспаления легких. Я был единственным их другом и единственным родственником в Берлине, поэтому именно на мои плечи легли нелегкие обязанности главы семьи. Я безгранично сочувствовал осиротевшей и убитой горем молодой девушке. Быстрый приезд брата покойной, ганноверского советника Мехлиса, и его супруги помогли мне в той тяжелой и необычной работе, которая мне выпала, но все равно образ несчастной и беспомощной девушки впоследствии долго не выходил из моей головы. С тех пор прошло восемь лет, наша вначале оживленная переписка постепенно прекратилась. Мой брат Фердинанд, купивший при посредничестве профессора Друманна в Восточной Пруссии имение Пионткен, был помолвлен со старшей сестрой Матильды. Когда после свадьбы он готовился забрать ее домой, у нее неожиданно открылась тяжелая болезнь легких, и она после многих лет страданий, несмотря на нежную заботу со стороны сестры, скончалась. Между тем настало время, когда я, не нарушая данного себе давно обещания жениться только тогда, когда буду способен полностью обеспечить свою семью, мог наконец сделать то, о чем мечтал долгие годы. Гальске удачно вел дела фирмы. Мы купили в Берлине большой дом по адресу Маркграфенштрассе, 94, в котором оборудовали просторный производственный цех и несколько жилых помещений. Оставалось только жениться, и я отправился за невестой в Кенигсберг. 11 января 1852 года, в день рождения моей матушки, я наконец задал Матильде так давно волновавший меня вопрос, на который получил ответ, сделавший меня счастливейшим человеком на всем свете.

К сожалению, дела компании не позволяли мне надолго остаться в Кенигсберге. 20 января я уже должен был быть в Риге, где мы проводили через довольно широкую реку Двину линию связи города с портом Болдерая.

Россия

В то время единственным видом транспорта в России была почтовая карета. На значимых дорогах положение с ними было организовано весьма хорошо, хотя, конечно, и тут все часто зависело от обстоятельств. В среднем каждые 20–30 верст (а одна верста – это чуть больше километра) по тракту располагалась станция, комплекс зданий и конюшен. Тут можно было отдохнуть, переночевать, сносно поесть, сменить лошадей. Можно было просто получить лошадей для дальней дороги при условии, что на станции были свободные кони, а у пассажира была бумага от официальных властей о том, что проезд на почтовых до определенного пункта оплачен по надлежащей таксе. Обладатель такой бумаги, называемой «подорожная», если у него не было собственной кареты или другого экипажа, получал небольшую четырехколесную повозку без рессор, крыши и прочих излишеств, запряженную тройкой, как правило, довольно средних лошадей, из которых срединная, коренная, запряжена в оглобли, боковые же являются пристяжными, при этом коренная скачет обычно рысью, в то время как пристяжные идут галопом. Роль сиденья в повозке выполняет чемодан путника или, за его отсутствием, кипа соломы, на которой он и вынужден трястись весь путь от станции к станции галопом, если, конечно, до ямщика уже дошли слухи о ваших щедрых подарках, называемых «на чай».

Ездить на почтовых надо уметь. Для того чтобы предохранить мозг от сильных сотрясений, избежать которых при быстрой езде на телеге без колесных рессор по весьма посредственной дороге не удастся, тело должно быть расслаблено и сильно наклонено вперед, дабы позвоночник выполнил роль естественного природного амортизатора. Неспособный к этому человек рискует уже в первые часы получить серьезнейшие головные боли. Впрочем, навыки эти приобретаются довольно быстро даже в отсутствие учителей. В придачу пассажир приобретает волшебное умение спать, и довольно крепко, в трясущейся тележке, не падая при этом, и уравновешивать действия ям и ухабов компенсирующими и балансирующими телодвижениями. Если в повозке устраиваются два путешественника, им нередко приходится привязываться друг к другу ремнем или веревкой, дабы даже при сильной тряске координировать движения и не сталкиваться лбами. Хотя лично я заметил, что переносить этот «телеговоз»[96]96
  Так я перевел придуманный остроумным автором термин Telegenreise.


[Закрыть] можно хорошо, если им не очень злоупотреблять. Уверен, что курьеры, вынужденные проводить в тряских поездках на пучках соломы недели, не раз платили за это самой своей жизнью.

Дорога до Риги на «телеговозе» была приятной и интересной. Однако там нас встретила зима, и дальше мы должны были продолжать путь уже на санях. Русские кибитки – это низенькие короткие сани, завешанные для длительных поездок со всех сторон одеялами. От кучера путешественники отделены стеной из плотной ткани с маленькими окошечками, через которые внутрь кибитки пробивается минимальное освещение. Одеяла по сторонам опускаются и поднимаются, выполняя таким образом роль узеньких дверей.

Поскольку я посещал Россию впервые и совершенно не владел русским языком, мне пришлось искать себе в Риге знающего попутчика. В газетной рекламе я нашел подходящего господина, обладавшего приличной кибиткой и в совершенстве владевшего как русским, так и немецким. Как выяснилось перед самым началом поездки, господин был пожилой рижской купчихой, которая таким хитрым образом сокращала расходы на ежегодные поездки за товаром в Санкт-Петербург. Она так набила свою кибитку соломой и тюфяками, что в ней можно было только лежать, почти упираясь носом в потолок. На улице был лютый мороз, и чем ближе мы были к нашей цели, тем сильнее дул холодный сухой северо-восточный ветер, от которого при температуре минус 18 градусов по Реомюру[97]97
  Минус 22,5 градуса по Цельсию.


[Закрыть] не было спасения даже под толстой шубой. Уже вскоре я вполне перенял русскую привычку пить на станциях в огромных количествах горячий чай из желания поскорее согреться.

Подъехав на третьи сутки к нарвской станции, мы стали жертвами небольшой уловки, которая, как я потом узнал, весьма распространена среди содержателей станций. Местный начальник уверенно объявил нам, что мы можем застрять в его хозяйстве на несколько дней, так как на всех станциях лошади реквизированы под большую царскую медвежью охоту. Но сжалившись над моей попутчицей, разразившейся настоящим «плачем Иеремии», он наконец предложил нам пару особо мощных коней, которые всего за сутки домчат нас до самого Санкт-Петербурга. Поначалу мы согласились, и хитрый выдумщик уже, наверное, подсчитывал в уме свои барыши, которые мы ему заплатим за «мощную пару», но сама судьба разрушила его планы.

Ямщик, которого он нам дал, был молодым парнем. Частые остановки, которые он делал в пути, были нам вполне понятны: не имея ни шубы, ни теплой обуви, парень был вынужден время от времени пользоваться согревающими напитками, дабы не замерзнуть. В последнем селе он так и не вернулся, сколько мы его ни ждали. Мне пришлось выбраться из кибитки, что было не так легко, так как даже под двумя шубами тело окоченело от холода, и приняться за поиски. Как и следовало ожидать, наш «Izwoshtchik» сидел в соседней избе со стаканом дешевого бренди[98]98
  В России в описываемое время бренди не было. Надо полагать, что Сименс принял за него банальный самогон.


[Закрыть] в руках, а подозрительный еврей, хозяин заведения, постоянно подливал ему все новые порции. Когда я, стыдя ямщика и призывая вернуться на рабочее место, погнал его к двери, он довольно явно обменялся с провожавшим нас до самой кибитки кабатчиком знаками, свидетельствовавшими, что их взаимопонимание, достигнутое в процессе распития, уже перешло критический уровень и надо ждать происшествий. Поэтому я не удивился, услышав крик попутчицы, увидевшей, что с саней упал «случайно» отвязавшийся от кучерского сиденья ее чемодан. Заметить это удалось лишь потому, что до падения он прикрывал собой переднее окошко. В наших стесненных обстоятельствах было очень сложно заставить ямщика остановиться. Мне пришлось для этого вырвать окошко, схватить парня за пояс и скинуть с козел. Чемодан удалось скоро отыскать и вернуть на место, при этом веревка, которая его до того держала, явно была перерезана.

Очень скоро выяснилось, что кучер наш мертвецки пьян. Оставшаяся почти без управления кибитка то и дело съезжала с дороги в канаву. Мне не оставалось ничего другого, как самому взобраться на козлы и взять бразды правления нашим маленьким транспортом на себя. Заметив, что его освободили от управления, ямщик моментально уснул, и разбудить его уже не могли ни толчки, ни самые отборные ругательства. Вскоре у меня совершенно замерзли ноги, а когда я попытался перехватить вожжи, обнаружилось, что и руки мои окоченели и потеряли способность двигаться и ощущать. Я быстро, пока еще мог хоть что-то сделать, съехал в канаву и зубами стянул с рук перчатки. От резкой остановки кучер упал с саней и теперь неподвижно, словно мертвец, лежал прямо у моих ног. Мне тогда удалось совместить два полезных дела: я начал интенсивно растирать его голову снегом, разгоняя при этом кровь в своих обмороженных руках. Спустя продолжительное время после начала процедуры я почувствовал, что руки стали оживать. Через несколько минут жизнь начала возвращаться и к парню. Сначала у него появилась реакция на прикосновения к лицу снега, он стал кукситься и морщиться, а потом окончательно пришел в себя и излил на меня целый поток жалоб и вопросов. Только после этого, когда уже совсем стемнело, мы смогли продолжить путь. Из осторожности мы с попутчицей до самого Красного Села шли за повозкой пешком. Переночевав на станции, мы пожаловались станционному начальнику на нарвского почтаря и на данного им кучера, коего постигла быстрая и справедливая расправа. Начальник взял с нас плату, предусмотренную тарифом, вызвал ямщика, долго, пока хватало сил, уговаривал его кулаками, заменив ими в числе прочего и обещанное нами вознаграждение, после чего отослал обратно к хозяину, а нас на своих лошадях доставил в Санкт-Петербург.

В Санкт-Петербурге я был весьма любезно принят купцом Хейзе, дядей поэта Пауля Хейзе[99]99
  Хейзе (Heyse) Пауль Иоханн Людвиг фон (1830–1914) – немецкий литератор, лауреат Нобелевской премии по литературе 1910 года.


[Закрыть]. Я знавал семейство Хейзе еще по Магдебургу, где во время кадетства иногда посещал дом вдовы исследователя немецкого языка и директора местной гимназии Хейзе, и она неизменно встречала меня с настоящим материнским теплом и лаской. Ее сын уехал в Санкт-Петербург, будучи еще совсем молодым человеком, теперь же он был уже состоявшимся господином, совладельцем одной из крупнейших в северной столице России торговых компаний. Еще большему сближению с этой милой семьей способствовало то, что господин Хейзе сразу помог мне поселиться в гостинице на Кадетской линии Васильевского острова, совсем рядом с его квартирой.

Петербург поразил меня огромностью планов, широтой проспектов, гигантскими размерами площадей, на многих из которых мог поместиться небольшой европейский городок, и особенно величавой рекой Невой, растекавшейся своими рукавами по всей столице. Впечатление усиливалось странностями образа жизни местных горожан и удивительным сочетанием роскошных дворцов и совершенно убогих, почти сплошь деревянных домишек, понастроенных там и сям вдоль широких и бесконечно прямых улиц. Даже оживленное санное движение по городу, заменяющее обычную езду в экипажах, неизменно производит сильное впечатление на иностранца, попадающего в Санкт-Петербург впервые. Можно прибавить ко всему этому, что незнание языка мешает ориентироваться в городе, так как ты не можешь прочитать ни названия улиц, ни вывески, и это вселяет в душу печальное чувство совершенной покинутости, глубокой потерянности и абсолютной незащищенности, от которого потом весьма сложно избавиться. Тем отраднее там кажется связь с соотечественниками, которой так мало дорожишь на родине, и тем милее кажется жизнь в гостеприимной, высококультурной семье в крупной иностранной колонии Петербурга, тем более в колонии немецкой. Развитию таких колоний сильно способствовало то, что многие жители прибалтийской России, в особенности высокообразованная их часть, сохранили свое немецкое гражданство в полном объеме. В высших административных органах также присутствовало множество прибалтийских немцев. Это не только облегчало приезжим немцам жизнь в городе, но и способствовало нормальному началу ведения дел. Для меня это было особенно полезно, так как рекомендации лучших берлинских ученых позволили мне легко войти в круг представителей здешней науки. Я нашел самый радушный прием у самых известных немецко-русских ученых, среди которых с особенным чувством хотел бы отметить академиков Купфера[100]100
  Купфер (Kupffer) Карл Вильгельм фон (1829–1902) – немецкий анатом, гистолог и эмбриолог латвийского происхождения. В 1889 году получил рыцарское звание.


[Закрыть], Ленца[101]101
  Ленц (Lenz) Эмилий Христианович (при рождении Генрих Фридрих Эмиль Ленц, 1804–1865) – знаменитый русский физик.


[Закрыть], Якоби и фон Бэра[102]102
  Бэр (Baer) Карл Эрнст фон (или, как его называли в России, Карл Максимович Бэр, 1792–1876) – один из основоположников эмбриологии и сравнительной анатомии, академик Императорской Санкт-Петербургской академии наук, президент Русского энтомологического общества.


[Закрыть].

К сожалению, эти приятные встречи, как и деловое общение, ради которого я и приехал в российскую столицу, были внезапно прерваны. Однажды я почувствовал себя очень плохо. Восстановиться не помогла ни русская баня, ни другие верные средства, вплоть до купленных мной в значительном количестве рвотных препаратов. После мучительной ночи, которую я уж и не думал пережить, мне нанес дружеский визит Хейзе. Увидев всю серьезность положения, он тут же прислал ко мне врача. Оказалось, что я заразился корью, которая тогда свирепствовала в городе. Болезнь переросла в воспаление почек, на несколько месяцев приковавшее меня к постели. Даже сейчас я страдаю от ее последствий.