Текст книги "Сокол против кречета"

Тогда-то хан и взмолился, чтобы Святозар дал ему свои тумены, без которых ему не отбиться.

– Мой отец и государь всея Руси Константин Владимирович строго-настрого воспретил мне соваться за реку. Да и в нашем с тобой мирном уговоре сказано то же самое.

– Но ты же не раз гостил в моей юрте, – возразил Бату.

– Это совсем иное дело, – ответил Святозар. – Я был без оружия и без воинов и шел с миром. Ты требуешь невозможного.

Долгие уговоры так ни к чему и не привели. Князь стойко стоял на своем, не собираясь отступать от царских повелений. Наконец Бату сдался и весь остаток вечера угрюмо молчал, вливая в себя одну чашу вина за другой.

Святозар тоже помалкивал, продолжая ломать голову над тем, как помочь хану и в то же время не нарушить сурового отцовского запрета. Он крутил и так и эдак, но ничего не получалось.

Князь продолжал размышлять и на следующий день, но идею высказал Бату, уже собравшийся уезжать к своему побитому войску.

– Я знаю, как ты можешь помочь и в то же время не нарушить запрета своего отца. В этом я вижу выгоду и для тебя самого, – многозначительно подчеркнул он.

– Если это и впрямь так, то я готов, – горячо заверил его Святозар, испытывая невольное чувство облегчения.

Наконец-то все разрешится ко всеобщему удовольствию и он перестанет терзаться подспудным чувством вины перед человеком, который однажды подарил ему жизнь, освободив из плена, а другой раз спас от смерти, уведя погоню за собой.

– Твой отец – хороший воин, – издалека начал Бату. – Я знаю, что вначале у него был маленький улус, много сильных врагов, но он одолел их всех и сумел встать во главе всей Руси. Потому я и заключил с ним мир. С сильным, если он еще и честный, лучше дружить, а не враждовать. Ты – достойный сын своего отца. Жаль, что он этого не знает. А не знает потому, что ты ни разу не показал себя в деле. Одолеть врагов в малой стычке может любой хороший воин, но в большой битве – лишь человек, который не только силен телом, но и умен. Я предлагаю тебе большую битву. Вместе с тобой мы одолеем моих братьев, отчего мир между нами упрочится, а твой отец поймет, что ошибался, ибо не всегда жеребенок, родившийся у кобылы первым, оказывается самым резвым. Мне кажется, он непременно задумается, тому ли сыну он завещал свой огромный улус.

– Ты уже говорил об этом вчера, – перебил его Святозар. – Но я все равно не могу повелеть полкам перейти Яик.

– А его и не надо переходить, – вкрадчиво произнес Бату. – Я начну битву, но скоро стану отступать, и мои воины сами перейдут к вам, будто спасаясь от гибели. Орду и Шейбани непременно ринутся следом. Они не подписывали с Русью мир, так что удержать их не сможет ничто. Дай им время прочно встать на вашем берегу, а потом встречай своими полками. Возбужденные азартом грядущей победы, они обязательно ринутся на тебя. Будет бой. Ты говорил, что твоих воинов никто не мог одолеть, даже когда они пеши, а враг на конях, не так ли?

– Говорил, и могу повторить, – утвердительно кивнул князь.

– У Орду и Шейбани хорошие воины. Стойкий враг их только возбуждает. Они не отступятся, а будут вгрызаться в твоих людей с отчаянием лисы, защищающей своих детенышей. Тебе надо выдержать всего один час. Пусть они как следует увязнут. А я тем временем незаметно обойду их и ударю в спину. Моих людей мало для битвы, но для этого удара их хватит. И тогда мы возьмем их в клещи. Ты одержишь победу, а я порву договор с Русью, но только для того, чтобы подписать новый. Уже не на три года и не на пять, а вечный, ибо благодарность за то, что русичи помогли вернуть мой улус, навсегда сохранится в моем сердце. А теперь подумай над моими словами.

Святозар задумался. Он чувствовал, что не имеет права принять такое серьезное решение, но ведь и впрямь получалось, что выгода от этого плана будет огромная, причем не одна, а сразу несколько.

Во-первых, он на деле покажет Бату мощь и несокрушимую силу русского войска. Во-вторых, после того как хан победит, он и впрямь станет испытывать благодарность за эту неоценимую помощь.

В-третьих, к хану перейдут все воины его братьев, и не лучше ли побить как можно большее их количество, пока они выступают в роли врагов. Тогда, даже если Бату захочет напасть на Русь, то все равно ему будет не с кем это сделать. Нужно выждать время, пока подрастет новое поколение, а отец сам говорил, что осталось выдержать каких-то три, от силы пять лет.

В-четвертых, Святозару вспомнилась бурная радость государя после подписания мирного договора и огромная благодарность, которую он испытывал к сыну. Если сейчас все получится так, как говорит хан, то отчего же еще раз не порадовать отца. И тогда, может, он и впрямь задумается…

«Стоп! А вот об этом думать не стоит. Никогда! – сам себя оборвал Святозар. – Я люблю своего брата, всех своих сыновцев[41]41
  Сыновец – племянник (ст.-слав.). Иногда для конкретизации говорили братанич (сын брата) или сестринич (сын сестры).


[Закрыть], включая первенца Николая, я очень доволен своим отцом и всем прочим, включая свое нынешнее положение. К тому же совсем скоро, уже следующим летом, я вернусь на Русь, где меня ждет Милена, и тогда у нас будет не одна долгая ночь любви, а много. Она любит меня, и я хочу приехать к ней победителем. Здорово, когда любимая тобой гордится!»

И он согласился.

Остаток вечера ушел на разработку деталей.

Несколько тревожило князя лишь то, что он не имел никакого права объявлять войну, о чем откровенно поведал Бату, но хан и тут нашел нужные слова:

– Разве ты повелишь войску перейти рубежи? Нет, ты их будешь только защищать. А что до войны… – Хан тяжело вздохнул и мрачно произнес: – Они сами объявили войну Руси. Я не хотел пускать стрелу боли в твое храброе сердце, но людей, которых твой отец прислал в Сыгнак, больше нет. Когда братья захватили мой город, они учинили большую резню, в которой погибли все твои послы. Скорбная весть об этом долетела до моих ушей всего неделю назад.

– Но как же так? – растерянно спросил Святозар. – Разве у вас не принято даровать послам неприкосновенность?

– Возможно, они не знали, что это послы, – пожал плечами Бату. – Кто ведает, что было на самом деле. Прости, брат, что я не смог их увезти. Нападение было таким неожиданным, что я и сам еле успел уйти в степь с сотней нукеров.

– Ну что ж, тогда им придется ответить и за это, – твердо произнес князь.

Глава 6
Бой

Если прочь отступил пощадивший враг

Или честно сражается грудь на грудь —

Не смешите меня! Не бывало

Чтобы враг отказался ножик в спину воткнуть.

Мария Семенова

У князя не было проблем с тем, чтобы убедить в правильности своего решения ростовчанина Лисуню, возглавлявшего всю эту двадцатитысячную армию. Дело в том, что силы, выдвинутые к границе на время учений, в случае внезапного нападения со стороны соседей немедленно поступали в распоряжение начальника пограничной охраны восточных рубежей, то есть его, Святозара. Именно ему, хорошо знающему всю обстановку, а также особенности местности, доверялось право ставить задачи старшему воеводе Лисуне.

Ростовчанин не полностью терял права главнокомандующего. Правильнее сказать, они лишь несколько урезались, то есть за Лисуней во всех случаях оставалось не только право совещательного голоса. Он мог прийти к выводу, что решать эту задачу лучше не так, как говорит князь, а иначе, но – выполнить ее все равно был обязан.

Однако на сей раз седой грузный воевода посчитал, что Святозар все рассчитал правильно. Более того, проехав по предстоящему полю боя, внимательно осмотрев овраги, охранявшие фланги, и даже не поленившись взобраться на холм, с которого предполагалось наблюдать за сражением, он удостоил князя похвалы.

– Думаю, что даже наш главный воевода Вячеслав Михайлович лучшего места не подобрал бы, – солидно заметил он, неспешно поглаживая свои пышные, наполовину седые усы.

Юный племянник Святозара Николай Святославич, присутствующий при этом разговоре, лишь завистливо покосился на своего дядьку. А завидовать и впрямь было чему. На сколько лет тот старше? Да всего-то на семь-восемь, а уже командует ратями, выбирает места для битвы.

Он же, Николай, дожив до цельных семнадцати годков, так ничем и не успел отличиться, а потягаться со своим стрыем[42]42
  Стрый – так у славян того времени именовался брат отца. Брат матери для племянников был уй.


[Закрыть] мог разве что по количеству собственных детей. Святозар только-только получил разрешение на брак в награду за подписанный с ханом мир, а вот самого Николая женили совсем юнцом, аж два года назад.

В невесты ему подобрали дочку польского князя Конрада I Мазовецкого. Девица была на три года старше самого Николая, и не прошло и года, как она подарила юному супругу сына, которого назвали Константином, а теперь, по слухам, вроде бы вновь ходила на сносях.

Однако творить подвиги в постели, стругая царских наследников, – дело нехитрое, а вот опробовать себя в жарких схватках и сечах – совсем иное. Тут Николаю похвастаться было нечем. Уж больно берегли его согласно царскому повелению. Как-никак, случись что со Святославом – ему садиться на великий трон в Рязани, ему править всей могучей державой, раскинувшейся с юга на север от моря до моря и с запада на восток от гор до гор.

Потому Николай и завидовал своему стрыю, потому так горячо и поддержал его с самых первых минут, едва услышав разговор о предстоящем сражении.

«Уж тут-то и мне не откажут, дадут возможность скрестить сабельку с басурманами», – мечтал он.

Однако все вышло несколько иначе.

Поначалу Святозар принял решение лично возглавить полки для отражения монгольского удара. С большим трудом Бату сумел уговорить князя не делать этого. Решающую роль сыграло то обстоятельство, что и его отец, царь и великий князь всея Руси Константин I никогда не принимал личного участия в крупных сражениях.

– Дело мудрого полководца – следить за всем издали, чтобы иметь возможность вовремя послать подкрепление туда, где твоим воинам приходится особенно тяжко, – убеждал хан. – Меня никто не отважится назвать трусом, однако я уже лет пять, а то и семь не бился в одном ряду со своими воинами.

Но Святозар и тут еще колебался. Главную роль в его отказе сыграл именно Николай. Получалось и в самом деле несправедливо, если он примет участие в битве, а его племянник – нет.

О том же, чтобы разрешить драться и Николаю, не могло быть и речи. В секретной грамотке от государя, которую имел при себе Лисуня, и вовсе говорилось, чтобы в случае каких-либо боевых действий, если таковые приключатся, старший внук был незамедлительно отправлен обратно в Рязань.

Если же возникнет опасность того, что княжича могут по пути перехватить враги, то надлежит его оставить в Оренбурге, но держать со всяческим бережением, не допуская ни к битвам, ни даже к легким стычкам.

Святозар и так уговорил Лисуню дать согласие на то, чтобы оставить Николая при войске. Как знать, вдруг не все силы Шейбани и Орду стоят впереди. А если одна или две тысячи бродят где-нибудь по степи – что тогда? Надежнее оставить парня подле себя. Опять же, почти рядом, всего в десятке верст – Оренбург, где можно будет укрыться.

На самом же деле ему просто стало жаль племянника. Сам ведь таким был всего семь-восемь лет назад. Да и берегли его хоть и не столь сурово, но близко к тому. Пусть не наследник престола, как Святослав, но ведь сын Константина. Случись что – такую вину, хоть всю руду пролей, государь не простит.

Прекрасно понимая весь этот нехитрый обман, старый Лисуня тем не менее дал согласие на то, чтобы оставить княжича. А чтобы у того не было ни единого довода в пользу своего непосредственного участия в битве, Святозар и сам скрепя сердце отказался от участия в битве, назидательно приведя в пример Николаю те доводы, которыми его накануне потчевал Бату.

И вот теперь они все трое стояли на вершине небольшого холма, наблюдая за тем, что творится внизу. Стояли не одни – рядом находилась сотня дружинников и тысяча ханских телохранителей вместе с самим Бату.

Основные снега еще не выпали, и белый покров, закрывавший подмерзшую землю, напоминал старое ветхое одеяло с дырами, сквозь которые чернели темные бугорки и кочки. Мороз был ощутимый, но тоже из разряда терпимых. Впрочем, его было вполне достаточно для того, чтобы лед на Яике оказался надежным мостом для копыт монгольских коней.

Орду и Шейбани во главе своих туменов форсировали реку еще два дня назад. Поначалу они выслали к Святозару послов и потребовали объяснений. Держались послы кичливо, можно сказать, нагло. Даже в разговоре с князем они так надменно цедили слова, будто каждый из них имел должность не ниже темника. Требования же их были просто абсурдны. Однако князь держался спокойно, выдать Бату со всеми его людьми он отказался наотрез, да и на все остальное так же решительно отвечал «нет».

– Я вижу, ты не хочешь мира с могущественными ханами, – напоследок заявил пожилой монгол с багровым шрамом, шедшим от низа правого уха до уголка рта. – Тогда готовься к тому, что завтра тебя бросят на землю перед конями великого Орду-хана и могучего Шейбани-хана, ибо их тумены непобедимы и не твоим светловолосым воинам дано удержать их сабли.

«Ишь, какой глазастый, – невольно восхитился Святозар. – И когда только успел углядеть цвет волос?»

Русские полки, присланные на всякий случай поближе к Яику, на самом деле было трудно назвать русскими в полном смысле этого слова. Двенадцать из двадцати прибыли в степь с западных окраин Руси. Леты, ливы, куроны, семигалы, эсты – кого только не было в тех рядах.

Одних только литвинов, ведомых Миндовгом, Житобудом и еще двумя вождями, насчитывалось три тысячи человек. Правда, чуть ли не половину из них воинами назвать можно было лишь с огромной натяжкой. Кто-то и вовсе чуть ли не впервые в жизни взял в руки копье и меч, а для кого-то такого рода учения были всего вторыми или третьими.

Разумеется, хватало и опытных бойцов, включая ветеранов, с которыми тот же Миндовг, ныне осуществлявший общее руководство всем трехтысячным корпусом, опрокинул рыцарей-крестоносцев в холодные воды Балтики.

В русских полках, пришедших преимущественно с бывшей Владимиро-Суздальской Руси, картина была примерно такая же. На каждого новичка приходилось по одному ветерану.

Разумеется, если бы великий воевода, как теперь официально звучал титул главнокомандующего, знал, что полкам предстоит сражение, то он заменил бы молодежь. Летом, когда тумены хана Бату густо усыпали междуречье между Яиком и Тоболом, Вячеслав Михайлович прислал сюда только бывалых воинов.

Не больно-то он верил монголам, да и самому Бату тоже. Однако все объяснения хана о том, что он собирает воинов вовсе не для битвы с Русью, и впрямь оказались правдивы. Именно это обстоятельство и утяжелило ту чашу весов, на которой лежало доверие Вячеслава к опасному соседу. Ненамного, поскольку полки зимой все равно прибыли в эти места, но достаточно, чтобы рассчитывать на продолжение мирных отношений.

Конницы было всего две тысячи – сплошная молодежь. Для учений, для имитации нападения всадников на пеший строй одной-двух тысяч башкирских всадников вполне хватало, а теперь было поздно собирать их со всех стойбищ, раскиданных там и сям по степи.

Впрочем, двадцать полков сами по себе представляли могучую силу. Степные просторы – раздолье для конницы, но князь хорошо изучил окрестности вблизи Оренбурга и потому безошибочно выбрал самое подходящее для предстоящего сражения место.

Участок, на котором выстроились полки, был ограничен с флангов глубокими оврагами, стены которых за сутки удалось сделать почти отвесными, так что внезапный удар сбоку исключался.

Тем не менее, памятуя мудрые слова воеводы Вячеслава Михайловича о том, что любая битва похожа на человеческую жизнь со всеми ее неожиданностями, Святозар решил оставить при себе две тысячи конных в качестве резерва. Поначалу хотел башкир, но Бату убедил князя, что это неразумно.

– Кому как не монголу лучше всего знать повадки такого же монгола? И потом лучше, если нас с тобой станут защищать мои воины, которые готовы драться за своего хана и его друга не щадя жизни, зная, что если убьют нас, то погибнут и они. К тому же им просто некуда бежать. Поверь, что воин от этого гораздо яростнее сражается. И еще одно. Я же вижу, как твои кыпчаки – Бату называл башкир, саскин, половцев и прочих только этим словом – жаждут скрестить сабли с туменами врагов. Поэтому там они будут гораздо полезнее.

Словом, убедил.

Так что всех башкир Святозар придал той части единственного тумена Бату, который двое суток назад ушел в глубокий охват, чтобы в нужный момент ударить в спину атакующим. Доверие князя к хану к этому времени уже настолько возросло, что он позволил еще двум тысячам его воинов войти в сам Оренбург, стены которого высились в десятке верст от места предстоящей битвы. Предполагалось, что из него тоже в свое время по условному сигналу – выстрелу из пушек – последует удар в спину туменов Орду и Шейбани.

Казалось, что удалось предусмотреть все, и начало сражения вроде бы лишь подтвердило надежду князя на то, что бой должен пройти так, как и планировалось.

Удар монгольской конницы был силен. Навряд ли нашлась бы в Европе ратная сила, которая сумела бы повернуть вспять этот неудержимый натиск. Разве что остановить, да и то на какие-то считанные часы, но уж никак не больше.

А вот войско царя Руси держалось крепко, даже не помышляя об отступлении. И это притом, что лишь половина имела боевой опыт. Впрочем, новичкам достались места в задних рядах. Однако сдержать напор атакующих вполне смогли и одни ветераны.

Монгольские копья и сабли никак не могли пробить русские щиты, и атакующий порыв постепенно начинал стихать, увязнув в непробиваемой стене. Пусть из нее время от времени и выпадали отдельные кирпичики-воины, но в целом на ее оборонительную мощь это никак не влияло. Заслон оставался крепким.

– Думаю, что уже пора, – произнес Бату и кивнул кому-то сзади.

Святозар машинально оглянулся и удивился. Рядом с ханом гарцевал на своем коне темник Бурунчи. Тот самый Бурунчи, который должен был вместе с остальными ханскими воинами идти в обход для нанесения удара с тыла.

«Наверное, Бату все-таки его оставил и послал кого-то другого», – предположил Святозар.

А больше он ничего додумать не успел, потому что в тот же момент кто-то ударил его по голове чем-то тяжелым, и дальнейшее князь увидеть уже не смог. Может, это было даже и хорошо, потому что дальше началось такое, что Святозару не приснилось бы даже в самых жутких ночных кошмарах.

Первым делом это коснулось той сотни, которая была рядом со своим князем. Не прошло и двух-трех минут, как вся она была вырезана. Одновременно с этим в воздух полетели горящие стрелы, черным дымом возвещающие, что пора бить в спину. Вот только это была спина русских ратников, а не монгольских воинов.

Шеститысячный отряд, посланный в обход, ночью на привале полностью вырезал башкир, что ему обошлось всего в сотню погибших, и скрытно повернул обратно. Утром накануне битвы они некоторое время выжидали в низинке, находясь в трех верстах от холма, с которого наблюдали за сражением Бату и Святозар, затем, получив тайный сигнал, стали неторопливо выдвигаться поближе, соединяясь с тысячами, остававшимися при хане.

Бурунчи, появившись подле, одним своим присутствием дал Бату понять, что все готово. Для того чтобы вырезать сотню Святозара, не ожидавшую нападения, хватило пятисот его воинов. Все прочие тут же метнулись дальше, нанося страшный удар по последним рядам пешего строя. Он был неотразимым не только из-за своей неожиданности. Даже если бы атака была в лоб, новобранцы все равно не сумели бы ее отбить. Просто в этом случае разгром задержался бы на какое-то время, хотя навряд ли – долгое.

Но черный дым сигнальных стрел предназначался в первую очередь даже не засадным тысячам, которые сейчас летели в атаку, и не туменам Орду и Шейбани, чтобы они усилили свой натиск, сколько тем, кто, стоя на крепостных стенах Оренбурга, напряженно вглядывался в степь сквозь щели узких бойниц, ожидая этого сигнала. Стояли вперемешку – тут русич и рядом трое монголов, там двое литвин и рядом с ними пятеро степняков, и так далее.

Черный дым сигнальных стрел означал: «Хватит улыбаться. Пришло время оскалиться».

Редко-редко можно было увидеть саблю, извлеченную из ножен. Хватало и ножей, которыми кочевники деловито, будто перехватывая горло очередного барана, предназначенного для праздничного пиршества, резали защитников крепости, казавшейся могучей и неприступной всего час назад.

Ожесточенное сопротивление русичи смогли оказать лишь в двух местах, но оно только продлило их агонию. Короткий зимний день еще не закончился, и сумерки даже не наступили, когда над Оренбургом взлетели три ответных сигнальных стрелы, возвещая, что теперь он стал монгольским бастионом.

Однако когда Бату доложили об этом, он лишь нетерпеливо отмахнулся, восхищенно наблюдая за тем, как отчаянно и умело дерутся остатки русских полков, заключенных в смертоносное кольцо. Они так и не выпустили из рук оружия и не склонили головы перед победителем в робкой трусливой надежде на пощаду.

– Смотри, Бурунчи, – указал он на поле боя. – Они огрызаются с яростью бешеных волков. Одолели бы мы этих людей, если бы не смогли ударить им в спину?

– Твои воины непобедимы, великий хан, – уклончиво заметил темник.

– Это не ответ, – Бату окинул Бурунчи холодным взглядом. – Что ты думаешь об урусах?

– Я бы покривил душой, великий хан, если бы умалил их храбрость, – тихо ответил тот. – Но если их ярость подобна бешеным волкам, то ты – могучий тигр. Волк может покусать тигра, но не победить его. – Он покачал головой и добавил: – Жалею только об одном. Было бы гораздо лучше, если бы тебе удалось присоединить уруситов к своим туменам.

Бату на мгновение задумался, но затем резко мотнул головой:

– Нет. Им слишком долго внушали мысль о том, что мы – враги. Не думаю, что они согласятся. Получится только хуже. Пока я буду предлагать русичам перейти ко мне, они сумеют сомкнуться еще плотнее, и тогда я потеряю намного больше своих воинов. Посмотри, как они дерутся, и ты поймешь, что я прав.

Бурунчи в ответ только вздохнул, безмолвно соглашаясь с ханом.

* * *

И побита воев русских безбожные Монголы, и лежаша они на земле пустой, на траве ковыле, снегом и льдом померзоша, и от зверей телеса их снедаемы, и от множества птиц растерзаемы. Все бо лежаша купно, умроша, единую чашу испиша смертную.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года

Издание Российской академии наук. СПб., 1760

* * *

Когда именно предал Святозар? Скорее всего, это произошло после того, как он узнал о том, что вовсе лишен наследства. Ранее такого на Руси практически не случалось – все делилось по старшинству, но и младшим сыновьям доставались уделы, хотя и меньшие по размеру.

Очевидно, Святозар, исходя из своего происхождения, с детства считал себя обиженным и, затаив недоброе, принялся искать союзников. Они тут же нашлись в лице монгольских ханов, с которыми князь сговаривался чуть ли не в открытую.

По всей видимости, Бату еще колебался – к чьей стороне примкнуть, о чем свидетельствует и мирный договор с царем Константином, заключенный им за год до начала боевых действий.

Однако ожидать от государя Руси каких-либо материальных уступок было глупо, и хан переметнулся к его сыну, который, надо думать, на посулы не скупился.

Неизвестно, предложил ли Святозар перейти на его сторону воеводам двадцатитысячного войска, присланного отцом. Скорее всего, да, но те, храня верность престолу, отказались это сделать, после чего и произошло так называемое Оренбургское побоище.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

Т. 3, с. 255. СПб., 1830