Текст книги "Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский"

2

И, должно быть, следовал бы этой простонародной, демократической вере всегда и во всем, если бы не наложил он сам на себя тяжкий крест государя, стоящего на страже Русской земли.

Уже к христианину, вероятно, ещё не зная об этом, обращается к нему надменный император Василий за помощью. Владимиру предоставляется единственный случай разом превратиться в глазах всей Европы из князя язычников в великого государя, и в обмен на военную помощь он требует в жены царевну, сестру императора. Так высоко не может вознестись никто из всех этих европейских королей, князей и маркграфов. Даже германский император Оттон 11 женат всего лишь на племяннице Иоанна Цимисхия, узурпатора, самозванца, убийцы такого же узурпатора и самозванца Никифора Фоки, но и такое сомнительное родство позволяет Оттону считаться первым среди всех европейских правителей. На какой же высоте может стоять киевский князь, отныне не только христианин, но и зять византийского императора!

Правда, Владимир уже дважды женат, однако с его женами творится что-то неладное. Вдова Ярополка, монашка, плененная Святославом, родит ему несколько сыновей и пропадает неизвестно куда. Рогнеда из ревности, возможно, как только узнала о его намерении взять в жены сестру императора, пытается зарезать его во время сна. Внезапно он пробуждается и видит над собой занесенный кинжал. В бешенстве бросается он на неё, чтобы тут же убить. Однако между ними встает их сын Изяслав, мальчик семи-восьми лет, обнажает свой детский меч и говорит:

– Ты не один.

Гнев Владимира утихает. Он собирает бояр и отдает Рогнеду в их руки. Бояре судят и рядят и приговаривают: простить грех разгневанной женщине, Изяславу, проявившему мужеству, отдать в вечное владение Полоцк и отправить туда вместе с сыном Рогнеду.

Разумеется, Владимир и без этой истории мог бы жениться, ведь это был языческий брак, недействительный по христианским законам. И Василия смущает не этот языческий брак. Всё существо императора возмущается насущной необходимостью отдавать сестру в языческую страну. Он выдвигает условие, по его мнению, должно быть, неисполнимое:

– Не пристало христианам выдавать жен за язычников. Если крестишься, то получишь и ей и Царство Небесное воспримешь и станешь единоверен с нами. Если же не сделаешь этого, то не сможем выдать сестру за тебя.

Владимир соглашается и велит так сказать в Цареграде:

– Скажите царям вашим: я крещусь, ибо ещё прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором поведали мне посланные вами мужи.

Ничего не остается Василию, как согласиться, ведь мятежные войска уже в Хризополе. Он настаивает ещё и на том, чтобы Владимир крестился сам и крестил всю Русскую землю:

– Крестись, тогда сестру свою пришлем к тебе.

Владимиру ничего не остается, как покориться. А как же учительство, просвещение? Теперь ему не до этого – слишком значительна награда и для него самого и для Русской земли, которую ему предстоит получить.

Начинает он с идолов, которым ещё вчера поклонялся он сам и граждане Киева. Одних он велит сжечь, других изрубить, а Перуна привязать к хвосту коня и влачить с горы по Боричеву взвозу к ручью, приставив двенадцать мужей, подобно апостолам, колотить его жезлами для поругания беса, который морочил людей в этом образе. Пока тащат Перуна к Днепру, его оплакивают те, кто остается верен язычеству. Мужей, приставленных Владимиром, никакие причитанья и слезы не останавливают. Они бросают бывшего бога в воды Днепра, а Владимир им говорит:

– Если пристанет где к берегу, отпихните его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его.

И легенда гласит, что не принимают его воды Днепра, что там за порогами выбрасывает Перуна ветром на отмель, отчего с той поры то место зовется отмель Перунья.

Владимир же посылает глашатаев сказать всему городу:

– Если не придет кто завтра на реку, будь то богатый или бедный или нищий или раб, будет врагом мне.

Доброта Владимира, принявшего христианство, действует на киевлян сильнее угроз. Многие из них говорят:

– Если бы не было это хорошо, не приняли бы этого князь и бояре.

С тем идут они на берег Днепра. Там ждет их Владимир с попами, призванными из церкви святого Ильи. Киевляне входят в воды Днепра до шеи или по груди. Некоторые держат младенцев. Попы совершают молитвы.

«И была видна радость на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ», – уверенно заключает свой рассказ монах-летописец.

Правда, радость на небе и на земле видят не все киевляне. Сколько-то их упрямо остаются в язычестве, однако не смеют открыто выступить против воли всеми любимого князя, тайно уходят из города и прячутся по лесам, где продолжают поклоняться кто Перуну, кто Дажьбогу, кто Мокоши.

И чем дальше от Киева, тем упорней становятся русские люди. Русская земля не принимает Христа, не понятного ей. В Турове приходится действовать силой. Происходит нечто вроде избиения невинных младенцев, так что позднее в Турове складывается легенда, будто приплывает к городу каменный крест и тотчас воды Припяти краснеют от пролитой крови.

Наученный горьким опытом Турова, Владимир направляет в Великий Новгород дружину под командой Добрыни, всего десять лет назад с той же дружиной принуждавшим новгородцев поклоняться Перуну. Новгородцы принимают это повеление как новое посягательство малопочтенного Киева на их независимость. На Торгу само собой собирается вече. На вече единодушно, великая редкость для Великого Новгорода, дают друг другу клятву не впускать в город Добрыню и «не дати идолы опровергнути». Их клятва не расходится с делом. Они разрушают мост через Волхов и укрепляются на западной стороне. Добрыня вступает на восточную сторону. Его люди в течение двух дней обходят торги и улицы, уговаривая новгородце креститься, однако добром соглашаются принять неизвестную веру только несколько сот.

Тем временем на западной стороне лютует возмущенный народ. Разгневанные язычники нападают на дом Добрыни, разоряют и грабят его, избивают сродников и жену, разметают церковь Преображенья Господня и грабят и разносят в щепы дома тех, кто крестился прежде, тихо и мирно, ни у кого не вызывая вражды.

В ответ противная сторона открывает правильные военные действия. Под покровом ночной темноты Путята, княжеский тысяцкий, во главе пятисот воинов в ладьях переправляется на западный берег и занимает Людин конец, точно занимает вражеский город. До пяти тысяч новгородцев устремляются на него, «и бысть междо ими сеча зла». Добрыня переправляется на помощь Путяте и повелевает зажечь дома, стоящие на берегу. Жители бросаются тушить и спасать свое достояние. Тех, кто остался, избивают доблестные воины Киева. Сломленные новгородцы просят пощады и мира. Добрыня дает им мир и сокрушает идолы, сжигая деревянных кумиров, бросая, изломав, каменных в речку, и «бысть нечестивым печаль велика». Свергнув тех, кого ставил сам, воевода посылает во все концы с приказом идти ко крещению, а тех, кто упорствует в своем староверстве, его воины тащат и крестят силой. Кое-кто исхитряется, уверяет, что прежде принял крещение, однако Добрыня, тоже не прост, повелевает всем крещеным надеть крест, «и иже того не имут, не верити и крестити».

И льется кровь непокорных по всей Русской земле.

3

Страшную цену приходится заплатить Владимиру за царевну, но он все-таки платит её и посылает в Константинополь сказать, что условие исполнено им и что пришло время Василию исполнять свое обещание.

Василий не в силах исполнить свое обещание, которое вынудили у него обстоятельства. Теперь к нему приплыли варяги, присланные Владимиром, и под их ударами Варда Фока вынужден отступать. Смертельная опасность его миновала. Он вспоминает свое императорское достоинство. В высокомерии византийской гордыни он повторяет, что дочь рожденного в пурпуре сама рожденная в пурпуре с варваром в брак не может вступить. Что-то в этом роде он велит передать тому, кто спас его корону, а вместе с короной, возможно, и жизнь.

Мало сказать, что Владимир оскорблен и приходит в негодование. Он рвет и мечет. Такого вероломства со стороны императора он не способен представить себе. Как христианин он обязан прощать, но он не прощает. Он жаждет мести. С одной дружиной он сплавляется вниз по Днепру и внезапно является под мощными стенами греческой крепости Херсонес, которую русские называют Корсунью. Его воины разбивают лагерь у пристани, от города на расстоянии полета стрелы. Владимир посылает сказать горожанам:

– Сдавайтесь. Если же не сдадитесь, простою хоть три года.

Горожане отвечают сильными вылазками. Владимир их отбивает. Его воины делают насыпь вровень городским стенам, чтобы взять Корсунь приступом. Жители подкапываются под городскую стену, выкрадывают из насыпи землю и ссыпают её на площади посреди города. Так они копают месяц и больше, не уступая друг другу.

Наконец, как нередко случается в каждой войне, находится в Корсуни предатель. Он пускает тайно стрелу. На конце стрелы киевляне находят записку. В записке сказано:

«Перекопай и перейми воду. Она идет из колодцев по трубам. Трубы у тебя за спиной на востоке».

Воду перенимают. Жители изнемогают от жажды и сдают город три дня спустя. Владимир занимает Корсунь и посылает в Константинополь сказать:

– Вот взял твой город славный. Если не отдашь сестру за меня, с твоей столицей сделают то же.

Василий всё ещё не готов уступить и вновь говорит о крещении.

Тогда Владимир отвечает ему:

– Приди с сестрой твоей и крести меня.

Неизвестно, в самом ли деле он собирается принимать крещение во второй раз или это желание приписывает ему предвзято настроенный монах-летописец. Одно несомненно в его позднейшем рассказе: возражение Анны против этого брака.

Анне двадцать шесть лет. Ей давно замуж пора. Тем не менее её царственному достоинству не способен соответствовать ни один из возможных женихов тогдашнего мира. И вдруг ей предлагают не совсем молодого, дважды, может быть, и трижды женатого варвара с кучей детей откуда-то из заморского, почти неизвестного севера. Нечего удивляться, что она отвечает, что идти ей за вождя тавроскифов всё равно, что в полон, и уж лучше ей умереть на родной стороне.

Она, конечно, сто раз права, но она царевна, она не имеет права распоряжаться собой, её жизнь принадлежит её государству. Эту непреложную истину разъясняет ей брат Василий:

– Может быть, тобой Господь обратит к покаянию Русскую землю, а нас избавит от ужасной войны. Видишь сама, сколько зла Русь наделала нам. Если не пойдешь за него, сделают то же и нам.

С плачем и причитанием садится она на корабль, переплывает Черное море и ступает на берег в Корсуни. Жители выходят ей навстречу с поклонами, поскольку видят в ней спасительницу от грабежа, обращения в рабство и разрушения. Они вводят её в захваченный неприятелем город и, как подобает её высокому сану, предоставляют ей лучшее здание.

Монах-летописец в этом месте помещает символическую историю слепоты язычника и прозрения христианина. Не успевает царевна Анна войти в захваченный им греческий город, как настигает его полная слепота. Тогда, узнав, как он тяжко болен, Анна посылает ненавистному суженому сказать:

– Если хочешь избавиться от болезни, крестись поскорей. Если не примешь крещения, недуга своего не избудешь.

Владимир будто бы поражен:

– Если и вправду найду исцеление, то истинно велик Бог христианский.

«И повелел крестить себя. Епископ же Корсунский с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тотчас же прозрел Владимир». Прозрев же, восклицает:

– Теперь узнал я истинного Бога!

«После всего этого Владимир взял царицу, и Анастаса, и священников Корсунских с мощами святого Климента, и Фива, ученика его, взял и сосуды церковные и иконы на благословение себе. Поставил и церковь в Корсуни на горе, которую насыпали посреди города, выкрадывая землю из насыпи; стоит церковь та и доныне. Отправляясь, захватил он и двух медных идолов и четырех медных коней, что и сейчас стоят за церковью святой Богородицы и про которых невежды думают, что они мраморные. Корсунь же отдал грекам как вено за царицу, и сам вернулся в Киев…»

На месте, с которого так внезапно был сброшен Перун, он закладывает церковь в честь святого Василия и дарует на её содержание десятую часть от имения своего и доходов, отчего вскоре граждане города Киева начинает именовать её Десятинной.

Вполне естественное начало вскоре открывает ему, что мало принять христианство и заводить церкви там, где ещё далеко не все истребили в душе своей старую веру. Для своего торжества церковь нуждается в строгой организации. Ей нужен глава. А где его взять?

Неожиданным образом организация церкви оказывается тесно связанной с интересами государства. В самом деле, главы церкви из русских людей Владимир пока не имеет. Остается искать у соседей. Но у кого?

Кажется, сподручней всего обратиться к царьградскому патриарху. Тот с удовольствием поставит в Киев архиепископа, может быть, и митрополита. Только вот в чем беда. Во-первых, богослужение придется вести на греческом языке, а кому же от Киева до Великого Новгорода, от Турова до Ростова Великого понятен этот язык. Во-вторых, и это хуже всего, всех христиан, принявших крещение и церковную власть из Царьграда, там считают подданными Восточной Римской империи, тогда как Владимир может креститься хоть два, хоть три раза на благо себе и своему государству, однако зависеть ни от кого не желает.

Можно принять архиепископа или митрополита из Рима, да и с Римом беда, целых три. Рим признает языком богослужения только латынь, а с ней русские люди знакомы не лучше, чем с греческим языком. Во-вторых, римский папа почитает себя не только главой церкви, но и главой всего христианского мира и требует от всех государей Европы повиновение себе также как и светскому государю. А в-третьих хуже всего. Сам римский папа с недавнего времени пребывает в руках германского императора. Оттон 11 и Оттон 111 смещают и ставят римских пап по своему усмотрению. Дело у них уже доходит и до того, что римским папой становится секретарь императора, человек светский, не имеющий сана священника. Стало быть, принять архиепископа или митрополита из Рима означает на деле попасть в полную зависимость даже не от римского папы, а от императора Священной Римской империи, который с большим успехом на виду всей Европы истребляет под корень славянские племена.

И Владимир принимает архиепископа из Болгарии, подчинение которой ему не грозит. Разумеется, по этой причине имя первого архиепископа в Киеве монах-летописец не помнит.

Но для устроения церкви принять архиепископа мало. Необходимо в срочном порядке получить громадный штат священнослужителей. Ради этого Владимир отбирает отроков в семьях лучших людей и отдает их в обучение книжное, не считаясь с тем, что многие матери плачут о своих детях, точно о мертвых, а пока невинные отроки, ещё вчера не умевшие ни читать ни писать, знакомятся с Новым заветом и стараются вытвердить наизусть хотя бы десяток молитв, Владимир повелевает всюду рубить и жечь стародавних славянских богов и ставить на тех местах церкви, Ильи пророка на месте Перунов и Велесов, Пресвятой Богородицы не месте Мокошей и Рожениц. Оттого так много церквей этого имени на Русской земле.

Глава третья

1

Для Анны замужество действительно не лучше полона. Мало того, что она растет в царской семье. Она правнучка, внучка, дочь и сестра самых могущественных, самых влиятельных государей всего тогдашнего мира. Она с пеленок привыкает к умопомрачительной роскоши. Она двадцать шесть лет живет во дворце, равных которому нет. В его подвалах хранится на черный день неприкосновенный запас золота, превосходящий запасы всех европейских дворов. Её брат восседает на золотом троне, который унизывают драгоценные камни и охраняют два льва, вылитые из чистого золота. Она каждый день ступает по мраморным лестницам, отдыхает в тени садов, наслаждается благозвучным плеском фонтанов. Она воспитывается на таких культурных традициях, какие в Европе давно позабыты.

В Восточной Римской империи нет более презренного человека, чем тот, кто не умеет читать и писать, тем более если он принадлежит к императорской или знатной фамилии. Малая образованность расценивается там как неполноценность или несчастье. Невежд порицают. Даже личность выходящая из ряда вон вызывает презрение, если не получает должного обучения и воспитания. В глазах некоторых греческих авторов невежда равен Иуде. В глазах высшего общества уважения достоин лишь тот, кто изучил египетскую, халдейскую и иудейскую мудрость, в особенности тот, кто познал эллинские науки и сумел извлечь их них всё, что полезно для личного обихода и управления государством. Представители высшего общества прямо обязаны изучать грамматику, риторику и философию так, как их изучали в школах Афин и Коринфа. К людям, овладевшим сокровищами классической литературы, философии, математики, астрономии, там относятся с истинным уважением. Эти познания ставятся непременным условием для подготовки императора, полководца, государственного деятеля и царедворца, поскольку разумно управлять государством возможно только при помощи знаний.

Такие фундаментальные знания обязательны, разумеется, и для сестры императора. И вот Анна с грамматикой, риторикой и философией, с классической литературой, математикой и астрономией, с манускриптами, которые хранят знаменитые труды её прадеда Льва Мудрого и деда Константина Багрянородного, в сопровождении епископа и церковного причта, из блистательной столицы, укрытой неприступными стенами, украшенной множеством дворцов и церквей, с которой может равняться роскошью и величием только Багдад, торжественно прибывает в крохотный городок, расположенный на высокой горе, окруженный деревянной стеной, именуемой тыном, с единственным каменным зданием, сложенным из местного кирпича, в котором располагается киевский князь, ей муж.

Она не знает по-русски, он не знает по-гречески. Кажется, он не умеет ни читать, ни писать. О классической литературе и прочей премудрости он не только не слышал, а и слышать не хочет. Кругом ни фонтанов, ни мраморных лестниц. Вместо них немощеные улицы и непролазная грязь, а вместо прославленных академий только что заведенное некое подобие школы, куда чуть не силой загоняют несчастных детей. Мало того, что с мужем не о чем говорить ни на каком языке. Она почти не видит его. Когда он в Киеве, он вечно пирует, то есть по её понятиям пьянствует, с дружиной и оборванцами, каких в Константинополе и близко не подпускают к императорскому дворцу. Но чаще его в Киеве нет. Он то и дело выезжает на юг, где всего в двух пути от столицы возводится против диких кочевников защитная линия по Десне, по Остру, по Трубежу, по Суле, по Стугне и Роси, довольно жалкая линия из земляного вала и нескольких городков с гарнизонами из пятнадцати-двадцати человек, которых князь не может набрать в крохотном Киеве, а вербует на севере из чуди, кривичей и новгородских славян.

Понятно, что из такого брака ничего путного не выходит. Она презирает этого варвара. Он не желает видеть эту гордячку, которая только и знает, что глядит на него свысока. Она проводит в чужой земле двадцать два года и умирает в преклонном, по-тогдашнему, возрасте сорока восьми лет, а монах-летописец не находит нужным или возможным упомянуть о ней хоть бы раз. Она есть, но её точно бы нет. Она вычеркнута из жизни, и вычеркнута, видимо, рано. Владимир женится ещё по крайней мере два раза. Одну жену берет из Чехии, другую берет из Болгарии. От всех жен имеет по куче детей, как уверяет монах-летописец, а у Анны только один. Причем монах-летописец явно что-то путает или скрывает: Рогнеде приписывает Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей, гречанке одного Святополка, чехине Вышеслава, ещё одной жене Мстислава и Святослава, а болгарыне Бориса и Глеба, тогда как известно, что у Рогнеды был один Изяслав, с которым она и отправилась в Полоцк, и по крайней мере трое сыновей и две дочери остаются без матери.

Разобраться во всей этой путанице уже невозможно. Только некоторые догадки позволяют предположить, что именно от Анны был Ярослав. Во-первых, потому, что при крещении он получает имя Георгия-Юрия, что более пристало сыну греческой царевны, чем сыну язычницы-варяжки Рогнеды. Во-вторых, из двенадцати сыновей явно невежественного Владимира только Ярослав получает серьезное образование, присущее более царевичу Восточной Римской империи, чем княжичу всё ещё очень далекой от образованности Русской земли. В-третьих, только у Ярослава с отцом нелады, вплоть до открытой вражды, что очень похоже на месть за грубо оставленную, глубоко оскорбленную мать. В-четвертых, монах-летописец отчего-то говорит о мачехе именно в связи с именем Ярослава, тогда как мачеха, и не одна, была также почти у всех его братьев.

Очень похоже на то, что Владимир просто-напросто изгоняет Анну из дома вскоре после рождения сына и поселяет где-то вне Киева, предположительно в Вышгороде.

Она ютится там в наскоро построенном тереме со своим епископом, причтом, прислужницами, манускриптами и единственным сыном.

Всю свою обостренную несчастьем любовь, всю поруганную гордость византийской царевны, свое честолюбие, свою надежду на месть, все свои знания отдает она Ярославу, которого, скорее всего, называет только Георгием.

С самого раннего детства он говорит не столько по-русски, сколько по-гречески. Она учит его читать и писать. Позднее она дает ему в руки собрания многосторонних трудов его прапрадеда Льва и его прадеда Константина, по которым он знакомится с античной и византийской историей, с политическими трактатами и сводом законов, ведущих начало от кодекса Юстиниана.

В общем, она хорошо готовит любимого сына к его будущей деятельности и ещё лучше настраивает его против размашистого, безалаберного отца, во всех отношениях чуждого ей.

Владимир тоже не любит его. Это можно заключить по тому, как он рассаживает сыновей по зависимым городам. Изяслав давно сидит в Полоцке на Полоти, впадающей в Западную Двину. Вышеслав получает Новгород, Святополк Туров на Припяти, впадающей в Днепр, Святослав Овруч на высотах близ левого берега Ужа, впадающего в Припять, а Всеволоду достается Владимир Волынский на правом берегу Луга при впадении в него реки Смочи. Даже Мстислав получает Тмутаракань, отдаленную, но стоящую на важнейшем торговом пути. А Ярослава отец отправляет в Ростов, который хоть и зовется Великим, но по тем временам находится в такой непроходимой глуши, в которую ещё не проложено из Киева прямого пути.