Текст книги "Под чужим именем"

– Славик! Зайди… И глянь: есть кто вокруг?!

– Нет. Никого, теть Клав. – Ярослав, лицо которого было бледно-серым от пережитого, нехотя сбросил мешок с мусором на землю и вошел в сарай. – Здравствуйте.

– Садись, милый. – Женщина кивнула на свободный ящик у стены, наполнила единственный стакан до половины, подождала, пока Слава присядет, и протянула ему водку. – Выпей. Тебе сейчас нужно держать себя в руках. Эх, горе-то какое, господи! Кто бы мог подумать?!

– Простите, но я… не пью. Совсем, – отказался, мотнув головой, Ярослав. – Вы уже знаете про маму?

– Так разве ж шило-то в мешке утаишь?! – всхлипнула, утерев пухлой ладонью вмиг повлажневшие глаза, дворничиха. – Когда их тут целых пятеро, в форме, нагрянуло. С бумагой из НКВД и ключами от квартиры. Еще хорошо, что старший ихний ко мне зашел, предупредил дворника, мол, обыск. – И тут же тихо, едва слышно добавила, с ненавистью: – Сволочи. Душегубы проклятые!!!

Слава смотрел вниз, на утоптанный, грязный земляной пол и молча играл желваками.

– Ну… не хочешь пить – пусть. Дело хозяйское, – вздохнула Клавдия и одним махом опростала половину стакана. Занюхала корочкой и пристально, с сочувствием уставилась на сидящего напротив, убитого горем парня. Наконец сказала, снова перейдя на хриплый шепот: – Я вот что думаю, Славочка. Неспроста этот арест-то. Просто так хороших людей не забирают. А только когда кто-то, змей подколодный, донос на них грязный пришлет. Анонимный. Мол, так и так, довожу до вашего сведения, что своими ушами слышал, как такая-то прилюдно ругала партию и лично дорогого товарища… – Дворничиха резко замолчала и многозначительно ткнула пальцем в потолок. Добавила, уже заметно спокойнее: – А фамилию свою, дескать, здесь не указываю, потому что боюсь возмездия со стороны вражеских пособников. Понял? Так-то. Вот и кумекай, кому и когда Михайловна, мать твоя, могла дорогу перейти. Сволочей и завистников во все времена достаточно было.

– У мамы не было врагов, – тихо прошептал Слава. – Она была совершенно неконфликтным человеком. Да и завидовать нам не в чем. Вы сами знаете, как мы живем. Жили…

– Не скажи, – мотнула головой дворничиха. – Всякое бывает. В общем, сам думай.

Помолчав, Клавдия спросила:

– Что делать-то теперь станешь? Здесь ведь житья тебе уже не будет, милый.

– Мне завтра утром на допрос, – глухо сообщил Корсак. – Если не посадят… наверное, уеду из Ленинграда.

– Ну… может, оно так и лучше, – хмуро кивнула Клавдия и смахнула сбежавшую из глаза слезу. И – застыла, молча уставившись на стакан с остатками водки и целиком погрузившись в себя.

– Я пойду, тетя Клава. – Ярослав встал. – Спасибо вам. Добрая вы.

Дворничиха даже не шелохнулась. Он отодвинул ящик обратно к стенке, развернулся и вышел из сарая. Подхватил мешок с мусором, донес его до переполненных мусорных баков и направился домой. Проходя по двору, Корсак почти физически ощущал, как, опасливо прячась за шторами, из окон их дома смотрят, провожая его любопытными, сочувствующими или откровенно злорадными взглядами, сразу несколько пар человеческих глаз.

Глава 4

Когда первая волна перенесенного Славой потрясения схлынула, навалилась тягучая апатия. Тело было вялым, словно набитая лоскутками тряпичная кукла. Не хотелось ни есть, ни пить, ни думать о безрадостном будущем, которое, если уж быть до конца объективным, фактически наступило. Слава просто лег на диван, заложил руки за голову и долго смотрел в открытое окно на проплывающие по оранжево-синему вечереющему небу мягкие кучевые облака. Он умышленно гнал от себя всякие мысли. Знал, всецело веря просветленному разуму великого Лао Дзы, – когда придет время, постоянно включенное на протяжении всей человеческой жизни подсознание подскажет самый разумный выход. Самый правильный шаг к единственно верной дороге. А менять ему предстоит многое. Если не сказать – все.

Старинные часы на комоде пробили десять вечера.

Слава незаметно погрузился в сон, оказавшийся совершенно не похожим на все виденные им до сих пор. Ему снилось, что он замурован в темном, тесном и лишенном воздуха могильном склепе и отчаянно пытается вырваться оттуда. И даже, странным образом безошибочно ориентируясь в этом непроглядном мраке, знает, как это сделать, но ничего не выходит. Единственная дверь оказывается запертой. Он не может больше дышать, силы покидают его. Становится очень холодно. Отовсюду веет смертью. Слава уже понимает, что обречен. Собрав остаток сил, он в последний раз толкает запертую дверь, но тщетно. Он проваливается в безвременье, в забытье, и тут происходит чудо – сначала он слышит чьи-то голоса, затем одна из стен темницы раздвигается, впуская в склеп яркий поток света. Чьи-то невероятно огромные, теплые и ласковые даже на вид руки бережно подхватывают его, уже совсем неподвижного, свернувшегося в комочек, и вытаскивают наружу. А там, на свободе, идет дождь. Ливень. И прежде чем сверху над ним стремительно развернулся гигантский купол, несколько огромных, как мяч, холодных капель попадают Славе на лицо и почему-то обнаженное, выпачканное в чем-то липком, но не неприятном тело. Его, крохотного, торопливо укутывают в шерстяную ткань, рывком поднимают ввысь, прижимают к гулко стучащему сердцу и куда-то несут, кажется, даже бегом. А он все понимает. Он хочет разлепить губы, сказать – но не может. Силы покидают его. В следующую секунду cверху снова мягко опускается уже не кажущийся окончательным бархатный черный саван…

Корсак проснулся, открыл глаза и рывком сел на кровати. За окном совсем стемнело. В небе висела голубая луна. Медленно раздулась от ветра штора. Или от сквозняка? Сердце бешено колотилось, пульс отдавался в каждой клеточке тела. Слава провел ладонью по лицу – оно было совершенно мокрым и холодным от пота. Он был готов поклясться, что проснулся не сам по себе – его что-то разбудило. Но что? Испытывая странные чувства, Корсак на некоторое время даже перестал дышать, вслушиваясь в окружающую тишину, и после короткого ожидания уловил-таки донесшийся из прихожей явственный щелчок замка на входной двери.

Кто-то пытался проникнуть в квартиру при помощи отмычки!!! И, судя по характерному звуку капитулировавшего замка, знал толк в подобных грязных делах.

Ну уж нет! Второй ворюга за день – это слишком.

Ярослав бесшумно соскользнул с дивана, на цыпочках пробежал через гостиную и спрятался за стенкой, вжавшись в нее затылком и приготовившись одним точным ударом нокаутировать взломщика, как только тот перешагнет порог комнаты.

Входная дверь квартиры между тем чуть слышно скрипнула, открываясь. На несколько секунд повисла тишина – вор явно прислушивался, – и лишь затем в прихожей послышались сначала осторожные шаги, а после едва различимый шепоток. Услышав смутно знакомый хрипловатый голос, Слава ощутил, как по спине пробежала холодная волна, а внутри, напротив, все буквально заклокотало от злости. Вот оно, значит, как!!! Ночных визитеров оказалось двое. И более того – личность одного из них уже не представляла из себя загадку. Соседушка с бритой башкой!!!

Не угомонился, стало быть, тварь. Решил, призвав на подмогу специалиста, вернуться под покровом ночи и поквитаться за зело оскорбительное для блатного хулиганья прикосновение ботиночной подошвы к заднице. Как пить дать – кроваво поквитаться. Раз и навсегда.

Шаги приближались. В дверном проеме показался осторожно крадущийся, опасливо озирающийся в поисках беспомощной спящей жертвы темный силуэт. В проникающем из окна лунном свете отчетливо блеснула сталь готового напиться крови ножа. Следом, сторожко вжимая голову в сутулые плечи, в гостиную выглянул второй. Пора!

Корсак резко отделился от стены, метнулся, схватил за запястье вытянутую вперед, сжимающую нож руку бритоголового, одновременно подбив ему ногой коленный сгиб и «уронив» на колено. Рванув руку вверх и назад, до хруста, заставил пальцы разжаться. Перо глухо стукнулось о паркет, отлетело в сторону. Звук падения финки потонул в громком крике боли. На все про все ушло не больше секунды. Быстро закончив с более не представляющим опасности бритоголовым, Слава тут же переключился на успевшего отпрянуть назад в прихожую подельника и без особого труда достал того ногой в ухо, в прыжке.

Взломщик с грохотом влетел спиной в смягчившую удар вешалку с верхней одеждой и вместе с ней, сорвавшейся с гвоздя, рухнул на пол, накрытый с головой тряпками. Можно было слегка перевести дух. Прежде чем приступить ко второй части незапланированного урока хороших манер.

Что делать с этими подонками дальше, вопроса даже не стояло. Отпускать второй раз, после того как тебе, спящему, едва не перерезали горло, – глупо. Милосердие тоже имеет предел. Убивать или калечить – можно бы, да чревато осложнениями. В его нынешнем положении с властью лучше разойтись краями. Значит, выход один – пусть бандюгами занимается милиция. Ближайший телефон находился у Софьи Лазаревны, желчной сеседки-кошатницы с пятого этажа.

– Браво! Браво! – вдруг неожиданно раздалось совсем близко. Из угла, от двери кладовки, отделилась и уверенно шагнула в центр прихожей еще одна – третья– тень. В прижатой к поясу руке мужчина держал пистолет. – Ба!.. Знакомые лица!.. Сколько лет – сколько зим! Уже, признаться, и не думал, что свидимся, а оно вон как вышло. Ну, что же ты больше не прыгаешь, орел?! Или очко на измену играет?!

Проникающего в прихожую из гостиной голубого лунного света оказалось вполне достаточно, чтобы застывший в дверном проеме Слава смог разглядеть до поры находящегося в арьергарде еще одного визитера, о существовании которого даже не догадывался. И не только разглядеть, но и, услышав более чем странную реплику, узнать…

Этот косой, идущий через все лицо глубокий шрам, оставленный «выкидухой», забыть было невозможно. Корсак оставил его три с лишним года назад на лице метнувшего в него перо уличного грабителя. Вот, значит, как… То-то мурло проникшего в квартиру вслед за НКВД бритоголового соседа на какой-то миг показалось ему смутно знакомым. Выходит, вся троица снова в сборе. И двое первых уже отдыхают, так же как и во время предыдущей, едва не стоившей Ярославу жизни, встречи в арке проходного двора. Эти вне игры. Зато третий, самый хитрый и предусмотрительный, полностью контролирует ситуацию благодаря «стволу».

Хорошенькие игры. Навылет.

О том, что ждало его этой ночью, не проснись он случайно от скрежета открываемого отмычкой замка, Слава старался не думать. Ответ очевиден. Смерть.

– Я вижу, представляться мне не надо. Что ж. Со свиданьицем… Назад, в комнату, живо!!! – скомандовал человек со шрамом и нетерпеливо дернул пистолетом. – Дважды повторять не буду!!!

– Что вам от меня надо? – нехотя повиновавшись, процедил сквозь плотно сжатые губы Ярослав.

– А ты догадайся с трех раз, – хмыкнул, скривив обезображенное лицо, «крестник». Гримаса сделал его страшную физиономию еще более отвратительной. – Так получилось, фраерок…

Человек со шрамом бросил быстрый взгляд на подельников, один из которых до сих пор пребывал в нокауте под грудой тряпья, а другой, тихо скуля и матерясь, сидел на полу и баюкал сломанную и выдернутую из плечевого сустава руку.

– Хотели мы тебя, вражину трудового народа, за все хорошее вырубить, связать и отхарить в очко, по очереди, физию до кучи кончинами залив. Сам бы потом, если на голову нормальный, в петлю залез. Не выдержал… Да только, видать, другая у тебя судьба. Отделаться только порванной жопой, паря, уже не получится. Ведь к сукам легавым сразу побежишь, а нам это фуфло совсем ни к чему. Так что кердык…

«Крестник» деловито покачал головой. Держа Славу на мушке, быстро наклонился, поднял с пола упавшее с вешалки старое драповое пальто и накрыл им пистолет. Корсак почувствовал, как у него мгновенно пересохло и заскребло в горле.

Решение – единственно верное в данной ситуации – пришло внезапно. Как о том и учил великий Лао Дзы.

Громко всхлипнув и отчаянно запричитав, как последняя дрожащая тварь, Слава рухнул на пол и, истерично вопя, быстро-быстро пополз к меченому. Тот явно не ожидал такого развития событий и, как следствие, потерял пару драгоценных секунду.

– Не убива-а-ай!!! Я сделаю все, что ты хочешь!!! У-у-у-у!!! – успел жалобно выкрикнуть Корсак, прежде чем дистанция сократилась до вполне достаточной для молниеносного броска. Бандюга – надо отдать ему должное – в последний миг раскусил этот хитрый ход и даже успел нажать на спусковой крючок, но было уже слишком поздно. Прыгнувший на него волком, снизу вверх, намертво вцепившийся в руку, сбивший на пол и навалившийся сверху всем телом Корсак добился-таки своего – выпущенная пуля ушла в стену, угодив точно в груду упавшей с вешалки одежды. Завязалась ожесточенная драка. Ставка победы – жизнь, оба это понимали и потому бились яростно. Рыча, как попавший в капкан зверь, Слава только с третьей попытки сумел выбить «ствол» из руки заметно превосходящего его габаритами мужика, при этом, судя по истошному реву, сломав тому палец. Затем ловко извернулся, обхватил шею извивающегося, как гадюка, «крестника» мертвой хваткой и давил, давил, скрипя зубами, что было сил, до тех пор, пока подонок не дернулся в последний раз и не затих…

Осознание совершенного убийства пришло, навалилось всей своей черной тяжестью гораздо позже. А сейчас, отпустив труп с широко раскрытыми, вылезающими из орбит глазами и торчащим наружу синим языком, Слава поднял револьвер, пошатываясь как пьяный и придерживаясь одной рукой за стену, встал, посмотрел на убитого шальной пулей взломщика и с видом палача ввалился в гостиную. Умолять его о пощаде в эту секунду было так же бессмысленно, как убеждать капитана НКВД в абсурдности вынесенного маме приговора. Сидящий на пятой точке бритоголовый – бледный, словно простыня, – понял это со всей очевидностью. Враз позабыв про висящую плетью вдоль тела изувеченную руку, он отчаянно взвизгнул, зашлепал губами и, быстро отталкиваясь от пола ногами, буксуя на паркете, словно камчатский краб, в ужасе попятился задом к окну. До тех пор, пока не уткнулся спиной в чугунную батарею и окончательно не сник.

Слава, в голове которого звонили колокола, а глаза застилал плотный кровавый туман, медленно приблизился, тяжело и шумно дыша. Ударил бритого ногой в горло, чувствуя, как легко ломается, с хрустом вдавливается внутрь кадык. Затем поднял глаза и долго смотрел на висящую на ночном небе полную луну, на поверхности которой, если хорошо приглядеться, можно было различить улыбающееся человеческое лицо.

Он стоял не шевелясь. Может, минуту, а может, и все пять. Очнувшись, утер мокрое и липкое лицо рукой, сжимающей оружие, сунул револьвер за брючный ремень, накрыл сверху рубашкой, чтобы не так бросался в глаза, развернулся и вышел из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь и не беря ключ. Знал – больше он сюда никогда не вернется…

Слава спустился по мрачной, без единой исправной лампочки, лестнице, вынырнул из подъезда, вышел со двора на улицу и пошел по пустынному Ленинграду, совершенно не задумываясь о том, куда его несут ноги. Только что он самолично убил двух скотов, нелюдей, тварей, которые под покровом ночи проникли в квартиру, чтобы забрать его жизнь. Пути назад отныне не существовало. Любое разбирательство с милицией будет стоить Славе свободы и, с учетом сложившихся обстоятельств, гарантированно обернется если не расстрельной стенкой, то долгими годами лагерей где-нибудь в Коми наверняка. Легавые мертвой хваткой вцепятся в такую удачную возможность окончательно втоптать в грязь его и без того исковерканную за последние полдня жизнь. И доказывать им, уже все для себя решившим, адекватность гражданской самозащиты совершенно бесполезно. А в случае с бритоголовым – еще и бессмысленно. Ведь с точки зрения буквы закона поломанный калека уже не представлял опасности и до приезда милиции никуда бы из квартиры не сбежал. Но Слава убил его. Хладнокровно. Спокойно. Потому что после всего, что произошло между ними двумя минувшим днем и той памятной ночью в арке не такого уж далекого отсюда проходняка, это было правильно. Подонок заслужил свою смерть, и он ее получил.

Куда на самом деле его несут ноги, Слава понял, только выйдя на Невский и увидев прямо по курсу Московский вокзал.

Сомов! Только он один на всем свете – товарищ по тренировкам и самый близкий друг – сейчас мог помочь Славе. Прежде всего советом и участием. Мог спокойно выслушать и с высоты своего жизненного опыта подсказать, как быть дальше и что делать в первую очередь. Только в старом бревенчатом доме у профессора, в деревне Метелица, всего в получасе езды от города, Корсак мог найти понимание и крышу над головой на ближайшее время. Там его искать не станут, потому что их дружба с Леонидом Ивановичем до сих пор оставалась тайной за семью печатями. Для всех, включая маму. Сейчас главное, успокоиться, все обдумать, переждать…

Слава взглянул на подсвеченные часы на башне вокзала. До первого утреннего поезда в сторону Метелицы оставалось еще почти три часа. Слишком долго. Да и вокзал закрыт. Может, пройти по Лиговскому, выйти на Московский проспект и поймать попутку? Деньги, хоть и немного – вот они, в кармане. На магарыч вполне хватит…

Оглядевшись по сторонам, Слава перешел проспект, свернул за угол – и практически лицом к лицу столкнулся с двумя милиционерами, постовыми, приглядывающими ночью за порядком на площади.

Один из них – высокий сержант – затянулся, отбросил окурок папиросы, внимательно посмотрел на опустившего лицо и ускорившего шаг парня и громко окликнул:

– А ну стой! Сто-й-йать, я сказал!!!

Слава остановился. Для полноты картины оставалось только поднять руки вверх.

– Кто такой? – грозно спросил сержант.

Второй постовой, по долгу службы готовый к любого рода неожиданностям, молча встал чуть позади и левее, привычно положив руку на висящую на портупее кабуру с пистолетом. Опытный.

– Имя, фамилия. Документы есть?

– Иванов Игорь. Нет у меня документов, – ответил Корсак. – Я девушку свою с танцев провожал, сейчас – домой.

– Где живешь? – продолжал буравить недоверчивым взглядом милиционер. Район Ленинграда, который начинался сразу за Московским вокзалом, во все времена слыл неспокойным в криминальном плане. И с местными обитателями – урками и хулиганами – немолодой уже, пообтесавшийся на службе сержант привык держать ухо востро.

– На углу Лиговского и Московского, – спокойно ответил Слава и назвал номер и квартиру. – Отпустите, а? Меня мать, наверное, ждет, волнуется. Спать не ложится.

– А ты, стало быть, по девкам бегаешь? Хорош кавалер, – бегло и как-то излишне «понимающе» переглянувшись с напарником, криво ухмыльнулся второй милиционер. И вдруг добавил, мгновенно окаменев лицом: – А чтоб было легче – босиком?

Слава не сразу понял, о чем идет речь. Затем опустил глаза.

Он был без обуви. Как лег на диван, как уснул, как дрался – так потом и вышел из дома. В легких хлопковых брюках, рубашке с коротким рукавом, в носках – и только. Целиком погруженный в свои мысли, пребывающий в шоке, он даже не заметил отсутствия на ногах сандалий, пройдя в таком виде по улицам города.

Приехали… Теперь точно не отстанут. А под рубашкой – «ствол». Чужой. С неизвестным прошлым.

– А ну, руки в гору!!! – подтверждая худшие опасения Славы, грубо рявкнул сержант, отступая на шаг назад, демонстративно отстегивая клапан пистолетной кобуры и доставая табельное оружие. – Обыщи-ка его! Глядишь – и перышко припрятанное найдется! Знаю я таких, бля, ночных провожатых…

Слава с горечью понял: медлить и разыгрывать спектакль дальше – смерти подобно. Еще секунда – и совладать с двумя вооруженными милиционерами будет уже невозможно. Его арестуют, изымут трофейный револьвер, отведут в участок, установят личность, а потом выяснится и про три трупа на квартире. Один – застреленный из найденного у него «ствола», второй – задушенный, третий – с переломанной шеей. Тогда точно кранты. «Вышка» гарантирована. Ну уж нет. Да и что терять пролетариату, кроме своих цепей?

Слава, не оборачиваясь, ребром ладони ударил по запястью первого сержанта и выбил пистолет из его руки. Дозированным ударом – чтоб не насмерть – врезал точно между ног второму. И мгновенно метнулся вперед по Лиговскому, к ближайшему проходному двору. Только бы успеть.

– Стой, су-у-ка!!! – шипя от боли в онемевшей руке, крикнул вдогонку постовой, кидаясь к отлетевшему в сторону оружию. – Стрелять буду!!!

Его товарищ просто хрипло скулил, лежа на тротуаре, прижимая обе руки к отбитым гениталиям и суча ногами.

Выстрел прозвучал в тот самый момент, когда Корсак поравнялся с первой аркой. Пуля просвистела рядом с ухом, обдав кожу горячим ветром, и с визгом влепилась в угол проходняка, отбив кусок кирпичной кладки. Это недвусмысленное напоминание о бренности всего сущего придало Славе дополнительные силы.

Слава не знал этот чужой двор, так что его шансы убежать во многом зависели не только от быстроты его бега, но и от топографии местности. А она, эта самая топография, как нарочно, оказалась препоганой – в дальней своей части некогда проходной двор был перегорожен высоченной трехметровой стеной, перелезть через которую не было никакой возможности. Слишком поздно заметив непреодолимое препятствие, Корсак понял, что оказался в ловушке. Бежать назад, к дверям выходящих во двор подъездов, а через них – на крышу он уже не успевал – в выходящей на Лиговский проспект арке мелькнул силуэт сторожко передвигающегося вдоль стены сержанта с пистолетом в вытянутой руке. Светало по-майски рано. Еще пара недель – и на Ленинград опустятся белые ночи. В общем, видимость была вполне достаточной для прицельной стрельбы с расстояния в два десятка шагов. Милиционер, похоже, хорошо знал район, а поэтому двигался уверенно, не суетился. Спокойно сокращал дистанцию, продолжая держать на мушке застывшего у стены, рядом с ржавым мусорным баком, босого беглеца.

Слава с невыносимой, щемящей тоской в сердце понял, что ему во второй раз за эти проклятые сутки придется сделать тяжелый выбор. Или он, или этот, если разобраться ни в чем не повинный, даже напротив, мужественно и бесстрашно выполняющий свой служебный долг сержант милиции. У которого дома наверняка есть семья. Жена. Дети. И – живая еще старушка-мама.

– Ну что, допрыгался, падла?! – хрипло выдавил постовой, останавливаясь и переводя тяжелое от нервного напряжения и бега дыхание. Ему, рослому, коренастому, разменявшему четвертый десяток и курящему крепкие папиросы, активные физические нагрузки давались гораздо труднее, чем молодому и поджарому Корсаку.

– Руки за голову, гнида! Лицом к стене! Считаю до трех, потом стреляю! Раз! Два! Ну, ру-у-ки!

Слава сделал вид, что подчиняется, даже поднял руки – и клубком, с перекатом бросился за мусорный бак. Сержант мгновенно нажал на спуск. Бахнул, отразившись гулким эхом от стен двора-колодца, ударил по ушам выстрел. Пуля угодила точно в бак. Корсак охнул от боли, зашипел, стискивая челюсти. Выхватил чудом не выпавший во время прыжка револьвер, попутно бросив взгляд на свои босые ноги.

Пуля не прошла, застряла где-то в мусоре. Но за баком обнаружилась разбитая каким то доброхотом водочная бутылка из зеленого стекла. Именно об ее осколки Слава и порезал ноги. Сильно порезал. Глубоко. Кровь выступила мгновенно. Как некстати. Куда теперь бежать, в таком-то виде?

Однако Ярослав не расслабился ни на йоту. Быстро поднял с земли какой-то бесформенный обломок и не глядя швырнул в направлении милиционера. Следом за ним полетел кусок кирпича. Не попал, конечно. Так это и неважно. Не для того бросал, а чтоб кураж сержантский сбить. Вроде как истерика у него, загнанного в угол хулигана.

– Вылезай, бля!!! – донеслось со двора с явной ухмылкой. – И чтоб не брык…

Закончить фразу сержант не успел – выстрел из револьвера заставил его прерваться на полуслове, споткнуться, выронить табельное оружие и, качнувшись взад-вперед, тяжело упасть лицом на грязный щербатый асфальт глухого двора. Прямо в лужу.

Славу колотила крупная дрожь. Зубы стучали, как проходящий по рельсовой стрелке товарный поезд. Он поднялся во весь рост, вышел из укрытия, на ватных ногах приблизился к лежащему посреди двора милиционеру, схватил за руку и перевернул его тяжелое тело на спину. Пуля угодила в грудь и, видимо, повредила легкое. Сержант был еще жив, но с губ на щеку уже стекала пузырящаяся кровавая пена.

Кто же тебя просил окрикивать, а?! Шел бы себе человек дальше к вокзалу и шел. Теперь уже ничего не вернуть. Занавес.

Где-то над головой хлопнуло, открываясь, окно. И тут же раздался истошный женский крик:

– Убили!!! Люди добрые-е-е-е! Борьку Макеева уби-и-и-и-и-ли-и-и!..

Ярослав икнул, затравленно огляделся и вдруг обнаружил в дальнем углу двора узкий лаз, ведущий в соседний двор. Метнулся туда, хромая и кусая губы при каждом шаге. Пролез, обдираясь в лохмотья. Снова побежал. Постепенно усилием воли заставил себя блокировать болевые рецепторы и сосредоточиться на конечной цели – любой ценой добраться до Метелицы. Поплутав, вскоре выскочил в какой то переулок. Кажется, тот назывался Кузнечный. Неспешно фланирующая по тротуару в столь ранний час парочка – усатый дородный мужик в костюме и галстуке и совсем еще юная девушка – при виде выскочившего им наперерез из подворотни страшного парня, со сведенными судорогой скулами, безумным горящим взглядом, в разодранной рубашке и носках, да еще держащего в руке револьвер, испуганно отшатнулась. Девушка закрыла рот ладошкой, зажмурилась – и заверещала так, что вопли наверняка были слышны за километр.

– Простите… – невпопад выдавил Слава и рванул в виднеющийся на другой стороне переулка следующий двор. Затем – в еще один.

Там ему вдруг неожиданно повезло – на скамейке, возле окруженной кустами сирени детской песочницы, спал, оглашая окрестности богатырским храпом и подложив под голову свернутый пиджак, бородатый мужик лет пятидесяти. Тут же валялась пустая бутылка и стояли аккуратно снятые перед сном стоптанные кирзовые ботинки.

Корсак невольно хмыкнул. Даже в состоянии опьянения прикорнувший под открытым небом лиловоносый потасканный мужичок был щепетильно аккуратен.

В заднем кармане всех Славиных брюк всегда лежал чистый носовой платок. Разорвать его на две части – и получится нечто вроде стелек. Натягивать чужие говнодавы, распространяющие густое терпкое амбре даже на расстоянии, на изрезанные осколками ноги небезопасно, заражение крови еще никто не отменял, а так – в самый раз. Лучшей возможности добыть обувку все равно не будет, а босиком далеко не уйдешь.

По весу и дубовости тяжелые рабочие ботинки алкаша больше всего напоминали кандалы каторжанина, но разгоряченный погоней Корсак не обращал внимания на такие мелочи. Стараясь держаться как можно незаметнее, он, где дворами, а где и открыто, по тротуару, добрался до Московского проспекта, намереваясь или дождаться на остановке первого пригородного автобуса, или пройти дальше и где-нибудь ближе к окраине Ленинграда поймать попутку и на ней доехать до знакомого перекрестка, расположенного в нескольких минутах ходьбы от деревни, где жил Леонид Иванович. Какой из двух вариантов выбрать, решать, однако, не пришлось. Судьба распорядилась по-своему.

Практически у перекрестка двух проспектов Слава увидел стоящий у тротуара зеленый грузовик-«полуторку», до верху груженный деревянными ящиками. У левого переднего колеса возился, смоля чинарик и расторопно меняя севший баллон на запаску, шофер – парень примерно его возраста, в рабочей спецодежде и лихо заломленной на затылок клетчатой кепке. Подойдя поближе, Слава взглянул на номер грузовика. Машина оказалась новгородской. То, что надо.

– Привет, земляк, – поздоровался с водителем Корсак. – Новгородский?

– Ну, – кивнул, покосившись на незнакомца, парень.

– Домой? – Ярослав кивнул на кузов.

– Ну, – выплюнул окурок шофер. – Че надо-то?

– Добрось до тринадцатого километра, будь другом, – попросил Корсак. – Деревня моя там. Я тут приехал к другу, ну запил… малость. Да, видать, поругались мы по пьянке. Когда очнулся – лежу во дворе, на лавке. Видок тот еще. Хорошо хоть деньги остались, – намекнул на магарыч Слава. – Я на вокзал соваться не стал, еще в милицию загребут. Так что… Выручи, брат. А?

– Ладно, погодь, – внимательно оглядев Корсака с головы до ног, нехотя буркнул новгородец. – Щас скат прикручу, и поедем.

– Давай помогу, – предложил Слава. – Закину пустое колесо в кузов.

– Ну, валяй, – чуть улыбнулся парень.

Так и договорились. Проблема транспорта решилась на редкость легко.

До нужного места доехали быстро. Водила – его звали Олесь – попался разговорчивый и, похоже, был рад что хоть какую-то короткую часть пути до Новгорода рядом будет попутчик. О себе Слава предпочел не распространяться, в основном слушал, время от времени задавая вопросы и вынуждая словоохотливого шофера продолжать монолог. Пусть себе болтает, если человеку так нравится…

Наконец дорога сделала крутой поворот, и впереди показался знакомый холмик. Приехали.

– Вот здесь, у кривой березки, останови. Спасибо, брат. – Протянув мятую купюру, Ярослав подождал, пока она исчезнет в кармане водительской спецовки, обменялся с задымившим всю кабину говоруном коротким рукопожатием, спрыгнул на асфальт, едва не вскрикнув от молнией полыхнувшей боли в ноге, захлопнул дверь «полуторки» и, заметно прихрамывая, заковылял по пыльной грунтовке. Сегодня – выходной, лекций в университете нет, значит, Сомов в деревне. Не любил профессор город, при первой же возможности уезжал на природу, в Метелицу. Хотя…

В поведении Ботаника тоже случались странности. Не часто, может, раз в месяц, а то и реже. Имея крепкое, богатырское здоровье – уж Слава знал это как никто другой! – Леонид Иванович вдруг звонил в университет, сказывался больным и – таинственным образом исчезал на два-четыре дня. Затем, как ни в чем не бывало, снова возвращался и приступал к чтению лекций. Однажды, в самом начале их знакомства, узнав, что Сомов заболел, Слава после занятий купил яблок и поехал к нему в деревню. Но нашел дом профессора пустым. Сэнсэй объявился в аудитории лишь спустя трое суток, и Ярослав не удержался, рассказал о своем визите к мнимому больному. На что нахмурившийся Сомов ответил:

– Ты прав. Я действительно не болел. Мне просто нужно было срочно отлучиться по личным делам… Давай условимся на будущее – без предварительной договоренности не приезжай. Без обид, ладно? Мало ли что да как…

С тех пор ловко прикидывающийся рассеянным неумехой Ботаник несколько раз повторял этот трюк с липовой простудой, исчезая на несколько дней, но Слава уже никогда не задавал сэнсэю вопросов. Мало ли какие у Сомова могут быть дела. Хотя, положа руку на сердце, Корсаку было по-человечески интересно. И он не отказался бы однажды услышать из уст сэнсэя об истинной причине его регулярных отлучек. Но тот молчал. Значит, так нужно…