Текст книги "Доктор воровских наук"

Глава III
НОВОСТИ НА ДОРОГЕ

Когда мы вернулись к себе, дядя Федор (вернее, только часть его) торчал из-под капота, мама жарила на газовой плитке яичницу, а папа объяснял ей, какие крупные караси все время срывались с его удочки. А вот если бы они не срывались, то мама сейчас жарила бы не яичницу, а рыбу.

Дядя Федор целиком вылез из-под капота и заметил на это, что вот после обеда они с Санычем пойдут на пруд вместе и уж тогда точно на ужин будут громадные – он даже руки во всю ширь развел – караси.

– Ага, – с улыбкой соглашалась мама. – Будут караси на ужин. Если опять не сорвутся. А пока ешьте яичницу.

За обедом дядя Федор рассказал «веселенькую» историю, которую подслушал на посту ГАИ, где ловил обратную попутку. Оказывается, на шоссе, не так далеко отсюда, бесследно исчезла громадная фура, битком набитая телевизорами «Сони».

– Там этих телевизоров, – рассказывал дядя Федор, наворачивая яичницу, – на огромные тыщи баксов.

– И как же она исчезла, эта фура? – заинтересовался папа.

– А никто не знает. Исчезла – и все. На каком-то километре, не запомнил.

– Если никто не знает, как она исчезла, – встрепенулся Алешка, – то откуда известно, что она исчезла?

– Не понял, – признался папа.

– А я понял, – сказал дядя Федор. – Это ее водитель рассказал. Они вместе с напарником пришли на пост. Без документов, вообще – без ничего. И говорят: машина пропала, вместе с грузом. Как пропала? А мы, говорят, ничего не помним.

– Безобразие! – сказала мама. – За рулем! В дороге!

– Да нет! – заступился за водителя с напарником дядя Федор. – Ничего они такого не пили. Просто вдруг память потеряли. Говорят, будто неожиданно уснули и проснулись в стороне от дороги, под кустом.

– Враки! – сказал решительно Алешка. – Небось продали кому-нибудь всю машину со всем грузом. И врут вовсю. Сказки рассказывают.

– А вот и нет! – опять заступился за водителей дядя Федор. – Их врач осматривал. И сказал: да, временная потеря памяти.

Папа внимательно слушал этот разговор, но в него не вмешивался, наверное, потому, что был в отпуске. Он задумчиво скреб вилкой в тарелке и немного хмурился. А потом спросил дядю Федора:

– Это первый такой случай?

– А я знаю? Что подслушал, то и рассказал. Пошли лучше на рыбалку.

– И мы с вами, – сказал Алешка.

– Нет уж, – сказала мама. – Вы-то как раз в деревню пойдете, за молоком.

– Козы боишься? – засмеялся Алешка.

– Никого я не боюсь, – рассердилась мама. – Мне посуду надо помыть.

Дядя Федор и папа забрали удочки и пошли на пруд, а мы забрали бидон и пошли в деревню.

Она была небольшая. Уютная такая. И называлась почему-то Пеньки. Правда, пеньков в ней почти не было, а были густые сады с яблоками, собаки в каждом дворе и лавочки у калиток. А людей почти не видно. И козы Васьки, к счастью, тоже.

Наконец, у одного покосившегося дома мы увидели на лавочке бабульку, которая изо всех сил на этой лавочке спала и во сне шустро вязала на спицах длинный носок.

– Здрасьте! – гаркнул я.

Бабушка вздрогнула и проснулась.

– Здравствуй, милок, – сказала она.

– Вы не скажете, где нам можно молока купить?

– А где хотите. Только у доктора ни за что не берите. Даже если даром предложит.

Это интересно.

– А почему?

– У них корова странная. Кто ее знает – какое у ней молоко? Может, тоже странное.

Еще интересней. Бабушка во сне носок вяжет, козу Васькой зовут, а у доктора корова странная.

– Она чего, – спросил Алешка, – сильно бодучая?

– Не, мирная. Но она у него, – охотно пояснила бабуля, не переставая вертеть спицами, – в спячку впадает. Как медведь. Но у него такой порядок, а Милка ни с того ни с сего. Идет, бывалоча, с пастбища, вдруг – бух посреди деревни – и спит. Храпит даже.

Мы переглянулись и пожали плечами.

– А у вас можно молока купить? – спросил я. – У вас корова не странная?

– Нормальная, – бабулька беззвучно пошевелила губами, считая петли. – Только колбасу очень любит. Вареную, правда.

– Ладно, – решил Алешка. – Дальше пойдем. Поищем что-нибудь попроще.

– Ну и с богом, – сказала бабулька и принялась рассматривать свой безразмерный носок. – Эк я перестаралась. Ладно, пущай теперь чулок будет.

Чуть мы отошли подальше, Алешка хихикнул:

– Дим, спорим, когда обратно пойдем, у нее уже не чулок, а целые штаны получатся. Ну и Пеньки!

Около веселого синего домика с белыми резными наличниками мы снова остановились. Я постучал в окно. Из окна выглянула женщина и спросила, чего нам надо. Мы сказали.

– Да хоть даром берите, – сказала она и захлопнула окно.

Мы немного подождали. А потом много подождали. Женщина все не появлялась. Я опять постучал в окно.

Через некоторое время женщина все-таки выглянула:

– Чего вам?

– Молочка. Вы же обещали.

– Ой! – спохватилась она. – А я заснула. Чего вы смеетесь?

– Тетенька, – простодушно спросил Алешка, – вас не Милой зовут?

– С чего ты взял? – удивилась она и смачно зевнула. – Ирина я. Петровна. Давайте бидон-то. Прям вы какие-то сонные.

Я, правда, не очень уже верил, что эта Ирина Петровна в самом деле вынесет нам молока. Но все-таки вынесла. Отдала бидончик и спросила:

– А яблочек не надо?

– А почем? – спросил я.

– А как и молоко – даром. У нас яблок – тоже завались. – Она опять исчезла и вернулась с полным ведром громадных краснощеких яблок. – Только ведро потом занесите.

Мы поблагодарили ее и пошли к себе. А сзади опять раздался сочный зевок и лязгнули зубы. Алешка даже подскочил. И сказал:

– Не хватало нам еще козу Ваську встретить.

Когда мы вернулись, мама варила на ужин кашу, а дядя Федор и папа в два голоса мечтали:

– Эх! У меня такой карась сорвался, кило на два…

– Это у меня на два, твой на полтора тянул… Хороша бы жаренка была!.. Не то что каша… Завтра на утреннюю зорьку пойдем…

– Ага, утром знатный клев!

Мама слушала, улыбалась и помешивала варево ложкой. А наши великие рыболовы жадно принюхивались к аромату разварившейся гречневой каши.

Нас, конечно, похвалили за молоко и особенно за краснощекие яблоки, которые пришлись очень кстати.

Мы поужинали гречневой кашей, напились молока. А дядя Федор молоко пить не стал и опять полез под капот нашей малышки.

– Тута работы, братцы, на два дня, – «обрадовал» он нас, позвенев инструментами.

А папа в ответ заливисто, как Ирина Петровна, зевнул. И даже зубами лязгнул. И объяснил:

– Это от свежего воздуха.

Тут и мама подключилась и объяснила по-своему:

– Это у меня от готовки и от посуды. До зевоты надоели.

Мы с Лешкой в это время отошли в ближайшие кустики, и он мне сказал:

– Здорово. Они все сейчас уснут, а мы с тобой будем наблюдать за монастырем, что там за свет такой? И кто там по ночам бродит? – И он зевнул почище дяди Федора.

Я согласился и тоже зевнул.

Мы забрались в палатку, где уже вовсю спала мама, уставшая от посуды, хорошенько укутались в одеяла и через две минуты совершенно забыли про таинственный свет в монастыре…

Глава IV
ЧЕРНЫЙ МОНАХ

Утром меня разбудили звон инструментов и ворчание дяди Федора под капотом, пение птиц и мамин голос:

– Давно я так хорошо не спала. Прямо как в детстве.

А папа ей ответил:

– И я здорово выспался. Даже весь вчерашний день забыл. Мы очень много рыбы наловили?

Мама помолчала, вспоминая, и ответила:

– Очень. Две бочки.

– А где они?

– Не помню.

Тут дядя Федор отозвался от машины:

– Будет вам. Вы прямо как эти водилы с фуры, ничего не помните. Никакой рыбы мы не наловили. Все еще впереди.

– Правильно, – сказал папа. – Пошли?

Я выглянул из палатки. И успел заметить, как за кустами движутся к пруду два длинных удилища, и услышал теряющийся вдали голос дяди Федора:

– Не, Саныч, мы сейчас этих карасей тыщу штук на завтрак наловим.

– Не, – ответил далекий папин голос. – Так много не надо, нам столько не съесть. Сотню-две – и хватит.

– Годится, – согласился дядя Федор. – А что не съедим, то на запчасти сменяем.

Я разбудил Лешку, и мы выбрались из палатки.

Кругом было здорово. Над головой – чистое небо и в нем мелькают ласточки. В траве блестит роса такими радужными капельками. В деревне лают собаки, звенят ведра и орут петухи. А мама жарит на плитке картошку.

– Доброе утро, – сказала она, откидывая со лба прядь своих красивых волос. – Как спали?

– Как дети, – сказал Алешка. – Мне самолет с крыльями приснился.

– А мне, – добавил я, – машина с колесами.

– Удивительные сны, – засмеялась мама. – Садитесь завтракать. Только умойтесь хорошенько.

Мы сбегали к ручью и так хорошо умылись, что вернулись мокрые с головы до ног.

– А чего ты картошку жаришь? – спросил Алешка. – Давай карасей подождем. Сто штук. Хватит?

– Долго ждать придется, – вздохнула мама. – А если уж дождемся, то мы их лучше продадим и купим на эти деньги колбасы.

– А кто продавать будет? – спросил Алешка.

– Ты, – ответила мама, накладывая ему полную миску поджаристой картошки. – Выйдешь на дорогу, сядешь на обочине и запоешь: «Сами мы люди не местные…»

Алешке идея понравилась. Но он внес свои коррективы:

– Лучше вы с папой сядете на обочине, у вас все равно отпуск. А дядя Федор будет бегать вокруг и приговаривать: «Ах, какие рыбки! Прямо золотые. По два кило штука!»

Мы посмеялись, доели картошку и пошли на ручей мыть посуду. И поняли, что не такая уж это беда, что мы тут застряли. Даже наоборот. Место очень красивое. Деревня Пеньки веселая. В пруду все время караси с удочек срываются. А совсем рядом – старинный монастырь, полный загадок и тайн.

Когда мы вернулись, папа и дядя Федор наворачивали картошку и хвалились, сколько бы они наловили карасей, если бы…

– Подсекаешь слабо, Саныч, – ворчал дядя Федор. – Карась – рыба не простая, он только ловкому рыбаку дается.

– А ты много подсек? – спросил папа.

– Не считал, – отмахнулся дядя Федор. – Но поболе твоего.

– А где рыба-то? – спросил Алешка, заглядывая в пустое ведро.

– В пруду, – сказала мама. – Отныне и навеки.

– Не преувеличивай, – обиделся папа. – Все хорошее еще впереди.

У дяди Федора научился.

– Зато поспали хорошо, – поддержал его дядя Федор. – А я вот долго не засыпал. Все мечтал. О новой машине.

Эти мечты у дяди Федора – постоянные. В нашем доме, а может – и во всем районе, дядя Федор самый лучший автомеханик. А свою машину никак в порядок не приведет. Все у него времени не хватает. Потому что он всем другим водителям без конца помогает. Как во двор ни выйдешь, дядя Федор то под чьей-нибудь чужой машиной лежит, то из-под капота попой торчит. И главное – всем бесплатно машины ремонтирует. Как он говорит, из любви к искусству.

А дядей Федором его прозвали за доброту и простодушие. И за то, что все время ходит в шапке с ушами. Одно ухо у нее висит, а другое вверх задралось. В общем, здорово на симпатичную дворнягу похоже. Но, конечно, Шариком его называть неудобно, а «дядя Федор» прижилось.

В общем, он очень хороший человек. Только вот рыба у него все время с крючка срывается.

Тут мама все мечты прервала, дала нам пустое ведро из-под яблок и велела отнести его в деревню.

– Там коза, – попытался упереться Алешка.

– Она уже давно в самые дальние леса убежала, – сказала мама. – Как только узнала, что ты здесь объявился.

Мы взяли ведро и, как послушные дети, пошли по тропке в деревню Пеньки. А как только скрылись от маминых глаз, сразу, как непослушные дети, свернули к монастырю, который здорово нас привлекал своими тайнами. И романтической стариной, как сказала бы мама.

…В этот раз монастырь нам еще больше понравился. Всем своим видом. Он, хоть и был разрушен веками, все равно красовался своей мощью. Толстенные и высокие стены, угрюмые башни с бойницами, из которых выглядывали не пушки и всякие самострелы, а кудрявые приветливые березки, которые неизвестно на чем там растут.

– Во! – сказал Алешка. – Попробуй такую крепость взять, да? Просто так на стену не залезешь, а уж когда в тебя стрелы летят и кипяток на голову льют… Ты бы полез?

Мы согласились – что да, не полезли бы. Но тем не менее, войдя в ворота, заглянули в боковые ходы воротной башни.

Там шли наверх крутые, развалившиеся ступени, заваленные обломками камней и какими-то железяками.

Недолго думая, мы полезли по ступеням. Они уже все расшатались и гулко постукивали под нашими ногами.

На самом верху у этой воротной башни была площадка, огражденная каменными зубцами. И здесь тоже березки росли. И ящерицы на зубцах грелись.

– Здорово, да? – сказал Алешка, когда мы подошли к самому краю и стали обозревать окрестности.

Вокруг, во все стороны и во все дали, лежала земля древней Смоленщины. Кругом были просторы. Леса, поля, деревни. Блестели под солнцем изгибы рек. Сверкали пруды и озера. Тянулось невдалеке неутомимое шоссе, по которому бежали и бежали всякие машины.

Кругом было безлюдье… Но не во дворе монастыря. Мы вдруг услышали какой-то стук и, повернувшись, увидели, как неизвестно откуда появился человек в черной куртке с капюшоном на голове.

– Черный монах! – шепнул Алешка и присел за каменным зубцом.

Я тоже пригнулся и стал наблюдать.

Человек в черной куртке, откинув на спину капюшон, вытащил из кармана блокнот и стал, поглядывая по сторонам, что-то в нем рисовать и записывать.

– Шпион? – спросил меня Алешка.

Ну да – шпион. Тоже мне, объект для разведки – старые развалины. Я об этом нашептал Алешке в ухо. А он мне в ответ:

– Ну и что? Может, он здесь старинный клад ищет? И на свою родину его увезет? Нет, что ли?

Тем временем неопознанный «шпион» стал замерять рулеткой разбросанные камни и записывать замеры в блокнот. Ну уж камни-то он на родину не потащит…

Я неосторожно переступил с ноги на ногу, со стены сорвался камушек, шмыгнул между зубцами и звонко упал вниз. Черный монах поднял голову и спросил:

– Ну и что?

Мы, затаившись, промолчали. А потом все-таки выглянули из-за зубцов.

– Нашли что-нибудь интересненькое? – спросил незнакомец. – А я нашел. Спускайтесь – покажу.

Вид у него был вполне безобидный. На шпиона не очень похож. Узенькая бородка с редкой сединой, очки на кончике носа и веселые глаза. Впрочем, как выглядят шпионы, мы все равно не знали, не видели их живьем ни разу. Ни одного.

Мы спустились в монастырский двор и подошли к незнакомцу.

Он с интересом оглядел нас поверх очков и сказал, слегка наклонив голову:

– Афанасий Ильич. А вас я уже знаю по именам. Дима и Алеша, верно?

– Откуда вы знаете? – насторожился Алешка, подозревая все-таки в нем шпиона.

– От вас самих. Вы так звонко перекликались…

– А чего вы нашли? – спросил я.

– Много чего! – Он снял с плеча сумку и раздвинул «молнию». И стал доставать свои находки.

Ничего там особенного не оказалось, на первый взгляд: какие-то камешки, черепки, железячки. Но у нашего нового знакомого блестели глаза и даже подрагивали пальцы, когда он перебирал свои «сокровища».

– Вот это, – он показал нам замысловатый черепок с загогулинкой, – это фрагмент глиняной кружки. Лет четыреста ей, не меньше.

– Я таких фрагментов, – пренебрежительно сказал Алешка, – сто штук вам на свалке наберу. Даже поновее, чем четыреста лет.

Но Афанасий Ильич только снисходительно улыбнулся.

– А вот это, – и он протянул Алешке круглый черный камень, величиной с теннисный мячик, – это настоящее пушечное ядро шестнадцатого века, кованое.

– Булыжник, – поморщился Алексей и, принимая камень, едва не уронил его мне на ногу – такой он оказался тяжелый.

– Чугун, – пояснил Афанасий Ильич. – Я это ядро из западной стены выковырял. О чем это говорит? – и он ткнул Алешку пальцем в грудь.

– О чем, о чем? – проворчал Алешка, возвращая ядро. – Что стены из ядер строили, что ли? Чтобы покрепче были…

Афанасий Ильич улыбнулся. Улыбка у него хорошая была – снисходительная такая, но не обидная. От такой улыбки дураком себя не чувствуешь.

– Это говорит, ребята, о том, что монастырь в далекие времена подвергался осаде. Враги обстреливали его из пушек, вели подкопы под стены и взрывали их бочками с порохом, шли на приступ… Вы вообще-то знаете, что такое монастырь?

– А как же! – заносчиво похвалился Алешка. – Это государство в государстве. Там монахи живут. Богу молятся. Промыслы всякие…

Афанасий Ильич внимательно и даже с некоторым почтением посмотрел на него:

– Откуда такие сведения, коллега?

– Из разных источников, – уклонился Алешка от прямого ответа, чтобы не подвести папу – вдруг эти самые сведения не соответствуют действительности.

– В целом ты прав, – согласился Афанасий Ильич. И достал еще одну реликвию, бережно завернутую в мягкую чистую тряпочку. – Самая главная находка, – пояснил он и, развернув тряпочку, показал нам большой красивый медный крест, весь позеленевший от древности. – Не исключено, что этот крест носил на груди сам настоятель монастыря.

И еще он показал нам два здоровенных гвоздя. Очень необычных. У них были мощные квадратные шляпки, и сами гвозди в сечении тоже были квадратные. Ну очень старинные…

Мы уселись на теплый гладкий камень, согнав с него пригревшихся на солнышке ящериц, и Афанасий Ильич, набив и раскурив трубку, стал нам рассказывать про монастыри. Хотя мы об этом его и не просили…

Глава V
«ПРЕДАНЬЯ СТАРИНЫ ГЛУБОКОЙ…»

Афанасий Ильич не был никаким шпионом и никаким археологом. Он был архитектором, знатоком старинных зданий и сооружений и специалистом по их восстановлению и реставрации.

Сюда, на землю древней Смоленщины, он приехал, чтобы составить описание монастыря и подготовить свои научные соображения по его восстановлению. Потому что этот монастырь, заброшенный и полуразрушенный, представлял собой необыкновенную историческую ценность. Он был типичным монастырем – крепостью на смоленской земле и ограждал всю Русь от всяких нашествий с Запада: от литовцев, поляков, шведов и других завоевателей. Недаром город Смоленск, обнесенный высокой стеной, издавна называли «ключом государства Московского». Он стоял на пути всяких интервентов, с самой глубокой древности и до наших дней.

– Ведь не случайно, – говорил, попыхивая трубкой, дядя Афоня, – монастырская архитектура чаще всего была крепостной. Высоченные стены, почти в пятнадцать метров; крепкие, толстые. У основания они достигали пяти метров толщины, представляете?

– Ага, – сказал Алешка. – У нас в Москве самая большая комната как раз пять метров в длину.

Это он хорошо запомнил, когда еще совсем мальцом мечтал достать где-нибудь небольшого динозаврика. Но папа его быстренько разочаровал. Он сказал, что пять метров – это даже на один динозаврий хвост маловато.

– …А башни строили, – продолжал архитектор, – высотой в тридцать метров. Это десятиэтажный дом!

– Знаем, – сказал Алешка. – Уже полазили, по зубцам попрыгали. Только они что-то не крепкие, шатаются. От старости, наверное.

– А вот и нет! – воскликнул Афоня. – Вы думаете – что?

– Что мы думаем? – спросил недоуменно Алешка.

– Вы небось думаете, что зубцы на стенах и башнях нужны были при обороне только для того, чтобы за ними стрелки прятались, да?..

Да, подумал я, не белье же между ними сушиться вешали.

– А вот и нет! – Архитектор увлекся рассказом, как ребенок, даже трубка у него погасла. – Зубцы эти нужны были на самый крайний, критический случай. Представляете, нападающие преодолели обстрел, перебрались через глубокий ров у самой стены и ринулись на приступ. – Он вскочил и, размахивая трубкой, стал прямо-таки изображать этот самый приступ. – Они приставляют к стенам штурмовые лестницы и лезут наверх, как муравьи. Прикрываясь щитами от стрел и камней, а то и от кипятка, которым нещадно поливают их защитники крепости… Врагов все больше и больше. Они облепили все стены и лезут все выше и выше. Иные уже добрались до самого верха, до гребня стены; кричат, визжат, машут саблями…

Мы сидели с Алешкой, как в театре, на сцене которого очень образно дядя Афоня разыгрывал сцену осады старинной крепости. Здорово у него получалось. Мы даже на всякий случай отодвинулись подальше, чтобы он в пылу боя не зацепил нас своей трубкой, которой размахивал, как острой саблей с окровавленным клинком.

– …Защитники крепости копьями и специальными шестами, вроде двузубых вил, пытаются опрокинуть лестницы, оттолкнуть их от стены. Но – поздно! Они все усеяны врагами, тяжесть их велика, опрокинуть лестницы не хватает сил. И тогда бородатый воевода, в кольчуге и шлеме, кричит громовым голосом: «Навались, робяты!» И «робяты» наваливаются, подсовывают под зубцы кто копья, кто мечи и сбрасывают их со стены. Огромные тяжеленные камни обрушиваются и летят вниз, сметая все на своем пути. Шум, треск, вопли… Обломки лестниц, вражеские воины, оружие – все обрывается и грохается на дно рва…

– Здорово, – сказал Алешка. – Ни за что бы на стены не полез.

– Да я бы тоже, – усмехнулся дядя Афоня. – Хотя, конечно, кто знает… Смотря, коллега, зачем лезть. Если по зубцам попрыгать, это одно. А вот если…

– Ну да, – сказал Алешка. – Если за свободу и независимость… Тогда, конечно. Но я бы все равно что-нибудь другое придумал. – Он немного призадумался, будто ему прямо сейчас на приступ идти, но сказал совсем другое: – Афанасий Ильич, я вот только не совсем вас понял про монахов. Они ведь мирные люди. Молятся богу, никого не обижают… Как же они в своих… этих… капюшонах до пят еще и сражаются?

– Ты хотел сказать – в рясах? А вот и сражаются. Вы здесь, коллега, немного заблуждаетесь. Уж если монах взял в руки вместо посоха острый меч – берегись, супостат! Монахи – лихие воины, они даже специальную подготовку проходили. Александра Пересвета помнишь?

Алешка важно кивнул:

– Куликовская битва. Тыща триста восьмидесятый год.

– Он ведь тоже монах был. Из Троице-Сергиева монастыря. А как сражался в поединке!.. О! – архитектор взглянул на часы. – Мне пора, коллеги.

Он собрал свои находки в сумку, снова раскурил трубку и пошел к воротам, дымя как паровоз.

Оказалось, что Афанасий Ильич живет рядом, в Пеньках. Снимает там комнату с окнами в сад. У той самой бабули, которая вяжет во сне всякие шерстяные изделия.

Мы пошли его проводить, очень кстати вспомнив про ведро из-под яблок. Оно так и стояло в воротах, одинокое такое, пустое, с мятыми боками.

– Козу Ваську, – говорил уже на местные темы Афанасий Ильич по дороге в деревню, – я тоже очень боюсь. Беспринципная какая-то. Ей все равно, кого бодать. Однажды даже на мотоцикл участкового напала. Бак ему пробила.

– Участковому? – ахнул Алешка, наверное, бак с боком спутав.

– Мотоциклу. Участковый деда Степу за это оштрафовал и теперь в деревню ездить боится – вдруг дед козе пожаловался… А вот местный доктор, Иван Павлович, – интересный человек. Творческая натура. Он не ограничивает свою врачебную деятельность горчичниками, градусниками и клизмами. Он все время что-то изобретает, всякие новые лекарственные препараты. Он у себя в саду, в самом дальнем тенистом уголке целую научную лабораторию организовал, в сарайчике. И создает там новые лекарства…

– И на своей корове их испытывает? – вдруг догадался Алешка.

– Когда на корове, когда на жене. Она его преданный соратник.

– Корова? – спросил Алешка.

Архитектор рассмеялся:

– Пожалуй, и корова тоже. Но я в данном случае Ирину Петровну имел в виду.

Что-то тут в моей голове забрезжило, какая-то смутная догадка. Но как забрезжила, так же быстро увяла и загасла.

Мы попрощались с архитектором у бабулькиной калитки, договорились о новой встрече в монастыре, и он подарил «коллеге» Алешке свое бесценное ядро с пожеланием новых археологических открытий. И мы пошли к синему дому с белыми наличниками, гремя ведром, в котором с грохотом катался тяжелый чугунный шар, вспоминая, наверное, свою боевую горячую молодость.