Текст книги "Одесский юмор. XXI век"

Шутят не только физики

Издавна образ ученого в литературе создавался людьми неучеными. Со всеми вытекающими. Анекдотически рассеянный профессор такое творит, что возникает вопрос – как человек с такими мозгами еще таблицу умножения помнит? С одной стороны, это объясняют тем, что он только о своей науке и думает, с другой – просто неученым так приятней.

Бывает, что ученый действительно несколько увлечется, как великий химик Бутлеров, и на крик слуги «В вашу библиотеку забрались воры!» полюбопытствует, что же они читают.

Кто ученых не любит – ясно. Во времена упадка Рима его как-то решили очистить от чужеземцев и проходимцев. Результаты этой кампании были поразительны: изгнаны были не певицы, не танцовщицы, не те, кто выдавал себя за певиц и танцовщиц, даже не прислужники богачей, а именно ученые. Может, издавшего сей указ императора вскоре после этого прирезали совершенно случайно. А может быть, и нет…

Есть, конечно, и у ученых свои странности. Вот ботаники не так давно выпустили книгу с образцами почерков всех известных ботаников прошлого. Чтоб хоть как-то разбирать их почерка на этикетках гербариев, а то почерк у ботаников даже хуже докторского.

Стоит нам вспомнить и профессора Симона Ньюкомба, математически доказавшего, что аппараты тяжелее воздуха летать не могут. Так что все самолеты летают неправильно и антинаучно. Собственно, птицы тоже летать не могут – это всего лишь частный случай выводов профессора Ньюкомба. Может, он никогда птиц не видел?

Зато ученые в борьбе за свои взгляды готовы на все. Во время демонстрации первого фонографа в Парижской академии ее постоянный секретарь внезапно бросился на демонстратора и схватил его за горло с воплем: «Не позволим чревовещателю нас обмануть!» Но фонограф не смогли заглушить даже хрипы его жертвы. Что делать – если факты расходятся с теорией, тем хуже для фактов! Во время дискуссии Фомы Аквинского с Альбертом Великим о том, есть ли у крота глаза, два великих ученых категорически запретили присутствующему на диспуте садовнику принести им из сада крота и разрешить их спор. «Нам не важно, есть ли у крота глаза, мы хотим знать, должны ли они у него быть», – ответили авторитеты.

Впрочем, методу научных дискуссий еще недавних времен мы не забыли. Кибернетику, например, обвиняли в ниспровержении материалистической диалектики, в подготовке порабощения людей иным разумом и даже в лишении людей возможности размножаться старым добрым способом – чтоб уже все возненавидели. А когда выяснилось, что без этой продажной девки империализма военная техника работает плохо, и специальными постановлениями соответствующих органов ей была возвращена невинность, вошли в моду байки о роботах. Одна из самых типичных приведена Стругацкими – о кибернетике, который изобрел машину – предсказатель будущего и задал ей вопрос: «Что я буду делать через час?» Машина думала сутки и изрекла: «Будешь сидеть и ждать моего ответа».

На Западе традиция розыгрышей на эту тему, естественно, постарше нашей. Когда Ферми работал в Чикаго, он всегда ел в университетском кафетерии со своим коллегой Адамсом, а обслуживал его официант-итальянец, обожающий своего великого земляка. Но каждый раз, подав Адамсу еду, он долго стоял и с удивлением и вниманием смотрел, как тот ест. Ферми не выдержал и спросил, в чем дело. Оказалось, что студенты Ферми разыграли официанта, уверив его в том, что Адамс – сделанный Ферми робот.

А вот еще одна общая черта ученого люда – одеваться во что им удобней и не очень задумываться, что по этому поводу скажут соседи. Когда Эйнштейн переехал в Принстон, жена попыталась уговорить его одеваться хотя бы так, чтоб свести к минимуму риск подачи ему милостыни и привода в полицию для выяснения личности. «Зачем? Здесь меня никто не знает!» – ответил великий физик, не желавший менять привычки. Аналогичная просьба через пару лет была встречена не лучше: «Зачем? Здесь меня знают все!»

Заблуждения великих ученых тоже на чем-то основаны. Знаменитый Джоуль, например, считал, что электродвигатели никогда не вытеснят лошадь, и весьма убедительно это доказал. Действительно, стоимость цинка, расходуемого в батареях, больше стоимости овса, который съест лошадь, выполняющая ту же работу. А что есть и другие источники электроэнергии, Джоуля не учили. Так и назвали в его честь силу той физической величины, в практическую полезность которой он не верил. Или овес нынче дорог стал?..

Однако далеко не все ученые оторваны от жизни. В 1802 году Пьер Лаплас по поручению Наполеона пытался узнать подробности одной засекреченной работы Исаака Ньютона, но это ему не удалось. Она не рассекречена и поныне. Это работа Ньютона на посту заведующего Монетным двором Англии. За короткий срок он смог в восемь раз поднять производительность труда. В наше время, когда денег печатают много, его бы до чистой физики, пожалуй, и не допустили бы.

Замечательные и нестандартные решения умел находить и Сергей Королев. Без всякого труда он смог протестировать сложнейшую установку, разработанную несколькими НИИ, которая должна была определить, есть ли на Марсе жизнь. Даже на Марс не возил – приказал вывезти в степь и включить. Установка провела тщательные исследования и доложила, что жизни на Земле нет, чем вопрос ее пригодности и решился раз и навсегда.

А как здорово продемонстрировал еще в 1748 году Бенжамен Франклин ценность и необходимость известковых удобрений в сельском хозяйстве – выложил ими на своем поле фразу «это поле удобрено», всходы там взошли гораздо быстрее и лучше, и все проезжавшие мимо могли это прочесть и запомнить. Вот это наглядная агитация! Так и сейчас: хочешь получить деньги на исследование – сумей четко и наглядно объяснить его пользу. Когда ядерный центр ЦЕРН колебался, заказывать ли европейцам некое важное оборудование в США или изготавливать самим, проблему решил бывший москвич, а ныне французский академик Анатоль Абрагам, просто рассказав анекдот об английском солдате в Австралии. Его невеста написала ему: «И что это такое есть у австралийских девиц, чего нет у меня?» Он ответил: «Ничего, дорогая, но у них это здесь». И вопрос решился в пользу старушки Европы.

Ученые вообще демонстрируют порой чудеса находчивости и предприимчивости. Великий Менделеев, к примеру, был очень практичным человеком и толковым руководителем. Вступив в должность ученого охранника депо образцовых мер и весов, он перед визитом великого князя Михаила завалил все проходы депо всевозможным хламом до полного неприличия. И выбил ассигнования на расширение.

Даже собственным студентам ученые в остроумии не уступают. В анекдотах обычно находчивый студент посрамляет глупого профессора. На самом же деле профессор и умней, и шутить ему проще – ему-то студент двойки не поставит. Лучше на экзамене не состязаться в остроумии с профессорами. А то один английский студент ответил на экзамене на сложный вопрос: «Бог знает, а я – нет». Преподаватель без труда возразил: «Бог выдержал экзамен, а вы – нет». А когда проваливший самому Боткину экзамен по анатомии студент воскликнул: «Сейчас вонжу себе нож в сердце и покончу счеты с жизнью!», Боткин ответил, что с такими знаниями анатомии студент все равно не определит, где у него сердце. И оказался прав.

Порою ученые весьма и весьма предусмотрительны. В 1927 году великий математик Гильберт должен был читать лекцию в Лоренцевском институте. Вылетая туда, он предварительно телеграфировал тему своей лекции: «Доказательство теоремы Ферма», но прочел совершенно другую лекцию. Его спросили: «Зачем вы так поступили?» – «Очень просто, – ответил Гильберт, – если бы самолет разбился, все были бы уверены, что я доказал теорему Ферма, но не успел сообщить об этом».

Что делать, ученые чувствительны к славе, хотя удостаиваются ее легко и незаметно. Когда у Альберта Швейцера спросили, как же он получил три докторские степени, он ответил, что третью он получил, потому что имел вторую, вторую – потому что уже имел первую, а первую – потому что не имел ни одной. Все совершенно логично, но почему же тогда этой степени нет у меня и у вас? Ведь вроде все совпадает… Наверное, надо что-то еще.

В США ученых ценят. Причем забота о них доходит в Штатах до совершенно животноводческого уровня: существует специальный фонд Грэма, собирающий и хранящий сперму нобелевских лауреатов для искусственного оплодотворения американок, мечтающих родить гения. Есть и более простые способы, но как внушить это тамошним феминисткам?

А вот что мне симпатично в ученом народе – способность не только к иронии (этого у всех навалом), но и к самоиронии. В вычислительном центре, обслуживающем одну из корпораций США, в центре машинного зала на специальной подставке стоит стеклянный ящик с надписью: «При аварии разбить стекло», а в нем находятся… обыкновенные конторские счеты.

А насколько ученые убедительнее и изощреннее в доказательствах очевидного, чем мы! В благой памяти 1970 году четвертинка водки стоила 1 рубль 49 копеек, а пол-литра – 2 рубля 87 копеек. Это обстоятельство в свое время использовали наши математики, чтобы доказать, что пьянство – дело нерациональное. И в самом деле, 1,49 в степени 2,87 с достаточно большой точностью равно числу «пи», иррациональному по определению. Вы представляете, кем нужно быть, чтоб такое заметить? Я – нет. Лучше я буду думать, что так заранее в Госплане и задумали, а потом кто-то проболтался.

И все же, все же, все же… Жительница Сан-Франциско Бетти Грэхем из всех передач ТВ больше всего любит сводку погоды, зарабатывая на ее просмотре до 27 долларов в месяц. Как именно? Очень просто: держит с мужем на доллар пари, что погода будет не такая, как в прогнозе. То ли простая домохозяйка Бетти Грэхем умнее всех ученых, то ли метеорология – не наука… Ученые когда-нибудь разберутся.

Скрипичный ключ под ковриком

В музыке каждый понимает по мере веса слона, в детстве наступившего ему на ухо. Президент США Улисс Симпсон Грант (тот, который с полтинника) вообще говорил, что знает только две мелодии, одна из которых – «Янки дудл». А на вопрос, какая же вторая, гордо отвечал: «Не «Янки дудл». Впрочем, лучше, когда руководитель так разбирается в музыке, чем, скажем, как Жданов, который учил композиторов, какая должна быть музыка – чтоб ему, Жданову, было приятно ее напевать. Так что лучше, чтоб руководитель своих музыкальных вкусов не демонстрировал. Разве что как Елизавета Английская, даровавшая некому доктору Джону Булю (интересное, кстати, совпадение) герб с надписью «Sol, mi, re, fa» – за сочинение английского гимна «Боже, храни королеву». А то вот Николай I не любил Глинку и разрешал заменять провинившимся офицерам гауптвахту… посещением оперы «Руслан и Людмила». Кстати, некоторое время мелодия Глинки прослужила российским гимном – не месть ли это гонителю декабристов?

А вообще-то говоря, музыка в государственной мощи дело не последнее. Еще Наполеон говорил, что в российской кампании у его войска было два главных врага – морозы и русская военная музыка. Да и генералы Великой французской революции, прося подкрепления, писали: «Пришлите два полка солдат или тысячу экземпляров «Марсельезы». Музыка – дело смертоносное, причем не только для людей. Недавно в одном старинном английском замке состоялся рок-концерт, после которого из замка начисто исчезли крысы. Ни кошки, ни отрава не смогли добиться того же, что чарующие звуки современной музыки. Это еще раз доказывает, что люди сильнее крыс и слухи о живучести последних несколько преувеличены.

Правда, и люди не всякую музыку любят. Арабы, например, никогда не насвистывали мелодий, называя свист «музыкой дьявола». А иногда не музыка, а сами музыканты виноваты в том, что добиваются не совсем того успеха, о котором мечтают. Россини как-то в опере ругал горе-певца на чем свет стоит, но уйти отказывался – не хотел пропустить третьего акта, где того по сюжету убивали. Когда один бездарный композитор предложил Равелю послушать его последнюю работу, тот радостно сказал: «Действительно последнюю? Тогда поздравляю вас от всей души!» А когда более дипломатичного Масснэ спросили, почему он хвалит композитора Рейса, который всегда его ругает, тот ответил: «Не обращайте внимания, мы оба не говорим того, что думаем!» Карузо тоже был вежлив – выслушав заявление некоего козлетона «Мой голос звучал во всех ярусах театра!», он спокойно признал: «Да, я сам видел, как публика освобождала ему место».

Несколько трудней критиковать женщин-музыкантов – надо еще и политес соблюдать. Не всякий осмелится, как Генрих Нейгауз, в ответ на слова «Посмотрите, какая красивая пианистка – вылитая Венера Милосская!» честно признаться в своей мечте о том, чтоб ей для полного сходства еще и отбили руки… Вот Леопольд Стоковский, выслушав экзерсисы дочери одного богача, всего-навсего тактично заметил, что она играет по библейским заветам, и лишь потом пояснил, что имеет в виду – «ее левая рука не знает, что делает правая». А Густав Малер, когда его спросили, как выступила на конкурсе некая безголосая певица с большими связями, сказал, что для победы ей не хватило только одного голоса – ее собственного. Вообще, женщинам не музыка важна. Стоя в кулисе Большого на «Евгении Онегине», одна хористочка сказала: «Как Татьяна могла полюбить этого пижона Онегина – Ленский гораздо лучше!» На это исполнитель роли Онегина Оленин скромно возразил: «Пушкин же не знал, что Ленского будет петь Собинов!»

Зато когда любят музыку, так уж любят. Например, пауки: заиграешь перед ним на скрипке, он и выползет, и это не легенда, а научный факт. Паутина, знаете ли, от звуков колеблется, паук и думает, что муха попалась. Так что нет смысла играть перед пауками на скрипке – им все равно аплодировать нечем. Не то что, скажем, итальянцам – в 1792 году на премьере оперы Чимароза «Тайный брак» хлопали так громко, что артисты были вынуждены исполнить на «бис»… всю оперу целиком.

Бетховена, к примеру, даже приняли в Академию, несмотря на то что не было вакансий. Председательствующий убедил пойти на формальное нарушение красивой пантомимой: налил полный стакан воды так, что капли нельзя было добавить, а потом аккуратно положил сверху лепесток розы. Ни капли не пролилось – и Бетховен был принят. Сами музыканты как раз нередко не очень-то и обращают внимания на почести. Когда Россини сообщили о том, что на прижизненный памятник ему собрали по подписке много денег, он стал уговаривать памятник не строить, а просто отдать деньги ему, обещая постоять на пьедестале сколько положено. Да и стоит ли обольщаться славой? Когда перед самым представлением оперы «Паяцы» внезапно захворал исполнитель партии Арлекина, его согласился заменить сам великий Карузо. Пел он, как всегда, блистательно, но публика хлопала сугубо из вежливости – разве что заглянув на всякий случай в программки.

Кто из музыкальных знаменитостей жил не скучно – так это великий Карузо! В его честь даже стрижка «под Карузо» появилась. Как-то раз он зашел в парикмахерскую и попросил постричь его «под Карузо», на что парикмахер ответил: «Ни в коем случае! Вас это просто изуродует!» Когда у Карузо ремонтировали дом, подрядчик специально просил его во время ремонта поменьше петь – а то рабочие заслушиваются и нарушают вовсю капиталистическую трудовую дисциплину. А вот в банке, куда Карузо явился получить по чеку без всяких документов, напротив, пришлось петь. Выслушав арию из «Тоски», кассир согласился, что это удостоверяет личность получателя лучше любой бумажки, и выплатил деньги, а Карузо потом признался, что никогда так не старался, как в этом случае.

Журналисты осаждали его, как любую звезду, спрашивая во время интервью обо всем на свете. Один даже поинтересовался перспективами итало-американских торговых отношений, о которых Карузо имел не большее представление, чем Тутанхамон об Интернете. Великий тенор не стал делиться своими домыслами, а вежливо ответил, что узнает свое мнение по этому поводу, когда завтра прочтет в газете свое интервью. Слава Карузо превосходила все, что мы можем по этому поводу заподозрить. Правда, не все поклонники певца знали его творчество – некий фермер, дом которого случайно посетил Карузо, узнав, кто он такой, был вне себя от восторга: «Неужели я действительно принимаю великого путешественника Робинзона Карузо?» Но его импресарио отлично представлял масштабы таланта своего клиента и после его смерти отвечал всем амбициозным певцам, претендующим на то, чтоб заменить покойного Энрико: «Да, вы могли бы это сделать при одном условии – если бы умерли вместо него».

Что говорить, трудно стать хорошим певцом. Я уж не говорю о певцах папской капеллы – те могли получить свою престижную работу только после маленькой операции, в результате которой их беспрепятственно допустили бы в гарем любого восточного владыки. Достаточно вспомнить о старинном способе выработки ровного дыхания – петь лежа с тазом воды на груди. Не сделал плавного вдоха – иди сушись. Да и стоит ли стараться, голос ставить? Шаляпин и Горький практически в одно и то же время пробовались в хор. Горького взяли, Шаляпина – нет. Представляете, какой у Горького был голос? Даже не ясно, почему не пошел по певческой линии. Может, потому, что профессия в принципе нестоящая. Какой-то ямщик спросил однажды у его конкурента Шаляпина: «Чем занимаешься, барин?» – «Пою», – честно ответил Федор Иванович. «Ну, это не работа, я, когда выпью, тоже пою. Занимаешься-то чем?» – упорствовал вокалист-любитель.

Но композиторам даже труднее жить, чем певцам, ибо жизнь ставит перед ними нестандартные задачи. Гайдн, например, обычные литавры использовал достаточно оригинально. Есть у него симфония, где во второй части музыка такая нежная, тихая, и вдруг на общем пиано ударник в литавры – хрясь! Так он отвел душу на гостях своего работодателя князя Эстергази, которые имели манеру засыпать на его концертах. Но Моцарт превзошел Гайдна, поспорив с маэстро, что напишет и исполнит произведение, которое Гайдн даже по нотам сыграть не сможет. «Действительно, не могу, – признался Гайдн, – чтоб такой аккорд зацепить, третью руку отрастить надо». Однако Моцарт обошелся без третьей руки, зацепив трудную ноту… кончиком носа!

Он был человек легкий, не то что Вагнер. Тот на премьере своей «Валькирии» в Вене уперся рогом: на сцену должны выезжать настоящие лошади, причем только черные, иначе спектаклю не бывать, и все тут! А дрессированные лошади придворных конюшен, от которых хотя бы не ждали прямо на императорской сцене нарушения приличий, все серые, как нарочно… Положение спас австрийский дипломат фон Ринг, предложив не спорить с композитором, а просто покрасить имеющееся конское поголовье. Почему бы нет – премьера прошла на ура, композитору приятно, а лошадям все равно.

Со временем техника начала вмешиваться в музыку. Еще в конце прошлого века скрипач Ян Стефани первым догадался вместо аккомпаниатора возить с собой валики фонографа, на которых были записаны партии фортепиано его скрипичных концертов. Никаких неприятностей по этому поводу у изобретателя первых «минусовок» не возникало. Наверное, потому, что свою партию он исполнял вживую, без записи. А пианист Гендерсон воспользовался другим благом прогресса – страхованием. Но поскольку сумма страховки рук маэстро была 650 000 долларов, ему пришлось обязаться не мыть посуду, не делать стоек на руках, не фехтовать, не выполнять тяжелых ручных работ и не подавать руки людям весом более 100 кило. Очевидно, его всегда сопровождал человек с весами…

А в советскую эпоху композиторов чтили почем зря. Даже пароходы в их честь называли – по Волге в свое время плавал теплоход, на носу которого было написано «К. Дунаевский». Но Дунаевского звали Исаак Осипович! Однако, когда это сообщали команде парохода, моряки уверяли, что все правильно. Пароход просто назывался «Композитор Дунаевский», а такое длинное название на носу не умещалось. А вот многолетнему главе Союза композиторов Тихону Хренникову Сталин загодя обещал, что улицу в его честь не переименуют. Во-первых, фамилия такая, всякое могут подумать, а во-вторых, по мнению Сталина, такая улица в Москве уже была. Неглинка.

Зато в нынешние свободные времена все поют, чего хотят. То, что в результате все слушают, чего не хотят, получается как-то само собой. Телевидение берет на вооружение опыт Тома Сойера, взимавшего плату за разрешение выполнить порученную ему работу по покраске забора, и вместо того, чтоб платить музыкантам, само требует с них денег. Продюсеры покорно платят и строго-настрого велят певцам демонстрировать указанные ими одежду, прическу, манеры и сексуальную ориентацию, а для недовольных качеством пленительных мелодий напевают строчку из современного шлягера: «Я тебя слепила из того, что было…»

Вот и духовную музыку теперь никто не преследует. Один мой знакомый ухитрялся в своем городе зарабатывать вполне приличные деньги пением. В воскресенье – в церковном хоре, в субботу – в синагогальном. Папа у него был русский, а мама еврейка, так что и ребе, и батюшка ничего против не имели. К религии, как видите, он относился спокойно, но был человек до неприличия добросовестный. И как-то пристал, как банный лист, к кантору – должен ли он в соответствующие праздники поститься, несмотря на убеждения. Кантор даже не сразу догадался, что ему ответить, а потом разразился тирадой, которую я цитирую дословно: «Слушай! Я тебе есть в посты категорически запрещаю, ты понял? Но я тебя совершенно не контролирую, ты понял?» Он понял.