Текст книги "Невольный свидетель"

Глава 2
В поисках справедливости

Семья Сориных жила выше квартиры княгини на третьем этаже. Люди они были достойные и заслуживают доброй памяти. Началась эта история в конце тридцатых годов. Отец семейства Савелий Григорьевич был профессором медицины. Молодым врачом поколесил по фронтам первой мировой войны. В мирное время женился. Появились один за другим два сына погодка. В тревожном 1938 году студенту института имени Баумана, Вадиму Сорину исполнилось восемнадцать, а его младший брат Михаил учился в МГУ имени Ломоносова. Мать обеспечивала домашний уют. Отец, помимо работы в клинике, занимался частной практикой на дому. Это раздражало соседей. Но Сорины старались жить тихо, и скромная вежливость молодых парней смягчала зависть других жильцов. И, возможно, семья интеллигентов пережила благополучно тревожное репрессивное время, если бы не сложившийся на беду любовный треугольник. Но обо всем по порядку.

Вадим Сорин закончил писать, поставил жирную точку и на мгновение задумался. Затем, решив все же не ставить свою подпись, свернул клетчатые тетрадные листы и нервно заходил по комнате в поисках надежного места для сокрытия опасной рукописи. Внезапно, он остановился перед висящим на стене зеркалом, на него смотрело лицо человека, напуганного собственным безрассудным поступком. В следующее мгновение, он ощутил желание порвать и сжечь свой многомесячный труд.

С трудом пересилив страх, снял со стены старое зеркало – сподвижника их с братом детских игр. В нем между стеклом и деревянной рамой имелось отверстие, в котором они прятали запрещенные родителями предметы. Пустота в зеркале служила братьям тайником для игры в переписку подпольщиков, борющихся с ненавистными капиталистами.

Вадим привычно легко отогнул четыре металлических скобы в углах зеркала и аккуратно вытащил стекло. Перед тем, как спрятать рукопись еще раз прочитал название: «Десять сомнений». Положив исписанные листки внутрь деревянной рамы, вставил зеркало и, укрепив скобами, повесил на прежнее место. Ему казалось, что найти более надежного тайника в квартире просто невозможно. О нем знал только Михаил, который никогда его не предаст. Подвергать брата опасности, посвящая в свои сомнения, Вадим не хотел. Но ему было жалко, что никто не узнает об его смелых идеях:

«И чего мне бояться? Я же не злобный антисоветчик. Просто анализирую экономическое положение в стране. Надо показать кому-нибудь свой труд и узнать непредвзятое мнение. А для этого подходит лишь мой товарищ Жорка. Правда, он дуется последнее время на меня из-за Людмилы. Но это дело поправимое: найдет себе другую девушку. А мое доверие к нему поможет растопить лед отчуждения между нами».

И Вадим поспешил во двор. Выйдя из подъезда, увидел Георгия, раскачивающего Людмилу на качелях. На мгновенье, в сердце Вадима, кольнула ревность. Но он поспешил осадить себя: «Надо же, я комсомолец, а позволяю глупому чувству себя тревожить. Да и чего это вдруг я за беспокоился? Люда давно уже предпочла меня, и, в конце концов, она вечерами да боли в губах целуется со мной в подъезде. Так что шансы у Георгия невелики».

Вновь обретя прежнюю уверенность, Вадим направился к друзьям. Заметив его, Людмила призывно махнула рукой:

– Иди сюда! Послушай, как Жора рассказывает о своем преподавателе физкультуры в техникуме. Этот чудак целый день заставляет их лазить по канату. Вот умора.

Вадим подошел и встал рядом. Как только качели приблизились, он опередил друга и сам сильно толкнул доску с привязанными к перекладине веревками. Людмила взвизгнула от страха:

– С ума сошел, Вадик! Давай останавливай качели, и пойдем пройдемся по Арбату. Если есть деньги, то зайдем в кинотеатр и посмотрим фильм «Подруги» с Жеймо. Я безумно люблю эту актрису. Недавно мне подружка подарила ее фотографию в альбом!

Вадиму этот фильм смотреть не хотелось: он его знал наизусть. Но у Георгия оказались деньги, и он не мог отказаться. После окончания фильма, прошлись до Арбатской площади и вернулись обратно к дому. Людмила скрылась в дверях подъезда, а ребята подошли к продавщице газированной воды. Угощал Георгий. Выпив сладкий шипучий напиток, Георгий сочувственно спросил:

– Ты чего сегодня такой хмурый? Даже и двух слов за день не сказал. Случилось что-нибудь? Или к своей Людмиле приревновал?

– Не говори глупости. Дело совсем не в ней. Я хочу поделиться с тобой одной важной тайной. Ты мой друг с детства, и у нас никогда не было секретов. Мне нужно узнать твое мнение. Я написал статью «10 сомнений». Хотел послать ее в газету «Правда». Но боюсь выглядеть глупцом. Ты сможешь ее прочесть и оценить, что у меня получилось?

– Конечно, давай свою статью.

– Пойдем ко мне домой. Я тебе ее покажу.

Заведя приятеля в свою комнату, Вадим вытащил из зеркала исписанные листки и положил перед Георгием. Тот принялся читать. Закончив, сморщил веснушчатый нос и недовольно процедил:

– Ты еще в школе был занудой. А теперь у тебя окончательно шарики за ролики зашли. Думаешь, ты у нас один умный, а товарищ Сталин и правительство ничего не понимают? Сомневаешься в пользе колхозов, считаешь уравниловку в зарплате несправедливой, предлагаешь выпускать больше товаров для личного быта. Это капиталистические бредни. Не знаю, каких лекций ты в своем институте наслушался. Сожги эту антисоветскую чепуху. И никому больше ее не показывай!

Вадим обиженно хмыкнул:

– Зря я дал тебе читать эту статью. Ты всегда мыслил прямолинейно правильными лозунгами. Тебе даже «Муху-цокотуху» надо было три раза подряд объяснять для уяснения смысла происходящего.

– А ты не мни себя непризнанным гением. Сам написал вредную чепуху. Надо же такой хороший день испортить. Смотри только Людке этот свой опус не показывай, а то она от тебя навсегда отшатнется.

Вадим вернул рукопись за зеркало и вновь повесил его на стену. Он жалел, что показал статью приятелю. Вместо укрепления доверия, теперь отчуждение в их отношения только усилилось. С этого дня Георгий начал избегать общения с другом. Вадим с тревогой замечал, как Георгий все чаще стремится встречаться с Людмилой в его отсутствие. Однажды, встретив друзей во дворе, Вадим упрекнул их за долгое отсутствие:

– Слушайте, вы бы хоть предупреждали заранее, если куда-то собираетесь сходить без меня.

Людмила в ответ кокетливо пожала плечами:

– Разве мы как в армии, обязаны тебе докладывать? Выдалась свободная минута, мы с Жорой прогулялись до «Восточных сладостей». Томатного сока попили. В чем наша вина? Или ты ревнуешь?

– Делать мне нечего! Только могли бы меня дождаться. Ты вот обещала съездить со мной в парк культуры. Давай, прямо сейчас и поедем.

– Я не знаю. Только что пообещала Георгию зайти к нему домой и посмотреть его коллекцию марок.

– Ну, тогда выбирай: либо со мной в парк, либо через лупу рассматривать портреты знаменитостей прошлого.

Услышав в тоне приятеля непримиримые нотки, Людмила без колебаний приняла решение:

– И вправду, в парке будет веселее. Поехали с нами Георгий.

– Нет у меня сегодня денег на проезд. Гуляйте без меня.

И резко повернувшись, Георгий пошел прочь. Он окончательно понял:

«Люда демонстративно показала мне, с кем хочет дружить. Ах, если бы Вадька совсем исчез из нашего дома и чудом испарился в воздухе от стоящей на улице невыносимой жары. Этому отличнику всегда везло, а мне, едва проскочившему в техникум, она дала отставку. Наша жизнь даже при социализме не всегда справедлива. Стоп! Я начинаю думать как этот антисоветчик, написавший грязную статейку против руководства страны. Если бы товарищи из НКВД узнали об его творчестве, то загремел бы из Москвы, в двадцать четыре часа, и следа бы от него не осталась. А что, если…?»

Пришедшая в голову мысль поразила Георгия простой устранения соперника. Но он поспешил ее отогнать, испугавшись подлости возможного решения. Но в последующие дни Людмила избегала общения с ним, подчиняясь ревнивым требованиям своего избранника. И Георгий все чаще возвращался к намерению написать донос на своего некогда приятеля. Теперь этот шаг уже не казался ему подлостью:

«Я же не оклевещу Вадима. Он, действительно, написал грязный, враждебный пасквиль. Вот пусть и ответит по закону. Наши органы никогда не ошибаются. Если накажут, то справедливо. В любом случае, собью гонор с этого профессорского сынка».

И натолкнувшись на очередной отказ девушки от встречи, Георгий отбросил последние сомнения. Взяв лист бумаги, он старательно изложил, вредные идеи своего приятеля и его сомнения в победе социализма и подробно указал местонахождение зеркала, где спрятана рукопись. Закончив писать, засомневался, хватит ли этого для НКВД, чтобы начать расследование.

Внезапно, память услужливо подсунула случай трехлетней давности, когда ранее судимый Жбан из соседнего двора избил его и Вадима. Сделал он это без особой причины, от нечего делать, в пьяном кураже. Было не очень больно, но до слез обидно от бессилия перед грубой физической расправой. Тогда четырнадцатилетний Вадим, давясь слезами, сказал с ненавистью в голосе:

– Если бы был у меня пистолет, то пристрелил бы гада, как врага народа.

И вспомнив этот случай, Георгий приписал к доносу:

«Этот автор пасквиля ранее говорил о желании достать оружие, чтобы расправиться с обидчиками».

И поставив подпись «Патриот России», Георгий положил сообщение в конверт, написав адрес: НКВД, Лубянка. Затем направился к почтовому ящику. Перед тем как опустить письмо, на мгновение заколебался, но вспомнив торжествующую улыбку Вадима, уводящего у него Людмилу, отправил письмо с доносом в путь.

…Капитан госбезопасности Круглов с тоской читал многочисленные доносы:

«В стране развелось слишком много писак, желающих нашими чистыми руками расправится со своими врагами. На днях один «доброжелатель» сообщил, что его сосед вечерами выставляем в окно патефон и крутит тлетворные западные мелодии, развращая советскую молодежь. Пришлось реагировать на донос завистливого анонима, и сейчас любитель джаза и томных танго ежедневно строем вышагивает на лесоповал».

Капитан устало потянулся и взял со стола очередной донос. Сначала он вчитывался в ровный почерк без особого вдохновения. Сообщалось о сомнениях какого-то студента. В правильности экономических решений партии большевиков. Скучно! Но концовка лаконичного письма, заставила чекиста задуматься:

«Конечно, сокрытие научного трактата в висящем на стене зеркале больше похоже на детскую игру. Но вот упоминание доносчика о желании студента приобрести оружие никак нельзя оставлять без внимания. К тому же, в этом месяце еще не выполнена разнарядка на выявление врагов народа. А по этому письму можно раскрутить дело по подготовке теракта. Пожалуй, проведу срочный арест этого «экономиста» Вадима Сорина. Надо поспешить, чтобы еще успеть встретить приезжающую из деревни тещу».

И Круглов, заказав конвой, выехал в сторону Арбата. Визит сотрудников НКВД застал семью Сориных врасплох. Надеясь на недоразумение, отец принялся горячо защищать старшего сына. Но спешащий встретить родственницу капитан не стал разводить церемонии и направился прямо к зеркалу на стене. Отогнув железные скобы, он вытащил рукопись и насмешливо помахал перед лицом профессора:

– Вот видишь, какого распрекрасного сына ты воспитал. Не хочешь вместе с ним за сокрытие подрывной деятельности загреметь в места не столь отдаленные? А ты, сынок, хоть теперь раскайся и выдай нам пистолет.

– Нет у меня никакого оружия. А статью я написал для себя и не собирался никому показывать.

– Если бы так обстояло дело, то мы бы здесь не оказались. Все, собирай, мамаша, ему вещички. С нами поедет парень.

Уходя в сопровождении конвоя, Вадим повернулся к младшему брату:

– Передай привет моему другу Георгию, только обязательно передай.

Вадим с тоской обвел взгляд уютную обстановку московской квартиры, словно предчувствуя, что никогда больше не вернется сюда. И вновь повторил, как заклинание свое желание передать привет своему другу детства.

Первые месяцы семья надеялась, что недоразумение скоро развеется, раздастся звонок в дверь и на пороге появится живой и здоровый Вадим. Но шли дни, и от арестованного Вадима не было вестей. И профессор решился на отчаянный шаг и обратился за помощью к своему пациенту, высокопоставленному генералу. Но тот лишь грустно покачал головой:

– Савелий Григорьевич, я вам очень благодарен за чудесное исцеление, но об этом не просите. Иначе я сам попаду под подозрение как пособник врагов народа.

Через полгода семье объявили, что Вадим осужден на десять лет без права переписки. И вновь профессор, поддавшись стенаниям несчастной жены, отправился к генералу, надеясь узнать хотя бы лагерь, в который направлен сын. Но генерал только отводил глаза, повторяя, что подобные сведения составляют государственную тайну, и он не вправе ее разглашать. И поняв, что за этим упорным умолчанием скрывается нечто страшное, Савелий Григорьевич спросил:

– Так мне ждать сына хотя бы через десять лет?

– Конечно, всегда надо надеяться на лучшее.

И в этот момент, генерал, заметив, что адъютант отошел к тумбочке за лекарством, резко отрицательно покачал головой. И профессор все понял. Тяжелый камень словно придавил его к земле. Автоматически он проделал привычные медицинские процедуры и направился к выходу. Всю дорогу до дома он ощущал внутреннюю опустошенность, словно в живых не было уже его самого, но перед входом в квартиру Савелий Григорьевич заставил себя собраться и предстал перед домашними внешне вполне спокойным. На бессвязные торопливые вопросы жены, в точности повторил слова генерала:

«Всегда надо надеяться на лучшее». И ощутив всю фальшь привычной формулировки применительно к судьбе сына, поспешил укрыться в своем кабинете. Но не теряющая надежды несчастная мать охотно поверила в эту ложь. Она только стала переживать, что не знает адреса сына и не сможет послать ему продукты и теплые вещи.

Проходили месяцы. Отец смирился с потерей сына. Мать же продолжала надеяться на встречу с Вадимом. И лишь младший брат Михаил не мог успокоиться, переживая из-за кошмарной ошибки органов НКВД. Он негодовал и хотел попасть на прием к всесоюзному старосте Калинину. В отчаянии он решился написать письмо самому Сталину. Но его пыл остудил отец, спросив:

– И как ты думаешь передать это послание вождю? Ведь, до него оно не дойдет: страна большая и многие ему пишут. В лучшем случае, твое письмо прочтет сотрудник приемной великого и вечно занятого человека.

– У меня есть план. Наш Арбат правительственная трасса. Я часто вижу проезжающую мимо машину с вождем. Брошусь наперерез и вручу ему свое письмо. Пусть меня потом арестуют, но Вадим будет спасен.

– Ты, Михаил, еще более наивен, чем твой брат, полагающий, что без его подсказок наша правительство совершает одни ошибки. Своим безрассудством и глупостью ты можешь погубить себя и нас с матерью. А потому, я вынужден тебе сказать, что Вадима больше нет в живых. Он расстрелян по решению тройки особого совещания. А поэтому забудь о брате и лучше подумай о своей судьбе. Смотри не проговорись матери о гибели Вадима. Это ее убьет.

Потрясенный Михаил, после недолгого молчания, наконец, тихо произнес:

– Это им так не сойдет. Они безвинно погубили доброго и умного парня. Я за это отомщу!

– Ты о чем говоришь, паршивец? В органах НКВД, как и везде, имеются карьеристы. Они готовы ради получения внеочередных званий бесконечно проводить необоснованные аресты. И убийство одного из них ничего не изменит. Да и найти того конкретного капитана, погубившего Вадима, невозможно. Мы от растерянности даже имени его не спросили.

– Но ведь он приехал в наш дом не просто так. Капитан знал, где искать злополучную рукопись и сразу направился к зеркалу. Кто-то ведь ему сообщил. У меня из головы не выходит «привет», переданный Вадимом при аресте его другу Георгию. А что если, он так дал понять, кто его предал. Ведь он вполне мог дать ему почитать свои соображения.

– Слабый довод. Хотя и такой вариант не исключен. Но Вадим мог проговориться о рукописи в институте и назвать место ее тайного хранения. Так что не спеши с выводами о предательстве Георгия.

– Так что же мне делать?

– Оставь все как есть. Пусть Господь сам распорядиться судьбой виновных в гибели Вадима. Сказано же в Евангелие: «Мне возмездие и аз воздам». И ты прими гибель брата как неизбежность. Мы с матерью тебя очень любим. И если потеряем еще и второго сына, то нам и жить будет незачем.

Михаил подавленно молчал, сделав вид, что покорился воли отца. Но теперь мысли о возмездии не покидали его:

«Отец человек дореволюционного воспитания. В гимназии изучал Закон Божий, и ему вольно возлагать справедливое возмездие на небесные силы. Но я атеист, и от своего решения не отступлюсь. Кто-то обязательно должен ответить за невинно погубленную жизнь брата. Допустим, Георгий не совершал предательства, и его оставлю его в покое. Не могу я и найти капитана проведшего арест. Но кто-нибудь из НКВД должен ответить за подлость других».

И постепенно у него созрел реальный план совершения акта возмездия. Каждый раз по пути в институт Михаил проезжал в трамвае мимо серого, недавно возведенного дома, где жили сотрудники грозного ведомства. Это мрачное с массивными дверями подъездов здание теперь всецело завладело его воображением. Несколько раз он специально подъезжал к этому дому и часами из сквера наблюдал за возвращающимися вечерами, в свои уютные квартиры чекистами. Они, уверенные в собственной исключительности, и в превосходстве над обычными людьми, казались ему легко уязвимой добычей. Теперь от акта возмездия Михаила удерживало лишь отсутствие оружия. И он решился приобрести его у дворового уголовника Жбана.

Прежде чем направиться к неоднократно судимому взрослому парню, Михаил взял из дома все свои сбережения. Но этих денег явно было недостаточно. И Михаил вытащил из своего шкафа дорогой фотоаппарат, недавно подаренный ему отцом на день рождения:

«За эту заграничную вещицу в комиссионном магазине Жбан сможет выручить крупную сумму. Попробую его уговорить. У меня есть в запасе правдоподобное объяснение столь необычной просьбе. А отцу потом скажу, что потерял его подарок в Нескучном саду во время прогулки с сокурсниками после сдачи экзамена. И неважно, поверит он мне или нет. Главное добыть пистолет».

С фотоаппаратом и скромными сбережениями Михаил отправился вниз на первый этаж. Жбан был дома. Он встретил Михаила с удивленным недоверием.

– И зачем я понадобился профессорскому сыну?

– Слушай, Жбан, я тут влип в скверную историю. Познакомился в парке с одной девушкой из Сокольников. Пару раз встретились, сходили в кино и на танцы. Вчера пошел ее провожать до дома, а когда расстались, то ко мне подвалили двое с фиксами, в клешах и финкой у морды поиграли. Велели к этой Шурке и близко не подходить. Предупредили, чтобы я в их районе не появлялся. Парни они, судя по всему, серьезные. А я ее терять не хочу.

– Ну и чего ты ко мне явился? Не будешь же ты под моей охраной на свидание бегать? Возьми нож или свинчатку и отмахнись по – мужски. Правильный пацан сам лично такие проблемы решать должен.

– Я и сам так считаю. Только это их родной район. Ухажер ее может против меня не одного приятеля привезти, а человек пять-семь выставить. Тут уж финкой не отмахнешься.

– Это ты прав, против кодлы не попрешь. Так что ты от меня хочешь?

– Мне нужен пистолет с патронами.

– Ну, ты и загнул. Я что тебе комендант военного арсенала? Да и стоит чистый пистолет без прошлого недешево. Деньги-то у тебя есть?

– Есть немного, но я принес этот фотоаппарат, который отец из командировки в Германию привез. Фирма известная. В комиссионном магазине его сразу возьмут, и через пару дней крупную сумму выдадут.

– А вот это уже похоже на стоящий разговор. Давай сюда свой фотоаппарат. Есть у меня один барыга, он сразу наличными деньги даст, если товар стоящий.

– Подожди Жбан, я с тобой торговаться не хочу. Мне срочно нужно оружие.

– Не дергайся, парень. Я честный вор, крысятничать не стану. Если я сейчас у барыги получу хорошие деньги, то принесу тебе пистолет с полной обоймой. А если дело не выгорит, то верну фотоаппарат. Даю слово. Зайди, когда стемнеет.

Ближе к вечеру, Михаил постучался в дверь к Жбану. Тот провел его в комнату. Подойдя к кровати, откинул матрас и достал промасленный бумажный сверток. Развернул, протянул «наган»:

– Вот, возьми. Правда, ствол большой, в кармане его носить неудобно. Но за поясом под пиджаком будет незаметен. В барабане шесть патронов. Оружие «чистое»: от отца героя гражданской войны одному шкету досталось.

– Спасибо, теперь мне будет, чем отмахнуться от шпаны.

– Эти сказки о ссоре из-за марухи, оставь для кого-нибудь другого. Не моё дело, зачем тебе ствол. Но запомни, если что пойдет не так, и ты загремишь за решетку, лучше язык свой сразу откуси. Если определишь перед «мусорами», кто тебе волыну продал, то всю твою семью профессорскую вырежем.

– Ну что ты, Жбан! Я тебя не выдам.

– Все, проехали. Я тебя предупредил. А как тебе и твоим родителям дальше жить, от тебя будет зависеть. Ко мне больше, без особой нужды, не приходи. Но если в доме у папаши еще что-нибудь из ценных вещей прихватишь, то у меня есть барыга. Платит щедро и сразу.

Михаил понял, что за немецкий фотоаппарат Жбан выручил хорошую сумму. Придерживая локтем спрятанный под полой пиджака «наган», он поднялся к себе в квартиру, и также как Жбан спрятал оружие под матрасом.

Боясь передумать и отказаться от задуманного, Михаил на следующий день вечером направился к большому серому дому. Он сразу занял заранее выбранное место с краю сквера, с которого хорошо просматривались подходы к угловому подъезду. Пистолет тяжело оттягивал ремень брюк, внушая уверенность в успехе задуманного возмездия. Осталось только дождаться жертвы из числа жильцов дома, принадлежащему ненавистному ведомству.

Постепенно мгла сгущалась. Прохожих становилось все меньше. И Михаил решил, что настал подходящий момент. Внезапно он насторожился, заметив недалеко от себя движение веток возле чугунной ограды сквера:

«Это бродячая собака или человек? Неужели здесь выставлена негласная охрана, и меня схватят едва я приближусь к дому, но может быть я зря паникую, и это проспавшийся пьяница пытается встать на ноги».

Страх заставил Михаила присесть на корточки и в нерешительности замереть в столь неудобной позе. В этот момент к подъезду торопливо приблизилась массивная высокая фигура в кожаном пальто. Он уже взялся за ручку двери. И тут же, из своего укрытия за кустом, выскочил пожилой человек в шляпе и, подбежав в жильцу дома, выстрелил ему в спину. Человек в кожаном пальто неловко упал лицом вниз, широко, словно в недоумении, расставив руки. В этот же момент стрелок, срывающимся о волнения голосом крикнул:

– Это тебе, собака, за моего сына!

Через мгновение, из дома начали выбегать люди, и старик, понимая свою обреченность, выстрелил себе в сердце. Воспользовавшись суматохой, Михаил поспешил незаметно скрыться. Он был потрясен:

«Меня опередил этот несчастный старик. Иначе бы я сам пристрелил этого мужика в кожаном пальто, выдававшем его принадлежность к подлому ведомству. Но почему я не чувствую радости от гибели чекиста? А ведь это убийство ничего не изменило в судьбе сына мстителя. И я моя месть не вернула бы семье Вадима. Зря я все это затеял! И этот, пожертвовавший собою старик взял на себя мою напрасную гибель. Если это перст судьбы, то мне надо постараться жить за себя и за Вадьку».

Трамвай, увозящий Михаила, с грохотом свернул к набережной. Он поспешно соскочил с подножки. Подойдя ближе к воде, с размаха выбросил оружие в воду. Прощальный всплеск воды навсегда отрезал его от жажды мести. Лишь на какое-то мгновение стало жалко, отданного за «наган» дорогого фотоаппарата. Но он поспешил отбросить сожаления, окончательно осознав своё чудесное спасение несчастным стариком, опередившим его в акте мщения.

Когда Михаил вернулся, Отца дома не было. Появился он далеко за полночь. Несмотря на усталость, позвал Михаила к себе в кабинет:

– Я сейчас ассистировал на операции раненного в спину человека. Его подстрелил главный инженер оборонного завода, сына которого арестовали полгода назад. Трагическая ошибка мстителя состояла в том, что он стрелял в инденданта, выдающего сапоги и кальсоны начсоставу НКВД. К арестам он не имел никакого отношения.

– И что с этим подстреленным человеком?

– На счастье, удалось спасти. Заштопали пробитое легкое. Будет жить долго и счастливо. Я тебе это рассказал, чтобы ты знал, что при терактах страдают, как правило, посторонние люди, а не те, кто действительно виноват в несчастьях и бедах. Поэтому, прошу, оставь все мысли о мщении, если они еще бродят в твоей сумбурной голове.

– Хорошо, допустим, капитана из НКВД нам не достать. А как же быть с Георгием, если он все-таки донес на Вадима?

– Мы этого никогда не узнаем. Если он виноват, то жизнь нам сама укажет на его вину.

– Да мне сама мысль о его женитьбе на любимой девушке брата вызывает бешенство.

– Еще раз повторяю, пусть судьба сама всем распорядится. А мы в это дело влезать не будем.

В ту ночь Михаил долго не мог уснуть. Перед глазами навязчиво повторялась картина стрельбы возле серого ведомственного дома. В какие-то мгновения полузабытья ему начинало казаться, что это не пожилой старик в старомодной шляпе, а он сам нажимает на курок чужого наградного «нагана». Лишь, ценой неимоверных усилий, Михаилу удалось избавиться от кошмарного наваждения и, наконец, уснуть.

В последующие дни он постарался полностью погрузиться в повседневные заботы сдачи экзаменационной летней сессии. И постепенно память услужливо притупила впечатления того страшного вечера с покушением на убийство. Иногда Михаилу даже начинало казаться, что кровавое происшествие не было реальностью, а лишь явилось плодом его распаленного воображения.

Успокоило его и известие о разрыве отношений Людмилы с Георгием. Девушка познакомилась с выпускником военного училища и вскоре уехала с ним на Дальний Восток. Регион был взрывоопасным, таящим угрозу новых сражений с японскими агрессорами. Но все равно подруги завидовали смелой и отчаянной девушке. А Михаилу хотелось верить, что после ареста брата, Людмила потеряла интерес к личной жизни и поездка навстречу опасности для нее оказалась выходом из трагедии с любимым человеком.

А отвергнутый Георгий пережил внезапный скорый отъезд Людмилы на удивление, равнодушно. После гибели Вадима, он как-то разом потерял интерес к чужой невесте.

За год до войны с Георгием случилось несчастье. В часы пик он ехал на трамвае, рискованно повиснув на подножке. В момент движения вагона два вора карманника вытащили из сумки женщины кошелек и на ходу рванулись к выходу. Стремясь ускользнуть из рук правосудия, они, расталкивая пассажиров, решили спрыгнуть на ходу. И один из них, сильным толчком плеча, ненароком сбил руку Георгия с поручня. И тот, ощутив под собой отсутствие опоры, с ужасом понял, что летит прямо под колеса. Очнулся он в больнице уже без обеих ног. Первое время даже не хотел жить. Но потом, ему приспособили, сбитую из досок тележку на роликах, и он, отталкиваясь деревяшками в руках, научился быстро передвигаться по двору и перескакивать по ступенькам лестницы. Учебу в техникуме Георгий забросил. Зато овладел мастерством сапожника и шил для жильцов соседних домов добротную теплую обувь.

Узнав о несчастье, подозреваемого в доносительстве парня, отец Сорина лишь сказал сыну:

– Вот судьба сама все и устроила. Похоже, ты был прав, и смерть Вадима лежит кровавым пятном на этом несчастном человеке.

Увечье предполагаемого доносчика принесло некоторое успокоение Михаилу. Но через год началась война, и он сразу направился в военкомат, с просьбой отправить его на фронт. На все уговоры матери Михаил упорно твердил:

– Я должен пойти в ополчение. Соседи в доме шарахаются от нас, как от родственников врага народа. А я в бою с фашистами своим примером оправдаю память брата.

Савелий Григорьевич, хотя и понимал наивность расчета сына на реабилитацию, но не стал его разубеждать. Извещение о гибели сына под Москвой пришло уже через три месяца. Стандартная формулировка: «Пал смертью храбрых», не оставляла никаких надежд. Савелий Григорьевич тяжко переживал смерть второго сына и вскоре умер от инфаркта. Мать Софья Михайловна, не зная о расстреле старшего сына, продолжала надеяться на его возвращение из лагеря. Лишь после войны на ее очередной запрос пришло уведомление о смерти Вадима еще в 1938 году, сразу после ареста.

С этого дня Софья Михайловна существовала лишь по инерции. Ни с кем из соседей она не общалась. Эта одинокая женщина часто стояла на краю двора и с грустью наблюдала за веселыми играми чужих ребятишек, беззаботное детство которых напоминало ей о собственных детях.

А у безногого Георгия жизнь сложилась вполне благополучно. На фронт его калеку не призвали, а за счет своего обувного ремесла, он материально не бедствовал. Нехватка выбитых на фронте здоровых мужчин сделала его вполне желанным женихом. И вскоре после войны Георгий сыграл свадьбу с молодой красавицей вдовой. У него родились двое сыновей. Одного из них он назвал Вадимом. Было ли это совпадением или стремлением загладить свою вину, Софья Михайловна так и не узнала. Сытое счастье в семье Георгия заставляло ее сомневаться в торжестве справедливости в этом жестоком мире.

Старая женщина прожила в одиночестве еще четверть века и мирно скончалась в начале семидесятых годов. На ее уход из жизни жильцы не обратили особого внимания. Лишь соседи написали заявление на разрешение заселиться в освободившуюся комнату. И все. От прежней когда-то семьи Сориных никого не осталось. Теперь только я, старый дом, храню память об этих безвозвратно ушедших людях.

Не принесла счастья многим моим жильцам и долгожданная победа в войне. И в наступившие мирные дни безрассудные люди рушили свои и чужие судьбы. О Нинке, дочери дворничихи, будет мой новый рассказ.