Текст книги "Случайности одной жизни. Закономерности или мистика?"

Стою в очереди на почте, кто-то трогает меня за плечо: «Валера, привет!» Я повернулся, и обмер. Передо мной стояла седая, постаревшая женщина. Когда-то это была первая красавица нашего курса… Представляю, какие же чувства прочитала она на моём лице… Смутилась, и ушла. «Значит, и Маринка теперь такая же…». Запомню её только юной – яркой, черноглазой, с такой милой улыбкой…

* * *

Наши преподаватели – профессора Соколов, Парусов, Маслов, Седов, Кузнецов, Сперанский, Вдовин, Оржеховский, Садовская, Русинов, «неистовая» Минкина, читавшая историю философии… И ещё – не один десяток умнейших людей. Всех помню по имени-отчеству. Сколько же они вложили в нас знаний… Дали нам классическое образование. Запомнить, переварить всё тогда казалось невозможным. Но всё пригодилось, а главное – понимание, что учиться надо всю жизнь.

За 5 лет – 50 экзаменов и зачётов. Не все из нас дошли до диплома, из 50 человек на курсе выбыли человек 10—12.

* * *

Практические занятия по немецкому языку, фонетика. «Сорокин, – вызывает преподаватель, Казакова, – Скажите «хоэ» (выше по-немецки, – В.К.). – «Хоэ…» – «Мягче, Сорокин» – «Хоэ…» – «Ещё мягче…» – А сама в это время что-то пишет и не слушает. – «Ну, нах…» – «Вот теперь лучше, Сорокин…». Хохот стоял в аудитории – в коридоре, наверное, слышно. Саня Сорокин очень любил латынь, выучил десятки крылатых выражений и часто их декламировал, иной раз вперемежку с русским матом. Вадик Грошев однажды на практическом занятии выдал экспромт: «Wir begrussen ihr niht aus fenster zuseen». – «А теперь переведите эту фразу на русский». – Кто-то из нас перевёл: «Мы приветствуем вас, не глядя из окна…». Опять общий хохот…

Володя Плаксин на лекциях частенько писал письма своим «матрёшкам». Их у него было несколько. Сначала напишет, красивым почерком, с завитушками, письмо, подумает и сверху добавит «Здравствуй, Лена!» или «Здравствуй, Таня!» Отношения с девушками у нас были тогда чисто платоническими, только любовались ими. – «Милая моя, солнышко лесное…»

После лекций часто шли втроём в общежитие, где жили многие однокурсники, ложились на кровати и слушали «Битлз», «Роллинг Стоун». Я не очень-то любил музыку, а Володя даже на лекциях то и дело напевал «Йес тудэй…», или: «Звёздочка моя ясная, как ты от меня далека…», «Как молоды мы были…».

Потом нас прогоняли старшекурсники по главе с Веней Вавилычевым. В карты они играли чуть ли не сутками. Мы придём с лекций – они ещё и не ложились. То и дело слышно: «Вист!», «Пас!». В комнате дым коромыслом, горы пустых бутылок под столом.

* * *

Студенческий строительный отряд «Сфинкс», посёлок Шатки. Строим огромный крупозавод. Я – мотористом на бетономешалке. Весь в цементной пыли. После работы купался в Тёше прямо в рабочем комбинезоне, плыву, а за мной белый след от цемента. В газете «Ленинская смена» – статья обо мне, что я «не только хороший каменщик, но и умелый моторист». Отец показывал статью обо мне своим друзьям-офицерам… Потом – Почётная грамота от райкома ВЛКСМ. Последние кубометры бетона уложили в фундамент административного здания завода 30 августа.

Через много лет узнал, что крупозавод, который мы строили, в 90-е годы был приватизирован, новые хозяева довели его до ручки… Когда-то завод снабжал крупой едва ли не всю Советскую Армию.

* * *

В то же лето, в дни, когда на крупозаводе не было бетона, с бригадой работал в селе Елховка. Строили котельную, а потом и пристрой к коровнику. Кому-то надо было остаться на вечер и на ночь – разнести бутовый камень в траншеи фундамента. Остался один. Допоздна таскал в траншеи тяжёлые камни, представляя себя героем фильма «Коммунист».

Наконец, угомонился, пришёл в бытовку, только прилёг – заходит девчонка, загорелая, соблазнительная, манящая, в коротком платьишке. А я был просто никакой после такой работы. С каким сожалением она на меня посмотрела… И ушла, разочарованная. Красивая была девчонка… Могла бы стать моей в тот вечер…

* * *

«Горим!» Из какого-то дома выбегает женщина. Я вбежал в дом – огонь уж полыхает, под крышу. В Шатках, в четвёртом стройотряде, шли со Славкой Морозовым на почту, поздравить одноклассника Славу Федосеева с рождением сына… Потом оказалось, что эта тётка опрокинула газовый баллон, а он и вспыхнул. Быстро выбросил из шкафа какие-то шмотки, скатал постель с кровати – в окно. «Там ребёнок!» – крик с улицы. В кроватке малыш спит, взял его на руки. Славка снаружи принимал. Подал ему и стиральную машину. А в комнате – дым, на потолке что-то трещит. Задыхаюсь, смотрю, что бы ещё из вещей выкинуть в окно. Мне с улицы кричат: «Выпрыгивай»! Рыбкой – в окно, на меня кто-то ведро воды. Пожарные прикатили, шланги размотали, а из стыков – вода брызжет.

Сидим со Славкой на куче вещей, народ вокруг с вёдрами бегает… Дом сгорел.

«А ведь нам теперь медали положены, – говорит Славка, – «За отвагу на пожаре»… Посидели, и побрели на почту, а потом в отряд.

* * *

После танцев в Шатках, в ДК, возвращаемся с Джамиком (студент-таджик, из нашего отряда – В.К.). Нагоняет группа местных парней. Нас двое – их 6—7. Джамик мне: «Встань спиной к забору!». Парни не знали, что Джамик – каратист. Раскидал всех минут за пять, я только смотрел, как они отлетают.

Горячий он был… Как-то неудачно махал топором и задел свою же голову. Перевязали. Парни возвращаются с работы в отряд, один спросил: «Как это ты?» Джамик рассказал. Потом второй идёт, спрашивает, Джамик ещё раз рассказал, с меньшими подробностями. А когда пятый спросил, Джамик вместо ответа врезал ему, что тот и с ног слетел…

В Елховке, где я был бригадиром, нас был мини-интернационал: Аллямша – татарин, Джамик – таджик, Хаким – узбек, и нас трое русских. Жили и работали дружно.

* * *

«Отогнув одеяла край, целую тёплые твои коленки…» – поёт вечером под гитару мой друг Володя Терехов – «Моисей», как мы его звали. Песня эта казалась какой-то необычной, бесконечно лиричной. Тогда, в 1971-м, после стройотряда, мы вместо обязательной «картошки» поехали в другой стройотряд, в село Старая Пустынь.

Ремонтировали коровник. Как-то, под вечер, зашёл туда с рулеткой смерить полы. Стоит корова, одна. Вдруг замычала, упала, машет ногами. Подбежал к ней – она же телиться начала! Что делать-то? Заметался. Смотрю – из неё уже маленькие копытца показались. Подбежала девушка в платочке, ловко накинула тонкую верёвку на копытца, и давай вместе тянуть. Девушка – лицо так близко – большие карие глаза, полные губы, светлые волосы. Смотрю только на неё, а не на корову. Тянем, и, как-то очень быстро, появился телёночек. Сам поднимается на ножки! Весь в какой-то слизи…

Несколько дней потом приходил в этот коровник, посмотреть на своего «крестника». А той девушки, вместе с которой помогли явиться на свет новой жизни, увы, больше не встретил…

«Переступая и чуть дыша, привожу в порядок твои милые платья…» – поёт Володя Терехов. Много лет любил приходить к нему в музей Добролюбова, где он работал директором – поговорить о новинках литературы. Володя как-то незаметно приучил меня регулярно читать в областной библиотеке все литературные журналы. – «Я, парни, наверное, от рака умру…» – сказал он на какой-то нашей вечеринке с портвейном. Умер Володя от «коронавируса». Долго не мог прийти в себя от такой внезапной и нелепой смерти друга…

* * *

После стройотрядов – «И в сень наук с досадой возвращались…». Ещё год учёбы – бесконечные, уже ставшие надоедать лекции. Наконец, экзамены. Сидим с друзьями Плаксиным и Сорокиным на лавочке на Верхневолжской набережной. В руках у каждого по бутылке пива. – «Отдыхаете?» – профессор Эдда Петровна Телегина, с собачкой на поводке. Мы окаменели: завтра ей экзамен сдавать, а у нас пиво в руках. – «Ну, отдыхайте, отдыхайте…», с интонацией «Вот я вам завтра устрою экзамен». Долго мы не могли прийти в себя. Володя Плаксин на экзамен даже не пошёл, а мы с Саней с трудом сдали на тройки. Аллямша Аляутдинов, когда мы пришли в общагу, сидит на подоконнике и беспечно напевает: «Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке…». Не помню, сдал ли он сразу тогда экзамен профессору Телегиной.

Часто потом вспоминали её слова: «Отдыхаете? Ну, отдыхайте, отдыхайте…»

* * *

Якутск, 1972 год, стройотряд «Гефест». Работали, таская носилки с кирпичами и раствором, так, что по утрам несгибающимися пальцами еле сдвигали с себя одеяла. Однажды из дома напротив к нам с бидончиком кваса подошла девушка. Брюнетка с тёмно-синими глазами, стройная, редкой красоты. Надя… Она приходила каждый день, угощая нас квасом. «Валерка, – смеялись парни, – забирай её с собой в Горький!» А я только что получил письмо от Маринки, и письмо было – такое обнадёживающее…

За несколько дней до отъезда в отряде случилось ЧП: на ноги единственной у нас девчонки, тоже Нади, упал бетонный блок подъёмного крана «Пионер». Как она кричала! Мы, несколько человек, кинулись к ней, с трудом подняли этот бетонный блок-противовес. На переломанных ногах через трико пульсировала кровь, Надя кусала губы от боли. Оставлять её в Якутске было нельзя. В самолёте она лежала на носилках в проходе, я сидел рядом. От вибрации самолёта боль в ногах была такой, что Надя, бледная, с капельками пота на лбу, с искусанными губами, то и дело стонала.

Через год я случайно встретил её на улице – идёт, как ни чём не бывало, даже не хромала. Никогда её больше не видел, как и Надю, приходившую к нам с квасом. Иногда смотрю на подаренные ей фотографии: «Кому же ты досталась, такая красота…»

* * *

«Это ты? – воскликнули мы одновременно. И оба через мгновения поняли, что обознались. Удивление и радость от внезапной встречи за секунды сменилось на разочарование… Ржев, зима, пустая ночная улица, и навстречу – Нина Черняева, девушка, с которой познакомился на студенческой «картошке» в сентябре 1972 года. Увы, это была не она. Да и никак не могла Нина в это время перенестись из Горького во Ржев, куда я приехал тем вечером к служившему в стройбате младшему брату. Мы расходились, и долго оглядывались друг на друга. Кто была эта девушка, спутавшая меня со своим парнем – никогда уже не узнать… – «А снег не знал и падал, земля была прекрасна, прекрасна и чиста…».

Никогда больше не видел я и Нины. Помню, как стояли поздним вечером у её дома, она после бани, горячая, в одном платье, обнимаю, а она шепчет сама себе «Я нравлюсь… Нравлюсь…». С непередаваемой интонацией она иногда говорила: «О, Франция…»

Через много лет всё же удалось узнать, что Нина была замужем, стала вдовой. Встречаться со мной не захотела. Или просто забыла обо мне… «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…»

* * *

Зимние каникулы в деревне у деда с бабушкой. Пришла, поиграть в карты, соседка, Рита, чуть постарше меня, с подругой. Дед похрапывает на своей кровати, бабушка – на печке. Нина, так звали подружку Риты, приехала с ней из Мурманска. Играем, она то и дело касается меня под столом своей полной и тёплой коленкой. Смеётся, призывно, глаза – чёрные, яркие. Голова даже закружилась. Наигрались – побежали в свой дом, по сугробу. Опомнился, послал к ним бабушку, узнать хоть что-нибудь об этой Нине, адрес спросить. Через месяц получил от неё письмо. Написала, что скоро выходит замуж, уезжает далеко.

Лет через десять узнал от Риты, что замужем Нина пожила недолго, разошлись. Что с ней стало – не знаю, да и Рита вскоре умерла.

* * *

В третьем стройотряде строили школу в Дивееве. На танцах после работы меня какой-то мальчонка тянет за руку: «Тебя там ребята зовут». Спустился с танцплощадки в темноту, и давай меня несколько парней метелить. Наверное, за то, что не с той девчонкой танцевал. Отбиваюсь, сумел ремень снять, погнался за одним, кричу: «Ну если ты такой смелый – давай адрес! Завтра поговорим!». Прокричал из темноты адрес. Утром пришли с другом Вадькой Грациановым, звоню в квартиру. Открывает тот парень, вермишель во рту. Хватаю его за рубаху, Вадька дверь держит, а я парня кулаками, что было сил. Втолкнули в комнату, матери орущей под ноги…

Через много-много лет снова в Дивеево, брал интервью у митрополита, который восстанавливал Дивеевский монастырь. Оказалось, что детей в той школе давно не учат – передали её епархии, монашкам. Неподалёку несколько девочек в монашеском одеянии копали «святую канавку» (где якобы проходил святой Серафим Саровский). Противотанковый ров, а не канавка… «Эх, девчонки… – думаю, – Чем уж вы нагрешили, что выбрали себе такую судьбу…»

* * *

После 4-го курса – педагогическая практика, воспитателем в пионерском лагере. Перед отъездом познакомился со своей напарницей по отряду. Нэля… Чуть полноватая красавица с тёмно-синими глазами. Размечтался, конечно… Воспитывать ребятишек, вырвавшихся из надоевшей школы на волю, оказалось непросто. С дисциплиной в отряде у меня было не очень. Поговорить с Нэлей просто не было времени.

Наверное, на третий день, наконец-то уложив ребятишек спать, подхожу к её комнате и слышу за дверью… сладкий стон. Оцепенел, конечно. А минут через десять из комнаты выходит наш лагерный баянист, длинный худой парень с хитрыми глазами ловеласа. Оставшиеся дни в этом лагере не обмолвились с Нэлей ни словом…

* * *

На каком-то студенческом празднике в Москве, вечером – танцы. Стою у стеночки, приглядываюсь. Музыка гремит, сотни красивых девушек… Объявили «белый танец». Подошла ко мне девушка – негритянка! Пригласила на танец. На плече – чёрная рука с белыми ногтями, перед носом – полные губы, белки глаз, курчавые волосы. Вся – горячая, как будто за печь держусь. Казалось, что на нас смотрит весь зал. Едва ли не самый длинный танец в жизни…

Когда вижу по телевизору Карин Жан-Пьер, пресс-секретаря президента США, вспоминаю эту девушку.

* * *

На 4-м курсе женился мой друг Саша Сорокин. Свадьба была на Украине, в Северодонецке. ЗАГС, застолье, море спиртного, гости – колоритные мужики-шахтёры и их жёны, дородные, одна другой краше. Наутро – «…И без похмелья перепой – еды навалом». Вкуснейший украинский борщ. – «Ну и как первая брачная ночь?» – спрашиваю Саню – «Искусала…». И закрыл глаза от удовольствия. Я был у Сани свидетелем на регистрации, а дружка невесты – юная украинка, лет 17, красавица – не описать. Танцевал, и не верилось, что держу в руках такую красоту. Размечтался тогда: женюсь только на украинке.

Года через три в Ялте выхожу из моря – навстречу девушка, блондинка, пышная, белая, брызг боится. Слово за слово, познакомились. Люба Кандыч… Целовались на колесе обозрения. Год переписывались. Приехал к ней. Сделал ей предложение. Жить собирались у неё, в Кривом Рогу. Приехал домой – письмо: «Валера, есть одно «но», которое не каждый парень может простить…». Как обухом по голове… Я и отвечать на письмо не стал. А так – жил бы сейчас с ней в Кривом Рогу, и кем бы я был…

А Сашка приезжал потом с женой к нам в Горький. – «Посмотри, – говорит его Галя, – куда он грязные носки выбрасывает!». На тополе под окном висело несколько пар Сашкиных носок. – «Горький – голодный город!» – говорила его Галя. Разошлись. Скоро Саня снова женился, и опять на украинке. Последнее письмо от него из Северодонецка было в 2013 году…

Помню, как Саша часто говорил: «Будут годы лететь, как в степи поезда, станут серые дни друг на друга похожи…». Вряд ли жив, у него был диабет, да и война…

* * *

Наконец-то студенческие годы позади, диплом в руках. Но ещё два месяца военных сборов, чтобы получить лейтенантские погоны – была у нас военная кафедра. Бесконечные построения, стрельбы, марш-броски, чистка оружия, то и дело на весь лес «Шёрстов – ко мне!» – так наш ротный звал своего ординарца, солдата-срочника. Иной раз парни из разных концов леса кричали: «Шёрстов – ко мне!». Он не знал, куда и бежать… – «Песни петь! Чтоб сосны качались! Цирики хреновы…» – командовал нам майор Котов. – «Кап-кап-кап, из ясных глаз Маруси капают слёзы прямо на копьё…» – пели строем.

Ночь в карауле у ружпарка. Стою на посту, слышу, как лесом идёт чуть ли не толпа девчонок. Заметили меня, окружили… Лиц в темноте не разглядеть, но все – весёлые и, наверное, слегка выпившие. Автомата моего не испугались. Посмеялись, и, с сожалением «Эх, мальчик…» – пошли дальше. Потом парни рассказывали, что наш ротный, майор Котов, этих «анжелик ковровских» вытаскивал из солдатских палаток только что не за ноги.

Приходила потом чья-то мамаша: «Ваши солдаты мою дочку совратили!». Котов подал ей карандаш: «Ну-ка, попади в кружку». Не попала, майор эту кружку ловко убирал в сторону. – «Всё ясно?» – смеётся.

* * *

Самоволка. Пошли в ближайший магазин – я, Саня Сорокин, Плаксин, Серёнька Гурин и Вадик Грошев. Возвращаемся, лесной дорогой, навстречу – метров за сто, наш ротный. Мы трое, с бутылками в карманах, быстро залегли в кустах на обочине, Вадик смело идёт навстречу майору Котову один. – «Так, – слышим, – закуска в карманах…». Вадик достал из карманов галифе кульки с пряниками и конфетами, – «А вино где?». Никак майор не мог ему поверить, что в самоволку он ходил только за конфетами. Решили, что если нас сейчас заметит, то вино точно отберёт. Быстро выпили, лёжа, по бутылке красного. Нас майор так и не заметил.

В роту пришли с пустыми руками, слегка поддатые.

* * *

Дневальные по кухне… В ваннах с горчицей за день после завтрака, обеда и ужина надо было быстро перемыть больше тысячи тарелок, не одну сотню бачков. Летели эти алюминиевые тарелки из ванны в ванную… Прилипшую к рукам до локтей горчицу соскабливали ножом…

Краем глаза вижу, как Гриша Нелидов, филолог, специалист по поэзии Баратынского, залез с головой в огромный бак, только ноги в сапогах торчат. Заглянул в бак – Гриша отколупывает со стенок остатки каши с прилипшими волосинками мяса, и – в рот…

Посмотрел бы на него поэт Баратынский…

* * *

Обкатка танком… Стою в траншее, надвигается, с лязгом гусениц. Как проедет над головой – надо бросить вслед гранату. Деревянную, конечно. Пригнулся, танк над головой, за шиворот сыпется песок. Бросил гранату. И угодил в открытый люк. Танк встал. Вылез танкист, без шлема, чешет голову, погрозил мне кулаком. Парни хохочут. Ротный кричит: «Ещё раз!» Второй раз танк проехал с закрытым люком. Граната попала под башню…

Не страшно было, а весело…

* * *

Дважды на этих учениях чуть не случилось ЧП из-за Вадика Грошева. Сначала, размахнувшись со всей дури, швырнул боевую гранату не вперед, а вдоль строя. За секунду весь взвод спрыгнул в траншею. Обошлось, никого осколками не задело. Потом во время стрельбы из БТР выпустил очередь из автомата боевыми в бойницу, БТР как нарочно, на ходу, подпрыгнул, автомат выпал из бойницы и очередь пошла гулять внутри БТР. Чудом никого не ранило, только Сашке Сорокину пуля отбила каблук.

Вадик слышал плохо и часто просил меня на вечерней поверке, когда назовут его фамилию – легонько толкнуть плечом (стояли мы рядом в строю). – «Рота! Слушай вечернюю поверку!». Я толкаю Вадика – «Я!». Рота хохочет – пока же ни одной фамилии не назвали. Называют его фамилию – тишина. – «Курсант Грошев!». Вадик молчит, не слышит. – «Курсант Грошев!». Парни едва сдерживают смех. Наконец, «Я!» Или одновременно из строя сразу двое кричат – «Я!».

Без таких весёлых моментов служить было бы тяжеловато…

* * *

На этих сборах к некоторым из нас приезжали невесты. «Женишься на ней, Андрей?» – спросил однокурсника Володя Плаксин, – «Нет, ребята: она из бедной семьи». Нас тогда это мещанство потрясло. И девушка была очень красивой. Неужели то, что она «из бедной семьи» может быть преградой? А любовь?

Через много лет, я уже был журналистом – отмечали День Победы – из кремля к трибуне подходит группа чиновников. – «А ты что здесь делаешь?» – с каким-то вызовом и неприязнью спрашивает меня Андрей. – «Репортаж буду писать о празднике…». Он был секретарём горкома КПСС по идеологии. – «А ты где и кто?» – «В «Нижегородском рабочем», корреспондент». Удивился, прошёл мимо.

Лет через 10 беру интервью у генерала, начальника Высшей школы главной спецслужбы. Входит в кабинет офицер, с погонами подполковника – Андрей! Он сделал вид, что не узнал меня.

* * *

На 4-м курсе у меня сменился научный руководитель – курсовой, а потом и дипломной работы. Сначала писал курсовую о военной промышленности г. Горького в Великой Отечественной войне у Кирилла Петровича Маслова, потом на эту же тему – у Михаила Николаевича Вдовина. Вскоре меня перевели к профессору Ефимову. Однажды на кафедре повесили список дипломных работ: «Боевой путь соединений, сформированных в Горьковской области». Понял, что это то, что мне надо. Как-то сразу из списка мне бросилось в глаза: «137-я стрелковая дивизия». Мог ли я тогда знать, что эта дивизия станет моей судьбой на многие десятилетия…

Дом офицеров, знакомство с первыми ветеранами – полковники Шапошников, Степанцев, комсорг полка – Горчаков Юрий Михайлович. Быстро удалось получить допуск в архив Министерства обороны. Тысячи страниц уникальных документов, разговоры о войне с исследователями. Дипломную работу защитил на «отлично», более того – она получила диплом 2-й степени на Всероссийском конкурсе студенческих работ по истории. Ездил в Уфу на презентацию дипломной работы.

Казалось тогда – вот шанс заниматься именно военной историей…

* * *

«Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…». В конце учёбы многие мои однокурсники переженились. После военных сборов в конце августа 1975-го был в Шуе на свадьбе Миши Максимова и Ларисы Потаповой. Прекрасная пара! Как мы, друзья, им по-хорошему завидовали… Помню вечер после их свадьбы, мечтали под «Токайское» о новой жизни… Михаил стал доктором философских наук, Лариса – кандидатом наук. Как не гордиться такими друзьями…

Думали ли мы тогда, что у многих из нас жизнь окажется такой короткой… Рано умерли Володя Цветков, Андрей Мыльников, Юра Букин, Светлана Калягина, Володя Криворотов, Володя Медведев, Володя Плаксин – один из моих лучших друзей. Когда хоронили старосту нашего курса Петра Шарова, у гроба стоял его сын, копия отец. Вдова Петра отдала мне его уникальную библиотеку на военную тематику – передал её в парк Победы…

И сколько было ещё таких потерь однокурсников…

* * *

По распределению мы с моим другом Володей Плаксиным попали в школы Кировской области, в соседние посёлки. Преподавали историю, я был и завучем по воспитательной работе. Ребёнки, как называли учеников мои коллеги, были разные. Хватало и хулиганов. Почти на каждом уроке отбирал у мальчишек рогатки. Скопилось их столько, что развесил эти трофеи у себя дома над кроватью. Каких только моделей и калибров не было…

Однажды пришёл по мне смешной такой ученик – Юра Кайсин, «Ого!» – на выставку рогаток. На следующий день ко мне – целая экскурсия этих балбесов. – «Это моя!… А эти три – мои!». Коллекция после этого визита за несколько дней выросла чуть ли не втрое. – «У тебя нос слишком длинный!» – огорошил Юра Кайсин моего друга Володю Плаксина, когда он как-то приехал ко мне в гости.

* * *

«Ну вот, поговорили мы с тобой всего один раз, да и то по-немецки…», – с грустью сказал я Вале Смирновой. Принимал у них в выпускном классе экзамен по немецкому языку. Валя, Валя… Синеглазая красавица с малиновыми губами… Невозможно было не влюбиться в это ангельское создание. Она это чувствовала и понимала, избегала встреч. Я был её старше всего на каких-то 5 лет… Вскоре после экзаменов я уволился из этой школы, уехал в Горький, понимая, что никогда её больше не увижу.

Спустя много лет от общих знакомых узнал, что Валя переехала жить в Турцию и разбилась там на мотоцикле… Какая нелепая смерть…

* * *

Пока жил в Маромице, начал переписку с ветеранами 137-й дивизии. Полковник Александр Васильевич Шапошников предложил развернуть дипломную работу в книгу о боевом пути дивизии.

29 июня 1976 года – день в день, когда там в 41-м выгрузилась из эшелонов 137-я, и я пошёл пешком по шоссе в сторону Могилёва. По рассказам ветеранов знал, что части дивизии тогда за день прошли 60 км. Попутки до и дело предлагали подвезти – «Нет!». Где-то звучала песня – «Белый аист летит, над белёсым Полесьем летит…». Около полуночи, когда на горизонте засверкали огни Могилёва, я свалился в придорожную канаву, укрылся плащ-палаткой отца и мгновенно заснул.

Потом были ещё 25 км до места первого боя дивизии. Село Красный Осовец… У дома старушка, собирается на лошадке за хворостом в лес. Именно из этого леса на село и шли в свою первую атаку бойцы 137-й… – «Как снопов их здесь лежало, как снопов, – рассказывает Устинья Филипповна, – Видишь холмик справа? Здесь я тридцать солдат похоронила». И стала уверять меня, что в лесу можно встретить призраки наших солдат, потому что они не похоронены. В лесу – осыпавшиеся окопчики, могильные холмики. «Те, кто приняли смертный бой, стали просто травой, землёй…» Нашёл ржавую, пробитую пулями советскую каску. Нашёл блиндаж – наверное, командира полка. Весь день ходил по окрестностям этого села, сверяя рассказы уцелевших ветеранов с местностью…

Ночевал у Устиньи Филипповна. Утром она подала мне большой кусок пахучего белорусского сала, налила чайный стакан мутной самогонки. Метров через пятьсот меня так повело, что пришлось прилечь у дороги. Лежал, смотрел в небо и на поле, по которому 35 лет назад ползли немецкие танки…

* * *

Деревня Александровка – 1-я на Варшавском шоссе восточнее города Пропойска. Здесь 137-я прорывалась из первого окружения. Тысячи солдат, сотни повозок и автомашин… А сейчас тишина… Трудно представить, что по шоссе на восток мчались танки Гудериана. Водители проезжавших сейчас автомашин вряд ли думали, что тогда по обочинам шоссе «убитые лежали ворохами», как рассказал мне один из ветеранов, а у самой дороги в окопчиках лежат косточки наших солдат… «Это те, кто в штыки, поднимался, как один…»

В лесу за шоссе нашёл позиции 2-го батальона 771-го полка. На бруствере одного из окопчиков белел череп. Руками раскопал окопчик – кости, каска, россыпь гильз. – «Как акула съела батальон…» – вспомнил рассказ артиллериста Бориса Терещенко. Как в полном составе, более двухсот человек, погиб батальон – не знали в штабе полка. Долгие годы поиска ушли, чтобы узнать правду о гибели этих солдат…

Однажды собрал на месте прорыва дивизии из окружения группу ветеранов, которым посчастливилось выжить. Попросил каждого найти место перед Варшавским шоссе, где они тогда пробивались. – «Как же я остался жив? В меня же тогда немец стрелял здесь из автомата…». И все рассказали, что они тогда здесь пережили, в деталях. Так вспыхнула память…

Есть правда, которую лучше не знать… В моих книгах эта трагическая история описана подробно…

* * *

За то лето 1976-го прошел около 700 км – пешком! – до г. Ефремова Тульской области. Ночевал, где попало. В Унече ко мне присоединился мой друг Витя Арбузов (вместе работали учителями в Маромице), и дальше идти было полегче.

Прошли брянские леса, и настолько вымотались, что уже еле брели. Как же тогда воевали, всё время под смертью, наши солдаты…

На берегу реки Красивая Меча у города Ефремова стоял и думал: «Мужики, как вы здесь удержались тогда…» – стрелковые окопчики на берегу были друг от друга метрах в 100—150…

Из 14 тысяч человек 137-й дивизии, выехавших на фронт в первые дни войны, из третьего окружения вышли, по справке из архива, всего 806… И снова бои… Выдержал бы я всё это тогда, в 41-м – не знаю… Этот поход помог мне хотя бы в тысячной доле понять ужас и трагизм войны…

* * *

В Маромице, где я работал по распределению, никто в школе был не против моего возвращения в Горький. Однако дома найти работу в школе не удалось. Отец, он в то время после отставки работал юристом в кинофикации, помог устроиться директором парка им. Я. М. Свердлова. Впервые, если не считать стройотряда, где был бригадиром и командиром, пришлось руководить коллективом.

Работать было интересно. Но скоро заметил, то бабушки-контролёры на аттракционах корешки от билетов посетителям не отрывают, а билеты себе в кармашки кладут. Так вот почему выручка у нас небольшая! Сделал внушение бабулям. В ответ – составилась против меня мафия этих старушек. Но доходы от аттракционов стали такими, что купил на них детский паровозик с вагончиками – катать ребятишек, и даже дал взаймы 3 тысячи рублей Кулибинскому парку, где доработались, что без денег на зарплату сидели. Долг этот парк мне так и не вернул.

Через 4 месяца меня вдруг вызывает Надежда Михайловна Хрящёва, начальник управления культуры: «Вы почему не были на работе 23 февраля?». А я уехал в Арзамас на встречу ветеранов 137-й стрелковой дивизии. – «Вы почему?…». Пытаюсь объяснить, чем я занимаюсь в свободное от работы время, тем более – в мужской праздник. – «Пишите заявление!». Что ж, написал. Сад Я. М. Свердлова вместо меня возглавил пенсионер Яков Семёнович Юдкевич, один из контролёров на аттракционах.

Если бы я знал тогда, что этот незначительный факт биографии – работа директором парка – ещё отразится на моей судьбе, причём на закате жизни…

Через несколько дней меня пригласил преподавать историю директор школы №28 Юрий Михайлович Горчаков, ветеран 137-й дивизии. Начались уроки, с огромной нагрузкой. Довольно быстро создал музей дивизии, стали проводить в школе встречи ветеранов. Материалы по истории боевого пути дивизии пополнялись – переписка, встречи в поездках по стране.

* * *

Одиннадцать лет работы в школах, а сменил я их за эти годы – 5… Работать с детьми нравилось, хотя не всегда получалось. Из школы №28 пришлось уйти через 3 года, после скандала. Однажды на уроке слышу шум на последней парте. Несколько оболтусов показывают девчонкам порнографические фотографии. Девчонки, вижу, краснеют. Стал отбирать – парень, десятиклассник, на меня: «Отдай!» Я вспылил, ударил его в лицо. И потащил его, с окровавленным носом, к директору. Юрий Михайлович посмотрел, выслушал и говорит: «Увольняйся…». Пришлось написать заявление на увольнение.

Новая школа, но с 28-й связей не терял – приезжал в музей дивизии, на встречи ветеранов.

* * *

Однажды, лет через 35, меня пригласили на встречу выпускников класса, который я вёл… Все стали взрослыми, некоторых только по глазам узнавал… Света Соснина, Наташа Пустовая, Ирина Бахвалова – мои любимицы, мальчишки – все мужики… Все нашли своё место в жизни, значит не прошли даром мои уроки.

Больше тысячи детей учил истории за 11 лет работы в школах…

* * *

«Прощайте, мои друзья, мои любимые…» – директор нашей школы №31, Борис Владимирович Галкин. Мы, несколько учителей, стоим рядом, а он смотрит не на нас, а на книги в шкафу. Тяжёлый инфаркт. Умер. Я смотрел на его книги, а видел свою библиотеку мемуарной литературы – что с ней будет, когда меня не станет…