Текст книги "Стать собой"

ТЕЛО И ЕГО ГОЛОСА

Но не пойти ли дальше, точнее «ниже»? – стал думать я, уже с какой-то обреченностью. Не поискать ли более надежного основания для безопасности и деятельности нашего Я? Собственно выбора в этом поиске уже и не было. Осталась только наша плоть, тело как, по меньшей мере, что-то биологическое, сложно устроенное, обладающее всеми ресурсами живого организма. Возможно, нужно слушать его, его голоса, руководствоваться ими и быть счастливым и свободным? Возможно, наше тело действительно тот фундамент, который лежит ближе всего к бытию мира и, следовательно, наиболее древняя, опытная и мудрая основа нашего бытия? Ведь еще не доказано, что мы «не от мира сего». Оно, тело, как реальная часть всеобщего бытия бесконечно древнее нашего сознания, всех «высших» и «вершинных» потребностей человека? Тело «знает» что-то такое, что мы, возможно, никогда не узнаем. Вот и прислушивайся к его голосу. Ведь утверждал же А. Бергсон, что подлинность располагается не над нами, а под нами в виде «жизненного порыва» и потока «творческого напряжения» самого органического мира. И мы его продукт.

Тело, говорят, «знает» лучше, чем мы, опутанные мыслями-идеями, знаниями, сотканными из идей. У плоти есть инстинкты, древность которых несомненна, за ними лежит многомиллионный опыт выживания живого на нашей планете. Значит, мы должны довериться им и лишь совершенствовать наш слух, чтобы как можно лучше различать голоса плоти.

Инстинкты – это голоса тела. Ощущения – тоже голоса, но они могут принадлежать не только телу, но и сознанию, и даже Я, например чувство идентичности, удовлетворения, счастья, чувство собственного достоинства и т.д. Инстинкты действительно самые древние наши инструменты выживания и адаптации к среде.

Но очевидны и их пределы: они консервативны и безальтернативны, не способны к сколько-нибудь быстрым модификациям и существенным изменениям. Они жестко детерминируют человека, если он отдается им во власть. В человеке они являются представителями животного в нем и вместе с тем генетической связью человека со всей земной биотой. Инстинкты, кроме того, демонстрируют отражение в нас как биологических существах качественные единообразия и стабильности в природе, повторяющееся в ней, закономерное. Всякое или почти всякое изменение порядка вещей, на который «настроена» инстинктивная программа действий, может разрушить субъекта этого инстинкта, либо приведет к невыполнению программы самого инстинкта, его сбою.

Но с телом нужно дружить, оно – субстанциальное, точнее, бытийное воплощение, форма и способ существования личности в мире объектов и разного рода материально-энергетических полей. Личность не только «хозяин» тела, его «менеджер», она в немалой степени зависит от тела. Но это особого рода зависимость. В ней есть существенные «разрывы», позволяющие человеку-личности владеть важнейшими возможностями и ресурсами (особенно свободой и разумом) именно как метателесному, т.е. психофизическому существу. Поэтому тело – это одновременно и мудрое материнское лоно, и воплощение Я, и форма, и способ его бытия. Со своей стороны, личностное начало во многом управляет телом, использует его для реализации своих познавательных, интеллектуальных, мировоззренческих и иных программ, которые нельзя свести к физико-химическим и биологическим уровням организации бытия. Особенно велика заслуга разума и познавательных дарований человека перед телом. Благодаря научным познаниям тело человека стало жить в Европе, США или Японии вдвое дольше, чем лет сто – сто пятьдесят тому назад.

Позитивный «симбиоз» тела и Я человека кажется естественным, безальтернативным, т.е. однозначно позитивным. Однако это не так. Мы можем видеть многочисленные случаи разрушения телом, его «голосами», т.е. инстинктами – человеческого интеллекта и даже свободы. Мы можем видеть многочисленные случаи истязания тела заблудившимся в себе или впадающим в экстремальные состояния Я (духом, по старой терминологии). Тело дает возможность Я пробудиться и опознать себя. Я дает возможность телу не только быть в гармонии с собой, но и наилучшим образом жить и действовать в качестве полноправного и благополучного партнера в ансамбле «тело – Я», т.е. быть собственно человеческим телом.

Но психо-телесное единство отнюдь не что-то автоматическое и «окончательное». Судьба тела кажется неясной. Не разойдутся ли где-то в будущем дороги тела, плоти человека и Я? Вопрос этот отнюдь не праздный и не (только) религиозный. Уже сегодня мы видим вхождение в тело многого из того, что не является им изначально и что не только помогает человеку выжить, но и грозит заменить его плоть. Это началось давным-давно, когда были сделаны первые опыты вживления в тело различных предметов, металлов, зубных пломб. Появились протезы. Сегодня – вживляемые в тело чипы, искусственные органы и части тела.

Перспективы плоти, как она дается нам от рождения, весьма неопределенны, поскольку процессы слияния и взаимопроникновения человека и вещей мира кажутся беспредельными.

Но почему-то хочется верить в то, что люди не захотят «перемещаться» из естественного тела в искусственное. Возможно, они изберут один из альтернативных путей, скажем, модификацию тела без изменения его субстрата, т.е. живой плоти, обладающей мыслительным органом и многими прекрасными качествами, в том числе и эстетическими.

* * *

Кажется, мы отвлеклись от главной нашей темы: отношения Я к его внешним по отношению к нему ресурсам: идеям, потребностям и телу. Поэтому вернемся на нашу главную дорогу и зададимся вопросом: если ни идеи, ни потребности, ни тело не являются надежной и гарантированной опорой человека как личности, как собственно человека (не можем же мы сводить наше личностное начало или ставить его в зависимость от содержаний сознания, от потребностей или плоти), то тогда в поисках своей генетической и экзистенциальной опоры наше Я остается наедине с собой?

Впрочем, если оно хочет действительно остаться наедине с собой, по крайней мере, чтобы задуматься над всем этим в обстановке, когда никто не мешает, ему нужно – пусть и на время – выставить за дверь как идеи, так и потребности вместе с голосами тела.

Но прежде мы должны подвергнуть их строгому критическому анализу, допросу, обращая внимание прежде всего на оборотную, темную сторону этих феноменов, на их притязания и спонтанные усилия «стянуть одеяло на себя».

Для начала давайте нарисуем портрет идеи.

ГОСПОЖА ИДЕЯ

Идеи вошли в жизнь человека в доисторические времена. Однако возникновение представлений об идеях, их открытие произошло относительно недавно. Поворотным пунктом стала, скорее всего, эпоха, которую К. Ясперс назвал вторым осевым временем (примерно середина первого тысячелетия до нашей эры). Идея была обнаружена как что-то особенное в сознании и жизни людей. Она стала предметом анализа, рефлексии. Идея стала обрастать идеями о ней. Возможно, самым ярким примером такого оборота дела стала философия Платона, в которой идеи обрели царственное положение. За ними был признан статус чего-то идеального, вечного и самого совершенного. Еще одним свойством идеи оказалась всеобщность ее формы, т.е. идея, как всеми признано, может быть безразмерной по отношению к своему содержанию. Скажем, идея человека вмещает в себя всех бывших, существующих и будущих существовать людей. Ни один из них, формально говоря, не ускользнет от нее. Найдет, накроет и вместит всех. Идея была понята идеалистически, как нечто виртуальное, но исключительно значимое, важное и высокое – отсюда однокоренные слова: идея – идеальное – идеал.

У идей обнаружились некоторые положительные свойства: идею невозможно убить физическим образом. Идея не изнашивается подобно вещам, а напротив, чем больше мы ее практикуем, тем совершеннее она делается, ее можно передавать другим, не теряя ее при этом, подобно отданному другому рублю или яблоку. Она оказалась вне времени и пространства, т.е. вечной и чистой, по Платону. Для идеи, как и руководимого ею разума, нет никаких препятствий или барьеров. Перед ней бессильны расстояния, толщи земные и небесные бесконечности88
  «Великое есть дело, – писал М.В. Ломоносов, – достигать во глубину земную разумом, куда рукам и оку досягнуть возбраняет натура, странствовать размышлениями в преисподнюю, проникать рассуждением сквозь тесные расселины и вечною ночью помраченные вещи и деяния выводить на солнечную ясность».


[Закрыть]. С идеями на уровне формальной логики можно обращаться как угодно, непосредственного физического или материального ущерба мы при этом не несем. Другими словами, наши ошибки в этой сфере физически безопасны, правда, до того момента, пока мы не совершаем какого-либо физического действия или какого-то поступка на их основе, руководствуясь ими. Но что интересно, сколько бы мы ни извращали ее, сколько бы ошибок и ложных операций с нею ни совершали, сама идея никогда на это не пожалуется, все стерпит и не скажет, что, мол, ты ошибся, что я не такая и т.д. (Это может сделать лишь конкурирующая идея или чисто практическая ситуация, скажем, тупика или невозможности реализовать какую-нибудь физическую потребность на основе этой идеи.) Можно и дальше перечислять достоинства идеи, особенно в теоретических науках, в которых все моделирование реальностей теоретично, идейно. Они позволяют делать сложные мыслительные (идейные) эксперименты, модели и т.д.

Но поскольку у меня отношения с идеями давние и непростые, то я буду говорить не столько о светлой стороне дела, сколько в основном о тех, к сожалению, «теневых» чертах идеи, о которых, как мне неоднократно приходилось убеждаться, большинство из нас не задумывается по самым разным причинам. Собственно именно ввиду нашего по большей части идеалистического отношения к идеям я и загляну за их фасад.

Что это за черты?

Во-первых, идеи подают, позиционируют себя, как мы уже сказали, в качестве чего-то идеального и истинного. Плохое здесь в том, что они, мягко говоря, не отличаются при этом скромностью. Ни одна из идей как таковая не говорит нам – я могу нести в себе ложь, я тебе на подхожу, я могу тебя подвести или просто загубить. Если мы и замечаем это в них, то это не заслуга идей, а заслуга нашего разума, который использует для выявления ошибки обязательно и как минимум другую идею.

Отсюда другое ее свойство, т.е., во-вторых, идея как таковая, т.е. в своей самотождественности несовместима со всякой другой идеей и по сути враждебна ей. Идеи в принципе, по самой своей сущности несовместимы друг с другом. Как, скажем, идея воздуха может быть тождественна или совместима с идей ботинка? Никак. Отсюда – бесконечные споры, скандалы, война идей друг с другом. Ее легко угадать как в непрекращающихся идейных битвах политиков, философов и всяких идеологов, так и в науке в виде конкуренции точек зрения, доказательств, опровержений и интерпретаций. Но если мы коснемся идей оценочных, нормативных суждений, то вот где открывается настоящий хаос в отношениях между идеями, вечная война не на жизнь, а на уничтожение! Об одном и том же мы найдем массу несовместимых и прямо противоположных идей.

Неизбежность драчливости и несовместимости идей вытекает уже из того, что они идеальны, беспримесны, стерильны и больше всего озабочены этой своей чистотой. Неистребимый перфекционизм идей – это высшая степень перфекционизма. Человек бессознательно или на практике может их путать и т.д., но, повторю, к самим идеям как таковым это не имеет никакого отношения. Может быть, он делает это отчасти из-за безотчетного страха, поскольку они так строги, бескомпромиссно последовательны и безжалостны по отношению к человеку, когда он поддается их настырности, отдается в их руки, и они получают власть над ним? Но вместе с тем, разве не идеи, их жажда совершенства и абсолютности заставляет людей в познавательных усилиях добиваться этой перфектности? Не является ли эта жажда истины знаком нашей прикованности к идеям, не перфекционизм ли идей делает нас их галерниками?

Драчливость идей – яркая их черта. Она с полной силой заявила о себе уже в античности, отлившись для нас во вполне бесчеловечную формулу: «Платон мне друг, но истина дороже».99
  В оригиналах эта мысль выражена не столь свирепо. По Аристотелю: «Хотя Платон и истина мне дороги, однако священный долг велит отдать предпочтение истине». Платон: «Сократ – друг, но самый близкий друг – истина». Так что власть идей была освящена самыми авторитетными умами человечества. Действительно, что может быть выше «священного долга» перед идеями! Непонятен только пустяк: что заставляет человека так прогибаться перед идеями и лезть к ним в добровольное и «священное» рабство?


[Закрыть] В конце концов так говорит не Аристотель и Платон, а истина-идея. Если ее послушать, то идеи-не-истины не бывает. Этого для начала она хочет от человека – признать ее в качестве ценности, бульшей чем сам человек, даже друг. Но уже в этом есть что-то зловещее и вампирообразное.

Итак, она хочет быть самым дорогим для человека сокровищем. Дороже чем сам человек, ибо она истина и на ней, а не на человеке лежит печать вечности и совершенства. (Ну кто это, кроме Христа-богочеловека мог сказать, что Я – это путь, истина и жизнь?) Нет, повторю, идеи-лжи, лживых идей. Есть только идеи-истины. Так говорит истина-идея, и ничего другого она говорить не может. В этом смысле она одномерна и однозначна.

В-третьих, мы можем сказать, что она не только драчлива, но и самоуверенна до бесконечности. Она не самокритична (это возможность свободного человека), не в состоянии оглянуться на себя и не способна на самооценку. Сама по себе идея не рефлексивна, она не в состоянии посмотреть на себя со стороны, осмыслить и оценить себя, у нее нет разума. Она в этом смысле одномерна, «безмысленна».

В-четвертых. сопутствующим качеством этого недостатка являются слепая напористость, даже нахальство, если хотите, бессовестность и бесцеремонность, попросту абсолютная невоспитанность, имморализм идеи как таковой. Способу, каким она входит в наше сознание, позавидовал бы любой карманник или медвежатник. Мы никогда не чувствуем, как она оказывается в глубине нашего существа, не то чтобы в желудке или под кожей, а именно в самой глубокой глубине нашего существа, в самой главной, собственно человеческой его части – в мозгу, в сознании, чуть ли не в самой сердцевине нашего Я. И все это без каких-либо материальных признаков, если не считать звуков или зрительных образов как посредников в совершенно незаметном переходе идеи от человека, из книги, из телевизора или Интернета – в наш внутренний мир.

В-пятых, идея не только внутренне совершенна и перфектна, а внешне – внеморальна (имморальна – глуха к моральным чувствам и нормам, идущим от человека и общества), но и в одном своем качестве, пожалуй, страшна. Эта черта соседствует с ее «чувством непогрешимости» и всеобщностью ее формы, являясь своего рода их синтезом. Идея – истинный захватчик, экспансионист. Она только и ищет, как бы включить в себя то, что ей принадлежит «по идее», никакой предмет не ускользнет от включенности в нее, если он ей соответствует опять-таки «по идее». В этом смысле идея тотальна. Ее тотальность имеет продолжение в перманентной политике экспансии, не вести которую идея просто не в состоянии. Единственная «социальная мечта» идеи – это быть всеобще и безоговорочно признанной, жить и хозяйничать в сознании всех без изъятия людей. На этот крючок попались мыслители Просвещения, наивно поверившие, что наше благо – единомыслие в истине-идее, которая и есть естественный, лежащий в основе человека и общества идеал, наше всеобщее спасение.

Жизнь жестоко расправилась с просветителями-идеалистами. Досталось по недоразумению и разуму – всего лишь инструменту разыскания идей. Но идея вышла сухой из воды и продолжила свою экспансию в ХХ веке в зрелых и зловещих формах фашизма, сталинизма и других формах тоталитарных идеократий. Проект эпохи Просвещения был перверсирован и идея-истина непредвиденно трансформировалась, точнее во всю свою силу реализовалась в эпоху сталинистского и нацистского постпросвещения. (Чего только стоит пресловутая ленинская концепция «соединения марксизма [читай – идеи] с рабочим движением» с помощью партии «нового [читай – “террористического”] типа».) И хотя реализовалось не «соединение марксизма с рабочим движением», а соединение партийной верхушки с идеей марксизма-ленинизма как инструментом захвата власти, установления и удержания своей диктатуры, идея так или иначе стала играть совершенно тотальную, чудовищную и неотвратимую роль в жизни общества.

В-шестых, – это то, что ясно дедуцируется из «в-пятых»: идея властолюбива. Ее страсть – властвовать над умами. Над умами всех и каждого без исключения. Властвовать всегда и везде. Властвовать вечно. Ведь такова, если верить Платону, и есть ее природа, вечная и идеальная.

Имеются, думаю, и другие далеко не положительные черты идеи. Но и перечисленных достаточно, чтобы задуматься над этим «существом» с такой непростой психологией. Ведь это существо не то что вошь или гнида, освободиться от которых в наше время достаточно легко. Да и вопрос об освобождении от идей как-то не хочется доводить до практического решения: страшно! Как вообще жить без идей?! Как можно вымести из сознания все идеи?!

Идеи – побочные продукты спонтанных, т.е. самопроизвольно действующих органов чувств, мышления и разума, нашего познавательного аппарата. Они рождаются в нас независимо от наших желаний, как бы по своей собственной воле, хотя на деле – в процессе взаимодействий человека и мира, порождающих отражение его нашими органами чувств, разумом, мышлением. Идеями до отказа заполнено все пространство культуры, весь жизненный мир человека. Они подобны вирусам и могут вызывать как массовые, так и индивидуальные психозы и умопомешательства. Никакая паранойя, никакой маньяк и фанатик не обходится без вируса идеи. Она – тот верховный «командный пункт», из которого исходят все указания и приказы.

Они обитают в сознании и действуют на все существо человека, поскольку по своей природе и по природе человека требуют своей реализации. Даже торможение идеи требует чаще всего другой идеи, но порой и инстинкта, чувства самосохранения. Рождаясь в процессе свободной активности органов чувств и мышления, сами они не свободны по отношению к себе, точнее как бы буйны, подобно тому, как буянит, бывает, несознательный гражданин; они бесконечно болтливы, они бормочут о себе 24 часа в сутки. Стоит только включиться сознанию, как мы слышим их бредовое бормотание, а если обратим внимание на какую-нибудь из них, так она тут же подскакивает и начинает кричать о себе во всю свою бесконечно широкую глотку, подобно вечно голодному кукушонку.

О чем же она орет? Ее репертуар не так уж и богат. Она орет, что она истинна1010
  Неслучайно в зарубежной научной литературе, посвященной логике, методологии познания, психологии и стилям мышления широко принято рассматривать практически всякое высказывание не более как утверждение, претендующее на истину – claim. Действительно контекст и некий всеобщий фон, предпосылка и телос человеческого дискурса – это высказывать, выносить истину за пределы индивида. Но когда мы принимаем всякое высказывание не как истину, а всего лишь как заявление, претендующее на истину (по обыкновению делается наоборот, и только потом начинают, если начинают, думать), то многое становится на свои места. Но прежде всего вырабатывается навык критического мышления, балансируемый эмпатическим и толерантным отношением к субъекту высказывания.


[Закрыть], а все остальные ложны и отвратительны, что она лучше всех, что ее нужно не только выбрать, но и руководствоваться только ею, реализовывать только ее, поступать только в соответствии с ней. Вот, пожалуй, и весь убогий «идейный» багаж идеи.1111
  Я надеюсь, что читатель понимает, что речь идет не об оценке содержания идей, а именно о том, что такое идея как таковая, каковы ее фактические цели, намерения, притязания в отношении человека, какова ее психология, ее характер, ее, наконец, сущность безотносительно к содержанию. Ведь, повторю, независимо от своего конкретного содержания, все они одинаковы по своей сущности, на которую мы менее всего обращаем внимание.


[Закрыть]

Идеи невменяемы и безответственны именно потому, что не свободны внутри себя и еще потому, что у них нет самосознания. Они всего-навсего самотождественны, т.е. всегда равны себе и ничего более. Не знаю даже, есть ли у них сознание. Их напористость одномерна и совпадает с сутью идеи. Идеи не свободны в себе, возможно потому, что проходят через довольно жесткий механизм отражения в чувствах и сознании, через «железный» формально-логический аппарат мышления.

Идея тавтологична. Подобно попугаю, она без конца произносит и произносит, и произносит себя. Если мышление и разум как человеческие качества проявляются свободно и спонтанно, то как только их свободная продуктивная активность начинает протекать в виде идей, то всякой свободе конец, потому что в дело вступают неизменные и жесткие формы – законы логики. Это как лава или расплавленный металл: он свободно кипит, но когда эта кипящая масса заполняет литейные формы, оказывается, что эти формы, в которых она застывает, прочны, надежны, неподвижны, однозначны, как и сами отлившиеся содержания. В этом смысле идеи и логика, кажется, сделаны из одного материала.

Итак, идеи невменяемы, в них нет свободы, следовательно, и ответственности. Они сами по себе ни за что не отвечают. Даже за свою логичность, ведь это дело «форм мышления» обеспечить их логичностью, непротиворечивостью и связностью, а в итоге – такой «железной» убедительностью, что в свою очередь разум принужден мыслить их однозначно.

Но если идеи невменяемы, то вменяем человек. Потому что он наделен свободой. Свободой разума (свободомыслием), свободой совести, свободой любви, творчества и многого другого, особенно если эта свобода связана с выбором или естественными и неотчуждаемыми правами человека.

Так у идей появляется то ли возможный конкурент, то ли надзиратель или даже их разрушитель. Конечно, уже внутри человека – как во внутреннем его мире, так в нем как живом существе – свобода всегда свобода в чем-то, где-то, чего-то, для чего-то, от чего-то… Тем не менее свобода – это свобода человека. Она никогда не приходит извне. Когда говорят об освобождении человека, это не означает, что ему дают или «даруют» свободу. Ее просто перестают унижать, подавлять и топтать в человеке. Свободу нельзя отнять как рубашку или кошелек. Ее нельзя победить или уничтожить, ее можно только убить вместе с человеком. В любом другом случае она есть, хотя бы и в своем затоптанном, поруганном или исковерканном виде.

У свободы тоже есть недостатки, особенно ее постоянное стремление выйти за пределы личного существования человека и тех барьеров, которые создают ей свободы других людей и установленные законы права и морали. Не знает свобода и самоконтроля. В принципе, как таковая, она бессодержательна и открыта всему и вся, обращена ко всей тотальности человеческих качеств, способностей, потребностей и ресурсов. И так же тотально она обращена к окружающему человека миру. Она готова служить всему и вся в человеке, но не может ничего поделать с собой, настолько слепа и спонтанна ее природа. И только разум, ее ближайший сосед, может обратить ее на нее саму во имя поиска ею своих разумных границ; он может каким-то образом придать ей смысл и прозрачность (освободить от иррациональности), сделать ее зрячей.

Но у человека много чего есть ещё. Прежде всего, точнее, в конечном счете, у него есть он сам. При этом чаще всего имеют в виду личностное начало человека, т.е. его Я. Мы уже фактически сказали о нем. Но как о существе «несчастном» перед лицом идей. Конечно, никакого лица у них нет. Их содержание – это что-то случайное по отношению к сущности идеи. Ей ведь все равно о чем орать и что нести в себе. Повторю, по своей природе, по своему поведению они весьма абстрактные, совершенно одинаковые существа, обладающие достаточно непростой, а в чем-то и отвратительной психологией. Она отвратительна именно для нас как людей, для нашего Я. Это очевидно уже из того, что первая инстанция, которую они атакуют – это и есть наше Я, хотя вначале они проникают в сознание. Проникнув в это пространство, они начинают кричать, звать, домогаться именно Я, навязывая ему себя в качестве вечной и самой высокой ценности.

Бедственное положение Я, о котором здесь идет речь, запечатлено во многих выражениях, буквальный, подлинный смысл которых до нас как будто бы и не доходит. Но давайте вдумаемся и представим себе, что же это все-таки значит, если человек «оказался во власти идеи», если он «поглощен» ею, «одержим» ею, если он «обуреваем» идеями, если они «захватили» его… Это собственно и значит, что идеи держат, мучают, насилуют, терзают нас самым безжалостным образом. Чего только не вытворяют идеи над человеком: преследуют его, мучают, одолевают, не дают покоя…

Идеи настолько прочно закрепили свою власть над человеком, что эти устойчивые выражения не только не тревожат нас, но и напротив, рассматриваются как ситуации истинно человеческого состояния, ведь быть идейным человеком – это, безусловно, хорошо, а безыдейным – безусловно, плохо. По общему разумению, это значит быть аморальным, беспринципным и корыстным человеком. Коварство этого рабского разумения состоит здесь и в том, что в самом понятии «безыдейность» – по существу своему абсурдному и лживому – выражена идея о том, что быть идейным просто хорошо, морально, честно, принципиально, открыто, последовательно, понятно и предсказуемо. Но ведь и всякая «безыдейность» – идейна! Если ты настоящий циник, а не опустившееся животное, то, так или иначе, действуешь, руководствуешься, подчиняешься, находишься во власти идеи цинизма, если по-настоящему зол – то ты изощренно зол.

К счастью, по самой нашей природе у Я, вокруг него есть не только идеи, но и многое другое. Так, оно окружено свободой, разумом, эмоциями, ощущениями, потребностями и т.д. Это может создать и практически создает некий баланс сил, плюрализм влияний, возможность выбора, конфликт, скажем, эмоций и идей, разума и свободы и т.д. Уже одно это открывает возможность для нашего Я ускользнуть, возвысить над этим базаром, этой разноголосицей свой голос и во всеуслышание сказать: «Тихо, шантрапа! Кто в этом доме хозяин?!».

Возможность такая всегда есть, хотя ее потенциал варьируется от почти нуля до почти ста процентов. Да и не секрет, что большинство из нас живет в состоянии придавленности не только идеями, но и потребностями, либо привычками. Рабство (как бы у самого себя) может быть самым различным. Чаще всего мы рабы своих идей, образующих мировоззрение. Это поистине «системное» рабство, в котором все предусмотрено, где нет ни лазеек, ни щелей, есть «железная» логика, из которой соткан и царствует особый мир идей, созданный как бы именно для этого человека. Созданный, конечно же, не личностью, а семьей, окружающей действительностью, государством, церковью, партией, обществом, традициями и т.д. Роль личности в строительстве этого тюремного заведения не нулевая, но в любом случае печальная: чего уж в этом хорошего – самому строить, точнее, помогать строить темницу своего духа. Но вместе с тем, если мы сами «делаем себя», то это, как мы считаем, почему-то увеличивает шансы нашей свободы по отношению к мировоззрению. Почему так происходит и происходит ли на самом деле – об этом речь впереди. Сначала о грустном.

Как было сказано, формы внутреннего рабства многолики. И все они одинаково опасны. Их суть в том, что, захватив командные высоты во внутреннем мире человека, идеи, потребности, голоса тела (инстинкты, чувства, желания) делают его своим слугой. Они просто используют человека в качестве слепого орудия.1212
  Самое странное во всем этом, что идеи делают это «ни зачем», т.е. бесцельно, подобно компьютерным программам, которые совершают операции автоматически, не ставя вопроса «зачем?».


[Закрыть]В этом случае не Я живет посредством идей или эмоций, или инстинктов, или потребностей, а они живут им как средством для выражения и реализации себя.

Напрашиваются вопросы, что можно противопоставить власти идей? Как встать над ними? Как быть выше их?

Пожалуй, самое главное для ответа на эти вопросы, понять, что Я есть Я, понять, почему оно отличается абсолютно от всего, что не есть Я, в том числе и от идей, мировоззрений, образов, своего данного нам родителями имени и т.д. Это отличие имеет жизненное и ценностное значение. Жизненное – поскольку живу именно Я. В нем сходятся все мои жизненные интересы и потребности, желания и действия. Эта жизненная важность для меня моего Я сразу же делает его важнее, чем что-либо в моей жизни. В этом смысле Я становится приоритетным, самым ценным, самым важным и дорогим для человека, высшей гарантией того, что он есть как человек.

Это не эгоизм, а закон человеческой природы, принцип моего выживания. Никто так не отвечает за меня, как я сам, ведь это я рождаюсь, живу и умираю. И никто не сделает этого за меня, вместо меня. Что может в этой ситуации быть важнее, чем мое собственное Я? Идеал? Истина? Идея? Нет!

Нужно избавиться от ужаса, внушенного нам идеями, что даже психологическое и аналитическое, можно сказать, теоретическое освобождение от идей, потребностей, эмоций, убеждений во имя чего-то более важного – прояснения и понимания себя самого – не только не преступно, не аморально, не смертельно, но жизненно важно для нас, нашего Я, для нас как личностей.

Этот ужас от одной мысли, что мы – это не наше мировоззрение и не содержания нашего сознания и не наши внешние проявления, сидит в нас глубоко и прочно. Даже философы, умные и образованные люди, посвятившие себя осмыслению феномена человека, поиску его и его определению считают, что Я – это не Я, а что-то иное, например, мировоззрение человека, его жизненный опыт и т.д. А человек – это не человек, но, скажем, совокупность общественных отношений или совокупность потребностей, социальных ролей и т.д.

Вопрос об отношениях между мировоззрением и личностью для многих остается неразличимой проблемой, т.е. она либо не существует для понимания и осмысления, либо между человеком и убеждениями ставится знак равенства или тождества. Даже для ученых вопрос этот труден для осмысления.

Иногда кажется, что проблему «подлинности бытия» человека можно решить указанием на необходимость свободного и сознательного выбора того или иного мировоззрения. Вот тогда, полагают при этом, человек так им детерминируется, что живет как «подлинное», самодетерминируемое бытие, просто как спинозовская causa sui. Иллюзорное представление или просто наивность! Дело отнюдь не в выборе, а в том, кто функционально и процессуально, т.е. реально, по жизни хозяин у меня в доме: Я или свободно выбранное, даже созданное мною мировоззрение? В ряде случаев свобода выбора играет здесь особенно зловещую роль: она убеждает меня, создает иллюзию, что мое Я, а не мировоззрение определяет положение вещей лишь только потому, что я его выбрал.1313
  Здесь уместно провести аналогию с религиозной верой. Свобода «прыжка веры», которая «забрасывает» нас в лоно трансцендентного, мистического, а проще – в область религии и церкви, благополучно вместе с этим прыжком и заканчивается, уступая место догмату и послушанию, тайне, авторитету, упованию на чудо, благодать и вечное спасение.


[Закрыть] Да, я могу так думать. А что «думает» или «чувствует» мировоззрение? Оно торжествует. «Прекрасно! Ты сам влез в мою клетку, – говорит оно себе (именно себе, а не нашему Я1414
  Нашему Я правду об отношении к тому, в чьей – т.е. моей – голове оно обосновалось, «наше» мировоззрение никогда не скажет. И не потому, что оно лицемерно или лживо, а потому что слепо, глухо, немо и безразлично (ввиду отсутствия лица) по отношению ко мне как живому существу. Ему и в голову это не придет, потому что у него и головы-то нет. Оно – машина, плохо ли, хорошо, но сплетенное по большей части из прутьев железной логики. Его дело направлять меня и добиваться максимального соответствия моих поступков своим истинам. А хорошо ли мне от этого или плохо – его это не касается ввиду самой природы идеи или мировоззрения. На это, быть может, способен инстинкт выживания, «голос» страдающего тела или здравый смысл, но никак не наше мировоззрение, которое самодостаточно и больше всего озабочено защитой своего «места жительства» (т.е. нашего внутреннего мира) от других, конкурирующих с ним мировоззрений. И чем лучше эта защита, тем мы догматичнее и ограниченнее. То есть, мировоззрения дерутся, а у нас «чубы» трещат. Да что там «чубы»! Вот «сознательный» шахид-смертник – это «высший» продукт поселившегося в его голове мировоззрения.


[Закрыть]), – и даже считаешь себя чуть ли ни счастливчиком. Не понадобилась ни идейная обработка, ни жесткие цепи традиций, ни мощный однонаправленный воспитательный фактор. Ты сам убедил себя в том, что если ты выбрал, то ты свободен. Ну что же, твоя логическая несуразица, твоя иллюзия – это моя легкая победа».

Если бы и в жизни было как по этой странной логике сбитого с толку, обманувшегося человека! Миллионы людей по свободной любви выбирают себе жену или мужа. Но это не значит, что до конца жизни они будут свободны и обязательно счастливы в своем свободном выборе, в выборе по любви.

К чему я клоню? К простым вещам: выбор – это хорошо. По крайней мере, можно предположить, что в этой ситуации работает разум, происходит оценка и осмысление того, что выбираешь и т.д. Но это всего лишь первый шаг, после которого только и начинается настоящая работа, отношения с избранным «багажом идей», дорога длиною в жизнь. Эта «работа» предполагает много простых, но важных вещей: мониторинг мировоззрения, слежение за его поведением и эффективностью, постоянная готовность к ревизии, модернизации или даже отказу от мировоззрения в случае необходимости. Особого рода свобода в отношении его, зазор и дистанция. К. Обуховский называет это психической свободой: «Человек должен иметь психическую дистанцию по отношению к себе». 24 часа в сутки должен работать фактор критичности, скепсиса и свободы.