Текст книги "Революция"

Мертвецы

Страшная сказка

Они явились в полнолуние. Яркий, холодный и серебристый блеск ночного светила словно выстелил им дорогу: «Придите!» И они пришли.

В половине первого, как сейчас помню, вернулся сын-подросток. У нас в городке детям, конечно, не рекомендуется гулять по ночам. Но – лето, каникулы и взрослые так устают за рабочий день…

– Мам! Пап! – закричал он, что было довольно необычно (явиться ночью, да еще и орать). – Вы же ничего не знаете! Гляньте!

Подымаясь с постели, я, честно говоря, только и хотел, что уши парню накрутить. Но, когда выглянул в окно, о намерении своем позабыл.

По улице, слегка пошатываясь от ветхости, ярко освещенные волшебными лучами, брели странные тени. Их было немного. Шли они редким гуськом, но уверенно к центру городка. И что-то еле уловимое отличало их от тех, кого мы привыкли видеть при дневном свете.

– Покойники? – выдохнул я удивленно.

– Мам! – заверещал сын. И тут же притих, получив от меня затрещину.

– Цыц! Чего мать-то пугать?

Но жена уже стояла рядом, истово крестясь, отчего глаза у меня округлились еще больше: атеизм мы с ней впитали с молоком матери.

– Так, – поразмыслив секундочку, решил я. – Не паниковать. Это невероятное явление природы, объяснить которое сейчас своими силами мы не можем. Но наука сможет. Поэтому нечего ныть, выть и пугаться. И уж впадать в религиозный бред точно не сметь!

Мы прикрыли окно.

– Откуда ж они взялись, такие древние? – задумчиво пробормотал я.

– Да понятно же, – отозвался слегка обиженно сын, – со старого, заброшенного кладбища.

– С того, что за парком? – мне это показалось сомнительным. – Там уже лет сто никого не хоронят.

– Именно! Ты на них только глянь, – осмелел пацан. – Один в вицмундире каком-то, времен царя Гороха, другой – в цилиндре. Кто так ходит сейчас? И на карнавале не встретишь.

– Точно, – присоединилась жена. – Женщина в шляпке старинной была. Я такую в кино про гусаров видела. – И рука ее вновь потянулась ко лбу для крестного знамения.

– Спокойно, – ласково остановил я ее.

И в эту секунду загудели телефоны. Сначала мой, затем жены и следом – сына. Звонки шли сплошным потоком, и мы едва успевали отвечать.

«Ты это видел?! – кричал в трубку мой сослуживец. – Это ж светопреставление!»

«Апокалипсис!»-рычал сосед.

«Мы все умрем?» – плакала подруга жены, требуя от нее каких-то ответов.

А подростки, судя по репликам сына, просто восхищались невиданным происшествием.

Мертвецы шли недолго, около часа. А город просто взорвался и кипел до самого рассвета. Когда накал телефонных восторгов утих, жена догадалась включить телевизор и при первых звуках мы буквально прилипли к экрану.

«Нашествие мертвецов продолжается, – вещал столичный журналист, – ими уже захвачен центр города».

– Ба, – осенило меня, – у нас же с ними разница в пять часов. То есть то, что здесь только началось, там уже давно происходит!

– Именно! – охнула жена.

А телеведущий тем временем продолжал.

«Напомню, – говорил он, – сегодня в полночь, – от старых кладбищ столицы потянулись колонны оживших мертвецов. Среди них представители самых разных эпох. Тут и дворяне шестнадцатого века, и те, кто жил в семнадцатом и даже восемнадцатом веках. Их легко узнать по характерной одежде и чрезвычайно утонченным манерам. Но больше всего выходцев с того света – представители буржуазии девятнадцатого и начала двадцатого веков. Много офицеров и генералов. Но, что удивительно, почти не встречаются люди подлого сословия. Исключение составляют казаки и кое-где – священники. Да, простолюдинов почти нет, чего тут греха таить. – Ведущий таинственно заулыбался. – Это пришествие господ, – торжественно сказал он и продолжил свой рассказ: – Величественные покойники прошествовали по улицам столицы и стали занимать правительственные здания. Силы правопорядка оказались совершенно обескуражены происходящим, и ни один из стражей не посмел противодействовать. Более того, повсеместно наблюдается стремление полицейских и военных подчиняться этим благородным господам с хорошими и волевыми лицами».

Камера крупным планом продемонстрировала несколько «хороших и волевых лиц»: пустые глазницы, темные пятна по коже, застывший оскал. «От них, наверное, жутко воняет», – мелькнула мысль.

Тут я не выдержал и бросился к окну. На улице явно происходило необычное. Господин во фраке довольно проворно для покойного взобрался на крышу подъезда прокуратуры, что расположилась через дорогу, и ловко прилаживает бело-черно-желтый флажок над входом. Другой – в синем мундире – уже строго инструктирует двух полицейских, почему-то стоящих перед ним смирно.

Я вернулся в комнату. Репортер продолжал, излучая восхищение:

«Сейчас в столице уже вечер, и все основные события, видимо, произойдут завтра. Но на эту минуту ясно, что пришельцами сформировано правительство и, как стало известно в кулуарах, уже приготовлено обращение к нации. На улицах собираются возбужденная молодежь и жители города. Они скандируют приветственные лозунги благородным господам и предпринимателям. И призывают к возрождению лучших традиций прошлых столетий…»

Я выключил телевизор и обхватил голову руками.

– Кошмар какой-то! – вырвалось у меня. – Они что, не видят, что это мертвецы?! Почему их никто не пытается швырнуть обратно в склепы?

– А может, и к лучшему? – робко спросила жена. – Они благородные, знают, как надо?..

Я с ужасом посмотрел на нее.

– Дорогая… – только и вырвалось у меня.

– Конечно, хорошо, – резко вмешался в наш диалог сын.

– Почему? – с болью взглянул на него я.

– Да ты только глянь! – грубо ткнул он рукой в окно. – Они красивые, благородные, воспитанные. В них все лучшее за тысячи лет. Смотри, какие мундиры, ордена, манеры! И те – в цилиндрах, они же и есть настоящие предприниматели. Сейчас у нас экономика просто закипит… Уж джинсов и жвачки, по крайней мере, на всех наделают. И рок-н-ролл не станут запрещать.

– Дурак! – вырвалось у меня.

– А ну вас! – крикнул мальчишка и выбежал из дома.

Весь день мы просидели, разглядывая по телевизору одни и те же кадры. Падаль захватывала города, молча и методично чеканя шаг от старых кладбищ. Повсюду камеры журналистов фиксировали одно и то же: мертвецы в цилиндрах, с лампасами и в шляпах с облезлыми перьями и толпы восторженных дураков, аплодирующие ходячей тухлятине. Кое-где мне даже померещилась свастика на рукавах кладбищенских выскочек.

А вечером в дверь постучали. Двое мальчиков привели под руки сильно хромающего сына, на его лице горел страшный багровый рубец. Парня трясло.

– Мы просто шли по тротуару, – рассказал его товарищ, – и, кажется, помешали какому-то важному господину из этих, – он кивнул на окно, – новых. Казаки, что шли перед ним, ударили нас нагайками, – паренек покосился на лицо сына. – А полицейский толкнул его на проезжую часть. «Прочь, холопы!»-закричали они. Хорошо, что автомобиль ехал тихо. Только сбил с ног…

Мальчишки ушли. Сын долго лежал в своей комнате на кровати лицом к стене. Он часто вздрагивал. Я молча сидел рядом, тихо поглаживая его по плечу. Наконец он медленно обернулся.

– Мы так радовались, – растерянно прошептал мальчик, – а они…

– Ничего, – попытался успокоить его я, – зато теперь тебя уже многое не удивит.

– Что? – сверкнул глазами он.

– Например, – ответил я, – скоро мы увидим, что мертвецам не нужны пенсии, как, впрочем, и деньги вообще. Хотя блеск золота и драгоценностей, кажется, их привлекает. Им трудно будет объяснить, что людям нужна работа и необходимо кушать. Мертвецы вряд ли способны понять, что детей нужно воспитывать и учить. А смысл медицины им растолковать, думаю, вообще будет невозможно. Так что нас ждут очень большие перемены, – я тяжко вздохнул и закончил. – Скоро твои «настоящие предприниматели» раскусят, что заводы и фабрики не так выгодны, как кажется. Куда проще торговать ресурсами. И страна станет мертвой вотчиной мертвецов.

– Они же будут настоящей элитой! Как ты говорил, «благородны, красивы, с орденами»! – возмущенно вскинулся сын.

– Ладно, ладно, – примирительно шепнул я, – теперь сам видишь, что на людей они смотрят как на скот. Хотя попасть в эту элиту может каждый.

Мальчик посмотрел на меня удивленно и вопросительно.

– Да, любой, – кивнул я. – Достаточно стать мертвецом…

Маяк

За окном быстро темнеет. Ранние январские сумерки скоро станут ночью. Уже несколько дней как наступил новый – тысяча девятьсот десятый – год. А сейчас я зашел по партийным делам к своему товарищу.

Нам, социал-демократам, приходится быть очень осторожными. После поражения революции все мы, образно выражаясь, ходим под топором. Поэтому – конспирация, нелегальное положение и все прелести, с этим связанные.

Дела мы уже обсудили, и Сергей Медведев с довольным видом наливает нам чаю, весело рассказывая забавную историю.

– Один из наших молодых товарищей насмешил вчера, – улыбается Сергей. – Интересный он. Дылда, меня на голову выше, плечист, басист. С виду дядька, а по годам еще мальчик. Его и из-под ареста выпустили, собственно, потому что несовершеннолетний, шестнадцать лет всего.

– А по какому делу был арестован? – вежливо спросил я, пока не видя ничего особенно интересного в его рассказе.

– Что ты! – машет рукой хозяин, пододвигая ко мне чашку с чаем. – Он участвовал в организации побега.

– Да ну? – теперь я чувствую легкое любопытство.

– Да. То самое дело о побеге политкаторжанок из женской тюрьмы, – глаза моего собеседника наполняются легкой завистью к участникам героического события.

– Да… да… – я, конечно, в курсе дела о нашумевшем побеге. – Двоих, к сожалению, уже задержали в Москве.

– Вот и наш молодой друг долго в одиночке обитал, несмотря на то, что улик против него не было.

– Тяжеловато, наверное, пацану в тюрьме-то? – посочувствовал я.

– Не думаю, – заулыбался рассказчик. – Это ж не первый его арест. Он, не гляди, что молодой, – бывалый парень. В прошлый раз товарищи его даже старостой политзаключенных выбрали. И, знаешь, там просто легенды ходили про то, как он надзирателям и тюремному начальству жизни не давал. Добился, чтоб им разрешили из разных камер вместе собираться. Даже петь позволяли…

– Шестнадцатилетний пацан? – недоверчиво переспросил я.

– Тогда ему всего четырнадцать было, – кивнул Сергей.

– Молодец.

– Да, – Сергей отхлебнул душистого чая, откусил баранку и с новым вдохновением заговорил причавкивая. – Так вот, вчера он пришел ко мне. Бледный, конечно, после нескольких месяцев в одиночке, но серьезный и, я бы сказал, вдохновленный чем-то. Поговорили о разном. А потом вдруг хочу, говорит, делать социалистическое искусство! Представляешь? Этакий жлоб двухметровый, с фельдфебельским басищем и пудовыми кулаками. Пусть смелый и надежный товарищ, но… искусство социалистическое он решил делать! Я ему так и сказал – кишка тонка! Смешно?

Я тоже отхлебнул чайку, улыбаясь рассказу товарища.

– Подобные решения и должны приниматься в шестнадцать лет, – сказал я. – Все мы такими были когда-то. А как фамилия этого Прометея?

Сергей криво ухмыльнулся, неуверенно покачивая головой и не спеша со мной согласиться.

– Маяковский, – ответил он.

Французы!

Пойдемте, читатель, со мной!

Сейчас мы в одна тысяча семьсот пятнадцатом году, во Франции. Точнее, в Бургундии, южнее Орлеана. Стоим на правом берегу великой реки Луары в ожидании парома. Цель нашего путешествия уже хорошо видна. Это замок Сюлли-сюр-Луар. Его высокие остроконечные башни больно вонзаются в серое пасмурное небо, царапая облака.

После недолгого ожидания мы всходим на паром вместе с несколькими крестьянами, везущими свой нехитрый скарб на двух телегах, запряженных худыми деревенскими клячами, и медленно пересекаем Луару, которая достигает ширины более трехсот метров. Когда-то давно здесь был мост. Собственно, и первую вышку на месте будущего замка безвестный римский полководец приказал установить именно для контроля за переправой через большую реку. А в двенадцатом веке барон Сюлли возвел на ее месте первую башню будущего замка и начал собирать плату за проезд по мосту.

Небольшая пешая прогулка не станет нам в тягость, и вот серая громадина замка вырастает прямо перед нашими глазами, заслоняя собой великолепный бургундский пейзаж. Сюлли окружен широким рвом, заполненным водами Санге, одного из притоков Луары, поэтому мы должны пересечь деревянный мост, прежде чем достигнем первых ворот замка.

Смелее входим, нам нужно спешить! Иначе мы рискуем опоздать к началу сцены, на которую я и приглашал вас взглянуть.

Справа возвышаются четыре огромные остроконечные башни старого замка. Левая часть крепости не такая воинственная, чуть ниже и, хотя башни тут имеются, она более приспособлена для жилья, нежели для войны. Нам сюда. Быстро поднимаемся по крутой винтовой лестнице на второй этаж, придерживаем шаг, и вот, вдоль галереи идет Он. Тот, кто нам нужен, – Франсуа-Мари Аруэ[2]2
  Франсуа-Мари Аруэ – полное имя знаменитого писателя, драматурга и философа Вольтера.


[Закрыть].

Это молодой человек двадцати трех лет от роду. И он здесь гость. Точнее, находится в почетной ссылке, ибо он поэт и позволил себе несколько вольных произведений, задевающих честь регента, – герцога Орлеанского.

Хозяин замка, герцог де Сюлли, молод и не женат. Он старый друг Франсуа-Мари и с удовольствием принимает в своем замке однокашника, отбывающего наказание.

Однако поспешим, потому что наш герой уже миновал галерею и, весело мурлыча какую-то песенку, подходит к покоям своей возлюбленной Сюзанны де Ливри – племянницы интенданта герцогства. Роман их завязался на сцене театра, представления которого в замке были одним из самых изысканных развлечений для хозяина дома и его многочисленных гостей, и был, несомненно, страстным.

Наш герой смело толкает дверь и входит в комнату. Позволим себе нескромность и мы, раз уж явились сюда за семь тысяч километров и три столетия. Протиснемся в оставленную приоткрытой дверь и встанем тут – у портьеры, – чтобы не очень бросаться в глаза и видеть все происходящее отчетливо.

Франсуа сделал несколько шагов к середине комнаты и нерешительно остановился. В первые мгновения он еще не верит своим глазам и душа его категорически отказывается принимать увиденное.

На кровати же в глубине комнаты далеко не сразу заметили появление третьего лица и какое-то время страстный поцелуй продолжается. Франсуа сделал еще пару шагов, чтобы вернее заглянуть под балдахин, частично скрывающий любовников, и брякнул шпагой о стул, брошенный посреди комнаты.

Парочка встрепенулась, женщина громко ойкнула. Наш герой рванулся к ложу и резко отбросил ткань в сторону.

– Сюзанна… – в ужасе прошептал он, рассматривая застигнутых за преступлением. Его тонкие губы побелели и так сжались в тугую белую нить, что практически исчезли. Глаза потемнели и, казалось, перестали воспринимать мир.

– Франсуа! – ахнула девушка.

– О! – произнес ее кавалер и сильно потянул на себя одеяло, механически пытаясь защитить полураздетое тело от огненного взора соперника.

– Как вы могли?! – рявкнул взбешенный юноша, испепеляя взглядом изменницу. – Я же люблю вас искренне, от всей души! А это? Это… предательство… – прошипел он. – Предательство, измена, удар в спину!

– Франсуа, это не то, что вы думаете, – защебетала изменница. – Я люблю только вас, а это… это только случай. Мы все всего лишь слабые люди, и минутное увлечение не стоит принимать за страшный грех…

Но голос оправдывающейся дрожал, и она с опаской посматривала на маленькую шпажку, болтающуюся на бедре Франсуа, которая все-таки была железной и очень острой.

– Друг мой, – подал голос из-под одеяла мужчина, – право, не стоит устраивать таких сцен. Позвольте нам одеться, и мы поговорим спокойно.

– Друг?! – взревел оскорбленный. – Больше не смейте называть меня другом, Женонвиль, вы больше не достойны этого звания! – Франсуа схватился за шпагу, пока еще не обнажая ее. – Я и вправду считал вас близким человеком! – крикнул он. – Боже мой! – картинно вскинул голову к небесам. – Женонвиль! Милый, любезный, умный и… добрый Женонвиль! И вы наносите мне такое оскорбление? Я требую немедленного удовлетворения! – юноша резко выдернул свою шпажку из ножен и направил ее острие на противника. – Иначе я просто проткну вас на месте! – затопал ногами разъяренный рогоносец.

На кровати же произошло вот что. Испуганная Сюзанна бросилась на шею своему любовнику, а Женонвиль, крепко обняв ее, зажмурился в ожидании рокового удара. Из глаз его брызнули слезы. Еще через секунду по-бабьи взвыла, рыдая, девушка. Вторя ей, начал громко всхлипывать ее любовник. И через минуту оба плакали навзрыд, заливая слезами греховное ложе.

Франсуа остановился. Несколько секунд он, сильно морщась, наблюдал плач преступников. Потом бросил шпагу, сел на пол, поднял руки к лицу и завыл в тон изменникам.

Спустя несколько мгновений Женонвиль, заметив перемену в настроении врага, заливаясь слезами, сполз с постели и обнял Франсуа. Следом к мужчинам присоединилась и Сюззи. Так, обнявшись, втроем они проплакали несколько минут, густо размазывая по лицам и плечам друг друга слезы, сопли и слюни…

– Франсуа, – всхлипывая, бормотал Женонвиль, – простишь ли ты мне мое преступление? Видит Бог, как я искренне сожалею о том, что случилось…

– И я, – сквозь слезы шептала Сюзанна. – И я сожалею…

– Друзья мои, – хлюпал носом Франсуа. – Я, пожалуй, сам виноват в этом. Мне не следовало повышать голос на тебя, Сюзанна, позавчера…

– Да… да… – шепчет девушка.

– Простите меня, – всхлипывает Франсуа.

– И ты нас прости… – трет глаза Женонвиль.

Мы, дорогой читатель, тихонечко покинем эту комнату, наполненную страстями, и оставим друзей одних решать свою страшную проблему. Ведь нам-то известно, что роман Франсуа с Сюзанной продолжился. А Женонвиль так и остался в числе его самых близких друзей. Таковы были нравы в восемнадцатом веке во Франции.

А мы спустимся по каменной винтовой лестнице на первый этаж и выйдем из тяжеловесного каменного замка на простор. Насладимся прогулкой по небольшому, но великолепному парку и, бросив еще один прощальный взгляд на башни замка Сюлли, вернемся домой – в Россию, где, хочется думать, в большинстве случаев измена не сошла бы так легко с рук неверной женщине и фальшивому другу.

Пикассо

Старик задумчиво смотрел весело болтающий телевизор, витая в облаке медленных и тягучих дум. О чем? Да Бог знает… Просто думы – почти ни о чем. Такая, говорят, стариковская доля: воспоминания да ворчание. И редкие радости.

– Смотри, дед, – шустрой кошкой устроилась на коленях главная дедова радость, внучка.

– Да, рассказывай, – рассеялась задумчивость старика. – Что у тебя интересного?

– О, интересно очень! – внучка восторженно раскрыла на острой коленке книгу-альбом. – Это Пикассо – великий художник.

– Так, – одобрительно кивнул дед. Где-то фамилию эту он слышал.

– Вот, – перевернула девочка страницу. – Его автопортрет. А так он рисовал в пятнадцать лет от роду! – Радостно ткнула пальчиком в репродукцию девочка.

– Так-так… – заинтересовался старик. – Чуть постарше тебя был, на три года. Ишь ты!

– Здесь «Любительница абсента», ее все знают, – щебечет весело подросток. – А эти картины из «голубого» периода. Они о плохом…

– Тэк-с… – сморщил дед лоб, удивленно вглядываясь в изображения.

– Нравится? – спрашивает внучка.

– Не так чтобы очень…

– А ты главного еще не видел! – не слышит ответа она и продолжает листать альбом. – Вот! «Девочка на шаре»! Круто?! – тычет она старика в бок локотком.

Дед недоверчиво склоняет голову к плечу, меняя угол зрения, потом к другому.

– Так-то оно, конечно…

– Я знала, что тебе понравится! – хохочет девчонка, торопливо открывая новые страницы. – Гляди, «Авиньонские девицы»! Это просто фантастика!

Усталые глаза старика расширились. Он даже спину выпрямил, подбирая слова для ответа.

– Так-таки девицы? – только и смог вымолвить он.

– Девицы, девицы! – радостно болтает головой девчонка. – Смотри, что дальше. Портрет Воллара – вообще шедевр! Что скажешь?

Дед осторожно кашлянул, подбирая слова. Но сказал лишь: «Так-то неплохо…» – и смущенно крякнул.

– «Фигуры на пляже», – комментирует юный экскурсовод очередную репродукцию. – Что думаешь об этом? – с лукавым любопытством косит глаз на дедушку.

– Только так и есть, – наигранно-серьезно кивает дед, принимая условия игры. – Так и надо фигуры рисовать… на пляже…

– Умница дедуля! – внучка чмокает старика в нос. – А гляди, как он плачущую женщину изобразил. Правда, здорово?

– Вот так, значит, изобразил? – удивляется дед. – Видать, так надо было. – Покорно вздыхает.

– «Герника»! – объявляет внучка громко, явно ожидая оваций и восхищения.

Повисла пауза. Девочка внимательно рассматривает картину широко раскрытыми глазами. Дед делает то же.

– Так и эдак гляжу… – заговорил наконец старик. – Рисунок, конечно, знатный… Только кто ж из них Герника будет?

– Эх ты, – обижается девчушка, – Герника – это городок, который фашисты уничтожили.

– А-а-а, – дед улыбается своей неотесанности, – теперь понятно. Это где такой городок-то?

– В Испании.

– Значит, и туда добрались, гады. – Дед жестко прищуривает левый глаз, разглядывая картину по-новому.

– А вот и «Поцелуй», – заканчивает знакомство с художником внучка, – так называется. Ну, здесь все понятно. Видишь?

– Вижу, – старик с укором качает головой. – После таких картин и целоваться расхочется. Так-то…

– Не нравится? – девочка с сожалением оборачивается к деду.

Старик крепко прижал к себе внучку. Подумал пару секунд, а потом серьезно заговорил:

– Сначала – нет, не нравится. Необычно уж очень, непривычно. Глаз корябает, что ли?.. Но вот он тут маячит, – старик кивнул на телевизор, – и я выбираю твоего… как его… Пикассо? Тут, по крайней мере, есть о чем подумать… о чем узнать… Герника, вишь ты, однако…