Текст книги "Господь и покойник"

4

Автобус свернул с трассы на узкую заасфальтированную дорогу, по обе стороны которой густо росли деревья. Проехав по ней не более пятисот метров, он выехал на огромный прямоугольный участок земли, огороженный четырьмя взаимно перпендикулярными лесными посадками. Остальные углы видно не было, но тот, где остановился автобус, был идеально прямым. По всему участку среди цветущих деревьев и клумб ровными рядами стояли деревянные столы с одинаковыми деревянными скамеечками по бокам. За такими столами во дворах мужики обычно сражаются в домино. Часть столов была занята приехавшими раньше людьми, но значительно большая их часть была свободна.

Автобус остановился на специально отведенной для этого на краю участка площадке. С характерным стоном открылись двери. Пассажиры, оживленно болтая о всяких пустяках, поспешили на выход. «Марсианские хроники…» Почему-то эта мысль пришла в голову Сергею, когда он вышел из автобуса. Все тут же ринулись занимать свободные места. Захватив столы, люди доставали свертки с едой, посуду, выпивку… Один лишь Сергей приехал налегке.

Выпустив пассажиров, автобус развернулся и покинул территорию. Его место тут же занял другой. Люди прибывали и прибывали. Они выходили из автобусов и занимали места за столами. Места хватало всем.

После десятого автобуса, Сергей, устав считать ворон, решил немного пройтись. Позади одной из лесопосадок параллельно ей проходила дорога, по которой нескончаемым потоком шли автобусы с прибывающими в это странное место людьми. Другую, густо поросшую травой и кустами лесополосу (видно, ни у кого не доходили руки навести там порядок) пересекала чуть заметная тропинка. Чувствуя себя Алисой у кроличьей норы, он осторожно, чтобы куда не вступить или не сломать себе ногу, отправился на встречу с неведомым. Тропинка привела его к недостроенному зданию. Был выведен только нулевой и частично первый этажи. Как и все здесь, здание было огромным до нереальности. Тропинка заканчивалась у входа в подвал. Кто-то сорвал с петель дверь, и путь был открыт.

Сергей вошел внутрь и очутился в грязном, неприветливом коридоре, пол которого был густо усеян окурками и пустыми пивными банками, но обычных для таких помещений следов человеческой жизнедеятельности не наблюдалось. Скорее всего, люди гадили прямо в лесу, не утруждая себя поисками крыши над головой. Но что тогда влекло людей сюда? Коридор петлял так, что если бы не мусор под ногами (тупиковые ветки на удивление были чистыми), Сергей давно заблудился бы в этом сюрреалистическом лабиринте.

Впереди послышались голоса. Вскоре Сергей очутился в огромной, уставленной бесчисленным множеством столов с телефонными аппаратами комнате. Столы и стулья стояли прямо в строительном мусоре, перемешанном с окурками и пивными банками. Но никакого отвратного запаха в помещении не было.

Сергей вдруг понял, что это совершенно невообразимый переговорный пункт с тем светом, и достаточно найти место за столом, как с той стороны к телефону подойдет вызываемый родственник или близкий человек. Отец! Неужели возможно будет поговорить с отцом! Как назло все столы были заняты. Вдруг молодая девушка, совсем еще ребенок заплакала и бросила трубку. Сергей бросился к телефону, но кто-то сзади крепко схватил его за руку.

– Молодой человек, здесь очередь, – зло прошипели ему в ухо.

Его разбудил поистине королевский раскат грома. Молния ударила совсем рядом, и громыхнуло так, что разом завыли все стоявшие во дворе машины. Сергей посмотрел на часы. Было чуть больше пяти утра.

Той ночью тоже бушевала гроза. Они занимались любовью, пили жутко дорогой (подарок благодарного клиента) виски, курили сигары, слушали джаз…

Громыхало так, что в комнате было светло, как днем.

– Одевайся, – сказал ей Сергей.

– Зачем? – не поняла она.

– Пойдем смотреть на грозу.

– Я не хочу!

– Ты не врубаешься.

– Я боюсь.

Она боялась грозы с того самого дня, когда на ее глазах молния попала в соседский дом. Они жили тогда в деревне. Ей было чуть больше пяти. После этого каждый раз, когда начиналась гроза, они всем семейством, она, мать и сестра (отец все время был в командировках) прятались под кровать и там пережидали грозу.

– Пойдем, – уговаривал он.

– Я не хочу!

– Что значит не хочу? Одевайся, или так и пойдешь голой. И не возражай. Возражения не принимаются.

Она продолжала капризничать и упираться, мешая ему надевать на нее футболку, джинсы, кроссовки. Затем ему пришлось буквально за руку тащить ее в лифт. Там она набросилась на него с поцелуями…

Выход на чердак был заперт, но Сергей давно уже обзавелся собственным ключом. Крыша у дома была плоская, покрытая толстым слоем рубероида и смолы. У ее края по периметру дома было сделано ограждение, чтобы не дай бог, какой-нибудь оболтус не стал классическим случаем демонстрации ускорения свободного падения. На чердаке в специальном тайнике у Сергея был спрятан достаточно большой кусок полиэтиленовой пленки, чтобы вдвоем можно было укрыться от дождя.

Представшее их взору великолепие заставило забыть о страхе перед грозой. С высоты двенадцатиэтажного дома они увидели утопающий в электричестве город, а над ним висела, изливаясь дождем, практически черная туча, из которой, разрывая на части небо, били молнии. От этого зрелища невозможно было оторвать взгляд.

Они стояли, прижавшись друг к другу, почти у самого края крыши, и, затаив дыхание, ждали очередную вспышку. После каждого удара молнии, Лена принималась кричать и хлопать в ладоши от переполнявшего ее коктейля из страха и восхищения.

Только когда закончилась гроза, они поняли, что промокли и замерзли, что ветер с щедростью калифов из восточных сказок одаривал их водой, забрасывая дождь под пленку.

Дома она рухнула на диван и с довольной улыбкой на лице позволила ему снять с нее мокрую одежду, вытереть ее полотенцем, надеть на ее ножки теплые носочки и тапочки, надеть на нее теплые спортивные штаны и теплую кофту.

– Хочу глинтвейн, – сказала она, и они отправились на кухню.

Пока он готовил напиток, она стояла сзади и ластилась к нему, обнимая и целуя его в шею и плечи. Не выдержав, он потушил газ и набросился на нее прямо там.

– Что ты делаешь? Ты понимаешь, что ты меня насилуешь?

– Да, глупенькая, да, моя хорошая, да, любимая…

Изнасилование было еще одной игрой. Ему достаточно было к ней прикоснуться, провести рукой по ее нежной коже, заглянуть в бездонную глубину глаз, чтобы понять, вернее даже, почувствовать все ее желания. Он никогда ничего не делал помимо ее воли, и если его поведение напоминало штурм крепости, это была игра, сыграть в которую каким-то телепатическим путем предлагала ему она…

Проворочавшись минут тридцать в постели, Сергей понял, что больше ему не уснуть. Впереди было долгое субботнее утро, начать которое он решил чашкой крепкого кофе.

Их отношения не всегда были столь идиллическими:

Они были вместе уже более трех лет. Елена тогда жила с мужем и детьми, Сергей – у матери. Работа позволяла Лене бывать у него практически каждый день. При этом она так и не смога смириться с тем, что сама, словно девушка по вызову, (это ее слова), ходит к любовнику. Это противоречило ее понятиям о чести и достоинстве. Также ее бесили любопытные взгляды бабья, чуть ли не круглосуточно торочащего на скамейке возле подъезда. Эти, как погонщики верблюдов, что видели о том и пели, и когда, проходя мимо, она чувствовала спиной их сверлящие взгляды, у нее появлялось желание взорвать их вместе со скамейкой, а лучше вместе с Сергеем. Разумеется, после такого чистилища она не сразу становилась доброй и ласковой.

Но главной и постоянной ее головной болью была необходимость разрываться между мужем и семьей, с одной стороны, и Сергеем – с другой.

Отношения с мужем с каждым днем становились все хуже. Она не хотела и не могла притворяться счастливой и любящей женой. Он воспринимал ее как некий принадлежащий ему предмет, который обязан… В результате и раньше не райская обстановка в доме окончательно превратилась в ад. На людях муж всегда был белым и пушистым. Он хорошо зарабатывал, не пил, не играл… Наверно, никто из ее окружения не смог бы понять, чего ей еще надо.

Уйти от мужа она еще не была готова. Как это обычно бывает, муж был не только двуногим биологическим объектом, принадлежащим к виду одомашненных приматов. Он был еще и определенным образом жизни, окружением, некой координатной системой, вмещаемой в себя пусть небольшой и не очень счастливый, но ее мир. К тому же она боялась, что дети не смогут ее простить, а потеря детей была для нее самым страшным проклятием.

Да и Сергей тогда был далеко не тем человеком, с кем стоило связывать жизнь.

Во-первых, он был полной ее противоположностью. Он не выносил холод – она жару; он терпеть не мог гостей – у нее постоянно был полон дом народу; он был домоседом и даже отпуск проводил на даче – она обожала путешествовать и при каждой возможности старалась куда-нибудь съездить. И так было со всем, чего ни коснись.

Во-вторых, у него была, как он выражался, аллергия на детей. К ее детям он относился с симпатией и был с ними в относительно приятельских отношениях, но дети вообще вызывали у него желание взять в руки автомат. Самым страшным его кошмаром стало бы появление на свет его биологического потомства. Она была не в состоянии понять этот его заскок.

К тому же Сергей тогда был дармоедом.

Окончив университет и целый ряд курсов повышения квалификации, он, чтобы пристроить трудовую книжку, устроился работать в местную богадельню, где тратил не более двух часов в день на сеансы психологической разгрузки для ветеранов Куликовской битвы. До «августовского» кризиса на жизнь он зарабатывал, принимая клиентов на дому, но после исторического падения рубля поток «черных» клиентов практически прекратился. Потерявшим свои сбережения людям было не до того, чтобы платить за сеансы психотерапии.

Из богадельни тоже пришлось уйти. Руководство начало загружать Сергея работой, решив, что он должен трудиться с полной отдачей. Он бы и трудился, вот только нормально платить за это ему не собирались. Ни карьерного, ни профессионального роста работа не давала, и кроме отвращения не вызывала ровным счетом ничего. Дошло до того, что на работу он шел, как на плаху. Не удивительно, что свои обязанности он начал выполнять кое-как, а это уже никуда не годилось – стоит привыкнуть что-либо делать через задницу, и все, можно на себе как на профессионале ставить крест. Решив, что стаж не стоит таких мучений, Сергей написал заявление об увольнении.

Уйдя с одной плохой работы, он не стал спешить устраиваться на такую же другую. В результате несколько лет он просидел на шее у матери. Его это не смущало, зато Лену бесило страшно.

Дошло до того…

Они пили кофе. Она была злой – что-то случилось дома, бабки опять слишком явно проявили свое любопытство, что-то сдохло в лесу…

– Что я здесь делаю? – раздраженно спросила она.

– Кофе пьешь, – ответил Сергей, который к тому времени заметно устал от разборок.

– Что я вообще здесь делаю? У меня семья, муж, дети… Я всем рискую. Что, если он узнает? Что я буду делать с детьми на улице?

– Зачем на улице?

– А куда мне идти? К тебе что ли? Как ты собираешься содержать семью?

– Ты забыла, у меня нет семьи.

– Сколько ты ко мне приставал с замужеством?

– Извини, я больше не буду.

Она испепелила его взглядом.

– И потом, мне все надоело. Целыми днями только твой диван. Мы никуда не ходим, никого не видим.

– А у кого здесь вездесущий муж?

– А когда ты мне в последний раз дарил подарки?

– Пару недель назад.

– Пару месяцев не хотел?

– У тебя со мной день за три?

– Ты меня не любишь.

– Ты знаешь, что люблю.

– Нет, не любишь!

– Хорошо. Чего ты хочешь?

– Чтобы ты работал, как все нормальные люди.

– Я не хочу работать, как все нормальные люди.

– Тогда живи один.

– Я и живу один.

– Хорошо, не хочешь работать – твое дело. Мне в принципе все равно, где ты будешь брать деньги, но без денег ты больше меня не увидишь. А то нашел себе дурочку. Сама приходит, ублажает, уходит, а он лежит себе на диване…

– Сколько ты хочешь?

– Хотя бы тысячу.

– Тысячу, так тысячу.

– Каждый месяц.

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Тысячу каждый месяц.

– Ты меня не любишь.

– Не успели договориться, и уже забастовка. Требуем повышения заработной платы?

– Если бы ты меня любил, ты бы дарил мне подарки каждую неделю.

– Хорошо, давай каждую неделю.

– Тысячу в неделю?

– Двести пятьдесят в неделю. Мы же договорились.

– Ты меня любишь всего на двести пятьдесят в неделю?

– Я люблю тебя бесконечной бескорыстной любовью.

– Меня такая любовь не устраивает.

– Тогда, как договорились.

Так она стала любовницей на зарплату.

Когда она потеряла последнюю надежду превратить его в нормального человека, она положила на стол ключи.

– Ты не мужик, – сказала она ему.

Оставшись один, Сергей продолжал жить привычной жизнью. За те несколько месяцев, что они были в разводе, он ни разу даже не подумал о том, чтобы завести себе другую женщину. Не было у него и мимолетных интриг. Он не то чтобы пытался оставаться верным Лене. Просто после нее ему никого не хотелось. Он понимал, что любая другая женщина будет лишь жалкой ее тенью.

Тогда он чувствовал себя так, словно кто-то отрезал ломоть от его души, и эта рана постоянно саднила. Острую боль утраты он почувствовал, когда увидел ее из окна маршрутки. Был конец марта. Она шла в белой куртке, черных джинсах и белых сапожках. Увидев ее, он почувствовал себя так, словно его препарировали на живую.

Тогда он начал регулярно вертеться в тех местах, где она обычно бывала, и вскоре они «случайно» столкнулись на автобусной остановке.

– Пойдем выпьем кофе – пригласил он.

– Зачем?

– А зачем кофе пьют?

– Я не об этом. Я уже почти успокоилась, у меня все наладилось дома. Зачем? Что ты можешь мне предложить? – ее голос заметно дрожал. Лене приходилось сдерживаться, чтобы не заплакать.

– Пойдем.

Он за руку притащил ее домой…

Они пили кофе, разговаривали о какой-то ерунде. Поняв, что она созрела, он впился в ее рот поцелуем…

– Я тебя ненавижу, – сказала она.

В какой-то степени это действительно было так. Несколько лет назад муж (тогда она его любила) бросил ее с двумя детьми, отдав предпочтения ее лучшей подруге. Это убило их брак. Приняв мужа обратно, она не смогла его простить. С тех пор она боялась испытать нечто подобное еще раз. Она не хотела любить, не хотела быть от кого-то зависимой, не хотела показывать свою любовь. Именно потому, что Сергею требовалось не только ее тело, а абсолютно все, она сопротивлялась с таким остервенением и даже попыталась отгородиться от любви Тузиком. Именно поэтому она еще долго отказывалась признаться в любви к Сергею, и в первую очередь признаться себе.

– Я знаю, – ответил он, беря ее на руки.

– У тебя был кто? – строго спросила она, когда он положил ее в постель.

– Нет. А у тебя?

– Конечно, нет… Может, ты для начала меня хотя бы разуешь?

– Как будет угодно ее величеству… – ответил он, целуя ее сапожки перед тем, как их снять.

– Скотина, почему ты меня отпустил? – накинулась она на Сергея после занятия любовью.

– Ты сама ушла.

– Ты меня отпустил!

– Я уважаю твои решения.

– Ты меня не любишь.

– Наоборот. Я люблю тебя. Ты для меня не вещь, не средство для наслаждения. Я люблю тебя, именно тебя… и я уважаю твои решения.

– Прекрати болтать чушь!

Как это ни странно, но развод только очистил их отношения, уничтожив все наносное и лишнее, что не имело отношения непосредственно к любви. Развод развеял саму идею принадлежности, переведя отношения между ними на новый уровень. Уйдя от него, Елена обрела особенную метафизическую свободу, которая сохранилась после ее возвращения. Раньше они изводили друг друга мелочными придирками, пытаясь контролировать чуть ли не каждый шаг. Доходило до смешного. Один раз Сергей устроил скандал из-за того, что она пошла в ресторан с подругами. Тогда, несмотря на то, что они были вместе по несколько часов каждый день, ему катастрофически ее не хватало.

– Ты же знаешь, у меня дом, семья… – объясняла ему она, – мне тоже без тебя очень плохо…

И тут она не только предпочла ему каких-то подруг, но еще и засиделась с ними до поздней ночи (с ним она такого себе не позволяла никогда). Узнав об этом, он буквально позеленел от злости.

Теперь же, после ее возвращения их отношения стали строиться по принципу: никто ничего никому недолжен. Первое время ее заставляло нервничать его более чем спокойное отношение к тому, что у нее есть свои интересы, своя жизнь, свое личное время. Сначала она даже решила, что он ее разлюбил, потом привыкла к этому, как к еще одной его странности. Он же перестал ревновать только потому, что даже в мыслях не мог представить ее в постели с другим мужчиной (муж, разумеется, был не в счет).

Дождавшись, когда стрелки часов доползли, наконец, до «приличного» времени, Сергей позвонил Вадику.

– Привет, не разбудил?

– Ты чего-то хотел или так, просто? – недовольно-сонным голосом спросил Вадик.

– Ты тут недавно говорил, о каком-то маге.

– Ну, было дело.

– Насколько он нормальный?

– Ты знаешь, вполне. Весьма интересный, образованный мужик. Правда, как мага я не могу его оценить, ты уж извини. А что?

– Возможно, мне понадобится его помощь. Ты сможешь в этом посодействовать?

– Не знаю. Я перезвоню.

– Только не забудь.

– Да ладно тебе! – Вадик жутко не любил, когда ему намекали на его необязательность.

Характеристикам Вадика на тех или иных людей можно было доверять если не на все сто, то, как минимум, на девяносто процентов. Несколько последних жизней он занимался приемом желающих пожаловаться на кого-либо граждан и до такой степени насмотрелся на всяческих шизофреников, мошенников и просто уродов, что стал поистине чтецом человеческих душ.

Телефон зазвонил буквально в следующую минуту после того, как Сергей положил трубку.

– Привет, Сереженька, – это была мама, – я тут блинов наколотила. Придешь?

– Конечно мамуля. Только без меня не жарь. Хорошо?

– Когда ж я тогда их нажарю? Ты лучше позвони перед тем, как будешь выходить.

– Хорошо.

Минут через двадцать позвонил Вадик.

– Ну что? – спросил его Сергей.

– Позвони ему. Скажи, что от меня.

– Хорошо. Спасибо, Вадюша.

– Записывай номер…

– А как его имя?

– Марк Израилевич Звягинцев.

– Спасибо.

– Пока.

Закончив разговор, он набрал номер Звягинцева.

– Слушаю вас? – услышал он приятный правильно поставленный, как у диктора центрального телевидения и всесоюзного радио голос.

– Могу я поговорить с Марком Израилевичем Звягинцевым?

– А кто его беспокоит?

– Это Сергей. От Вадима Леонидовича.

– Слушаю вас.

– Мне нужна помощь. Возможно, это не по вашей части, но, дело в том…

– Извините, Сергей, – перебил его Звягинцев, – но я не обсуждаю дела заочно или по телефону. Только при личной встрече.

– Хорошо. Где и когда мы могли бы увидеться?

– Можете приехать ко мне домой. Сегодня. Часов в шестнадцать. Вас устроит?

– Более чем.

– Тогда записывайте адрес…

5

Внешность Звягинцева оказалась подстать его голосу. Высокий, крепкого сложения с умным породистым лицом и красивыми кистями рук, он был словно легендарный Самсон, готовый с легкостью разорвать любую пасть. Его тело было настолько в хорошей форме, что в свои основательно за шестьдесят он мог дать фору большинству ровесников Сергея.

Сергея Звягинцев встретил, как старого знакомого.

– Входите, Сереженька, проходите. Не разувайтесь ни в коем случае. Это даже неприлично! – пресек он попытку Сергея снять туфли. – Сюда, пожалуйста, располагайтесь…

Сергей тоже не был сторонником дурацкого обычая заставлять гостей ходить в носках или тапочках, особенно после того, как понял, что к вопросу чистоты это не имеет никакого отношения. Усомниться в этом ему помогло детское воспоминание: Первая половина семидесятых годов. К родителям часто приходят гости. Они проходят в зал и уже там, перед Ковром снимают обувь… Ковер! Именно Ковер с большой буквы. Это сейчас для многих он не более чем напольное покрытие. Тогда же, в советское время Ковер был символом достатка, успеха в жизни и богатством, которое надо было передать детям и детям детей в целости и сохранности. Именно благоговение перед Коврами заставило нас снимать обувь. Так мусульмане разуваются перед входом в мечеть. А как же грязь? Конечно, в сырую погоду, там, где тротуары – сплошная непроходимая топь… Но если на улице сухо, и везде есть асфальт или тротуарная плитка, мокрой тряпки у порога вполне достаточно для соблюдения чистоты. С другой стороны, носки или колготки – прекрасные пылесборники. На них мы переносим из дома в дом не только грязь и аромат ног, но и всевозможные болезни, которым вполне вольготно живется потом в Коврах и хозяйских тапочках. Кто пытался вывести грибок, знает, о чем я говорю. Так что еще неизвестно, что гигиеничнее: ходить по чужим домам в обуви или в носках.

Решив проверить, насколько он прав, Сергей разрешил друзьям ходить у него в обуви. Как и предполагалось, грязнее в квартире не стало.

Комната, куда Звягинцев пригласил Сергея, скорее всего, была его рабочим кабинетом. Обстановка в ней не имела ничего общего с тем, что обычно принято ассоциировать с магией и колдовством. В ней не было ни хрустальных шаров, ни магических свечей, ни талисманов. Компактный письменный стол с ноутбуком. HI-FI стереосистема, шкаф с книгами и компакт-дисками, диван, пара удобных кресел…

– Чай, кофе? – предложил профессор.

– На ваше усмотрение.

– Тогда чай. Кофе я сегодня уже пил.

– Ирочка, приготовь нам чаю, – крикнул он так, чтобы было слышно в другой комнате.

– И так, чем могу?.. – спросил он.

– Не знаю даже, с чего начать. Вообще-то я не из тех, кто верит в магию, чудеса или волшебство, но то, что происходит со мной в последнее время… У меня в голове не укладывается.

– Я тоже не верю ни в волшебство, ни в чудеса. Чудес по большому счету вообще не бывает, а то, что мы называем чудом, есть непривычное естественное явление, которое не вписывается в наше понимание бытия. И таких чудес… Да почитайте хотя бы Чарльза Форта. С другой стороны, многие понятные на первый взгляд вещи кажутся таковыми только лишь потому, что мы привыкли к их существованию, тогда как любая травинка – это уже чудо. В магию вообще невозможно верить. Как можно верить в эксперимент по трансмутации собственного существа? А только это и есть настоящая магия. То, что обычно принято понимать под магией имеет такое же к ней отношение, как каша в голове какого-нибудь двоечника к передовым достижениям науки.

Постучав вежливо в дверь, в комнату вошла приятная женщина лет на двадцать, наверно, моложе профессора. Она принесла поднос с фарфоровым чайником, двумя чашками и тарелкой с печеньем. Поставив поднос, она вышла из комнаты.

– Кажется, я увлекся… Так что привело вас ко мне? – спросил профессор, разливая чай.

– Тут такое дело, Марк Израилевич… Я работаю психологом, и если бы кто-то рассказал мне что-либо подобное, я бы отправил его к психиатру.

– Ну а я не психолог, так что вам бояться нечего. Давайте вы все расскажете с самого начала, а потом мы решим, что и как.

– Не знаю, Марк Израилевич, иногда мне кажется, что я схожу с ума… Да и что можно еще думать, когда из твоей постели бесследно исчезает любимая женщина, с которой вы несколько лет были вместе. Она исчезла так, как будто ее никогда не было. Ни следов, ни вещей, ничего. Никто из друзей ее не помнит. Не представляю, как такое вообще возможно.

– Если я правильно понял, вы уверены, что несколько лет были с женщиной, существование которой объективно подтверждает только ваша память?

– Я ни в чем уже не уверен.

– Но вы ее помните?

– Да, я помню. Я помню все это время.

– А вы не пробовали выяснять, что, по мнению ваших друзей, происходило, когда вы были с ней?

– Извините… я не пойму, к чему вы клоните.

– Как вам объяснить… Когда вы были вместе, случались какие-то события, кто-то был с вами… не все ж время вы были вдвоем. Должны же они что-то помнить, какой-то иной ход событий, кого-то вместо нее…

– Если честно, вы первый человек, которому я об этом рассказываю. Не знаю… у меня такое чувство, что если я расскажу кому-то еще, я никогда больше не смогу ее встретить.

– Скажите, только честно, вы ее любите?

– Очень.

– Насколько сильно?

– Это трудно объяснить. Мы с ней словно одно целое, и, без нее, это целое словно разрезали пополам. Это больно, чертовски больно…

– Да… – задумчиво произнес профессор.

Он встал с кресла, подошел к шкафу, достал табак и трубку, тщательно набил ее табаком…

– А вы знаете, – заговорил он, раскурив трубку, – своим исчезновением она спасла ваш рассудок от гибели.

Сергей удивленно уставился на Звягинцева.

– Ведь если уж на то пошло вы стали участником событий, которые напрочь разрушили привычное вам мироздание. Тот мир, который вы в глубине подсознания считали истинным и незыблемым, рухнул в одно мгновение, как карточный домик. То, что вы привыкли считать прочным основанием под ногами, провалилось, как тонкий лед, и вы с головой ушли в полынью хаоса, один лишь взгляд на который способен лишить рассудка. Вас спасла только боль утраты, за которой вы попросту не увидели происходящего. Конечно, со временем кое-что начало до вас доходить, но ваша психика худо-бедно уже к этому подготовилась…

Так что сумасшествие уже вам не грозит. По крайней мере, пока.

Главный удар вы перенесли. Теперь осталось решить, как быть с последствиями. И здесь перед вами как минимум два пути:

Как вы сами понимаете, благоразумие требует от вас как можно быстрее забыть этот кошмар не важно как. Вы можете признать себя сумасшедшим, пролечиться в какой-нибудь хорошей клинике и выйти оттуда с убеждением, что ваша любовь была бредом. Вы можете решить, что все это вам приснилось. Тем более что такое бывает. Я знал одну женщину, которая во сне прожила наполненную приключениями жизнь шотландского аристократа, с момента его рождения и до самой смерти в преклонном возрасте. Вы можете попросту заставить свое подсознание вытеснить из памяти все, что было связано с этой любовью… И так до бесконечности.

– Извините, Марк Израилевич, но для меня это неприемлемо.

– Тогда вам придется броситься в бездну, мимолетный взгляд на которую чуть было не лишил вас рассудка. В этой бездне, ее еще называют Гибельным Местом, вы встретитесь с самыми потаенными своими страхами и с самыми жуткими кошмарами, которые порождало когда-либо ваше подсознание… Там вы заглянете в глаза бытия, не прикрытого покрывалом обыденности. И если у вас нет жезла интуиции, чаши сочувствия, меча разума, и пентакля мужества, Гибельное Место поглотит вас раз и навсегда, превратив ваше существование в то, что обычно принято считать адом. Но если вы сможете преодолеть все уготованные вам препятствия и сохранить душу, перед вами откроется мир во всем его великолепии.

– Боюсь, Марк Израилевич, у меня просто нет выбора.

– Тогда будьте внимательны. Гибельное Место приходит без стука, и если вы пропустите вход… – он не договорил.

Уже в прихожей, практически закрывая за Сергеем дверь, Звягинцев сказал:

– Если честно, Сергей, я не знаю, сочувствовать вам или завидовать. С одной стороны, потеря любви – это всегда больно. С другой – без подобных переживаний жизнь теряет свое содержание и становится банальной формой существования белковых структур…

Бездна… Десять лет назад он уже нырял в одну без надежды на успех, не зная даже, чем могли ему грозить как победа, так и поражение. Да и нырял ли по большому счету? Хотел ли он тогда такой любви? Или его словно слепого котенка взяли за шкирку и бросили в омут просто так, исключительно забавы ради?

И вот опять. Новая бездна, в которую его сталкивает жизнь, бог, судьба или еще какая сволочь, призванная для того, чтобы делать нашу земную жизнь еще более невыносимой. Только теперь его бросают не в омут, а пытаются спустить в унитаз, наблюдая, как он всеми силами старается зацепиться лапками за скользкий фарфор. «Ну что ж, бездна так бездна», – решил он.

Нужная визитка валялась за холодильником (на холодильнике лежал телефонный справочник, распухший от обилия визиток и бумажек с номерами, некоторые из которых перекочевали за холодильник).

– У телефона, – услышал он мужской голос.

– Григорий Иванович?

– Допустим.

– Это Сергей Власов. Помните такого?

– Конечно, Сергей Петрович, Здравствуйте, – голос в трубке заметно потеплел, – Чем могу быть полезен.

– Мне нужна ваша помощь. Могли бы вы найти для меня несколько минут?

– Вы еще спрашиваете.

– Тогда где и когда?

– Ну… можете подъехать ко мне. Это недалеко от вас. А когда… когда… когда… Вы смогли бы подъехать сейчас?

– Конечно.

– Очень хорошо. Подъезжайте. Скажете вахтеру, что ко мне. Он вас пропустит.

– Спасибо.

– Не за что.

Вызвав такси, Сергей выбрал в качестве магарыча бутылку дорогого коньяка (благо, в баре всегда стояла пара бутылок, которые было не стыдно подарить уважаемому человеку), положил ее в пластиковый пакет и вышел с ним из квартиры.

Минут через двадцать машина остановилась возле обшарпанного пятиэтажного дома из красного кирпича, похожего на общежитие или малосемейку из-за отсутствия малейшего намека на балконы (почему-то этот элемент архитектуры в общежитиях эпохи социализма считался лишним) и наличием всего одного единственного подъезда посреди фасада здания. Серая из прочной на вид стали дверь оказалась запертой. Слева от двери была кнопка звонка.

Сергей нажал ее пару раз.

– Что вы хотите? – услышал он искаженный из-за плохого качества аппаратуры мужской голос из невидимого динамика.

– Я к Григорию Ивановичу Москвину. Он ждет.

– Назовите, пожалуйста, свою фамилию.

– Власов. Сергей Петрович Власов.

– Одну минуту.

– Проходите, – услышал он действительно через минуту.

Дверь автоматически открылась, и Сергей вошел в достаточно большой, размером с хорошую кухню, предбанник. Напротив входной была дорогая деревянная дверь.

В предбаннике Сергея встретил среднего роста мужчина неопределенного возраста. Несмотря на довольно-таки пеструю рубашку навыпуск и потрепанные джинсы, что-то в его облике вызывало ассоциацию с формой, автоматом и особыми спецзаданиями.

– Вам по коридору направо, там по лестнице на третий этаж, опять направо. Комната 314, – сказал он Сергею.

– Спасибо.

– Вот только мобильный телефон вам придется оставить здесь. Такие уж у нас правила.

– Возьмите.

Сергей приготовился демонстрировать содержимое пакета (там был коньяк), но этого не потребовалось.

За второй, деревянной дверью бы коридор. На полу ковровая дорожка. На стенах дорогие светильники. По обе стороны одинаковые двери с номерами. И совершенно стерильная чистота. Даже воздух был без цвета, запаха и вкуса, что в какой-то степени шокировало обонятельную систему Сергея. Здание казалось пустым и безжизненным. В коридоре не было ни одной живой души, а из одинаковых дверей, расположенных на одинаковых расстояниях по обе стороны коридора, не доносилось ни единого звука. Звук шагов самого Сергея полностью заглушало ковровое покрытие.