Текст книги "С кем и за что боролся Сталин?"

Глава 8. Вредительство мнимое и реальное

Коллективизация и раскулачивание вызвали новую, массовую волну крестьянских восстаний. Это возбудило эмиграцию, всколыхнуло надежды на падение коммунистов. РОВС, БРП и другие белогвардейские организации принялись создавать небольшие отряды, посылая их через границу. Силились организовать партизанское движение в Белоруссии, Сибири, Приморье. Но у них снова ничего не получилось.

Результаты ограничивались налетами на колхозы, убийствами мелких активистов. Крестьяне отнюдь не воспринимали пришельцев из-за рубежа «своими». Они выступали только за собственные права, но не против советской власти. Вооруженные группы повстанцев, прятавшиеся по лесам, продержались недолго. Одних вылавливали, другие спасались поодиночке, разъезжаясь в отдаленные края, на большие стройки, где была надежда скрыть происхождение. А уцелевшие белогвардейцы пробирались обратно за кордон.

В это время в СССР были обнаружены и подпольные структуры, связанные с заграничными центрами меньшевиков, эсеров, «Торгпромом». В 1928 г. прошел громкий процесс по Шахтинскому делу, в 1930 г. – по делу Промпартии, в 1931 г. – над «Союзным бюро меньшевиков», был раскрыт подпольный центр Трудовой крестьянской партии. В «демократической» литературе все эти дела были объявлены сфальсифицированными, основанными на «выбитых» признаниях. При этом факты, отраженные в материалах следствия и судов, заведомо отбрасывались. Но, например, современный историк А.В. Шубин (причем ярый антисталинист), изучив те же факты, пришел к совершенно иным выводам. Возможно, следствие что-то «приплело» для большей убедительности, но подпольные группировки действительно существовали.

По Шахтинскому делу группу «спецов» (инженеров, мастеров, управляющих) обвинили в том, что они поддерживали связь с бывшими хозяевами предприятий, очутившимися в эмиграции, получали от них деньги, информировали о положении дел. Старались сдерживать разработку полезных ископаемых, чтобы не исчерпать хозяйские запасы, выполняли и другие заказы прежних владельцев… Но эта методика уже была отработана! В годы Мировой войны хозяева германских фирм тоже уехали за границу, а русские управляющие продолжали выполнять их указания.

Теперь же Нобель, Денисов, Терещенко, Гукасов и другие банкиры и промышленники сохранили в эмиграции значительные капиталы, влияние. Многие из них даже вели дела с СССР – как Животовские с компаньонами. Да что уж говорить о возможностях бывших хозяев влиять на свой персонал, если их представители остались в советском руководстве! Бывший управляющий заводов Нобеля Серебровский возглавил Нефтесиндикат СССР, а потом Главное управление по цветным металлам, золоту и платине. Брат банкира Менжинского руководил ОГПУ. В экономическом управлении ВСНХ занимал высокую должность представитель банкирской семьи Гинзбургов…

Словом, ничего фантастического в обвинениях не было. А для «вредительства» не требовалось никаких диверсий, достаточно было выполнять свои обязанности спустя рукава. Недосмотреть за ворующими рабочими, согласиться на неправильную прокладку шурфа. «Выбивание» признаний не применялось – и 23 из 53 подсудимых вовсе не признали свою вину. Правительство шахтинский процесс не инициировало. Наоборот, проверяло. Ворошилов запрашивал у Томского, побывавшего в Донбассе, не было ли допущено «перегибов» со стороны ОГПУ. Тот отвечал, что нет, все правильно. В результате пятерых расстреляли, большинство посадили, а четверых оправдали – доносы рабочих суд не счел достаточными доказательствами.

О том, что подпольные структуры в СССР существовали реально, нам известно не только из следственных дел, но и из антисоветских источников. Так, Союзное бюро меньшевиков (оно же «Московское бюро РСДРП») было оставлено в России, когда Мартов и прочие лидеры этой партии подались за рубеж. В конце 1920-х годов его возглавлял В. Иков, у него была налажена связь с эмиграцией. Но на следствии и суде он в этом не сознался, об этом стало известно значительно позже. Точно так же и эсеры оставили в России подполье. Оно поддерживало связи с отколовшейся от эсеров Трудовой крестьянской партией (ТКП). В 1925 г. эсеровские структуры были раскрыты и разгромлены, но уцелела группа Кондратьева–Чаянова.

Эмигрировавший на Запад меньшевик Н. Валентинов впоследствии рассказывал о подпольной «Лиге объективных наблюдателей», куда входили «спецы», занимавшие высокие посты в советской экономике. Один из руководителей Госплана В. Громан, важные начальники в аппарате ВСНХ – А.М. Гинзбург, А.Л. Соколовский, А.Б. Штерн, Л.Б. Кафенгауз и др. Правда, Валентинов утверждал, что «Лига» прекратила существование в 1927 г., но с какой стати? Очевидно, ему просто не хотелось топить товарищей, оставшихся в СССР. А те же самые личности оказались в списках обвиняемых по делам Промпартии, Союзного бюро меньшевиков и т. д.

На квартире у видного меньшевика Суханова (Гиммера) вполне реально существовал «политический салон» – на этом подсудимые и погорели. Воскресными вечерами у него собирались высокопоставленные «спецы», оппозиционно относящиеся к советской власти. Те же Громан, Гинзбург, Кондратьев и пр. Обсуждались возможности эволюционных реформ через «правых» коммунистов. А более глубокие преобразования считались возможными, если в стране настанет «кровавая каша». Причем в условиях народного недовольства и крестьянских мятежей «каша» представлялась неизбежной. Участники встреч вырабатывали списки «теневого кабинета», коалиционного правительства – в котором объединились бы меньшевики, ТКП, промпартия и «правая» оппозиция большевиков. Хотя единства во взглядах не было, по пунктам своих программ эти господа грызлись не меньше, чем их коллеги в эмиграции.

Среди тех, кто был арестован по делам нелегальных организаций, подобрались вовсе не наивные идеалисты, не новички в политике. Трое заместителей министров в масонском Временном правительстве, видные общественные и политические деятели дооктябрьской России. Но вдобавок выясняется, что эти деятели пользовались очень высоким покровительством в советском руководстве! Кондратьева, активного эсера, хотели выслать за пределы страны. Но за него горой выступили нарком финансов троцкист Сокольников, «бухаринец» Пятаков, и его как «ценного специалиста» назначили руководить Конъюнктурным институтом при наркомате финансов. А подсудимый Рубин признался – когда ОГПУ село на пятки Союзному бюро меньшевиков, он отдал чемодан с архивом своей организации директору Института Маркса и Энгельса Рязанову (Гольдентаху). Рязанов это отрицал и архив, очевидно, уничтожил.

Почему-то принято утверждать, будто основой обвинения были показания «провокаторов», а следствием и процессами дирижировал Сталин. Но документы показывают, что это не так. Из переписки Сталина и Менжинского видно, что Иосиф Виссарионович сам очень интересовался сведениями, полученными от тех же «провокаторов». Отсюда А.В. Шубин пришел к справедливому заключению: Сталин был уверен, что эти лица – носители реальной информации, и вряд ли ОГПУ решилось бы до такой степени мистифицировать генсека.

А в августе 1930 г. Иосиф Виссарионович писал Молотову: «Не сомневаюсь, что вскроется прямая связь (через Сокольникова и Теодоровича) между этими господами и правыми (Бухарин, Рыков, Томский). Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев надо обязательно расстрелять». Однако таковые связи не вскрылись, Кондратьева и Громана не расстреляли. То есть, ход дела определялся вовсе не указаниями Сталина. Суд учел, что конкретных диверсий участники подпольных кружков не совершали. Приговоры они получили относительно мягкие, на смерть не осудили никого. Но некоторые контакты подсудимых с Бухариным все же обнаружились.

Суханов показал, что встречался с ним, возлагал на него большие надежды: «Но правые не выступили и уклонились от борьбы. Я высказал по этому поводу Бухарину свою досаду и мнение, что правые выпустили из рук собственную победу. Я сравнивал при этом правых с декабристами… Бухарин отвечал мне, что я ничего не разумею… События развиваются в направлении, им указанном… В будущем предстоит перевес отрицательных сторон проводимого курса над положительными, только тогда можно говорить о победе его принципов». Показания против Бухарина дал и профессор Рамзин. Но когда Сталин сообщил об этом Николаю Ивановичу, тот ответил оскорбленным письмом, назвал обвинения «гнусной и низкой провокацией, которой ты веришь». Среди знакомых распустил даже слух, что помышляет о самоубийстве, и вопрос замяли.

Но Сталин уже понял, что в руководстве государства творится неладное. Только он еще не соотнес эти явления с фигурами видных большевиков. Считал, что их окрутили и регулировали помощники. Он писал Молотову: «Теперь ясно даже для слепых, что мероприятиями Наркомфина руководил Юровский (а не Брюханов), а “политикой” Госбанка – вредительские элементы из аппарата Госбанка (а не Пятаков), вдохновляемые “правительством” Кондратьева-Громана… Что касается Пятакова, то он по всем данным остался таким, каким он был всегда, плохим комиссаром при не менее плохом спеце (или спецах). Он в плену в своего аппарата…» «Насчет привлечения к ответу коммунистов, помогавших громанам-конратьевым. Согласен, но как быть тогда с Рыковым (который бесспорно помогал им) и Калининым (которого явно впутал в это “дело” подлец – Теодорович)? Надо подумать об этом».

А от гражданских «спецов» нити потянулись к военным. Среди них тоже выявились оппозиционные кружки, связанные с активистами Промпартии, меньшевиками, ТКП, троцкистами. Правда, и они активных действий не предпринимали. Лишь собирались, совещались: какую позицию занять в случае «кровавой каши», переворота, интервенции. Но ведь для военных, принесших присягу, даже обсуждения подобных тем – уже измена. Поэтому приговоры для них были гораздо более суровыми. Из участников «военного академического кружка» расстреляли 6, из участников «военного заговора» – 31. Другие получили разные сроки заключения.

Но в делах военной оппозиции оказались замешаны и видные красные начальники. Из уст бывшего полковника Н. Какурина прозвучала фамилия Тухачевского. И прозвучала она вовсе не под давлением следствия. Какурин, друг Тухачевского, сперва проболтался своей родственнице, а она была осведомительницей ОГПУ. Экс-полковник сообщил: «В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая… Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский». Было решено «выжидать, организуясь в кадрах», а целью признавалась «военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон». Показания Какурина подтвердил И. Троицкий, проходивший по тому же делу.

24 сентября 1930 г. Сталин писал Орджоникидзе: «Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам… Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии… Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия – таков баланс. Ну и дела».

Письмо было сугубо личное, для обмана Орджоникидзе у Сталина не было никаких оснований. Но Тухачевский, как и Бухарин, сумел «отмазаться». На очных ставках все отрицал, иначе толковал смысл разговоров. Сталин поверил ему (кстати, это опровергает утверждения о «болезненной подозрительности» генсека в данный период). Он писал Молотову: «Что касается дела Тухачевского, то последний оказался чист на все 100 %. Это очень хорошо».

Но «пятая колонна» в советских структурах сохранялась и действовала. Очередное подтверждение этому дает то же самое дело Промпартии. На скамье подсудимых не оказалось одного человека – проходившего по делу как основатель и руководитель Промпартии. Инженера П.А. Пальчинского. Впрочем, он был далеко не простым инженером. В годы Первой мировой являлся товарищем (заместителем) председателя военно-промышленного комитета – а председателем был масон Гучков, главный «двигатель» заговора против царя. Во Временном правительстве Пальчинский стал товарищем министра торговли, прокручивал контракты с американцами. В дни корниловского мятежа Керенский назначил его генерал-губернатором Петрограда. В октябре 1917 г., удирая из столицы, Керенский передал власть Пальчинскому, поручил ему оборонять Зимний дворец (вместе с Рутенбергом – который позже возглавил первое еврейское правительство в Палестине). Но штурмом Зимнего дворца руководил Чудновский – приближенный Троцкого и друг Пальчинского, поэтому драться не пришлось, дворец легко сдали.

Как видим, деятель был очень не простой, с серьезными и разнообразными связями. В 1918 г. чекисты арестовали Пальчинского, но за него неожиданно заступился Карл Моор (швейцарский социалист и немецкий шпион, кличка «Байер» – именно он курировал проезд Ленина через Германию). Ну а потом Пальчинского взял под опеку Кржижановский. Еще один эмиссар «закулисы», в начале ХХ в. – один из ближайших подручных Парвуса. По его протекции Пальчинского назначили директором Горного института (который в 1920-х вел разработки не столько для Советской России, сколько для иностранных концессионеров).

На процессе Промпартии Пальчинский должен был стать главным обвиняемым. Но его не довели до суда! А.И. Солженицын предполагал, что он отказался подписывать фальшивые материалы, за что и поплатился жизнью. Но почему? Другие обвиняемые тоже сперва упорствовали, лишь по ходу следствия и суда становились более откровенными – так вел себя, например, Суханов. Все они получили довольно умеренные приговоры. А главного фигуранта, Пальчинского, расстреляли почти сразу после ареста, в мае 1929 г. Без суда, по приговору коллегии ОГПУ. То бишь, по приказу Ягоды. И его следственное дело исчезло! Учитывая очень уж богатое прошлое Пальчинского, не логичнее ли предположить, что он слишком многое мог рассказать? Или неосторожно выразил готовность рассказать?

А при расследовании заговора военспецов в руки ОГПУ попал еще один непростой деятель, генерал М.Д. Бонч-Бруевич. В свое время он также поучаствовал в заговорах. В феврале 1917 г. был начальником гарнизона Пскова, где царя вынудили к отречению. В октябре 1917 г. оказался начальником гарнизона Могилева – обеспечив бездействие Ставки Верховного Главнокомандования. В 1918 г. был помощником Троцкого в Высшем военном совете, работал в тесном контакте с Сиднеем Рейли, предоставляя ему все сводки и планы Красной армии. Но с ним обошлись совершенно иначе, чем с Пальчинским. Вступились неведомые покровители, его участие в оппозиционных собраниях замяли и быстро освободили без всяких последствий.

Что же касается вредительства, то оно шло вовсю! Но не в форме мелких аварий на предприятиях. Оно осуществлялось куда более масштабно. Годы «большого скачка» во многих отношениях стали прямым продолжением революционных бедствий России. Коллективизация была действительно нужной. Но на уровне исполнителей, передаточных звеньев, подправлялись цифры, нагнеталась штурмовщина, требовалось повысить темпы. «Раскулачиванием» взялись дирижировать не партийные органы, а ОГПУ. Рассылали на места «контрольные» цифры – какое количество требуется выслать, отправить в лагеря.

В итоге кампания вылилась в катастрофу. Вместо эффективной и плодотворной реорганизации сельского хозяйства подорвала его. Пришлось вмешиваться лично Сталину, разъяснять политику партии, одергивать слишком усердных работников, исправлять «перегибы». А когда начали разбираться, среди виновных оказалось множество троцкистов! Как выяснилось, громили деревню именно они – так, как привыкли в гражданскую войну.

Но и борьба с «антисоветчиной» принимала такие формы, что наносила России вред похлеще любых диверсий! Как-то даже получалось, что мелкие вылазки белогвардейцев и наличие антисоветского подполья становились лишь поводами для действительно масштабного вредительства. Усиливая «бдительность», партийные идеологи взялись за Академию Наук СССР. В начале 1929 г. в неё были введены Бухарин, Покровский, Кржижановский, Рязанов, их клевреты Деборин, Лукин, Фриче. Они развернули «чистку», из Академии было изгнано 648 сотрудников. Увольнениями не ограничивались, от «бухаринцев» сыпались доносы в ОГПУ. Оно раздуло дело об «академическом заговоре». За решетку попал весь цвет российских историков: Платонов, Тарле, Ольденбург, Любавский, Готье, Измайлов, Лихачев, Бахрушин, Греков, Веселовский, Приселков, Романов, Черепнин, Пигулевская, видный философ Лосев и др. Словом, ставилась задача окончательно добить отечественную историю, культуру, русскую мысль.

Когда раскрылись оппозиционные кружки среди военных, ОГПУ провело операцию «Весна» – в конце лета и осенью 1930 г. скопом принялось арестовывать всех бывших офицеров, служивших в Красной армии. Более 10 тыс. человек получили разные сроки заключения, ссылки. Увольняли и командиров-коммунистов, якобы не проявивших бдительности, попавших под влияние «скрытых белогвардейцев». А поскольку в это же время изгоняли правых и левых «уклонистов», то за несколько лет командный состав армии обновился на 80 %! И это в условиях, когда опасались близкой войны!

А Шахтинское дело, процессы Промпартии и меньшевиков дали старт гонениям на всех гражданских «спецов». Только в Донбассе в 1930–1931 гг. половина выходцев из дореволюционной интеллигенции была уволена или арестована. Всего же изгнали со службы около 300 тыс. человек, из них 23 тыс. причислили к «врагам советской власти» (с понятными последствиями). И это в разгар индустриализации! Причем размах «чисток», в свою очередь, вел к дальнейшим выводам – что индустриализация и коллективизация должны осуществляться одновременно с «культурной революцией».

За эту кампанию рьяно взялись как группировка Бухарина, так и новые кадры, выпестованные на его идеях. С одной стороны, «культурная революция» подразумевала слом прежней морали и культуры (для чего и предприняли чистку Академии Наук, громили историческую традицию). С другой – формирование в кратчайшие сроки новой, «красной интеллигенции». Для замены «буржуазных спецов» более 140 тыс. рабочих от станка были выдвинуты на руководящие посты, 660 тыс. рабочих переводились в категорию служащих или направлялись на учебу.

Количество студентов, вузов, курсов, техникумов, рабфаков выросло так резко, что для них не хватало преподавателей. Производились ускоренные выпуски педагогов, вводились ускоренные курсы, недоучки начинали учить других недоучек. Но и промышленность лишилась хороших работников. На их места текли неквалифицированные выходцы из деревни, зеленая молодежь. При этом более образованную молодежь, из семей интеллигенции, в вузы не принимали. Ей приходилось идти на заводы, чтобы приобрести статус «пролетариев» – и «пролетарии» из нее получались никудышние. Ну а вчерашние хорошие рабочие превращались в никуда не годных руководителей и служащих, разваливая деятельность своих предприятий и учреждений.

В очередной раз пришлось вмешиваться лично Сталину. 23 июля 1931 г. он огласил свои «шесть условий» победы социализма. Осудил «спецеедство», призвал к заботе о специалистах старой школы. Выдвижение руководящих кадров из «низов» было пресечено. 40 тыс. таких горе-начальников возвратили обратно на производство. Были пересмотрены правила приема в вузы, количество курсов и рабфаков сокращалось. Уволенных представителей интеллигенции стали брать обратно на работу. А в армию начали возвращать бывших офицеров, восстанавливать в прежних должностях.

Но и внутри коммунистической партии продолжалось вредительство. «Левых» и «правых», вроде бы, разгромили, однако возникали новые группировки оппозиции. В 1930 г. – группа Сырцова–Ломинадзе. В 1932 г. был раскрыт «Союз марксистов-ленинцев» Рютина – в документах «Союза» признавалась правота Троцкого, требовалось «устранение Сталина». Затем обнаружилась группа Эйсмонта–Смирнова–Рыкова, которую Сталин назвал «пропитанной серией выпивок», «оппозиционной группой вокруг водки». Выносили взыскания, исключали, ссылали… Но опальные посыпали головы пеплом, заявляли о прекращении раскольничьей деятельности, их прощали. И все повторялось.

Троцкисты, многократно отрекшиеся от своего высланного лидера, создали конспиративные структуры, получали инструкции от Льва Давидовича. И. Смирнов во время загранкомандировки встречался с сыном Троцкого Львом Седовым, обсуждал взаимодействие. А потом пересылал Седову письма через Э. Гольцмана. В 1932 г. эти связи были обнаружены, ОГПУ арестовало 89 троцкистов. Но в 1933 г. после обычных покаяний их освободили, восстановили в партии.

В конце 1932 – начале 1933 г. была раскрыта и арестована оппозиционная организация, куда входили выпускники Института красной профессуры и теоретики из «школы Бухарина». Однако Бухарин опять напрочь отрекся от своих сторонников и убеждал Сталина: «Ты оказался прав, когда недавно несколько раз говорил мне, что они “вырвались из рук” и действуют на свой страх и риск…» В общем, одни оказывались ни при чем, другие давали обещания, что больше не будут. Хотя в это же время Лев Седов в Париже обмолвился, что он получил сообщение – в СССР троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы и рютинцы ведут тайные переговоры об объединении сил.

Не угомонился и Тухачевский. В 1932 г., находясь за границей, он встречался с троцкистом Роммом, откровенно беседовал на политические темы. В частности, Ромм информировал его, что Лев Давидович «надеется на приход к власти Гитлера, а также на то, что Гитлер поддержит его, Троцкого, в борьбе с советской властью». Многие историки считают данную информацию недостоверной. Но только по своему собственному убеждению, что она «невероятна». Дескать, каким образом Троцкий мог рассчитывать на помощь антисемита Гитлера? Но ведь на самом-то деле ничего невероятного в этом не было. Лев Давидович просто надеялся на повторение старого сценария. Если Германия опять столкнется с Россией, то и для Троцкого найдется дело. Точно так же, как в прошлую войну. В конце концов, Гитлера проталкивали и подпитывали те же самые силы «мировой закулисы», которые поддерживали Троцкого. Те же силы, которые стояли и за Бухариным, Зиновьевым, Ягодой…