Текст книги "Человек в безлюдной арке"

Глава пятая

Москва; июль 1945 года

Короткая июльская ночь заканчивалась, над восточной окраиной столицы занималась заря. Появились дворники в светлых холщовых фартуках и в таких же рукавицах, за углом прогрохотал первый трамвай. Простые горожане в этот ранний час еще спали, а в окнах Управления Московского уголовного розыска уже горел свет.

Ивана Харитоновича ждать не пришлось – он прибыл в Управление почти одновременно с основной группой. По его мрачному лицу подчиненные поняли: жертва нападения не выжила.

– Помер. Едва доехали до больницы, стали выгружать носилки, тут он и отошел. Крови много потерял, – пояснил Старцев. И попросил: – Чайку бы испить, а, братцы?..

Схватив пустой чайник, молодой Ким бросился в коридор.

Вася Егоров коротко доложил о результатах осмотра места преступления и опроса проживающих поблизости граждан.

– Я догадывался, что у него есть мотив, – негодовал Старцев, расхаживая по кабинету и оставляя за собой клубы табачного дыма. – Чуяло мое сердце, что вторая версия слабовата. Уж больно, сукин сын, хитер и осторожен!..

После изучения материалов недавних убийств у сыщиков появилось две версии происходящего. Первая предполагала похождения матерого убийцы, скрупулезно готовящего свои преступления. Подготовка заключалась в поиске жертвы и слежке за ней, в выборе места и времени нападения. Мотивы, побуждающие преступника к убийству определенных людей, пока были не ясны – над этим предстояло поработать. Вторая версия отличалась чрезвычайной простотой, однако сбрасывать ее со счетов никто не собирался.

В январе и в апреле 1945 года муровцы задержали двух убийц; один орудовал на юго-востоке столицы в районе Ленинской слободы, другой – на юго-западе, у Воробьевского шоссе. Оба к моменту задержания успели отправить на тот свет в общей сложности девять граждан.

При первых же контактах с задержанными оперативники поняли, что перед ними абсолютно невменяемые люди, что позже подтвердили и медики. Так что в «общении» с новым убийцей следовало быть готовым ко всему.

На этот раз группе Старцева повезло. Девушки, ставшие случайными свидетелями нападения на мужчину в Земском переулке, спугнули своими криками убийцу, и у того впервые дрогнула рука. Жертва носила фамилию Зиновьев – в кармане несчастного лежали документы. Лезвие ножа попало ему в шею под углом, по касательной траектории. Тем не менее рана оказалась смертельной – Зиновьев скончался спустя минут сорок. Врач «Скорой помощи», сопровождавший потерпевшего в больницу, протестовал, но Старцев все-таки успел задать ему несколько вопросов.

Пока Костя Ким заваривал чай, Иван делился полученными сведениями:

– Сразу после нападения Зиновьев в шоковом состоянии повалился на асфальт. Убийца услышал женский визг и заметался: то ли хотел добить жертву вторым ударом, то ли не знал, куда бежать. В этот момент он и выронил зеркальце.

– Какое зеркальце? – перебил Бойко.

– Женское. Небольшое такое.

– Но мы не нашли там осколков!

– Все верно. Оно не разбилось, потому что было заключено в бронзовую оправу. Этакую… «резную, с гравировкой в виде разных завитушек и буквой «А» в середине», – как сказал покойный Зиновьев. Упало оно перед его носом с характерным звоном. Он хоть и с дыркой в шее был, не заметить зеркальца при таком раскладе не мог.

– Там же было темно, – не сдавался Бойко.

Во время войны он нарвался на немецкую мину-ловушку в виде автоматического карандаша и лишился пальца. С тех пор подвергал сомнению любой факт и перепроверял его по три раза.

– Брось! – отмахнулся Иван Харитонович, – пары светящихся неподалеку окон было достаточно, чтобы заметить блестящий предмет.

– И что же дальше? – поторопил Егоров.

– А дальше Зиновьев умер. Но перед смертью успел прошептать, что раньше видел этот предмет, а потому точно знает человека, которому он принадлежал.

– Что же это за человек?

– Вор, карманник и бандит по кличке Амбал.

Егоров нахмурил брови, вороша свою память. Но через несколько секунд уверенно мотнул головой:

– Никогда не слышал о таком.

* * *

Группа приступила к работе. Никто из сотрудников минувшей ночью не спал – дежурный по Управлению начал обзванивать их сразу же после убийства, случившегося около полуночи. Собравшись вместе в кабинете, сыщики посовещались, распределили обязанности и разошлись каждый по своим делам.

Самое простое поручение досталось Косте Киму.

– Народ вернется голодный, поэтому сооруди что-нибудь пожрать, – распорядился Старцев.

Прихватив с собой фотографа Игната Горшеню, Вася Егоров снова отправился в Земский переулок. В МУРе давно прижилась традиция повторного осмотра места преступления, если таковые происходили ночью. Во-первых, поутру при дневном свете можно было найти то, что не заметили ночью в слабых лучах электрических фонариков. Во-вторых, через час или два на месте преступления уже не собирались толпы зевак, мешающих спокойной и вдумчивой работе. И, в-третьих, иной раз случалось так, что к сыщикам подходили местные жители, припомнившие новые детали происшествия и спешащие ими поделиться.

Олеся Бойко и Ефима Баранца Старцев отправил в архив с наказом найти хоть какое-то упоминание о человеке по кличке Амбал.

Сам Иван остался в кабинете. Он хотел совместно с Васильковым «подбить бабки» и подготовиться к докладу. Каждое утро комиссар Урусов начинал с того, что собирал в своем кабинете всех заместителей, начальников служб, руководителей оперативно-разыскных групп и выслушивал их краткие доклады. Сегодняшнее утреннее совещание Урусов определенно начнет с вопроса:

– Чья группа занималась убийством в Земском переулке? Прошу доложить по существу дела…

* * *

Старцев вернулся в кабинет, сильно хромая на искалеченную ногу. Сел, прислонив трость к стене, задрал брючину и принялся массировать старую рану. Васильков наблюдал за ним, докуривая у раскрытого окна папиросу. Он преотлично знал привычки товарища. Когда тот был рассержен или чем-то взволнован, то либо вращал зажатую между коленок трость, либо растирал покрытую шрамами щиколотку.

– Подгоняют? – Александр затушил окурок.

– Не то слово, – проворчал Иван. – Четвертое убийство, а мы ни сном ни духом. Топчемся на одном месте…

– Нашей вины здесь нет. Комиссар отлично это знает.

– Может, и знает. Да мне от этого не легче…

Александр Михайлович Урусов был умницей, разносторонне образованным человеком, прекрасным профессионалом. Умел зарядить людей на стахановскую работу, умел указать на ошибки, умел поставить на место. Он отлично ладил с подчиненными, никогда не повышал на них голос. И пользовался огромным уважением. А как было не уважать, если комиссар третьего ранга (по сути, генерал-майор) с момента назначения на высокую должность появлялся на службе либо в мундире, либо в старом перелицованном костюме, вместе со всеми стоял в столовке в очереди к раздаче, а из дома на Петровку зачастую приходил пешком. Работал от зари до зари, делился с молодыми сыщиками опытом, помогал им в оперативных расследованиях. И если уж он кому-то указывал на недостатки в работе, то этому «кому-то» следовало быстренько засучить рукава и так же быстренько исправлять положение.

Васильков понимал, утешать товарища бесполезно. Лучшее утешение в данной ситуации – дело или толковая идея. И такая идея у него была.

– Слушай, Иван. Я тут припомнил один интересный случай на фронте. Как-то раз в Польше…

В этот момент дверь шумно распахнулась, и в кабинет ворвался счастливый Баранец.

– Нашел! Нашел, Иван Харитонович! – он размахивал тонкой картонной папкой.

– Чего нашел? – оживился Старцев.

– Два стеллажа перерыл! – Ефим положил перед Иваном папку с наклеенным желтым прямоугольником. – В третьем наткнулся на личное дело этого распроклятого Амбала!

Иван Харитонович взял в руки папку, разгладил желтый прямоугольник и прочитал на нем надпись:

– Сермягин Николай Никанорович, 1921 года рождения. Кличка Амбал. Рост 154 сантиметра, вес 60 килограммов.

Уставшее, серое лицо Старцева растянулось в улыбке.

– Что скажешь, Саня? – посмотрел он на друга.

– Кличка совпадает. Приметы – во всяком случае, рост – тоже. Возраст подходящий. Надо полистать.

– Верно говоришь! Полистать и понять, где этого гада сподручнее схватить за горло. Давай, Саша, а я сгоняю и поговорю с соседями убиенного. Вот адресок мне его подкинули.

Васильков еще раз попытался завладеть вниманием Ивана, но тот, сунув в карман бумажку с адресом, спешно захромал к выходу из кабинета…

Глава шестая

Москва; июль – август 1941 года

Мишка не заметил, как пересек Таганскую и забрел в район Крестьянской Заставы. В себя он пришел только после грозного окрика мужика-старьевщика. Отскочив в сторону, юноша проводил взглядом телегу с запряженной в нее худой лошаденкой, плетущейся под перезвон колокольчиков.

Старый возница, развалившись, лениво подергивал поводья. Позади него покачивался ворох барахла, в котором Мишка разглядел драную телогрейку и связанную шнурками пару сбитых ботинок.

В начале века старик наверняка дорос до вершины кучерской иерархии, до так называемых «голубчиков» – лихих извозчиков, гонявших по Москве на статных рысаках в дорогих упряжках с колокольцами. А сегодня, по прошествии многих лет, он походил на «ванька» – представителя самых низов частных извозчиков. «Ваньки» приезжали в столицу из ближайших деревень на своих лошаденках и телегах, брали за извоз по тридцать копеек и обслуживали простых работяг, мастеровых, небогатых мещан и приказчиков.

Остановившись, Протасов попытался понять, куда его занесла нелегкая. «Новодубровский переулок», – прочитал он табличку на угловом доме. Название заставило боязливо оглянуться по сторонам – в этом переулке проживали некоторые пацаны из «заставских», лютых врагов Мишкиной компании. И хоть с началом настоящей войны мальчишеские баталии поутихли, испытывать судьбу все равно не хотелось. Развернувшись, он быстрым шагом пошел обратно…

На широкой Марксистской улице Мишка приметил хвост длинной очереди, выстроившейся в хлебный магазин. Сам того не замечая, он сбавил шаг, призадумался…

В карманах опять гулял ветер. Помимо бронзовой спичечницы позвякивало несколько мелких монет, купить на которые можно было разве что спички или небольшой кулек дешевой махры. А ему хотелось жрать. Очень хотелось!

Монеты он отобрал у двух малолетних пацанов, которых заметил вчера на Школьной улице. Догнал их, припугнул и заставил вывернуть карманы. Увы, улов оказался таким мелким, что денег не набралось даже на пачку папирос. Пришлось снова рыскать по тротуарам и собирать обмусоленные окурки.

Как же он жалел, что продешевил, продавая фотокарточки голых баб! Ну почему он отдал их Амбалу за трешницу?! Ведь перед тем как расплатиться, тот достал из кармана несколько скомканных купюр. Помимо рублей и трешек там было несколько пятерок и даже червонец. А он согласился на такую малость…

Те деньги закончились еще третьего дня, когда Мишка купил четвертинку ржаной буханки. Какой же она показалась вкусной! Он планировал съесть хлеб за гаражами, где облюбовал удобное местечко для ночлега. Но голод так одолевал, что через пару минут от той четвертинки не осталось и следа. Ни единой крошки.

Поравнявшись с очередью, Протасов зачем-то спросил у пожилой тетки:

– Вы последняя?

– Я, сынок, – кивнула она.

– Хлеба много привезли?

– Говорят, дюжину лотков. Вот не знаю, хватит ли нам…

За последние полуголодные дни Мишка узнал много нового. К примеру, подсчитал, сколько буханок хлеба умещается на деревянном лотке. Вот так же стоял в очереди перед распахнутыми магазинными дверями, ждал, когда грузчик перетаскает с машины лотки, и считал. Шестнадцать буханок формового хлеба. Ровно шестнадцать. Сегодня машина привезла в магазин на Марксистской дюжину лотков. Значит, всего…

Он задумался, решая в уме задачку из начальных классов. Мозги от недоедания и плохого сна соображали туго.

«Сто девяносто две, – наконец справился он. – В очереди человек сорок. Должно хватить, даже если на руки будут давать по три буханки». Мишка приободрился, но радость была недолгой. Что толку от расчетов, если мелочи не хватит даже на четвертинку?

Он потоптался на месте, не зная, как поступить. Вздохнув, Мишка хотел было покинуть очередь, но позади вдруг кто-то проскрипел:

– Последний?

– Да, – обернулся он.

К очереди неслышно подошел седой старик в очках. Поковыряв палкой асфальт, будто проверяя его на прочность, он занял место в хвосте. Потом вытянул из кармана помятый платок, снял очки и принялся протирать толстые стекла…

Очередь продвигалась медленно. Каждые пару минут из дверей магазина спешно выходил счастливый покупатель, обнимая одну, две, а иной раз и три буханки темного хлеба. Вместе с очередью двигался и Мишка. И чем меньше оставалось до заветной двери, тем сильнее он злился на самого себя.

Зачем он подошел к магазину? Зачем побеспокоил бабку и встал за ней? С какой целью шаг за шагом приближается он к прилавку?

Протасов понимал, что совершает глупость, но поделать с собой ничего не мог. Чем ближе он подходил к магазину, тем сильнее и соблазнительнее становился запах свежеиспеченного хлеба. Воображение рисовало живую картинку: как он отламывает от буханки ломоть с хрустящей корочкой, как подносит его ко рту… Мишка вздыхал, давился тягучей слюной и упорно двигался вслед за бабкой…

Оказавшись в магазине, он уже точно знал, что без хлеба отсюда не выйдет. Либо схватит с прилавка буханку и убежит, либо… Еще на улице его взгляд привлекла висевшая на бабкиной руке хозяйственная сумка. Старая дерматиновая сумка с облупившимися боками и истертыми до суровых нитей ручками. Ни молнии сверху, ни замков. Стоило выбрать подходящий момент, осторожно просунуть между ручек ладонь, нащупать бабкин кошелек и так же осторожно его вытащить.

Обстановка была подходящей. Тесная утроба хлебного магазинчика освещалась единственной электрической лампочкой, висевшей аккурат над прилавком; еще немного света проникало через небольшое окошко, забранное ржавой решеткой. Тем не менее здесь было настолько темно, что едва различались хмурые лица покупателей. Очередь была плотной лишь до порога, а дальше разряжалась, и в самом магазине народу толкалось немного – человек пять или шесть. Регулировкой занималась сама продавщица.

– Не набивайтесь, кому сказала! Самим же дышать здесь нечем! – изредка покрикивала она. Народ безропотно повиновался, волна нетерпеливых откатывала назад за порог.

Дождавшись удобного момента, Протасов чуть повернул голову и осмотрелся. Очкастый старик топтался позади, за ним недавно нырнула в магазинную темень молодая женщина неприметной наружности. Она тоже не обращала внимания на молодого человека и упрямо пялилась на прилавок.

«Пора», – решил Мишка и потянулся к бабкиной сумке…

* * *

Раньше ему уже приходилось красть, но только делалось это по-другому – не в присутствии хозяев, втихаря. К примеру, однажды они с Генкой украли из общего коридора коммунальной квартиры велосипед. Для кражи они выбрали удачное время: утром, когда большинство жителей квартиры разошлись по делам. В тот же день они продали велик на Волочаевской, за железной дорогой.

В другой раз они вскрыли сарай в соседнем Пестовском переулке. Тогда разжились мешком картошки и столярным инструментом. Дело происходило ночью, сработали быстро и без шухера. Ни одна живая душа так и не догадалась, кто это сделал.

Сегодня жизнь заставила лезть в сумку, висящую на руке хозяйки. И при большом стечении народа. От страха подрагивали коленки, а от волнения стали влажными ладони.

Кошелек он нащупал. Тот лежал на самом дне пустой сумки. Мишка осторожно зажал его двумя пальцами и потащил…

Добыча оказалась тяжеловатой – видать, вместо бумажных денег бабка таскала с собой одну мелочь. Скорее всего, торговала семечками на базаре или сидела на паперти возле церкви.

Он почти вытащил свой улов. Матерчатый кошель с массивной металлической застежкой уже показался над сумкой – оставалось приподнять его чуть повыше и незаметно сунуть за пазуху. План дальнейших действий созрел в Мишкиной голове заранее. Сразу после кражи он намеревался предупредить стоявшего сзади старика, что на минуту отлучится. Сам же покинул бы магазин и скоренько нырнул за угол. А там ищи ветра в поле!

Но все обернулось иначе. Когда кошелек окончательно покинул дерматиновую сумку, в запястье Протасова кто-то вцепился. Да как вцепился – мертвой хваткой!

– Ты что же это, шельмец, вытворяешь? – проскрипел возмущенный мужской голос.

«Дед!» – пронеслось в голове. Мишка рванулся было в сторону, но вторая дедовская рука ухватила его за воротник рубахи.

По полу поскакали оторванные пуговицы. Бабка запричитала, народ отпрянул в стороны. Как показалось Мишке, все вокруг пришло в движение – не только люди, но и прилавок, стены, висевшая под потолком лампочка…

– Кошель-то мой! Кошель! – закричала бабка, пока Протасова волокли к выходу из магазина.

– Вы только поглядите на него! – визжала вслед другая тетка, помладше.

– В милицию его немедля! – советовал инвалид на костылях. – Тама из него живо дурь-то вышибут!..

Оказавшись на улице среди людей, которые не видели момента кражи, Мишка решил давить на жалость и заканючил:

– Отпустите! Я ничего не сделал! Чего вы ко мне привязались?

Но где там! Разговор с воришками в Москве всегда был коротким. Тут же выискалась добровольная помощница – голосистая толстуха, повисшая на другой его руке. Какой-то доброхот подробно объяснял, как сподручнее – дворами – добраться до ближайшего РОМа[9]9
    РОМ – районный отдел милиции.


[Закрыть]…

Обалдевшего Мишку и впрямь поволокли к ближайшему двору. Он совершенно растерялся, обмяк и поплелся, не сопротивляясь. Грудь ходила ходуном, мутный взгляд бездумно скользил по округе, в голове рождались картинки одна страшнее другой. «Для чего я зашел в этот проклятый район? Зачем остановился около магазина? Почему занял очередь и полез к этой чертовой бабке?» – костерил он себя.

Его тащили ко двору, вход в который находился справа от хлебного магазина. А слева от крыльца и людского скопления вдруг раздался громкий свист. Обычно так свистели пацаны, сунув в рот пальцы.

Народ разом повернул головы к заклеенной старыми афишами тумбе. Возле нее стоял шалопай в широких штанах, в порванной рубахе и в кепке-малокозырочке. Жуя папиросный мундштук и нахально улыбаясь, он крикнул:

– Чего рты раззявили? Там на углу Маяковского речную рыбу задешево дают!

Мгновенно позабыв о незадачливом воришке, очередь взволновалась. В паре кварталов от хлебного действительно был рыбный магазин. Народ загудел, стал обсуждать новость.

Мишка всего этого не слышал – уши словно заложило, заткнуло пробками. Завернули за угол. И тут в действительность его вернул сильный толчок. Встрепенувшись, он увидел, как висевший на его руке дед неловко взмахнул палкой и повалился наземь; по асфальту поскакали его очки. Голосистая толстуха взвизгнула и шарахнулась в сторону.

Внезапно Протасов понял, что свободен, что на руках у него никто не виснет, никуда его не волокут.

– Чего вывеску[10]10
   Вывеска – лицо.


[Закрыть] вытянул? – послышался знакомый голос. – Дергай за мной!..

Рядом, как из-под земли, вырос Амбал, за ним маячил плечистый парень – Мишкин ровесник. Амбал схватил дедову палку, разломал ее об колено, обломки забросил в кусты. А плечистый с разворота отвесил толстухе смачного пинка под зад. Взвыв от боли, та начала звать на помощь.

Но троица пацанов уже неслась дворами в сторону Таганской…

* * *

– …Удачно мы тебя вырвали[11]11
   Вырвать – освободить задержанного, напав на конвой.


[Закрыть], – улыбался Амбал, шагая по тротуару Малой Андроновской.

С момента неудавшейся кражи прошло минут десять, а Мишка все еще не верил в свое чудесное спасение.

– Как ты вообще там оказался? – разводил он руками.

– Случайно. Мы с корешами с Покровского вала топали. Марку там гнали[12]12
   Гнать марку – ездить на автобусе с целью кражи у пассажиров-попутчиков.


[Закрыть]. Глядим, у магазина буза…

В компании с Амбалом были его дружки: светловолосый Степка-свисток – складный конопатый парнишка среднего роста и Чуваш – коренастый крепыш с простоватым крестьянским лицом и с фиксами из белого металла. Представляя их, Амбал коротко пояснил, что глазастый, быстрый и осторожный Степка всегда стоит на шухере, может вовремя предупредить или привлечь к себе внимание. Что тот и сделал залихватским свистом возле хлебного магазина. Чуваш ценился за бойцовские качества: был безрассудно смел, крепко стоял на ногах, мастерски орудовал кулаками, а при случае мог и «пощекотать перышком».

Разметав возле магазина «конвой», пацаны несколько минут петляли бесконечными лабиринтами дворов между Марксистской и Таганской. Бежали так, что дыхание сбивалось на хрип. И только свернув на Андроновскую, перешли на шаг. Топали они на хату, где проживала девушка Амбала – Зойка.

– А как же ее папаша, который злой на тебя? – припомнил недавний разговор Протасов.

На что приятель с ехидной улыбочкой ответил:

– Нету папаши.

– Как нету? – чуть не поперхнулся Мишка. – Помер, что ли?

Посмеявшись, дружки рассказали, как привели пьяного Зойкиного папашу на железную дорогу за Рогожский Вал. Как вскрыли товарный вагон с ящиками алкоголя, как напоили его до беспамятства и оставили лежать в обнимку с пустыми бутылками.

– Упекли мужика. Целый «червонец» позавчера нарисовали! – с гордостью доложил Амбал. – Так что Зойкина хата теперь наша.

Они подошли к двухэтажному кирпичному дому.

– Ты не подумай, тут у нас не гарем[13]13
    Гарем – притон разврата.


[Закрыть], – Амбал по-хозяйски толкнул скрипучую дверь. – Проходь…

* * *

Дом почти не отличался от соседних. В прошлом столетии окраинные кварталы активно застраивало благополучное московское купечество и мещанство. Дальше за Рогожским Валом шли неопрятные переулки, где обитали простолюдины.

На Добровольческой, на Большой и Малой Андроновских жилые здания возводились по различным проектам, однако имели много общего. Первый этаж мог быть каменным, в нем размещались парадный вход, прихожая, коридор, кухня, гостиная, подсобные и кладовые помещения. Во втором этаже, чаще деревянном, находились спальни, детские, кабинет.

Мещане победнее обходились строением в один этаж. Богатые купцы строили двух– и трехэтажные дома с архитектурными изысками по фасаду, с лавками внизу и ведущими во двор арками. Во дворах возводились навесы для выезда и конюшни для лошадей. После октября 1917 года все пригодные для жилья строения уплотнили, заселив их рабочими с ближайших фабрик и заводов. Теперь каждый этаж бывшего купеческого или мещанского дома занимали по несколько семей.

Ребята прошли длинным мрачным коридором, по обветшалым стенам которого висели дырявые тазы, веники, раскуроченные примусы и керосиновые лампы; на веревках сушилось полинялое белье. В коридоре стоял тяжелый запах из смеси плесени, перегара, подгоревшего сала и туалетной вони. Из первой комнаты доносился детский плач, в общей кухне кто-то переговаривался, гремел посудой.

Зойка, ее пьющий отец и престарелая бабка проживали в комнате, расположенной в конце коридора. Много лет назад большую комнату разделили пополам перегородкой. Зойка с бабкой занимали дальнюю половину, папаша до ареста ночевал в проходной передней.

Амбал, Чуваш и Степка-свисток вошли в Зойкину обитель первыми. Мишка перешагнул порог последним, тихо прикрыв за собой дверь.

– А это еще кто? – встретила его хамоватым возгласом крутобокая девица.

– Знакомься – тот самый кореш, который спас меня на пустыре от Шведа. Тогда он помог мне, а сегодня мы его спасли от палача[14]14
   Палач – прокурор.


[Закрыть].

Девица окинула гостя придирчивым взглядом, кивнула и протянула руку:

– Зоя.

– Михаил, – представился молодой человек.

Амбал бросил на стол какой-то предмет.

– Держи. Сегодня фартовый день – гомонец[15]15
   Гомонец – кошелек.


[Закрыть] подрезали.

Девушка схватила кошель. Пересчитав купюры, расцвела. Моментально из ее голоса исчезли недовольные нотки.

– Садитесь, мальчики, сейчас я вас кормить буду…

Когда на середине стола появилась большая тарелка с только что сваренной картошечкой, а рядом Зойка поставила блюдо с кусками жареной курицы, Протасов жадно сглотнул слюну и понял: черная полоса в его жизни закончилась.

* * *

Спустя месяц Мишка Протасов настолько освоился в компании новых друзей, что ни о чем не жалел, а свою прошлую жизнь в добропорядочной семье и благоустроенной квартире вспоминал все реже и реже. Жил он сытно, вдоволь спал на мягкой кушетке, не перерабатывал.

Помимо ближайших корешей Амбала – Степки-свистка и Чуваша – на Зойкиной квартире изредка появлялись и другие колоритные персонажи: Куцый, Вася-киевлянин, Ермолай, Глиня. Они тоже промышляли воровством и карманными кражами в общественном транспорте. А Куцый к тому же подрабатывал пакетчиком[16]16
    Пакетчик – мошенник, обманывающий покупателя с помощью денежной «куклы».


[Закрыть]. Появляясь у Зойки, они падали в долю и чувствовали себя, как дома: пили, ели, отдыхали, набирались сил перед следующими вылазками на дело.

Престарелая больная бабка под ногами не мешалась, глаза не мозолила. Весь день она спала в дальней комнате, в передней появлялась раза три за сутки для того, чтобы дойти до уборной. Возвратившись, съедала несколько ложек тыквенной каши и снова ложилась спать.

Зойка оказалась отменной хозяйкой, и если парни исправно снабжали ее деньгами, то она с той же исправностью бегала по ближайшим рынкам, затаривалась харчами, готовила, прибиралась, стирала… А ночами еще и одаривала лаской Амбала, настоящее имя которого было Николай Сермягин. Правда, по имени называла его только Зойка.

Они были созданы друг для друга. Подвижная, энергичная Зойка имела симпатичную мордашку, большую грудь и завидную фигуру, однако ростом не вышла. При любом другом раскладе это стало бы заметной неприятностью, но только не в их отношениях с Амбалом. У того с ростом и вовсе вышла форменная трагедия. Со спины он выглядел мальчуганом от силы лет тринадцати-четырнадцати: неказистый, щуплый, метр с кепкой. На ловкости, смекалке и умении обчистить карманы зевак это не сказывалось – тут он давал фору любому, за что и был у корешей в почете.

Возраст выдавало его лицо. Стоя перед ним, человек понимал, что «подростку» отнюдь не четырнадцать, а все двадцать. Или даже двадцать два. Он сызмальства курил, почти ежедневно выпивал по бутылке вина или по паре стаканов самогона, отчего кожа его потемнела, а вокруг глаз завязались мелкие морщинки.

* * *

Старый, скрипящий рессорами автобус катил по своему обычному маршруту: от площади Маяковского мимо Белорусского вокзала до Авиационного переулка и обратно. Это был старый двухдверный «ЗИС-8», намотавший по столичным дорогам многие тысячи километров.

На привокзальной площади в салон автобуса втиснулся взмыленный пожилой дядька. Свободных мест не оказалось, и он обосновался в проходе, поставив на пол фибровый чемодан, а рядом набитый чем-то вещмешок из выгоревшего на солнце брезента. Отдышавшись, он вытер мокрый лоб платком, заплатил кондуктору за проезд и с любопытством поглядел на проплывающие за окном дома. Видимо, боялся проехать нужную остановку.

Автобус трясся по Ленинградскому шоссе. Где-то возле Старой Башиловки гражданин почувствовал странные прикосновения к своей спине. Недоуменно обернувшись, он увидел опрятно одетого юношу. Тот осторожно отряхивал пиджачок его старого костюма.

– Вы где-то испачкались. Побелка, что ли… – пояснил юноша и показал белую ладонь.

Секунду назад дядька готов был возмутиться, поскандалить и даже отпихнуть обидчика. А тут – такая приятная забота!

– Видать, на вокзале обтерся, – кивнул он. – Спасибо…

И извернулся, пытаясь заглянуть через собственное плечо. Скоро, стянув набок пиджак, он уже сам отчищал остатки побелки и не обратил внимания, как юноша бесследно исчез. Также исчезли и два его помощника, стоявшие в проходе между сидений.

– О черт… чемодан! – очистив пиджак, воскликнул дядька. – Где чемодан-то?! Эй, кондуктор! Водитель! Немедленно остановите, пропал мой чемодан!..

Мишка, Степка-свисток и Чуваш выскочили из автобуса у стадиона «Динамо». На Скаковой аллее они повстречались с Амбалом.

– Ну как? – сплюнул тот в кусты.

– Вот. – Степка показал чемодан. – Мишка – молоток, красиво сработал.

– Вскрывай…

Щелкнули замки, скрипнула крышка.

Внутри чемодана оказалась всякая ерунда: пара кальсон и маек, кулек мелкой сушеной рыбы, кусок сала, банка свежего меда, новое женское платье…

Дельце не выгорело, однако Амбал не расстроился. Хлопнув приятеля по плечу, он поздравил его с почином и велел не расстраиваться:

– Рыбу и сало сожрем, а шмотки Зойка выменяет на самогон. Зато ты теперь обстрелянный, знаешь, что и как…