Текст книги "Легенда о Рыжем герцоге"

Легенда о Рыжем герцоге
Валерий Вайнин

Иллюстратор Анна Куманова

© Валерий Вайнин, 2017

© Анна Куманова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-2975-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо вступления…

Дождь усердно портил субботу. Но только не для мистера Пайнсона, сидящего в кресле у камина. Для того, кто умеет наслаждаться одиночеством, огонь (в комнате) и непогода (за окном) – истинные друзья. Так что Алан Пайнсон в отсутствие жены и дочерей отнюдь не скучал. Раскрытая книга лежала на его коленях, портрет в золочёной раме висел напротив – словом, всё было в порядке. Но, как бы затем, чтобы в этом убедиться, мистер Пайнсон время от времени вставал, делал несколько шагов к портрету и почтительно замирал. С потемневшего полотна ему иронически улыбался старый джентльмен с проницательным взглядом и львиной гривой седых волос. Самого Алана Пайнсона следовало бы считать абсолютно лысым, если б не короткие торчащие волоски, в беспорядке разбросанные по гладкому черепу. На носу красовалась внушительная бородавка с подобной же растительностью. Более всего сей господин походил на кактус, колючий кактус с голубыми глазами. И, надо полагать, у старого джентльмена в золочёной раме, которого (вопреки достоверности) Пайнсон величал своим прадедом, имелись веские причины для иронии. «Да, сэр! – сокрушённо вздыхал самозванный правнук, в очередной раз откладывая книгу. – Мы живём пресно… Мы малокровны и немощны, сэр!» Но высокомерный сэр лишь кривил в усмешке губы, и его неудовлетворённому потомку не оставалось ничего другого, как вновь приняться за роман о чужих страстях и неурядицах.

Когда звонок задребезжал в первый раз, мистер Пайнсон лениво прикинул сквозь дрёму: дверь или телефон? И, не придя ни к какому заключению, даже не шевельнулся. Второй звонок более длинный и настойчивый, заставил его вскочить и накинуть на плечи плед. Проклятый тапок опять куда-то подевался. Опираясь на правую ногу, Пайнсон сомнамбулически шарил по полу левой. Тут его, словно бичом, хлестнул третий звонок. И нога наконец попала в тапок.

– Да иду же, иду! – возвестил он, спускаясь по скрипучим ступенькам. Если Эмма вернулась на день раньше, значит поругалась со своей матерью и на него обрушится ураган жалоб с цитатами из семейной хроники.

Однако, распахнув дверь, Пайнсон увидел на крыльце вовсе не жену с девочками, а высокого незнакомца в светлом плаще.

– Тысяча извинений, сэр. – Незнакомец приподнял шляпу, с которой текла вода. – Если б не свет в вашем окне, я бы ни за что не отважился…

Нотариус Пaйнcoн (с клиентами – сама предупредительность) в досаде не сумел из себя выдавить ничего, кроме невнятного: чем обязан? Незнакомец смутился еще более, и, казалось, сделал над собой отчаянное усилие, чтобы не обратиться в бегство.

– Присматривал я здесь неподалеку участок под застройку… по объявлению. И когда собрался уезжать, стемнело. А тут еще эти хляби небесные. Короче, я заблудился, сэр. Не будете ли вы столь добры, не укажете ли мне дорогу к станции?

Манеры этого человека и его трогательная беспомощность пробудили в нотариусе несколько запоздалое сочувствие.

– Зайдите, пожалуйста. Через порог как-то не очень.

– О, не стоит беспокоиться!.. Впрочем, благодарю! – Близоруко щурясь, незнакомец шагнул в освещённую переднюю. Он выглядел пожилым щёголем. Намокшие усы, свисающие как мышиные хвостики, придавали его лицу комически-скорбное выражение. – Мне, право, неловко. Но мою назойливость, возможно, в какой-то мере извиняют обстоятельства.

Вдруг Пайнсон ощутил в груди что-то наподобие ожога.

– Бэрбидж… Боже мой, Сэмюэль Бэрбидж! – цепенея от восторга, пролепетал он.

– Мы встречались? – живо поинтересовался незваный гость.

– О нет! Ваше фото на титуле! Ведь случается же такое! Сию минуту, перед самым вашим… визитом, я с наслаждением читал «Осенние призраки»!

– Вот как? Действительно занятно, – улыбнулся мистер Бэрбидж. – Хотя насчёт наслажденья, полагаю, вы… так, просто из любезности.

– Сэр! – Хозяин дома ударил себя в ключицу, и плед свалился с его плеча. – У меня есть одно, вероятно, единственное, достоинство: я не льстец. Ваша фантазия, сэр, образно говоря, хватает меня за шиворот и влечет… влечёт, куда ей заблагорассудится!

– Не очень-то вежливо с её стороны! – Гость от души рассмеялся. В нем произошла меж тем неуловимая перемена: из робкого бесприютного путника он превратился в снисходительного принца крови, который иной раз позволяет себе поднять с пола плед и дружески вручить его преданному вассалу. – Но не будьте столь рассеяны, господин мечтатель. С моего плаща натекло целое море.

– Пустяки, – отмахнулся Пайнсон. – Случаются же совпадения. Сижу себе, читаю «Осенние призраки» – и вдруг звонок. Это судьба, сэр.

– Ну, если судьба, тогда, – мистер Бэрбидж эффектно выдержал паузу, – позвольте я надпишу вам свой опус.

– Боже мой! Вот это сюрприз! – У нотариуса аж дыхание зашлось. Соколом взлетел он вверх по лестнице и кубарем скатился вниз, держа в руках книгу.

– Ваше имя? – Писатель достал из пиджака авторучку.

– Э-э… Пайнсон. Aлaн Пайнсон.

Бэрбидж на мгновение задумался, затем paзмашиcтo начеркал по диагонали титула: «Алану Пайнсону – ценителю, чуждому лести. От заблудившегося автора.» Нижe – число и роспись.

– Вот спасибо! – Нотариус торжественно принял книгу. Перечитав надпись в пятый или в шестой раз, он хлопнул себя по лбу. – Простите, сэр! А почему бы нам не просушить ваш плащ и ботинки?! Если вы располагаете временем, я почту за счастье…

– Ну, торопиться мне теперь совершенно некуда, – вздохнул знаменитый писатель. – Все равно вечер, что называется, коту под хвост. Но это, однако, не означает, что я отважусь злоупотребить вашим гостеприимством.

– Отважитесь, мистер Бэрбидж! Еще как отважитесь! – восторженно воскликнул просиявший поклонник. – Более того, сэр! Если вы решитесь, отбросив церемонии, здесь заночевать, смею заметить, это будет замечательно!

– Ей-богу, Пайнсон, вы прелесть. Но, право, это уже чересчур. Вы явно переоцениваете мое нахальство.

– Какое к чертям нахальство?! – Расходившийся нотариус даже ногой притопнул. Волосинки на его лысин топорщились, голубые глаза сверкали. – На дворе такой ливень – собаку выпустить жалко. И притом я совершенно один: жена и обе дочери вернуться не раньше утра. Никаких церемоний, сэр! У меня превосходный коньяк. И, если хотите, можем сварить глинтвейн.

Уговаривая писателя остаться, Пайнсон еще не преследовал определенной цели и действовал как бы по наитию. Но, когда Сэмюэль Бэрбидж, прохаживаясь по комнате в домашней куртке и толстых вязаных носках, принялся рассматривать портрет, Пайнсона словно что-то подтолкнуло. А что, подумал он, если…

– Красивый, величественный старик, – восхищенно проговорил мистер Бэрбидж. А старик взирал на него со своей застывшей иронической улыбкой, которая в багровых отблесках гаснущего камина казалась просто издевательской.

– Мой прадед, – скромно объявил нотариус и бросил в огонь пару увесистых поленьев.

– Вот как? – Гость перевел взгляд с портрета на Алана Пайнсона, присевшего на корточки и помешивающего кочергой угли. Узенькие плечи «правнука» и его сверкающая сквозь случайные волоски лысина (не говоря уж о бородавке на носу) вряд ли имели шанс показаться кому-либо привлекательными. И Бэрбидж поспешил заверить: – Кое-какое сходство, на мой взгляд, между вами безусловно…

– К сожалению, никакого, – перебил нотариус, продолжая рассеянно шуровать кочергой. Меж тем в его голове один за другим возникали и рушились самые дерзкие планы. Надо было срочно что-нибудь предпринять: теперь или никогда. «Глупо торопиться, – наконец решил он в отчаянии. – Может, все само собой как-то организуется».

И вот уже гость с хозяином съели зажаренный в яйце бекон, запили его горячим глинтвейном, насладились крепким кофе с коньяком, выкурили по сигаре, а Пайнсон не продвинулся к цели еще ни на шаг.

Даже после того, как Сэмюэль Бэрбидж отказался смотреть по телевизору футбол и дважды (со всей присущей ему деликатностью) зевнул, незадачливый нотариус, страдая в душе, продолжал безжалостно донимать его болтовней. Подобная «нечуткость» позволяла выиграть всего несколько минут, не более. Потом гостя все равно пришлось бы отправить в постель. Но тут, по прихоти фортуны, взгляд Бэрбиджа вновь остановился на портрете.

– Что ни говорите, а порода есть порода. Она всегда таит в себе нечто… – Оборвав эту интересную мысль, знаменитый писатель поспешно прикрыл ладонью рот. И после небольшой паузы добавил: – Признаться, дружище, от эдакого прадеда и я бы не отрекся.

У Пайнсона похолодели кончики пальцев.

– Вот кстати! – воскликнул он, будто его только что озарило. – Этот прадед оставил любопытные записи. Весьма любопытные.

– Вот как? Дневники, наверное? – насторожился мистер Бэрбидж.

– Ничего похожего. Он записал некую историю, вроде легенды. Может быть, вы сумели бы ее как-то использовать в своей работе. Если она покажется вам занимательной, я почту за честь…

– О чем речь, дружище! – Бэрбидж уже предчувствовал неизбежное, но еще сопротивлялся. – Коль скоро вы доверяете мне рукопись, я в самое ближайшее время прочту и сообщу вам…

– О нет! Так у нас ничего не выйдет, сэр. То есть, разумеется, вам я безгранично доверяю. Но рукопись в ужасном состоянии. Многое неразборчиво, расплылось… – Возбужденный нотариус перевел дыхание. – Мне, представьте, удалось воспользоваться воспоминаниями отца, которому немало порассказал дед. И все равно остались пробелы. Каюсь, мистер Бэрбидж, я заполнил их своим воображением и… все начисто переписал, все. – И Пайнсон достал с книжной полки пухлую тетрадь в клеенчатом переплете.

Сэмюэль Бэрбидж растянул губы в улыбке.

– Ну что ж… это и вправду, должно быть, любопытно. – Он уже понял, что настало время расплачиваться за ужин и ночлег. И все же (чем черт не шутит!) сделал отчаянную попытку ускользнуть. – С собой дадите? Я извещу вас не позже, чем через неделю. Напишу или позвоню.

Нотариус отмахнулся обеими руками.

– Храни вас боже, мистер Бэрбидж, от моего почерка! Он даже Эмме… жене то есть, не по зубам. Лучше я вам почитаю вслух, а вы… Но, может быть, вы хотите спать, сэр?

Это был шанс. Мгновение писатель колебался. Но вежливость (треклятая вежливость!) одержала победу.

– По натуре я сова, – вздохнул он обреченно. – Ночью привык работать, днем – отсыпаться.

– Вот и чудесно! – У Пайнсона просто камень с души свалился. – Сейчас я вам прочту, а дней через пять-шесть, если пожелаете, вышлю машинописную копию.

– Договорились, – мужественно кивнул Сэмюэль Бэрбидж. Его просохшие усы завивались на концах и напоминали теперь лиру, перевернутую вниз.

Нотариус долго сопел, прокашливался и, облизнув губы, решительно произнес:

– Легенда о рыжем герцоге. Глава первая. – Тут он густо покраснел и отер лоб. – Не судите строго, мистер Бэрбидж. Я позволил себе разбить на главы… Поверьте, для одного лишь удобства.

Откинувшись на спинку кресла, писатель рассмеялся.

– С чего бы вам трусить, коллега? Позволили – значит, позволили. Разбить на главы, кстати, уже половина дела.

Пайнсон благодарно ему улыбнулся и, глотнув напоследок побольше воздуха, начал.

Глава I. Драка в «Гусиной печени»

Дорога, извиваясь, ползла на пригорок. Из-за пригорка выглядывал краешек заходящего солнца. Поднявшийся ветерок разгонял въедливую пыль, клубы которой весь день носились за повозками и лошадьми. Двое утомленных путников жадно вдыхали долгожданную прохладу. Один из них, низенький лысый монах с острыми глазками, размашисто перекрестился и ускорил шаг.

– Куда вы так припустили, отче? – живо поинтересовался его спутник – гибкий загорелый юноша, лицо которого, казалось, выражало готовность хохотать по любому поводу. – Или вам взбрело перескочить через этот холм с разбега?

– Брось шутки, парень. – Голос святого отца напоминал не то карканье ворона, не то тележный скрип. – Иначе, клянусь Господом, ты скверно кончишь.

– Мне страшно, отче! – Юноша умело изобразил испуг. – Страшно за вас: вы клянетесь Господом направо и налево. Как бы ему это не надоело.

– Все же не так, как надоел мне ты, болтун, – проворчал монах, сдерживая улыбку. – Сколько твердить тебе: оставь свое дурацкое «отче». Я Сэм, просто Сэм. Можешь запомнить?

– Запомнить-то могу. Но язык не поворачивается. Вот если бы мы очутились в трактире… Далеко еще?

– Как раз за холмом.

– Да ну? А вы не заблуждаетесь, отче?

– Клянусь Господом, парень, ты меня…

– Молодчина, Сэм! – Юноша хлопнул монаха по плечу. – Ну-ка, пошевеливайся! Ползешь, как сонная муха!

Он бодро зашагал вслед заходящему солнцу, и старенькая лютня в заплатанном мешке весело колотилась о его спину.

– Послал Бог попутчика! – скрипел семенящий рядом монах. – Шут гороховый!

– Угадал, Сэм, – кивнул юноша. – Я и вправду вроде шута. Но ты смело называй меня Томом. Не обижусь.

Когда путники миновали пригорок, солнце успело спрятаться в кроны деревьев. Сумерки быстро сгущались. Однако трактир оказался на месте. Это был большущий, добротно сколоченный домина. Над входом висела косо прибитая доска. Всмотревшись, Том различил на ней неряшливо намалеванную птичью голову и скачущую надпись: «Гусиная печень».

– Коль не повезет, сожру вывеску, – пообещал юноша, сглатывая слюну.

– Бог этого не допустит, – ехидно прокаркал монах

Том толкнул дверь плечом.

– Ты за него поручился, Сэм. С тебя спросится.

От пьяных голосов и звона кружек в трактире стоял несмолкающий гул. Кисловатый запах пива и аромат тушеного мяса аппетитно щекотали ноздри. Бородатый трактирщик с голыми по локоть волосатыми лапами проворно сновал между скамьями. Двое вошедших путников протиснулись к пустому столу.

– У меня есть шиллинг, парень. – Монах легонько хлопнул себя по карману. – Оставь вывеску про запас.

Том смотрел на него с неподдельным изумлением.

– Неужто святой отец станет кормить шута?

Колючие глазки монаха гневно сверкнули.

– Эй, хозяин! – пронзительно крикнул он. – Два жарких и две кружки эля!

Запыхавшийся трактирщик беглым взглядом оценил его вместе с потрохами и, пряча усмешку в бороду, молча исчез. Вскоре необъятная сонная бабища грохнула перед ними дымящееся блюдо и вторым заходом принесла пиво.

Монах возвел очи к бревенчатому потолку и зашевелил губами. Его лысина тускло блестела.

– Отче, – проговорил Том, набивая рот, – сдается мне, вы медлите там, где надо торопиться.

Запивая мясо пенящимся элем, он внимательно изучал шумливых посетителей трактира. В основном здесь пировали вилланы, ремесленники и мелкие торговцы. В затемненном углу, явно не желая привлекать внимания, одиноко расположился дворянин, возле которого суетился тощий слуга. Несмотря на духоту, дворянин оставался в плаще и шляпе, надвинутой на самые глаза. Упускать такой случай было глупо. Едва не подавившись от спешки, Том достал из мешка лютню.

– Что ты собираешься делать? – насторожился монах.

– Немного подзаработать. Если повезет, напьемся в лучшем виде.

Монах резко поднялся.

– Эй, хозяин! – Он припечатал к столу шиллинг, и трактирщик вырос, как из-под земли. – Получи с нас!.. Храни тебя Бог, парень, я ухожу.

– Ты чего это, Сэм? Чудной ты какой-то.

Монах сделал несколько шагов и обернулся.

– Заруби себе на носу, парень: у каждого зверя своя шкура. Один разгуливает в бархате, другой – в рясе, третий скалит зубы из-под лохмотьев. А выпусти их нагишом, так все они, клянусь Господом… – Безнадежно махнув рукой, он вышел.

Том озадаченно смотрел на дверь. «Эк завернул!» – с усмешкой пробормотал он. В это время несколько пьяниц жалобно затянули песню о девочке-сиротке, рыдающей на могиле матери. Их осипшие голоса никак не могли попасть в лад. Но Том все же различил мотив и мгновенно подобрал его на лютне. Раскрасневшиеся добродушные рожи, как по команде, повернулись в сторону музыканта. Том заиграл громче. Они блаженно заорали, старательно подражая плачу сироты. Кое-кто и сам уже начал всхлипывать.

Когда песня кончилась, Тома наперебой стали подзывать и предлагать угощение. Но он, как бы не слыша, вновь ударил по струнам и перекувыркнулся в воздухе. За его спиной восторженно взвизгнула женщина. И он с комической серьезностью запел о доблестном рыцаре Джоне, который отправился воевать с сарацинами и бежал от огородного пугала. Вокруг смеялись и отбивали такт кружками. А когда Том наглядно изобразил падение рыцаря с лошади, трактир наполнился одобрительным ревом. Среди общего веселья лишь дворянин в темном углу сохранял невозмутимость. И все же Том ему первому протянул пустую кружку.

– Не желает ли сэр купить песенку? Хотя бы духовного содержания.

– Не желаю, – подняв голубые глаза, отрубил дворянин.

Ни разу в жизни Тому еще не доводилось встречать подобного лица: величественные, благородные черты его словно замерзли, образовав маску непроходимой глупости.

– Тогда, может, хотите про любовь королевича к прекрасной пастушке?

– Не хочу. Отвяжись.

– А-а, понимаю! Вам по душе песни о ратных подвигах! У меня их полный мешок.

– Ступай прочь: надоел. – Дворянин лениво ковырял в зубах.

Том почтительно поклонился и, пятясь, продекламировал:

 
Один осел,
надев камзол,
забыл свою родню…
 

По столам легким ветерком пробежал смешок. Дворянин с тупым изумлением уставился на слугу.

– Это про меня, Фредди?

Старый слуга с нечесанными седыми космами собачонкой заюлил перед господином.

– Нет-нет, ваша милость. Разве он посмеет? Он так… болтает сам с собой. – Слуга дернул головой в сторону Тома, будто намеревался клюнуть его своим крючковатым носом. – Убирайся бродяга! Видишь, их милость не в духе!

– Убирайся, я не в духе. – Дворянин рыгнул и возобновил ковыряние в зубах

«Ну и дубина, – удивился про себя Том. – Даже дразнить его скучно». Обойдя столы, Том насобирал с четверть кружки мелочи. Это превышало его расчеты. К тому же трактирщик шепнул ему, щекотнув бородой ухо: «Заходи почаще. Ужин бесплатно». А это уж и вовсе было неплохо.

Весело вскочив на скамью, Том запел о красотке Мэри, которая вышла как-то вечерком прогуляться и вернулась с грудным младенцем на руках; и когда дотошный отец пристал с расспросами, девушка простодушно поведала, что ребенка ей подарил каноник в награду за ангельскую кротость и послушание. Эту песенку сопровождали оглушительный хохот и восклицания: «Ах чтоб тебя!.. Вот загибает – не разогнешь!.. Ну и чешет, собачий сын!» Иной раз какой-нибудь размякший детина игриво щипал свою подружку, и та, вскрикивая от полноты чувств, отвечала ему нежной затрещиной.

Среди звона кружек и песен мало кто обратил внимание, как в распахнутую ударом ноги дверь ввалилась новая троица. Лишь трактирщик, глянув на вошедших, опустил голову и весь как-то сник.

– Ты что же, борода, друзей не узнаешь?! – покрывая шум, рявкнул сухопарый молодчик в дырявой шляпе. – Так я тебе живо напомню!

– Полегче, Тихоня, полегче. – Неимоверный величины толстяк пошуровал пальцем у себя в ухе. – Ты, Тихоня, все молчишь, молчишь, а заговоришь – прямо как дубиной по башке. С человеком надо беседовать вежливо, не то он, – толстяк кивнул на побелевшего хозяина, – возьмет да рассердится, и прогонит нас. Правда, дядя?

– Добрым гостям всегда рад, – осклабился трактирщик. – Как поживаешь, Стив – колотушка? Сколько ребер успел наломать?

Младший из троицы, белесый парняга – в разодранной рубахе и без переднего зуба – мрачно усмехнулся.

– Не считал. Но, сдается мне, до сотни чуток не хватает.

– Почему он не спрашивает, как я поживаю?! – медведем взревел сухопарый.

Толстяк болезненно скривился.

– Не обижайся на Тихоню, дядя. Жаркий был нынче день, проголодался он.

В этот момент сонная баба с кружками эля, колыхая формами, проплыла между ними. С неожиданным проворством толстяк извернулся и задрал на ней юбку. Баба как ни в чем не бывало продолжала свой путь. Закатив глаза, толстяк чмокнул губами. Его дружки раскатисто заржали.

– Лучше без скандала, ребята, – проговорил трактирщик, глядя в пол. – Садитесь, я угощаю.

– Зачем скандал? Какой скандал? – умильно заворковал толстяк. – Слышишь, Тихоня?! Не смей больше орать! Все-таки мы в гостях, здесь все-таки музыка и… вон какие крошки сюда забредают!

– Где? – Тихоня заинтересованно вытянул шею.

– Вон там, рядом с деревенщиной в полотняной рубахе. Ну как, разглядел?

Стив – колотушка ткнул пальцем толстяку в брюхо.

– Все, Бочонок, кончай. Садись, пока угощают. А то, – он подмигнул трактирщику, – хозяин чего доброго передумает.

В то время как удалая троица набросилась на копченую грудинку, Том разыгрывал в лицах ссору монаха с чертом. Хохочущие зрители окружили его плотным кольцом. И как только святой отец своей бранью загнал нечистого в кувшин со сметаной, Том подбросил в воздух лютню и задорно объявил: «Песня о волке».

Х Х Х

Тут Пайнсон прервал чтение и посмотрел на утонувшего в кресле писателя. Сэмюэль Бэрбидж поощрительно кивнул.

– А что если… – пробормотал нотариус и, отложив тетрадь, выбежал из комнаты. Вернулся он с гитарой в руках. – А что если мы, так сказать, оживим спектакль? Как вы на это посмотрите, сэр?

– Это не мое шоу. – Мистер Бэрбидж тонко улыбнулся. – Читаете вы, должен заметить, весьма выразительно. Остальное – дело вашего вкуса.

Пайнсон взял несколько аккордов.

– Тогда, пожалуй, рискну. Том по сюжету играет на лютне, а я – на гитаре. Вот и вся разница. – Прислонив тетрадь к бутылке с коньяком, нотариус хрипловато запел.

Х Х Х

 
В одном краю двести лет назад
скот вовсе не ел траву:
щипали козы там виноград,
вкушали быки халву.
 
 
Овечки нежные в том краю
давали не шерсть, а шелк.
И вот – поди ж ты! – в таком раю
завелся матерый волк.
 

– Эй, как тебя! – проревела чья-то луженая глотка. – Давай что-нибудь повеселей!

Не обратив на этот окрик внимания, Том продолжал:

 
Волк ловко путал свои следы
и как продувной подлец
не стал, каналья, вкушать плоды,
а принялся красть овец.
 
 
Он был огромен, валил быка
и сделался сущим злом.
Когда, к примеру, он жрал телка,
то мог закусить козлом.
 
 
И кровь по волчьей текла губе,
и след его вел во тьму.
Бараны к небу взывали «Бе-е!»
Коровы молились: «Му-у!»
 

Кто-то сзади хлопнул Тома по плечу. Он обернулся.

– Сказано тебе: играй повеселей. – Белесый парень в разодранной рубахе почесывал бок.

Том почтительно поклонился.

– Не охота: у меня икота.

Приоткрыв дырку на месте переднего зуба, парень мрачно усмехнулся.

– Я и сам люблю пошутить. Особенно – после жратвы. – Он ткнул кулаком Тома под ребро. – Заводи: прибью.

– Двинь ему, Стив, разочек! – посоветовал тот же громоподобный голос. Его обладатель грыз баранью кость, то и дело сплевывая на пол.

– Да ты рехнулся, Тихоня! – Сидящий возле него толстяк залпом осушил кружку. – Если Стив разделает глимена, нам прядется плясать всухомятку.

– Черт, об этом я не подумал! Ты, Бочонок, умней Папы Римского!

Толстяк смиренно потупился.

– Ошибаешься, мой друг. Папа тоже не пальцем деланный. – Он что-то зашептал Тихоне на ухо, и тот прыснул.

– Заводи, малый, – угрюмо повторил Стив. – Бочонок плясать будет.

– Неплохо бы, – сказал Том, – сперва насадить на него обруч. Чтоб не прорвало.

Бесцветный взгляд Стива на мгновение вспыхнул.

– Насадят когда-нибудь. Веревку на шею. Но ты, кажись, до этого не доживешь. – Он ткнул Тома гораздо чувствительней.

Том, побывавший на своем коротком веку в различных переделках, счел дальнейшие пререкания излишними и заиграл плясовую. Он уже успел заметить, что народ потянулся к выходу. «Ребята Длиннорукого Клема», – испуганно произнес кто-то рядом. Эти слова отозвались многократным эхом, и столы освобождались один за другим. Трактирщик торопливо отсчитывал уходящим сдачу, а Том наяривал плясовую.

По направлению к двери шла белокурая стройная девушка в поношенном деревенском платье. За руку ее держал худенький мальчик лет шести. Сопровождал их широкоплечий веснушчатый детина, домотканая рубаха которого намокла от пота. Бочонок заступил им дорогу.

– Не убегай, крошка. Давай-ка попляшем.

– Вот еще! – Девушка попыталась его отстранить. – Обождешь пока!

– Ну уж нет, – замотал головой Бочонок. – Может, кто и обождет – только не я.

Веснушчатый детина положил ему на плечо огромную пятерню.

– Отвали подобру-поздорову. Недосуг нам с тобой плясать.

– А тебя, дубина, никто не приглашает! – Толстяк стряхнул его руку с плеча. – Топай, покуда цел!

– Ого! – удивился детина.

Но девушка потянула его за рукав.

– Спокойно, Стэн. Не кипятись.

– Я в порядке, Нэнси, я спокоен. – Он пихнул Бочонка в жирную грудь.

Толстяк отшатнулся. И тут же с ним рядом вырос Тихоня.

– Вижу, кто-то здесь ищет ссоры! – загремел он. – Бог свидетель, мы этого не хотели!

Подскочивший трактирщик попробовал вмешаться:

– Угощаю всех! – плаксиво вскрикивал он. – Только угомонитесь! Угомонитесь, черт бы вас побрал!

Тихоня с размаху ударил его по уху.

– Не нравишься ты мне, борода. Невзлюбил я тебя почему-то. А тебя, птенчик, – он сделал шаг к детине, прикрывшего спиной девушку с мальчиком, – я мигом выучу летать.

– А ну! – Сжав кулачищи, детина шагнул ему навстречу.

Двое дюжих ремесленников протиснулись между ними.

– Бросьте дурить, ребята, – проговорил тот, что постарше, кряжистый мужик с красным носом. – Потрепались – и баста!

Бочонок и Тихоня выхватили ножи. Том быстро сунул лютню под стол и, не найдя под рукой ничего подходящего, решил пустить в дело утяжеленную монетами кружку.

– Какой сердитый дядя! – Бочонок пощекотал острием ножа горло ремесленника. Тот судорожно глотнул. – Если ты быстренько не уберешься, чего доброго, я помру со страху.

Дважды повторять не пришлось: оба заступника, спотыкаясь, заспешили к выходу. Тот, что был помоложе, чуть задержался, злобно сплюнул и с силой захлопнул за собой дверь.

– Знаешь, Стэнли, – пролепетала девушка, – пожалуй, не будет ничего дурного, если я с ними немного попляшу.

По роже Бочонка разлилось жирное умиление.

– Давно бы так, крошка! Ты сейчас убедишься, какой я в этом деле проворный… Эй, глимен! Заснул, что ли?! – Притянув девушку за талию, Бочонок влепил ей в шею клейкий поцелуй. Девушка слабо охнула.

– Ну нет! – яростно проревел Стэнли и ударом пудового кулака сбил толстяка с ног.

– Неплохо для начала, – мрачно одобрил рассевшийся на столе Стив – колотушка. И в тот же миг Тихоня сделал молниеносный выпад ножом. Стэнли качнулся вбок, и клинок, проткнув рубаху, лишь оцарапал ему кожу.

Девушка закрыла лицо руками. Прижавшийся к ней дрожащий мальчик вдруг закричал тонким голоском:

– Держись, Стэн! Я иду! – Он бросился Тихоне под ноги и рванул изо всех силенок.

Тихоня пошатнулся, но устоял. Только дырявая шляпа сползла на затылок. Он рывком высвободил ногу и ударил мальчика в живот. Не издав ни звука, тот скорчился на полу. И тут же Том швырнул Тихоне в голову кружку со своим заработком. Тихоня пригнулся. Ударившись о стену, кружка разлетелась вдребезги, и монеты с веселым звоном покатились в разные стороны.

Бочонок меж тем успел прийти в себя от удара Стэна и подкрадывался к нему сзади. А Стэн не сводил завороженного взгляда с тихониного ножа.

– Спину к стенке, лопух! – крикнул Том и с разбега врезался головой Бочонку в брюхо. Ойкнув, толстяк осел. Но через мгновение у Тома потемнело в глазах от бокового удара в челюсть.

– Зубы я тебе пока оставлю, – лениво проговорил Стив-колотушка и заехал ему в переносицу. – А когда споешь – выбью обязательно.

Том отчаянно защищался: прикрывал лицо и отпрыгивал. Но уверенные жесткие кулаки настигали его всюду. Наконец, от сильного удара в живот у него перехватило дыхание, и он повалился на пол.

– Отдохни, скоро продолжим. – Стив неторопливо заправил драную рубаху в штаны.

А Стэнли тем временем попал в скверную переделку: один нож был приставлен к его горлу, другой – уперся ему промеж лопаток.

– Не надо, отпустите его, – побелевшими губами шептала девушка. – Пускай он лучше уйдет.

– Черта с два он теперь уйдет! – Тихоня дал Стэну коленкой под зад. – Мне без него скучно!

– Фи, Тихоня! – Бочонок осуждающе покачал головой. – Так и норовишь обидеть парня. Ведь и святой может потерять терпение. – Он плюнул Стэну в лицо и растер плевок ладонью.

Шумно вздохнув, Стэн часто заморгал.

Джо! – вдруг истошно закричала девушка. – Не смей, Джо!

Побитый мальчик вырвался из ее рук, метнулся к Бочонку и вцепился зубами в его палец.

Толстяк взвизгнул и отвесил мальчику оплеуху, которая отбросила его на несколько ярдов. Стиснув зубы, Стэнли глухо застонал.

Стив-колотушка отодвинул локтем рассвирепевшего Бочонка.

– Вот что, парень, – он задиристо толкнул Стэна в плечо, – коли сумеешь меня вздуть, забирай свою девочку и вали на все четыре.

Бочонок присвистнул. Его заплывшие кабаньи глазки сузились до щелок.

– Да ты часом не рехнулся, Колотушка?

Стив смерил его бесцветным взглядом.

– Отойди, я сказал. – И вновь обернулся к Стэну. – Но коли я возьму верх, девчонка наша. Идет?

– Ненужная возня, – проворчал Тихоня.

– Идет, – поспешно согласился Стэнли.

Стив мигнул дружкам, и те раздвинули опустевшие столы. Противники начали медленно сходиться. Стэнли на целую голову был выше Стива-колотушки и гораздо шире в плечах. Но огромные кулаки этого деревенского увальня бесцельно крушили воздух, меж тем как искусный в драке противник, ловко уворачиваясь, чувствительно бил его в грудь, по ребрам, в живот. Рыча от боли и ярости, Стэнли усиливал бесполезный натиск и быстро выматывался. Наконец он получил сокрушительный удар в подбородок, покачнулся и рухнул.

И тут же Бочонок принялся молотить его ногами. Мальчик закричал и стал рваться из рук обнимающей его девушки. Том схватил скамейку и с воплем «убью, гадина!» побежал к Бочонку. Но Тихоня подставил ему ножку, и глимен растянулся во весь рост. Когда Том попробовал подняться, Тихоня свалил его ударом колена в лицо.

– Эй, вы там! – раздался вдруг повелительный голос. – Моему господину надоело смотреть драку! Он желает, чтобы глимен спел про волка!

Лежа на полу, Том приподнял голову: среди поваленных стволов и разбитой посуды стоял прямой, как палка, старик с нечесаными седыми космами. Это был слуга дурака – дворянина, который недавно обжирался и рыгал в углу. Вдруг, к немалому своему удивлению, Том увидел, что дворянин восседает на прежнем месте, в той же позе и с невыразимой тупостью на физиономии кивает в подтверждение слов старика.

Трое разбойников быстро переглянулись. Стив подмигнул Бочонку. Толстяк понимающе хмыкнул и, пританцовывая, приблизился к слуге.

– Не сердись, дядюшка. И попроси благородного господина, чтоб он тоже не изволил гневаться. Мы ведь не догадывались, что ему взбредет в голову оказать нам честь своим присутствием.

Старик презрительно скривил тонкие губы.