Текст книги "«Поболтаем и разойдемся»: краткая история Второго Всесоюзного съезда советских писателей. 1954 год"

Вывод же, вполне политический по характеру, предлагался такой: относительная смелость прозвучавших на съезде оппозиционных высказываний показала, что «либеральная» атмосфера, зародившаяся в 1953 и 1954 годах, приобрела известную устойчивость и препятствовала возвращению к существовавшим при Сталине жестким ограничениям в интеллектуальной сфере. Выражаясь словами авторов доклада, «очевидно, что режим не хотел переустанавливать стрелки часов слишком далеко назад». Вместо этого в условиях усиливающейся власти Хрущева режим попытался использовать съезд как средство для развития «литературной креативности» под опекой партийного руководства и при опоре на «критику и самокритику» среди самих писателей.

Итак, борьба политических группировок, ограниченная либерализация, акт реакции, критика бюрократии, выражение раздражения, попытка отказаться от понятия «советский человек» в пользу, говоря условно, «человека-как-экзистенции» – таков спектр основных оценок значения съезда, предложенных наблюдателями извне. В то же время как советская, так и вся несоветская «экзегетика» съезда сходились в признании факта, что не разногласия делегатов, а давление партийно-государственного аппарата оказывало решающее влияние на ход съездовской дискуссии.

Если говорить о наиболее значимых открытиях последних десятилетий, для воссоздания истории Второго съезда крайне ценны первопроходческие публикации P. М. Романовой и Т. В. Домрачевой 1993 года[23]23
  Романова Р. Союз писателей перед своим вторым съездом: По материалам Центра хранения современной документации // Вопросы литературы. 1993. № 3. С. 215–259; Документы свидетельствуют… «Съезд должен мобилизовать писателей…» / Публ. Т. Домрачевой // Там же. С. 260–301. В «Вопросах литературы» публиковались и другие документы, имеющие отношение к истории Второго съезда писателей. См., напр.: Информация Ленинградского обкома КПСС в ЦК КПСС о закрытом собрании партийной организации Ленинградского отделения Союза советских писателей СССР / Публ. Т. Домрачевой и Т. Дубинской-Джалиловой // Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 232–234.


[Закрыть], содержащие ряд свидетельств, которые позволяют составить представление о подготовке к этому масштабному собранию с точки зрения закулисных сюжетов. Романова, в частности, обнародовала, по-видимому, первый из известных до самого недавнего времени официальных документов, где упоминается съезд, – датируемую августом 1953 года записку А. А. Суркова, К. М. Симонова и H. С. Тихонова H. С. Хрущеву с просьбой о его скорейшем проведении.

Внушительную фактографическую базу, касающуюся неафишируемой части предсъездовской кампании, содержит вышедший в 2001 году том документов под редакцией В. Ю. Афиани «Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957»[24]24
  Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957: документы / Сост. Е. С. Афанасьева, В. Ю. Афиани (отв. ред.) и др. М.: РОССПЭН, 2001.


[Закрыть]; он частично вобрал в себя и публикации Романовой и Домрачевой.

В связи с фактографией съезда заслуживает внимания опубликованная в 2005 году книга В. А. Антипиной «Повседневная жизнь советских писателей». Несмотря на то что Антипина большей частью анализирует обстановку вокруг Первого съезда, некоторые интересные данные, касающиеся Второго, в ее работе тоже представлены. Например, сопоставляя списки делегатов, Антипина приводит следующие цифры:

В 1934 году члены партии составляли около трети Союза. В РСФСР из числа 1535 писателей было 438 членов и кандидатов партии и 103 комсомольца. В последующем в писательской организации число партийцев росло неуклонно. Если на первом съезде они составляли 52,8 процента от делегатов, то на втором – 72,5 процента[25]25
  Антипина В. А. Повседневная жизнь советских писателей. 1930–50-е гг. М.: Молодая гвардия, 2005. С. 27.


[Закрыть];

К своему второму съезду (1954 год) Союз советских писателей насчитывал 3695 человек (3142 члена и 553 кандидата);

Подавляющее число членов ССП составляли мужчины. Доля женщин выросла от 3,6 до 10 процентов (ко второму съезду писателей)[26]26
  Там же. С. 28.


[Закрыть].

В. А. Антипина справедливо отмечает, что «спустя 20 лет I съезд стали рассматривать как эталон при подготовке второго писательского форума», причем бытовавшие в писательской среде сравнения оказывались не в пользу последнего. В частности, главный докладчик Второго съезда Сурков мог претендовать лишь на ироническое сближение с М. Горьким, выступавшим в той же роли в 1934 году[27]27
  Антипина В. А. Повседневная жизнь советских писателей. С. 47.


[Закрыть].

Пониманию политик съезда, безусловно, способствуют работы систематико-хроникального характера – в первую очередь подготовленная С. И. Чуприниным еще в 1989 году публикация «Оттепель: хроника важнейших событий 1953–1956 годов»[28]28
  Хроника важнейших событий // Оттепель. 1953–1956. Страницы русской советской литературы / Сост., автор вступ. статьи и «Хроники важнейших событий» С. И. Чупринин. М.: Моск. рабочий, 1989.


[Закрыть], в 2020 году вышедшая вторым, существенно расширенным, изданием[29]29
  Чупринин С. И. Оттепель: события. Март 1953 – август 1968 года. М.: Новое литературное обозрение, 2020.


[Закрыть]. Что касается собственно исследований и интерпретаций, в том же 1989 году тема съезда прозвучала в обобщающей монографии Р. Г. Суни «Советский эксперимент». Отведя на фоне разговора о хрущевской оттепели всего несколько строк самому съезду, Суни выделил в качестве его достижения борьбу с бесконфликтностью[30]30
  Suny R. G. The Soviet Experiment: Russia, the USSR, and the Successor States. New York: Oxford University Press, 1998. P. 405.


[Закрыть].

Дж. и К. Гаррарды в книге «Внутри Союза советских писателей» (1990)[31]31
  Garrard J., Garrard С. Inside the Soviet Writers’ Union. New York: Free Press; London: Collier Macmillan, 1990. P. 49.


[Закрыть] фокусируются большей частью на выступлениях оппозиционно настроенных литераторов, а кроме того, указывают на соотношение между участниками форумов 1934 и 1954 годов, которое демонстрирует, насколько эта профессия была опасна: только 123 из приблизительно 600 делегатов Первого съезда выжили, получив возможность побывать на Втором, причем война в данном случае являлась, по оценке авторов, далеко не главной причиной смерти[32]32
  Ibid. P. 49, 242.


[Закрыть].

На событиях Второго съезда и его предыстории сравнительно подробно останавливается В. Эггелинг в монографии «Политика и культура при Хрущеве и Брежневе» (1999). Эггелинг выделяет важнейшие из дебатировавшихся на нем тем: итоги развития советской литературы за двадцать лет после Первого съезда писателей, недостатки современной советской литературы, литературная критика и литературоведение, организация союза писателей[33]33
  Эггелинг В. Политика и культура при Хрущеве и Брежневе. 1953–1970 гг. М.: АИРО-ХХ, 1999. С. 47.


[Закрыть]. Согласно его точке зрения, съезд

воспроизводил ‹…› модель ограниченного плюрализма, включавшую критику определенных явлений литературной и административной практики прошлого, приметы которых обнаруживались и в рассматриваемый период[34]34
  Там же. С. 45.


[Закрыть].

М. Р. Зезина в книге «Советская художественная интеллигенция и власть в 1950–60-е годы» (1999), описав институциональные неблагополучия в Союзе писателей, особенно обострившиеся к осени 1952 года[35]35
  Зезина М. Р. Советская художественная интеллигенция и власть в 1950–60-е гг. М.: Диалог-МГУ, 1999. С. 70, 71 и далее.


[Закрыть], высказала мнение, что «Второй съезд советских писателей, собравшийся после двадцатилетнего перерыва в декабре 1954 года, не стал событием в литературной жизни страны».[36]36
  Там же. С. 145.


[Закрыть]

Некоторые наблюдения, связанные с историей съезда, собраны в работе С. Г. Сизова «Интеллигенция и власть в советском обществе в 1946–1964 годах: на материалах Западной Сибири» (2001)[37]37
  Сизов С. Г. Интеллигенция и власть в советском обществе в 1946–1964 гг.: на материалах Западной Сибири. Ч. 2. Оттепель (март 1953–1964 гг.). Омск: СибАДИ, 2001. С. 3 и далее.


[Закрыть]. Сизов, правда, пишет о том, что из обновленного на Втором съезде Устава ССП «было фактически изъято положение» «об обязательности метода социалистического реализма»[38]38
  Там же. С. 3–4.


[Закрыть], восстановленное лишь через пять лет на Третьем съезде. В действительности же в обоих случаях дело обошлось, как представляется, лишь некоторой переформулировкой этого тезиса[39]39
  См. подробней наст. изд. С. 158–160.


[Закрыть].

К. Левенштайн в статье «Идеология и ритуал: как сталинские ритуалы формировали „оттепель“» (2007) описал взаимоотношения между литераторами и партийным руководством накануне съезда в координатах вышедшего из-под контроля политического ритуала, который в результате приобрел подрывной для системы характер и очень скоро был вновь подчинен жесткому регулированию[40]40
  Loewenstein К. Е. Ideology and Ritual: How Stalinist Rituals Shaped The Thaw in the USSR. 1953–1954 // Totalitarian Movements and Political Religions. 2007. Vol. 8. № 1 (March). P. 111.


[Закрыть].

Изложению съездовской полемики в связи с проблемой трансформации социалистического реализма отводит несколько страниц К. Б. Соколов в монографии «Художественная культура и власть в постсталинской России: союз и борьба» (2007)[41]41
  Соколов К. Б. Второй съезд писателей и метод социалистического реализма // Соколов К. Б. Художественная культура и власть в постсталинской России: союз и борьба (1953–1985 гг.). СПб.: Нестор-история, 2007. С. 169–172.


[Закрыть]. С точки зрения Соколова, совпадающей в этом отношении с позицией Эггелинга, конгресс писателей продемонстрировал «модель ограниченного плюрализма», но серьезно на коррекцию культурной политики не повлиял[42]42
  Там же. С. 169.


[Закрыть]. Вторая часть «формулы», впрочем, невольно провоцирует вопрос, а не явился ли сам съезд следствием такой коррекции[43]43
  Временами ракурсы, в которых предстает Второй съезд писателей в пособиях для высшей школы, удивляют. Так, в «Истории русской литературной критики» под редакцией В. В. Прозорова среди всех возможных фигур на первый план выведен Б. С. Рюриков, на тот момент главный редактор «Литературной газеты», тогда как остальные лидеры литературного процесса практически забыты. Сам сдвиг можно объяснить профилем учебника, но получить даже самое общее представление о съезде в результате сложно (История русской литературной критики: Учебник для вузов / Под ред. В. В. Прозорова. М.: Высшая школа, 2002. С. 311 и далее).


[Закрыть].

Из немногочисленной литературы о писательском форуме следует выделить специально посвященную ему статью С. И. Кормилова «Второй съезд советских писателей как преддверие „оттепели“» 2010 года[44]44
  Кормилов С. И. Второй съезд советских писателей как преддверие «оттепели» // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2010. № 4.


[Закрыть]. Справедливо сетуя на его недооцененность и говоря о его значении, Кормилов противопоставляет в этом отношении Первый и Второй съезды всем последующим литераторским собраниям союзного уровня и, рассмотрев основные положения ряда прозвучавших на нем выступлений, приходит к выводу о том, что,

несмотря на сильное влияние еще не развеявшейся атмосферы времен «культа личности», съезд получил во многом антилакировочную и антипроработочную направленность[45]45
  Там же. С. 49.


[Закрыть].

Стоит, правда, сразу отметить, что упомянутые «антилакировочная» и «антипроработочная» тенденции не были инновацией общесоюзной встречи литераторов 1954 года. А раз так, невольно возникает искушение переформулировать название статьи в форме вопроса: а был ли на самом деле Второй съезд преддверием оттепели, то есть был ли он хотя бы в какой-то степени «либеральным» явлением?

Предсъездовскую атмосферу емко реконструирует М. Н. Золотоносов в книге «Гадюшник. Ленинградская писательская организация: Избранные стенограммы с комментариями» (2013), хотя его исследование в целом посвящено другим проблемам[46]46
  Золотоносов М. Н. Гадюшник. Ленинградская писательская организация: Избранные стенограммы с комментариями (из истории советского литературного быта 1940–60-х гг.). М.: Новое литературное обозрение, 2013. О съезде см. с. 371–372, 398–399, 586.


[Закрыть]. В своей характеристике съезда, серьезно отличающейся по модальности от осторожно оптимистической позиции Кормилова, Золотоносов устанавливает преемственность между дискурсом, доминировавшим на писательском собрании 1954 года, и «ждановским текстом» 1946 года[47]47
  Золотоносов М. Н. Гадюшник. С. 372.


[Закрыть].

Притом что съезд не ускользает от внимания авторов новых историй советской литературы и критики, этот жанр исследований по понятным причинам ограничивается лишь скупыми оценками проявившихся на нем тенденций. К дискуссионной ситуации накануне съезда обращаются Е. А. Добренко и И. А. Калинин в соответствующей главе «Истории русской литературной критики» (2011)[48]48
  Добренко Е. А., Калинин И. А. Литературная критика и идеологическое размежевание эпохи оттепели // История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпоха / Под ред. Е. Добренко и Г. Тиханова. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 425–426.


[Закрыть]. Рассматривая ее в терминах «атака» – «контратака», Добренко и Калинин пишут о весьма ощутимой «нейтрализации критического пафоса», присущего «оттепельным» выступлениям по поводу искусства, накануне Второго съезда[49]49
  Там же. С. 426.


[Закрыть]. А В. В. Петелин в «Истории русской литературы второй половины XX века» (2013), останавливаясь на предшествующей этому событию активности писательской и политической верхушек, концентрируется на съездовских дебатах о «лакировочной» литературе и на существенном в рамках персональных «политик выживания» противостоянии между М. А. Шолоховым и Ф. В. Гладковым[50]50
  Петелин В. В. История русской литературы второй половины XX века. Т. 2. 1953–1993 гг. М.: Центрполиграф, 2013. С. 49 и далее.


[Закрыть].

Как показывает даже беглый обзор, оценки значения Второго Всесоюзного съезда писателей варьируются от признания его мероприятием маловлиятельным (и уж точно многократно уступающим по своей важности первому всесоюзному форуму советских литераторов) до закрепления за ним статуса вполне различимой на общем фоне публичной инициативы, от упреков скептиков, видящих в нем только казенщину, до более оптимистических суждений о писательском собрании 1954 года как о преддверии оттепели.

Глава 2
Вождь умер. Да здравствует писатель?
(Перед Вторым съездом ССП)

После смерти И. В. Сталина 5 марта 1953 года обезглавленная советская верхушка оказалась перед стратегическим выбором, ответственность за который впервые за долгое время нужно было взять на себя. Переведенная в «режим ожидания» общественность внимала заверениям о том, что «бессмертное имя» вождя «всегда будет жить в сердцах всего советского народа», и призывам еще теснее «сплотиться вокруг коммунистической партии»[51]51
  Правда. 1953. 6 марта (№ 65). С. 1.


[Закрыть], но прикрываемую скорбными лозунгами паузу рано или поздно предстояло заполнить чем-то более прагматичным. Отсутствие единовластного диктатора волей-неволей заставляло думать над тем, как сохранить или как модифицировать начерченную им генеральную линию.

По-настоящему авторитетные политические декларации о «потеплении», как известно, прозвучали не сразу. Хотя пробуксовка хорошо отлаженных механизмов контроля и репрессий почувствовалась буквально в течение нескольких недель, все, что происходило на публичной сцене в «транзитивный период» – от похорон Сталина до XX съезда, – было подчинено сильнейшей идеологической инерции и нежеланию говорить о недавнем прошлом. Уже 26 марта Л. П. Берия подал секретную записку Г. М. Маленкову о бессмысленности содержания «большого количества заключенных в лагерях, тюрьмах и колониях, среди которых имеется значительная часть осужденных за преступления, не представляющие серьезной опасности для общества»[52]52
  Исторический архив. 1996. № 5–6. С. 143.


[Закрыть], однако эта «гуманизация» пенитенциарных практик не сопровождалась открытым и четко артикулированным осуждением государственного террора как системы. Период неопределенности формально длился почти три года, до 25 февраля 1956 года – до того дня, когда H. С. Хрущев на XX съезде Коммунистической партии выступил с докладом «О культе личности и его последствиях». Поскольку разоблачение состоялось на закрытом заседании, даже спустя три года осуждение сталинизма прозвучало не совсем гласно.

Половинчатый и всячески камуфлируемый отказ от тоталитарной политики вызвал к жизни полный неопределенностей способ говорения и письма, который утвердился в СССР надолго. Он решал как задачу отмены уже сложившихся принципов легитимации советского режима, так и задачу его оправдания на подновленных основаниях без казавшихся еще недавно неизбежными апелляций к авторитету Сталина.

Чтобы представить себе темп происходивших с советскими писателями в этой связи перемен, достаточно сравнить два декабрьских номера «Литературной газеты», выпущенных с дистанцией в один год. Последний номер «Литературки» за 1952 год содержал крайне показательную подборку вдохновенных стихов, героем которых являлся Сталин. Расположенные слева от заголовка – под названием «Нашей партии» за авторством К. Я. Ваншенкина – завершались словами: «Да будет бессмертно твое знамя! / Да будут бессмертны твои дела!». Расположенные справа, принадлежащие А. Мамашвили и озаглавленные «Теплоход „Иосиф Сталин“» (перевод А. П. Межирова), представляли своего рода эмблематическую картографию СССР:

 
Над Волго-Доном ветер веет влагой
(Всей грудью тороплюсь его вдохнуть!),
И по каналу Ленина
Под флагом
Корабль «Иосиф Сталин» держит путь.
И пять морей, работая согласно,
Его винтами двигают, бурля,
И коммунизма берег
Виден ясно
Седому капитану корабля.
Вдоль юных рощ и молодых полей,
Победный путь свершая величаво,
Идут за ним
Шестнадцать кораблей –
Могучая советская держава.
 

Ниже на той же странице помещались стихотворение М. Ф. Рыльского «Родному народу» в переводе А. Якушева, где декларировалось: «В нас – вера в Партию и к Сталину любовь»; стихотворение А. Жукаускаса «Маяк коммунизма» в переводе Л. А. Озерова, в котором прославлялось неустанное подвижничество кормчего: «Темнеют ели у Кремля. / Стихает шум столицы ‹…› / Приходит ночь. А у него рабочий день все длится»; поэтическое послание А. Усенбаева «Солнце народов» (пер. В. В. Державина): «Сталин – солнце народов ты, / Озаряющее весь мир. / О тебе – и лучшая песнь, / Облетающая весь мир»[53]53
  Литературная газета. 1952. 30 декабря (№ 156). С. 1.


[Закрыть].

Когда в следующем последнем декабрьском выпуске газеты писатели В. М. Бахметьев, А. А. Бек, Р. Г. Гамзатов, В. В. Иванов, А. Б. Ваковский и другие делились своими планами на ближайшее будущее, среди их замыслов можно было найти все что угодно, кроме актуальной еще недавно панегирической патетики в адрес диктатора. Типичным, напротив, выглядело такое признание писателя С. М. Муканова:

Над чем буду работать в 1954 году? Задумал роман о животноводах. Произведений на эту тему мало, а необходимость в них, как мне кажется, особенно остро ощущается после сентябрьского Пленума ЦК КПСС[54]54
  Литературная газета. 1953. 31 декабря (№ 155). С. 1.


[Закрыть].

На упомянутом Мукановым пленуме 1953 года избранный первым секретарем ЦК КПСС Хрущев объявил о новом сельскохозяйственном курсе.

Имя Сталина и его тело еще не были устранены из публичного пространства совершенно – о чем можно судить по выступлениям на Втором съезде писателей тоже. Но как маркеры советской идентичности они все же постепенно отходили на второй план.

На фоне не слишком афишируемой десталинизации происходили сдвиги, с которыми в первую очередь собственно и связывается понятие «оттепель». Как отмечал И. Н. Голомшток в книге «Тоталитарное искусство», уже

в первом же после смерти Сталина номере журнала «Архитектура СССР» (март 1953 г.) появляется критика сталинской архитектуры, которая при Хрущеве выливается в так называемую «широкую кампанию борьбы с архитектурными излишествами»[55]55
  Голомшток И. Н. Тоталитарное искусство. М.: Галарт, 1994. С. 252.


[Закрыть].

Если же вспоминать о событиях, чей резонанс непосредственно отразился в коллизиях состоявшегося вскоре писательского съезда[56]56
  Детально об основных событиях оттепели см., напр.: Чупринин С. И. Оттепель: события. Март 1953 – август 1968 года. М.: Новое литературное обозрение, 2020. Что же касается хронологической привязки к самому съезду, как взгляд изнутри процесса интересна хроника «Между двумя съездами», опубликованная в № 11 и № 12 «Нового мира» за 1954 год.


[Закрыть], первым должен быть, вероятно, назван скандал, связанный выходом романа В. С. Гроссмана «За правое дело», который был напечатан в «Новом мире» А. Т. Твардовского еще в 1952 году (№№ 7–10).

Роман получил одобрение сверху, более того, он был выдвинут на Сталинскую премию, однако уже в середине января 1953 года на фоне кампании по разоблачению так называемого заговора врачей и текст, и автор попали в немилость[57]57
  См. об этом, напр.: Сталинские премии. Две стороны одной медали: Сб. документов и художественно-публицистических материалов / Сост. В. Ф. Свиньин, К. А. Осеев. Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2007. С. 616.


[Закрыть]. «Высочайшее» недовольство нашло выражение в статье М. С. Бубеннова, которая появилась в «Правде» в феврале того же года[58]58
  Бубеннов М. О романе В. Гроссмана «За правое дело» // Правда. 1953. 13 февраля (№ 44). С. 3–4. Критикам, уже высказавшимся по поводу романа, пришлось спешно менять оценки. Так, записанный «Литературной газетой» в январе в разряд «наиболее значительных», хотя и не лишенных недостатков (Новый литературный год // Литературная газета. 1953. 6 января (№ 3). С. 1), роман был осужден за «идеалистические взгляды» и «субъективный произвол» в феврале, о чем сообщала редакционная статья «На ложном пути» (Литературная газета. 1953. 21 февраля (№ 23). С. 4). См. также: Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 24.


[Закрыть], а затем, в конце марта, – в постановлении президиума Союза советских писателей СССР «О романе В. Гроссмана „За правое дело“ и о работе редакции журнала „Новый мир“» от 24 марта 1953 года[59]59
  Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 26–28.


[Закрыть]. Эта интрига стала одним из болезненных предметов дискуссий во время съездовской кампании наряду с действительно (то есть в данном случае спровоцированными непосредственно смертью Сталина) «оттепельными» литературными и общекультурными событиями.

Обычно к «оттепельной» литературе причисляют серию очерков В. В. Овечкина «Районные будни». Однако стоит, наверное, учитывать, что первый из них, как и роман Гроссмана, тоже появился еще до 5 марта 1953 года. Очерк «Борзов и Мартынов» вышел в 1952 году под заголовком «Районные будни», дав, таким образом, название всему циклу[60]60
  Новый мир. 1952. № 9.


[Закрыть]. В июле 1953 года появился очерк «На переднем крае»[61]61
  Правда. 1953. 20 июля (№ 201); 23 июля (№ 204).


[Закрыть], в 1954 году – «На одном собрании…»[62]62
  Правда. 1954. 26 февраля (№ 59); 1 марта (№ 60).


[Закрыть], «В том же районе»[63]63
  Новый мир. 1954. № 3.


[Закрыть] и «Своими руками»[64]64
  Правда. 1954. 27 августа (№ 239); 30 августа (№ 242); 1 сентября (№ 244).


[Закрыть], в 1956 году – «Трудная весна»[65]65
  Новый мир. 1956. №№ 3, 5, 9. Очерк «Без роду, без пламени», вошедший в издание: Овечкин В. Районные будни. Курск: Книжное изд-во, 1953, – подписанный к печати 5 марта 1953 года, датировался автором 1940 годом и впервые был опубликован в 7–8 книжке «Красной нови» за тот же год. А издание: Овечкин В. Районные будни. М.: Правда, 1953 (Библиотека «Огонек», № 1) было подписано к печати 1 января 1953-го. Так что, несмотря на репутацию «прогрессивных», знаменитые очерки Овечкина генетически никакого отношения к оттепели не имели.


[Закрыть]. В отличие от других критических высказываний, прозвучавших в пограничное время, до писательского съезда, публицистические тексты Овечкина о неудовлетворительном состоянии дел в деревне воспринимались литераторами-управленцами одобрительно.

Смерть Сталина спровоцировала целую волну собственно «оттепельных» выступлений писателей, эпатировавших консервативное крыло литературного истеблишмента. И хотя с точки зрения сегодняшнего дня они могут показаться не такими уж радикальными, факт остается фактом: в течение многих месяцев почтенные «инженеры человеческих душ» спорили о них старательно и страстно.

16 апреля 1953 года в «Литературной газете» О. Ф. Берггольц выступила со статьей «Разговор о лирике», в первом абзаце которой трижды встречалось местоимение «я»: