Текст книги "Великая грешница"

Глава 13
Загадочное богомолье

На Москве никого не подивила поездка царицы Марьи и ее дочери Ксении на богомолье в Троице-Сергиеву обитель. Озадачило лишь то, что на сей раз поезд царицы был втрое меньше обычного. Рассудили так: царь Борис, сберегая государеву казну, вознамерился отменить пышные выезды.

Еще ночью гудел весь царский терем. Всех на ноги подняли: кравчих, постельниц, ларешниц, мовниц… Казначеи еще загодя поспешали к царицыной Мастерской палате, дабы отрыть кипарисовые сундуки, коробья и ларцы, в коих хранилось выходное да ездовое платье. Открывали с особой предосторожностью, ибо всякое белье оберегалось от порчи, заговора и наговора. Упаси бог, ежели в сундуке или в ларце колдовской корешок окажется. Тогда казначеям – голова с плеч.

Всю ночь челядь не сомкнула глаз в кухонных избах, подвалах и кладовых, откуда собирали в путь-дорогу разные питья и яства. Тут тоже глаз да глаз: все должно быть свежее, не залежалое, отборное: мед, икра черная и красная, квасы и сбитни…

Из Москвы выехать – не птице из клетки выпорхнуть. Как из Кремля выбрался, по улицам и улочкам Китай-города, Белого города и Скородома проехать не так-то уж и просто, ибо народ со всего города сбегается поглазеть на царицын выезд. Тут без стрельцов не обойтись. Впереди идут стрельцы с батогами, за ними следуют скороходы с бичами, дабы путь расчищать. Кто только не лезет к громадной царицыной колымаге, расписанной золотом! Скороходы едва успевают кнутами размахивать.

За колымагой Марьи Григорьевны едут для оберегания царицы (четверо в ряд) конные стрельцы в красных кафтанах, а за ними следует колымага царевны, в коей находится мамка и верховая боярыня, а уж потом – колымаги с боярынями, боярышнями, с сенными девушками. «За колымагами отряд с казной шатерной и столовой. Здесь и укладничий, и шатерничий и стольники, и подьячие, и ключники, и подключники, и истопники. В одной из повозок постели путные, в других – платья, белье и разная мелочь походная вместе со столами разъемными и стульями разгибными. Позади всего поезда «телега поборная. В нее складывают покупки, дары, которыми царице народ челом бьет, и все челобитные, что ей по пути подают. Рядом с телегой старший дьяк Царицына приказа шагает. Он челобитные принимает, что ей по пути подают».

Когда отъезжали от дворца, то до Фроловских ворот царицу сопровождал Григорий Васильевич Годунов в золотном кафтане с оплечьями, расшитыми драгоценными каменьями, и в собольей шапке, усеянной самоцветами. Опираясь на дорожный посох сандального дерева, боярин зорко посматривал на поезд и вспоминал слова государя:

– На тебя вверяю Ксению, боярин. Головой отвечаешь. Все ли продумал?

– Мыслю, оплоха не будет. Только бы царица не подвела.

– С Марьей у меня был уже разговор, лишнего не сболтнет, иначе…

Борис Федорович не договорил, но Григорий Васильевич отчетливо понимал, что стоит за царским «иначе».

Царица Марья была не только сварлива, но и болтлива, однако Борис Федорович ей строго-настрого наказал:

– Ты доедешь до Троицкой монастыря, а Ксения вместо обители окажется на одном из лесных угодий, дабы поправить здоровье.

– Да что я людям скажу?

– Скажешь, что Ксению недуг охватил, а посему возвращается в Москву.

– Но люди – не дураки. На Москву-то они без царевны вернутся и почнут вертеть языками. Свинья скажет борову, а боров – всему городу.

– Ни кто на Москву не вернется. Они будут на лесном угодье с царевной, и каждый станет держать язык за зубами. Сама держи рот на замке, а коль не удержишь – в монастырскую келью спроважу. И на том тебе свое царское слово даю.

Веско и непреложно заявил государь.

Обижена была Марья. Эк чего удумал супруг! Отправить в леса дремучие, и без ее материнского пригляда. Верховая боярыня – не родная мать, разве можно на нее во всем полагаться? И где жить? В дебрях, среди зверья и леших. Никак из ума выжил государь. В такой глухомани никакой шатер не спасет. Прибежит ночью ведмедь и в клочья шатер раздерет, чадо в усмерть перепугает, а то и вовсе живота лишит. Страсти какие! И ради чего? Чадо потешить, будто ей в тереме худо живется, будто не с золотого блюда ест и пьет. И впрямь спятил государь. Вначале норовила отговорить его от глупой затеи, но Борис вспылил, назвал ее «недотепой» и пригрозил наказаньем. Пришлось, скрепя сердце, смириться, ибо царь перекоров не терпит. Но душа Марьи пылала гневом. В кой раз она понуждена подчиниться воле супруга!

* * *

Еще с полпути на Москву был послан гонец, что царевна малость занемогла, и что царица не ведает: ехать ли Ксении до обители или возвращаться ей во дворец. Пока же поезд медленно, с длительными остановками, двигался к монастырю. И вскоре (вот уж Марья не ожидала!) поезд догнал сам дворецкий, Григорий Годунов, с наказом от государя: царевне быть на Москве.

Поезд царевны возвращался в стольный град совсем малым: еще загодя дворецкий отобрал лишь самых необходимых царевне людей, среди которых оказался и Василий Пожарский. Узкая дорога к Серебрянке, по коей едва проходила колымага, была заранее расчищена дворовыми людьми Годунова.

Ксения узнала о поездке на Серебрянку еще на Москве и тому была обрадована. Сейчас она сидела на атласном тюфяке, расписанном розами, репьями да птицами и, откинув персидскую камку с колымажного окна, разглядывала через слюду пышные разлапистые сосны.

– Ой! – вдруг встрепенулась она. – Белка! Белка по древу скачет, боярыня! Я недавно ее на бумаге живописала. Какая она пушистая!.. А на Серебрянке и вправду есть серебряный родник?

– Вправду, государыня-царевна. Вода из родника как серебряная. Скоро увидишь…

Все последнее время Демша не переставал удивляться. Жили тихо, покойно и вдруг все круто изменилось. Ни с того, ни с сего на Серебрянку аж царев сродник пожаловал! Все выглядел, высмотрел, поднес пять рублей – и был таков.

Раздумчиво скреб потылицу, но на ум ничего не вспадало.

Надейка была удивлена не меньше супруга. Чего только не передумала своим бабьим умом и как-то молвила:

– Занарок царев боярин не приедет. Никак, починок помышляет у нашей княгини отхватить.

– Да и я о том мекал, но для какой надобности он мне такие деньжищи отвалил? Чудно, Надейка.

– Наказал новую сряду купить.

– Зачем нам сряда? Нам и в своей одежке повадно… Нет, тут что-то не так.

Вскоре на починок вновь приехали три молодца, кои сопровождали царева сродника на Серебрянку. Крепкие, статные, вооруженные саблями и пистолями.

Демша еще с утра собирал соху, а была она из рассохи, двух сошников, палицы, обжей и подвоя. Дело, на первый взгляд, не такое уж и копотливое, но стоит допустить при сборке промах, как соха начнет при пахоте «капризиться»: криулять, ковылять, выскакивать из борозды, заглубляться на два-три вершка меньше или глубже. С сохой шутки плохи, а посему надлежит относиться к ней со всем почтением и тщанием.

Демша так увлекся работой, что не заметил подъехавших к избе всадников.

– Встречай гостей, Демша! – весело воскликнул один из молодцов.

Вздрогнул Демша, ибо не привык он к неожиданным чужим голосам, но когда выпрямился и признал всадников, то обычаем молвил:

– Милости просим. Гостям завсегда рады.

– Кваском не угостишь? Горло пересохло.

– От чего ж не угостить?

Но молодцы с коней не сошли, ибо один из них вспомнил про ключ.

– К роднику, братцы! Там водица отменная.

Птицей сорвались. Демша проводил их озабоченно-вопрошающим взглядом. И чего примчали?

Вошел в избу. Надейка поила молоком сына. Глянула на неспокойное лицо супруга, отложила кринку.

– Что приключилось, Демушка?

– Сызнова царевы люди нагрянули.

Надейка только и выдохнула:

– О, Господи!

Государевы жильцы (а это были они) появились в избе с переметными сумами.

– Получай сряду, хозяева!

На лавку полетели кафтаны и летники доброго сукна, телогреи, сарафаны, рубахи, порты, чоботы, башмаки, шапки, волосники, убрусы…

Надейку оторопь взяла: женские рубахи были белого и красного цвета, с длинными рукавами, расшитыми и украшенными запястьями; летники – из дорогой камки червчатого цвета, телогреи – из тафты, чоботы и башмаки – из юфти и сафьяна… Пресвятая Богородица, какая богатая сряда! Глаза разбегаются.

– Что? – озорно глянув на молодую хозяйку, подмигнул статный чернобровый жилец. – Довольна, женка?

Надейка не ведала, что и молвить. Демша же озадаченно произнес:

– С какой стати, люди добрые?

– Боярин Григорий Васильич Годунов приказал привести. Ты, никак, пять рублей-то на сряду не использовал.

– Так ить… На торги ехать далече. Я верну.

Демша пошарил за иконой Николая Чудотворца и протянул черноусому (никак был за старшего) серебряные монеты, завернутые в тряпицу.

– Сполна верну, ни полушки не истратил.

– Спрячь, Демша. Сии деньги тебе еще сгодятся.

– Тогда и сряду забирайте. Задарма не возьму. Да и одежа не мужичья. Чай, в лесу живем.

Жильцы переглянулись и добродушно рассмеялись.

– Чудной ты мужик, Демша. Ему царев боярин, почитай, кафтан со своего плеча жалует, а он нос воротит. Негоже, ох, негоже.

– Так ить, – смутился Демша, – будто манна с небес. – И пошто мне это всё?

– Наряжайся и носи на здоровье. Скоро изведаешь.

Жильцы поснедали, что Надейка собрала на стол, отдохнули часок на спальных лавках – и восвояси, оставив хозяев избы все в том же замешательстве.

Глава 14
Птица вольная

Пока поезд царевны копотливо продвигался к Серебрянке, к избе Демши примчал княжич Василий Пожарский. Увидел Надейку подле колодезя, весело воскликнул:

– Здорово, женка! Где хозяин?

У Надейки липовое ведерко выпало из рук.

– А он, княжич… Он бортные дерева ушел оглядывать. Вечор вернется.

– Вот незадача, – огорчился Василий. – Он позарез здесь надобен. Как его сыскать?

– Мудрено, княжич. Не сыскать тебе.

– А-а! – отчаянно взмахнул рукой Василий. – Укажи, в какой стороне. Может, и сыщу!

– Тщетно, княжич. Версты две от Серебрянки. Заблудишься. Но ты не отчаивайся, я сейчас.

Надейка убежала в избу, глянула на спящего Ванятку, осенила его крестным знамением и выбежала на двор.

– Гнедка, княжич выведу.

Василий рот разинул: женка выехала со двора на оседланном коне! На том самом коне, коего мать подарила Демше. Чудны дела твои, Господи, отроду такого не видывал. Баба на лошади!

– Поехали, княжич!

Глаза Надейки задором брызжут. Любо ей на Гнедке прокатиться. А на княжича смешно посмотреть: глаза на лоб, будто чудо-юдо перед собой увидел.

Ловко, уверенно пробиралась через лес Надейка, все больше удивляя княжича. Ай да женка, думал он, ай да лихая наездница. И как в седле держится, как изворотливо поводом управляет. Никак, Демша всему обучил.

А Демша тем временем занимался с «божьими угодницами», кои «людям на потребу, Богу на угоду». Занятное это дело. Пока жил на Серебрянке, Демша отыскал в хвойном лесу с десяток дерев, удобных для пчел, в каждом из них вырубал борть, обделывал ее колодами-должеями, чтобы их можно было вынимать, сажал матку, загодя поместив ее в маленькую клеточку и высыпал в колоду пчел; и как только у божьих угодниц появлялись соты, матку избавлял из своего плена. Соты с каждого бортного дерева вырезал лишь наполовину, вторую – оставлял пчелам, дабы в студеное время божьих угодниц не обижать.

Сейчас Демша мед не отбирал, а лишь осматривал дупла: целехоньки ли, не поразбойничал ли лесной архимандрит? И такое случалось. Прошлым летом пришел отбирать соты, а на бортном древе, разворотив дупло, сидел медведь и невзирая на лютое нападение пчел, лакомился медом. Кричать на косолапого не было смысла: в такие минуты медведь забывает обо всем на свете, да и человека он не боится. Остается одно: ткнуть архимандрита орясиной, что Демша и сделал. Косолапый издал страшный рев, кубарем свалился с дерева, а затем, увидев человека, нарушившего его излюбленную трапезу, угрозливо поднялся на задние лапы и вновь издал злобный рев. Шерсть на его загривке поднялась дыбом и зашевелилась. Сейчас он ринется на человека и раздерет его своими могучими лапами.

Но Демша сам обладает медвежьей силой. В руке его рогатина, с коей он всегда ходил в лес, ведая, что может столкнуться с архимандритом, тем более, когда идет к бортным деревьям. Одна из медведиц уже познала его страшную силу, угодив под его острую рогатину. И вот вновь косолапый готов пойти на смертный бой с огромным хозяином Серебрянки. Но того не случилось: мужичина так устрашающе рявкнул, что косолапый напугался и неторопко удалился в чащу.

– Вот так-то, Михайло Потапыч, – усмехнулся Демша.

Присел на валежину и вскоре услышал ржание коня. Гнедок! По запаху хозяина учуял. Но что случилось? Почему Надейка отъехала от избы?

Встревожился Демша. Встал и отозвался на ауканье жены.

– Здесь я!

Только дорогой к починку изведали его хозяева о загадочных приездах на Серебрянку государевых людей. Но весть о приезде царевны Ксении Годуновой была настолько ошеломляющей, что Демша даже Гнедка остановил.

– Царевна?.. На Серебрянку?!

– Пресвятая Богородица! – только что и нашлась сказать Надейка, сидевшая на коне позади мужа.

– На Серебрянку, Демша. Смотри, лицом в грязь не ударь. Приоденься в добрую сряду, и встречай государыню-царевну земным поклоном. Царевна поживет у тебя с недельку.

– В мужичьей избе?.. На мужичьем харче? Не разумею своим скудным умишком, княжич.

Лицо Демши было настолько растерянным и убитым, что Василий рассмеялся:

– Да не пугайся ты, Демша. Ни изба, ни снедь твоя не понадобятся.

– Святым духом что ли царевна будет кормиться?

– А царевна скатерть-самобранку привезет, – вновь рассмеялся княжич. – Ну, буде дивиться. Поспешим, Демша!

* * *

Как сошла из кареты царевна, так и застыла зачарованная. Господи, какая райская благодать окрест! Все, о чем она так долго грезила, предстало наяву: и солнышко щедрое да ласковое, и рощица зеленая, и речушка хрустально-светлая, и небо неохватное да изумрудное. Куда ни кинешь взор, всюду сказка волшебная, наглядеться нельзя. А воздух, воздух какой! Чуткий, нежный, медовый.

Ни с чем не сравнимое упоение охватило царевну. Дивное и сладостное. Она слушала звонкие трели жаворонков, видела порхание необыкновенно прекрасных легкокрылых бабочек, ощущала запахи чистых, благоуханных трав, и ее впечатлительно-восторженная душа переполнилась от избытка божественных чувств.

Глава 15
Первая встреча

Серебрянку усеяли шатры. В одном из них разместился Григорий Васильевич Годунов, в другом, значительно меньше – княжич Василий Пожарский и два стольника, в третьем – разная обслуга. В рогожных палатках расположился десяток стрельцов. Все шатры и палатки раскинули у речушки.

Шатры же царевны с боярынями, боярышнями и сенными девушками раскинули у березовой рощи, близ родничка.

Еще загодя Григорий Васильевич строго-настрого предупредил всю мужскую половину:

– К царевне никому не подходить и глаза на нее не пялить. Всяк занимается своим делом. Стрельцам же днем объезжать и досматривать починок, а ночью стоять в карауле близ шатра царевны. Оберегать накрепко! Коль что неладное заприметили – будить меня немешкотно и в любой час. За любую промашку буду нещадно наказывать.

С глазу на глаз потолковал боярин с княжичем Василием.

– Тебе особый наказ, рында. Куда бы ни следовала царевна, следовать и тебе за ней, но украдкой, дабы она тебя не заметила. Ты должен стать тенью государыни-царевны.

– Всегда рядом с царевной моя матушка. Она, боярин, может меня и заприметить.

– Может, но и виду не подаст. С ней у меня уже был разговор.

– А ежели что, не приведи Господи, с царевной недоброе случится? Могу я прийти на помощь?

– Разумеется, но твердо запомни, рында: с царевной ничего не должно случиться. Ничего! Ни мне, ни тебе головы не сносить.

Первые два дня выполнять наказ Григория Годунова было довольно легко: далеко от своего шатра она не уходила. Зато на третий день она пошла через луг к речушке и именно к тому месту, кое заканчивалось высоким обрывом.

Екнуло сердце у Василия. А вдруг у царевны закружится голова, и она сорвется в речушку? Правда, рядом стоит матушка с боярышнями и сенными девушками, но доглядят ли они за царевной?

Княжич, скрываясь в высокой траве, как можно ближе подступил к Поветне, готовый сорваться к царевне в любую минуту. А Ксения и в самом деле подошла к самому краю обрыва. Василий увидел, как матушка подхватила ее под руку, свободной же рукой показала царевне на вековую, величавую дубраву, раскинувшуюся в полуверсте от речушки. Ксения о чем-то заговорила, а затем оглянулась в сторону березовой рощи, и Василий впервые разглядел ее удивительно-прекрасное лицо. Разглядел и… почему-то смутился. Сердце его забилось, щеки зарделись, как у красной девицы. Никогда в жизни он не видел такого чарующего девичьего лица. И пока царевна любовалась рощей, княжич, затаив дыхание, любовался Ксенией.

Когда царевна возвращалась к своему шатру, Василий рухнул ничком в траву, чувствуя, как горят его пылающие щеки.

На четвертый день Ксения пошла прогуляться по роще. Бог словно предумышленно радовал царевну погожими днями. Белоногие березы, облитые ласковым щедрым солнцем, о чем-то тихо и трепетно шептали своей изумрудной листвой. И Ксения, очарованная прелестью рощи, вдруг тихо запела. Из ее чистой, ангельской души выплеснулись протяжные слова:

 
Ой, да как ходила красна-девица
На зеленый луг, на росистый луг,
На росистый луг зорькой утренней…
 

Вначале Ксения пела вполголоса, но затем песня отчетливо донеслась и до княжича, наблюдавшего за царевной из-за деревьев. Василий замер. Он вновь изумился: теперь уже проникновенному, певучему голосу. Песня, чистая, сильная и задумчивая, заполонила, казалось, не только сенистую, завороженную рощу, но всю Серебрянку. Боже, какой же у царевны напевный и сладкозвучный голос! Даже птицы прекратили щебетать, травы застыли, ветви берез перестали шелестеть своей трепетной листвой. Слушают, слушают грудной и задушевный голос царевны.

Ах, как пела Ксения! Пела, словно певчая птица, вырвавшись из золотой клетки на сладкую волюшку. Пела ее душа.

Василий, прижавшись к древу и забыв обо всем на свете, оцепенел. Он видел чудесное лицо царевны, слушал ее необыкновенно-прекрасный голос, и его сердце сладко заволновалось, переполнилось каким-то невиданным для него упоительно-восторженным чувством, коего он никогда не испытывал. Ему вдруг неукротимо захотелось подбежать к Ксении, упасть перед ней на колени и горячо молвить:

– Ты люба мне, царевна, люба!

И княжич едва удержался от необоримого порыва. А затем ему захотелось, чтобы на царевну вдруг напали какие-то злодеи, и тогда он отважно бросится на них, всех победит своей острой саблей. Ксения перепугается, но он прижмет ее к своей груди и успокоит:

– Никого не бойся, государыня-царевна. Я всегда буду твоим заступником.

Жаль, ох как жаль, что на царевну не напали лихие люди!..

Конечно же, побывала Ксения и в избе хозяина Серебрянки. Встречал ее у ворот все тот же высоченный мужик в суконном темно-зеленом кафтане с открытым лицом и добрыми, слегка оробелыми глазами. Таких огромных людей царевна сроду не видывала. (Теперь каждый деревенский мужик будет ей казаться богатырем.)

Демша земно поклонился и, заметно волнуясь, произнес:

– Милости прошу в дом, государыня-царевна.

Впервые оказалась Ксения в крестьянской избе и приятно удивилась ее простоте и чистоте. Все было добротно и основательно. От толстенных бревенчатых стен духовито пахло смолой, тем духом кондовой сосны, который сохраняется долгие годы и который живителен для каждого русского человека.

Ксения привыкла жить в роскошных теремах, порой так изукрашенных и обряженных, что в очах рябит от сверкающей позолоты, ярких ковров и цветастых, переливающихся тканей.

Ничего подобного нет в крестьянской избе. Голые, ничем не обитые стены, дубовые лавки, покрытые рогожами, нехитрая посуда, не отделанная златом и серебром. Но больше всего привлекла царевну здоровенная глинобитная печь с полатями. Она совершенно не была похожа на печи в теремах. Те были круглые, из синих или зеленых изразцов на ножках – с колонками, карнизами и городками наверху; на изразцах изображены травы, цветы и разные узоры. В избе же Демшы стоит что-то большое и невнятное, пышущее теплом.

– Поведай мне, Демша, как сия печь сотворена.

Демша, и без того оробевший, и вовсе растерялся. Чудно! Кажись, любой человек ведает, из чего печь сбита, а царская дочь, будто чудо перед собой увидела. Аль во дворце не такие же печи?

– Чего глазами хлопаешь, Демша? Поведай государыне-царевне, – подтолкнула мужика строгим словом Мария Федоровна.

– Дык… Завсегда рад.

Демша ступил к печи и принялся показывать рукой.

– Вот то опечье, низ, битое из глины и песка основанье, далее – подпечье, простор под опечьем, а вот запечье или закут, простор между печью и стеной избы. Здесь всякий скарб хранится: кочерги, ухваты, кадушка с водой, кринки. А вот припечек или голбец. Нутро же печи зовется подом, над ним свод, впереди его – очаг или шесток с загнеткой, отделенный очелком от пода. В очелке – чело, а над шестком кожух и труба. Ничего мудреного, государыня-царевна.

Ксения улыбнулась. Демша сыпал названиями, кои ей ни о чем не говорили. Казалось, легче латынь постигать, чем запомнить все составные крестьянской печи.

В очаге, на едва мерцающих углях, стояли железные горшки с варевом.

– Что готовишь, Демша?

Демша оглянулся на супругу, и та бойко ответила:

– В одном – щи томятся, в другом – репа распаривается, а в третьем – каша гречневая, государыня-царевна.

– Щи томятся. Как это?

– Томятся? Парятся на медленном огне. Уж такая получается вкуснятина, государыня-царевна. Пальчики оближешь!

– Угостишь меня?

– Еще как угощу, государыня-царевна. И репой пареной, и кокурками, и блинчиками на коровьем масле, и молочком топленым…

Облачена была Надейка в голубой сарафан, застегнутый сверху донизу оловянными пуговками, на ногах – легкие башмачки из алой юфти, на голове – волосник, повязанный сверху белым убрусом. В маленьких мочках ушей Надейки сверкали серебряные сережки.

«Какая она милая и шустрая», – подумалось Ксении.

Все-то царевна отведала из вкусной и здоровой крестьянской снеди и сама себе подивилась: если в теремах ее почти никогда не тянуло к питиям и яствам, то здесь всю неделю, проведенную на чистом воздухе, она с удовольствием вкушала подаваемые ей блюда, а сейчас с еще большим удовольствием она испробовала еду, приготовленную руками крестьянки. Права оказалась хозяйка избы. Вкуснятина!

Одного не ведала царевна. До ее прихода в избу к хозяевам Серебрянки наведался Григорий Васильевич Годунов с царскими поварами. Натерпелась страху Надейка! Все-то повара высмотрели, выглядели, вынюхали, даже на зуб пробовали.

– Репу-то где хранила?

– В погребке, батюшка. Крепкая, сочная, будто с грядки. Попробуй.

И повара репки откусили и сам дотошный боярин. А потом за капусту принялись: и за квашеную, и за белокочанную, и за ту, что шла на щи белые и на щи серые. У Надейки, вначале насмерть перепуганной, даже смешинка на лице загуляла. Боярин сунул щепоть капусты в широкий, губастый рот и едва не подавился.

Дошел черед и до моченой брусники, клюквы, соленых и сушеных грибов. Особенно въедливо боярин осматривал соленые грибы – рыжики и белые грузди. Молвил поварам:

– По себе ведаю. От грибов может всякая пакость в животе приключиться. А посему навалитесь на них в три горла. Утро покажет.

Утром повара на животы не жаловались. И все же боярин строго упредил:

– Кажись, хозяйка ты отменная, но коль после твоей снеди царевна занедужит, быть тебе битой нещадно.

Но все обошлось. Вкусная трапеза да и сама молодая хозяйка настолько понравились Ксении, что она сняла со своих ушей золотые сережки и протянула их Надейке.

– Прими сей дар, милая Надеюшка, за доброту твою и прелестный стол.

Молвила так тепло и задушевно, так трогательно, что у Надейки слезы на глаза навернулись. Растроганно пала на колени, принялась, было, высказывать благодарные слова, но царевна положила свои легкие, нежные руки на ее плечи и молвила:

– Зачем же так, Надеюшка? Встань, миленькая…

А Демша лишь смущенно крякал в русую бороду.

* * *

За две недели, проведенные на Серебрянке, не узнать стало «затворницу» государева дворца. Посвежела, еще больше похорошела, а главное – стала веселой, бодрой и жизнерадостной. Да и как такой не стать, коль каждое утро умывала свое лицо ключевой водицей из родничка, ходила к речушке росными травами, гуляла по светлой роще, дышала живительным воздухом, а раз даже по грибы напросилась, где приключился с ней удивительный случай.

Боярин не хотел, было, отпускать царевну в лес, кой таит в себе немало опасностей. Но Ксении так понравилась жизнь на волюшке, что она не только еще больше расцвела, но и стала более смелой и настойчивой, чего никогда не случалось в царских теремах.

– Ты уж прости меня, боярин Григорий Васильевич, но я схожу в лес за грибками.

Дворецкий, вспомнив слова Бориса Годунова, не стал перечить.

– Всё, что дочь моя запросит, изволь выполнить. Лишь бы никакой порухи не было.

Пришлось боярину зело покумекать над грибным выходом царевны. Допрежь всего в лес был послан Демша с наказом сыскать грибное место. Тот озаботился:

– Ныне август не шибко на грибы угораздило. Дождей выпало мало.

– Надо сыскать, Демша, а когда сыщешь, женке своей укажи. Она вкупе с верховой боярыней пойдет.

Демша отыскал одну грибную полянку, коя находилась в начале темного леса. В день выхода царевны Григорий Васильевич не только отрядил в лес княжича Василия, но и пятерых стрельцов.

Когда царевна, в сопровождении верховой боярыни и сенных девушек и Надейки, вышла на поляну, случилось непредвиденное. Княжич заметил, как на поляну вдруг вылез из чащи огромный сохатый с ветвистыми рогами и нетропко двинулся в сторону царевны.

– Назад! Наза-ад! – что есть мочи закричал Василий.

Сохатый замер, а княжич стремительно побежал к перепуганной царевне, коя и в самом деле устрашилась, увидев невдалеке невиданное животное.

Взбудораженный княжич обнял царевну за плечи, а затем прижал к себе.

– Не бойся, государыня-царевна! Я спасу тебя. У меня сабля и пистоль!

После этих слов Василий и в самом деле выхватил пистоль и бесстрашно двинулся на сохатого, но тот, никогда не ведая пистольного огня, удивленно посмотрел на людей, нарушивших его царственное шествие, плавно развернулся и, задевая рогами ветви деревьев, скрылся в чаще.

– Спасибо тебе, сынок, – судорожно глотнув воздух, вымолвила из побелевших губ Мария Федоровна.

Княжич, оказавшийся без шапки (потерял, когда ринулся к царевне), пришел в себя и поклонился Ксении большим обычаем.

– Прости, государыня-царевна.

Впервые Ксения так близко столкнулась с Василием. Стоял он перед ней высокий, сероглазый, с шапкой густых русокудрых волос, весь ладный, пригожий.

– Это ты меня прости, княжич. Не подобало мне в лес ходить. Вон и стрельцы всполошились.

Стрельцы, услышав громкий выкрик Василия, выбежали к поляне, но тотчас попятились в лес, увидев отмашку верховой боярыни.

– Ступай и ты, Василий.

– Ухожу, ухожу, матушка.

Царевна, оправившись от пережитого, увидела в сажени от себя два гриба с красными шляпками, выглядывающими из травы, и тотчас забыла обо всем на свете.

– Боже, какие они красивые! Как они называются, Надеюшка?

– То грибки боровые, государыня-царевна. Съедобные. Их можно жарить и солить.

– А вот еще! – радостно воскликнула Ксения. – Этот еще прекрасней.

– Не срывай, государыня матушка. Худой, не съедобный сей гриб, из него отравное зелье готовят.

– Из такого-то красивого? Какая жалость. Гриб – загляденье.

Царевна огорчилась. Она-то до сих пор не ведала, что не всякий гриб к еде пригоден.

А Надейка вдруг сунула какой-то гриб в рот и принялась его жевать. Не только Ксения, но и верховая боярыня с сенными девушками подивились:

– Да разве можно сырой гриб есть?!

Всеобщий испуг рассмешил Надейку:

– Так он и зовется сыроежкой. Бывает, заплутаешь в лесу, есть захочется, а сыроежка выручит. Съешь три-четыре грибочка – и, почитай, сыт.

– Хочу и я откусить, – молвила Ксения.

– И мы! – закричали сенные девушки.

А затем все посмотрели на верховую боярыню, но Мария Федоровна, несмотря на просьбу царевны, на такое «яство» не решилась.

– Допрежь надо их в водице промыть, мало ли чего. Глянь, сколь разной всячины к ним прилипло.

– То хвойные иголки, матушка боярыня.

– Хвойные? – заинтересовалась Ксения. – Что сие означает?

– От хвойных деревьев. Сосны да ели, государыня-царевна.

Надейка не переставала удивляться на царевну (ничегошеньки-то не ведает!), а царевна – все новым и новым открытиям.

Выходили из леса густым и высоким кочедыжником, с толстыми корневищами и бурой чешуйчатой листвой.

Надейка загадочно поднесла к губам палец.

– Ступайте тихонько, дабы кочедыжнику зла не причинить, ибо он большим волшебством обладает.

– И каким же, Надеюшка?

– Великим, государыня-царевна. Послушайте, что мне бабушка покойная поведала. Есть за тридцать три версты от града стольного лес вельми дремуч. Осередь лесу – полянка малая. На полянке – кочедыжник, цветок всемогущий. А расцветет он единожды в год, в полночь на Ивана Купалу, и горит огнем ярым. И ежели кто сей кочедыжник отыщет, тому станут ведомы все тайны, и ждет его счастье неслыханное. Он может повелевать царями и правителями, ведьмами и лешими, русалками и бесами. Он ведает, где прячутся клады несметные, и проникает в любые сокровищницы. Лишь стоит ему приложить цветок к железным замкам – и все рассыпается перед ним. Но взять сей чудодей-цветок мудрено, ибо охраняет его адская сила, и лишь человеку хороброму дано сорвать сей огненный кочедыжник. С другого же – злой дух сорвет голову. Не каждый дерзнет на оное. А вот моя бабушка дерзнула и засобиралась на полянку волшебную.

Ксения слушала сказочную и напевную речь Надейки, затаив дыхание.

– Бабушка?

– Бабушка, когда она девицей была. Она в ту пору красна молодца возлюбила, душой иссохла, а он к другой сердцем тянулся. Вот и надумала она сыскать тот цветок и в полночь ждать, покуда кочедыжник огнем не загорит, а как загорит – сорвать его, и тогда с ней окажется добрый молодец.

– И сходила-таки?

Ксения, очарованная сказом, так и впилась своими чуткими бархатными очами в лицо Надейки.

– Не сходила, государыня-царевна, одумалась: намедни видение было. Явилась ей сама Пресвятая Богородица да изрекла: «Не ходи на Ивана Купалу в лес. Тяжкий грех – молодца от суженой уводить». Поплакала, покручинилась – и смирилась. Так вот и прожила одна-одинешенька.

– Вот как в жизни бывает. Жаль твою бабушку.

– Зато на внучат ей повезло, государыня-царевна. Семеро по лавкам.

– Это как, Надеюшка?

Вопросы, вопросы. Они так и сыпались из уст царевны, пока шли до ее шатра. Затем она подумает: «Девушка из простолюдинок, а как много всего ведает! Оказывается, народ разумнее царей, кои живут в золотых дворцах и так мало всего знают. Что книги и латынь по соотнесению с таким, казалось бы, нехитрым и в то же время мудрым бытом народа?»