Текст книги "Священный Синай: Рассказы о святых землях"

Неопалимая Купина

После литургии отец Михаил, секретарь монастыря, проводит меня по безмолвному и погасшему храму.

План базилики был бы вполне традиционным: прямоугольник с выступом алтарной апсиды и пятью изолированными приделами вдоль каждой стены. Но два из них – святого Иакова, брата Господня, и Сорока синайских и раифских мучеников – выдвинуты на восток дальше, чем главный алтарь, и соединены полукруглым выступом еще одной апсиды. Из придела Сорока мучеников мы подходим к этому внутреннему алтарю за главным алтарем, сокровенному, как Святое Святых древнего Иерусалимского храма, куда только раз в год входил первосвященник.

Страшно переступить порог и войти в соприкосновение с одним из событий, определивших Священную историю человечества.

На иконе над входом Моисей снимает сандалии перед Неопалимой Купиной.

Однажды провел он стадо далеко в пустыню, и пришел к горе Божией Хориву.

И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает

Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает.

Явлением вечности разрывается медленнотекущий поток времени – Бог рассекает его жезлом Своим, чтобы направить в новое русло. Но пока это скрыто от Моисея, он хочет только рассмотреть таинственное явление.

И каждый иконописец по-своему пытается его разгадать.

Куст горит длинными огненными лентами, какие бывают от горящего красного дерева или сухой туи. На другой иконе того же XIII века, перед которой мы остановились раньше, ветки и листья Терновника у ног Моисея просвечивают изнутри золотым огнем, окруженным огнем красным, будто бы меньшего накала. На мозаичном изображении на парусе стены перед сводом главного алтаря темная зелень куста расцвечена яркими вспышками, красными, золотыми, фиолетовыми. И это напоминает рассказ очевидца о том, как сходит Священный Огонь в Великую субботу на Гроб Господень, мраморная плита покрывается белыми и голубыми искрами, еще не обжигающими, и патриарх Иерусалимский собирает их ладонями и зажигает первый пучок пасхальных свечей…

Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я!

И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая.

И сказал: Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова. Моисей закрыл лице свое, потому что боялся воззреть на Бога.

Неопалимая Купина

Икона призвана явить лик, и лицо Моисея открыто и озарено огнем. Краем сознания проходит, что раньше, когда я читала об этом священном событии, в моем представлении Горящий Куст занимал не нижний угол, а гораздо более высокое пространство: потому что не мог Моисей взирать – или в страхе не взирать – на Бога сверху вниз; потому что и подошел он, чтобы рассмотреть великое явление.

Но вот монах переступил незримую черту. И я, сняв обувь, эту черту переступила, вошла в часовню и положила три земных поклона на святой земле.

Стены часовни облицованы керамической плиткой

Корень Неопалимой Купины обозначен круглым отверстием в мраморной плите, как в Вифлеемском храме место Рождества Христова. На ней сохранилась греческая надпись XIII века: «Помяни, Господи, раба Твоего, смиренного Гавриила Орипсая, архиепископа святой горы Синайской в Святой Купине». Плита покрыта серебряным щитом с чеканными иконами Горящего Куста и Преображения, Распятия, евангелистов, святой Екатерины и Синайского монастыря, и над ней подвешены три серебряные лампады с неугасимой посередине. Архиепископ Гавриил устроил над корнем и престол: на четырех мраморных столбиках над нижней плитой поднята его мраморная плита со сквозным барьерчиком вдоль края. Две свечи, напрестольное Евангелие, покров из парчи…

Только сама полукруглая ниша алтаря и золотая мозаичная полусфера ее свода с равноконечным крестом выделяют алтарь внутри часовни – нет ни иконостаса, ни завесы, лишь две высокие свечи в подсвечниках стоят на углах ниши, как два безмолвных стража. И необычно, празднично, светло покрыта вся ниша от пола до золотого свода кафельными плитками с голубым, белым и бледно-розовым цветочным орнаментом. Так непривычна неогражденность алтаря, его ужасающая близость и открытость, что малое пространство часовни кажется в него включенным, словно вся она – единый алтарь, и мое присутствие здесь непозволительно. Так Иаков увидел лестницу и Ангелов, восходящих по ней на небеса, и Господа на ее верху:

…Истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал!

И убоялся, и сказал: как страшно сие место! это не иное что, как дом Божий, это врата небесные.

– Корень выходит под стеной апсиды… Посмотрите туда… – отец Михаил показывает на высокое окно слева над престолом.

За окном зеленеют ветки.

– Что там? – не решаюсь поверить я.

– Там Терновый Куст…

Если бы я знала раньше, что этот Куст существует не только условным кругом или иссохшим корнем под ним, как обозначено в Крестном иерусалимском монастыре место произрастания древа Креста, если бы могла предположить, что Куст живет почти три с половиной тысячелетия, теперь, когда я увидела его, это не произвело бы такого впечатления. Но я не знала и в первый момент не поверила.

Позолоченные дарохранительницы из сокровищницы монастыря. XVI и XVII в.

– Насколько достоверно… что это тот самый Куст? – спрашиваю я осторожно: такого рода сомнения не принято выражать вслух.

– Столь же достоверно, как место Рождества Христова… – говорит отец Михаил очень серьезно, но и со скрытой радостью, – должно быть, от того, что может ответить уверенно. – Такие события Священное Предание хранит тысячелетиями. И с первых веков христианства в горах вокруг Горящего Куста селились отшельники. Еще царица Елена построила здесь башню: в ней монахи спасались от набегов сарацинов, и маленький кириакон – церковь во имя Богородицы – Неопалимой Купины. А в шестом веке, когда при императоре Юстиниане строилась базилика, в нее включили часовню – это древнейшая часть храма.

Позолоченное кадило и дарохранительница. XVI и XVII в.

Через боковой придел святого Иакова мы выходим из собора. За выступом алтаря, над каменным полукруглым ограждением высотой метра в два разросся еще вдвое выше роскошный куст. Он стоит, как на воображаемой мною иконе, празднично зеленея на чистой небесной голубизне, а длинные ветки свисают так низко, что можно рассмотреть резные свежие листья и черные ягодки, гораздо мельче, чем у можжевельника, можно даже коснуться их рукой.

– Потому еще это несомненно, – продолжает отец Михаил, – что есть люди, способные духом отличать сакральное от обыденного, а на этом корне литургию совершают уже по крайней мере семнадцать веков. И только этот куст терновника сохранился на всем Синае, другого нет…

Отец Михаил взглянул на часы:

– Я ухожу, а вы, если хотите, можете остаться в храме.

– Если это возможно… – я почти испугалась: неужели они оставляют посторонних людей в святилище с сотнями древних икон на деревянных полочках вдоль стен? – Надолго?

– Хоть на все три часа до обеда, потом собор запрут.

– И, угадывая то, на что я не осмелилась: – Можете вернуться в часовню…

Меня оставляют не одну: монах убирает в храме, и мы не мешаем друг другу. Всем существом своим ощущая страх и трепет от близости святого престола, я опускаюсь на колени у противоположной алтарю стены. Мне все не верится, что я могу оставаться здесь долго, и я тороплюсь говорить с Богом, благодарить Его за чудесный дар моего присутствия в этом монастыре и просить Его о том, что невозможно для человека, но для Него возможно.

Один из первых русских паломников на Синай священноинок Варсонофий, в 1462 году отправившийся из Киева через Молдавию, Белгород, Константинополь, Крит, Родос и Кипр в Каир, а оттуда через пятнадцать дней прибывший с караваном верблюдов в Синайский монастырь, оставил такую запись: «А святая Купина близ кладезя, в долу, идеже есть церковь Соборная великая, стоит, и за престолом великия церкви, на том святом месте, идеже Пречистая Дева Мария стояла посреди Купины огня, держащи Господа Иисуса Христа, Сына Божия. И на том святом месте лежит камень, мрамор бел, окован круг медию, на нем же на меди выображены святии пророцы. И вверху того камени престол святый, на нем же служат святую литургию во вся субботы, с вечера же поют стихиры – похвала Огнеопальной Купине. И всякий человек входит в ту во святую церковь изувся сапоги; аще ли забытием ума внидет в церковь не изувся, да имает епитимью: три года босу ходити…»

И в другом месте, приводя библейский рассказ о видении Моисея, Варсонофий говорит: «И видев стоящу Пречистую Деву Марию среди Купины простертыми руками на высоту и держащу Младенца в персех Своих, Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия».

Как возник у русского инока этот образ, сливший в себе события Ветхого и Нового Заветов?

Другой паломник XVI века Паисий Агиапостолит, впоследствии митрополит Родосский, в стихотворном описании Синая говорит, что чудо Купины предвозвещало рождение от Благодатной: как не сгорала опаляемая Купина, но, освежаемая пламенем, осталась вечноцветущей, так сохранена Девой и Пречистая Мария, когда совершилась в Ней тайна воплощения Божия; хотя ученый грек, конечно, не утверждает, что Моисей уже видел Богородицу в божественном пламени.

И по толкованиям святых отцов Несгорающая Купина – прообраз Богородицы. Но зримый образ, воспроизводимый иноком Варсонофием, напоминает иконографию Неопалимой Купины с Пресвятой Девой в центре, а в поясном виде – икону Знамение. Паисий Агиапостолит упоминает, что в середине главного алтаря есть икона – «тайна Купины, неподражаемой красоты», – не эту ли икону или подобную ей видел раньше наш паломник?

В конце XIV века был и в Московском Благовещенском соборе «образ Пресвятой Богородицы Неопалимой Купины, на самом том камени написанный, идеже виде Моисей пророк Купину, огнем горящу и несгораему». Камень был принесен «из Синайской горы палестинскими старцами в дар великим князем Московским в лето 6398», то есть в 1390 году от Рождества Христова. Иконописцы воплотили в краски древний символ.

И еще более всеобъемлющее понимание этого пламенеющего прообраза предчувствовала я тогда в часовне или вспоминала, но вспомнила гораздо позже.

Архимандрит Иустин (Хикс). Фотографии из блога библиотекаря монастыря

В монастырском саду расцветает миндаль

«Благословение Явившегося в Терновом Кусте» (Второзаконие 33:16) – весной он покрывается нежными лиловыми цветами

Интерьер часовни Неопалимой Купины

Праздники в храме Преображения Господня

Да благословит Господь землю его вожделенными дарами неба, росою и дарами бездны, лежащей внизу, вожделенными плодами от солнца и вожделенными произведениями луны….

(Второзаконие 33:14–16)

Синай. XIX в.

Экспедиция в пустыню

Отец Михаил с вечера предупредил, что вполне вероятна небольшая экспедиция в пустыню с моим участием. Время отъезда не обозначено точно, и я сижу под утренним солнцем напротив канцелярии и жду. По лестнице с верхней галереи спускается высокий монах и тоже присаживается на каменное ограждение рядом. На голове его плоская выгоревшая камилавка, в руках холщовый дорожный мешок. Отчасти для отца Илии и затеяна поездка: немногочисленная братия уговаривает его здесь остаться.

Он вырос в греческой семье в Америке, служил в торговом флоте, – мы вспоминаем вид на прекрасный залив Сан-Франциско с моста Голден Гейт, старые парусники у причалов и гонки парусных яхт с цветными спинакерами на голубой воде в воскресные утра… В пятьдесят лет офицер флота уехал на Афон, принял постриг и с тех пор десять лет живет в скиту. Светловолосый, с открытым лицом и просветленными голубыми глазами, отец Илия говорит радостно, и радостно его слушать.

– Монахи говорят: если ты долго прожил в миру, ты уже не способен на послушание в общежитии, – вот и решили поискать мне скит в пустыне.

Скорее всего, он сам уже никогда не захочет отказаться от уединения, из которого эту радость вынес.

– В пустыне вам не хватало бы моря?.. – предполагаю я.

Он недолго подумал:

– Когда я пришел на Афон, я сказал одному старцу: «Какой из вашей келлии вид на море!» Старец ответил: «А я никогда не смотрю в окно».

– Эта притча как раз для меня: я потому и не стяжала ничего внутри, что все смотрю в окно – на мир и море.

– Значит, вы еще не выполнили свое земное задание… Это от меня уже нечего было ждать.

Приятно разговаривать с человеком духовным: как бы явно он ни был выше тебя, он сделает вид, что его достоинства – это немощи, а твои недостатки – залог будущих добродетелей. Выехали впятером. За рулем отец Михаил, несмотря на жару, скрывший густые рано поседевшие волосы под вязаной шапочкой куполком. Рядом Владыка в том же подряснике, с кинокамерой и фотоаппаратом.

На заднем сидении отец Илия и мы с Арсенией – монахиней из Тарфы, которую мы должны посетить.

За монастырским садом свернули по шоссе в широкую долину. Горы то грядой стоят поодаль, то приближаются, прорисовываясь в прозрачной ясности жаркого ноябрьского утра до мелких складок и трещин. Изредка попадаются селения бедуинов или стада коз. Монахи и Арсения перебрасываются фразами на английском или греческом, а я во все глаза смотрю в окно.

Один из холмов у дороги завершается церковью. Холм служит основанием для каменного храма, органически из него проросшего и осенившего долину крестом: так ставят часовни в Грузии и Армении, и в этом завершении мир получает верховное оправдание.

Владыка говорит, что это церковь Святого Креста, а рядом с ней монастырь строит дом, чтобы кто-нибудь мог поселиться.

В одном селении отец Михаил вышел и вскоре вернулся с немолодым проводником-бедуином, разместившимся в кузове.

По наезженной колее пересекаем песчаную долину с сизыми кустиками колючек. За ней машина долго спускается по извивам дороги, уже едва различимой, или, надрываясь, взбирается круто вверх.

Оставив машину, идем по расщелине между почти черными горами, покрытыми то будто осыпями шлака от гигантской плавильной печи, то острыми пластинками, похожими на осколки чугуна. Подняв такой осколок, Владыка замечает, что судя по отливу, в этих породах много железа, и что во времена фараонов на западной стороне Синая были горные рудники, где добывали руду, бирюзу, драгоценные камни, выпиливали гранитные плиты для построек фараонов.

Спустившись между мертвыми горами, попадаем на дно черного котла – не хватает только адского пламени. Кажется, что оно уже отгорело здесь и выжгло все живое – ни деревце, ни травинка не пробиваются сквозь осыпи, хрустящие под ногами.

Выбрались из котловины – впереди бедуин в белой накидке, за ним мы растянувшейся цепочкой – и вдруг все неузнаваемо изменилось. Вокруг поднимаются пологие горы, столь же безжизненные, но светлые и словно сплавленные и отекшие остывающей породой. А напротив, на плоской макушке горы, появилось несколько прямоугольных строений.

Они сложены из тесаных плотно пригнанных камней без связующего состава и похожи на маленькие крепости с округлым лазом вместо двери. Согнувшись в три погибели, можно пролезть внутрь и увидеть те же голые камни, иногда балки потолочного перекрытия, явно более позднего происхождения. В одном из домиков крыша настелена из камыша, сохранились каменный очаг, плоский круглый камень для размола зерна, остатки плетеной циновки. В другом оказалось узкое окошко, и странно смотреть в него и знать, что кто-то, кого уже тысячи лет нет на свете, вот так же стоял здесь и видел эту долину и эти горы.

Отец Михаил, выбравшись из лаза и стряхнув густую пыль с подрясника, говорит, что строения относятся к легендарным временам набатеев, заселявших Каменистую Аравию на севере, о которых упоминали Иосиф Флавий, Овидий, Плутарх. Их главный город Петра лежал между Иерихоном и Синаем, и через него шли торговые пути в Египет, Сирию, Палестину, тянулись караваны с восточными пряностями, ладаном и смирной, золотом и драгоценными камнями. Через Аравийскую пустыню царица Савская на горбах верблюдов везла дары Соломону, чтобы приобщиться к его премудрости, – что мы можем сделать даром. Даже и теперь караваны проходят по тем же дорогам, с теми же пряностями и, может быть, тем же опиумом.

Из Египта через пустыню Эт-Тих и Акабу пролегали пути паломников в Мекку. Южнее и восточнее, вдоль берегов залива Акаба, селились потомки Авраама и Хеттуры, пастушеские племена мадианитов, – еще пророк Исаия упоминает о множестве их верблюдов и быстроходных дромадеров. Интересно, каким богам поклонялся священник Мадиамский, на дочери которого женился Моисей?

Во времена исхода евреев вся география была другой: обильнее источники, богаче растительность, больше было зверей и птиц, иначе не могли эти шестьсот тысяч, не считая женщин и детей, пройти даже от Египта до Хорива, где Господь стал питать их манной из Своих рук. Некогда зеленела и эта долина. После набатеев бедуины пригоняли сюда стада на весенние пастбища, потом здесь селились монахи. Ушла вода – ушли люди, иссохли травы.

Синай. ХIХ в.

Пока все еще осматривают древнее поселение, в шутку предлагая отцу Илие богатый выбор, а потом в мой бинокль стараются рассмотреть за горами Тарфу, я поднимаюсь на верхушку горы.

Воздух сух, прокален, и несмотря на полуденный зной, дышится легко. Вздымаются вокруг пустынные охристые горы с лысыми макушками. Они кажутся монолитными, будто некогда поднялось волнами море лавы и застыло, и складчатые выступы похожи на сгустившиеся наплывы, стекающие к основаниям гор. Наша группка – монахи с седыми головами, в длинных черных одеждах и бедуин в белой накидке среди них – картинно смотрится на краю обрыва над этим пустынным безжизненным простором.

Благословен еси, Господи, Владыко Вседержителю, просветивый день светом солнечным, и ночь уяснивый зарями огненными…

(Молитвы коленопреклонения в День Святой Троицы)

Что осталось от Аравийской Петры, роскоши и пряности давних веков? Что сохранилось живым от фараонов, жрецов и мистерий Древнего Египта? Все расплавило и испепелило время, напоминая, что так и небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят. Дивно и странно – только зеленеет Терновый Куст, опаленный божественным огнем, и живет монастырь, выросший вокруг этого куста.

Проезжаем вдоль склонов, по желтой известняковой поверхности которых проложены длинные ребристые полосы черного камня, будто строки с неразличимым издали текстом. Иногда эти жесткие ровные пласты вздымаются под крутым углом к горизонту, создавая причудливые чередующиеся геометрические узоры. Или тянутся поверху, повторяя хребты зубчатыми гребнями, и тогда горы похожи на залегших один за другим ощетинившихся зверей.

На месте схлынувших потоков и водопадов ниспадают лавины глыб, камни обкатаны, отполированы. В других местах породы снова раздроблены, измельчены, сверкают кварцевыми вкраплениями, и, когда мы выходим, я собираю золотистые, или сахарно-белые с золотым блеском, или совсем прозрачные кристаллические обломки, чтобы их рассмотреть.

Но основным цветом гор остается темно-багровый. Грандиозные панорамы багровых хребтов с острыми вершинами раскрываются на фоне синевы. Они надвигаются, окружают и снова расступаются, чтобы открыть другую величественную пустынную горную панораму. Торжественная красота есть в строгой монотонности этих пейзажей, в их очищенности от подробностей, – такой может быть поверхность другой планеты.

И каждый раз заново поражают каменные строения, покинутые тысячелетия назад на развилке дорог или в глубине ущелья.

Часов около четырех машина остановилась на обрыве пересохшей реки, когда-то протекавшей в глубокой каменистой трещине. Теперь только трещина рассекает равнину. На западе она замкнута высокой горной цепью с пирамидальной вершиной, поднятой над общей ломаной линией хребтов. Солнце стоит за этой багровой обрывистой грядой, силуэт ее резко контрастирует с бледной желтизной песков, еще озаренных, и отбрасывает на них лиловые тени, сгустившиеся до фиолетовых в ущельях.

У истока река еще не иссякла – там ярко зеленеют купы нескольких пальм. По той стороне русла к оазису тянутся редкие дома бедуинов, почти не отличающиеся от древних построек. Стадо черных и рыжих длинноухих коз бредет между дымчатыми кустиками, кое-где разбросанными по песку. А возле домов мелькают фигурки детей в цветных рубашках.

Монахи разговаривают с нашим проводником, глядя в сторону пальм, – там можно построить дом. Оплетенные обручи на голове жителя пустыни поддерживают чистое покрывало, надетое, может быть, для поездки с Владыкой. Глаза, похожие на маслины, на полном смуглом лице и нос картошкой придают бедуину выражение одновременно хитроватое и простоватое, при общей готовности услужить.

Бедуины по-прежнему не христиане и не мусульмане. В древности они поклонялись утренней звезде и раз в год на празднике с дикими плясками приносили ей в жертву белого верблюда или красивого юношу.

Удивительные истории сохраняет время: однажды, еще за полтора века до постройки монастыря, в такую жертву бедуины собирались принести уведенного в плен во время набега сына отшельника Нила Синайского; но по молитвам отца юноша был спасен, позже выкуплен сирийским епископом и вернулся на Синай.

Веками бедуины грабили монастырь, убивали монахов, а теперь целыми селениями кормятся от него, работают на постройках и в садах – другой работы в пустыне нет. И когда машина Владыки выезжает за территорию монастыря, они бегут, чтобы поднять цепь, преграждающую въезд, и поцеловать ему руку: это заменяет им благословение. Воистину не в силе Бог, а в правде.

Пока мы стоим, даль подернулась голубовато-лиловой дымкой, и это присутствие лилового придает благородную сдержанность чистым краскам долины, умиротворенность и тихую печаль.

Все неподвижно и в селении бедуинов. Какая-то неизвестная жизнь скрыта за каменными стенами, может быть, мало изменившаяся с давних времен. И я вдруг спрашиваю Владыку, нельзя ли посетить такое обитаемое жилище? «Почему нет?..» – отвечает он.

Где-то машина переехала обмелевшее сухое русло. Выходим у дома, ничем не огражденного, с раскрытой в долину дверью. Женщина в черных одеждах под черным покрывалом, со свернутыми в узел надо лбом волосами, встречает нас, широко улыбаясь. Сразу появляются дети разного возраста, кудрявые, черноглазые, неумытые, одетые в прямые одноцветные подряснички или пестрые платьица.

Принимают нас очень радушно – во всей пустыне Владыку знают в лицо. На песке перед домом хозяйка разложила свернутые одеяла – по числу гостей, и мы полукругом рассаживаемся. А она входит и выходит из пристройки то с охапкой колючих веток для растопки очага, то с чайником, споласкивает на глазах у нас стаканы, рассматривая их на свет, чтобы и мы не сомневались в их чистоте. Прибывает пестрая толпа ребятишек, тоже полукругом выстроившихся напротив и с мирным любопытством взирающих на нас черными глазами.

Взглянув через раскрытую дверь внутрь жилища, я не заметила там ничего, кроме таких же лохматых свернутых одеял, лежащих у стен, – ни стола, ни стула, ни кровати, ни хоть какого-нибудь предмета, привычного в человеческом жилье. Единственное окно, без стекла и рамы, сквозит прямоугольником синевы, и только сверху прикручено веревкой брезентовое полотнище, – нижний край его перекидывают наружу во время песчаных вихрей или дождей. Стекла и не нужны летом, при пятидесятиградусной жаре в помещении, но зимой, когда в горах выпадает снег, и туристам нравится фотографировать монастырь на снежном фоне, – чем согреваются бедуины?

Твой день и Твоя ночь: Ты уготовал светила и солнце; Ты установил все пределы земли… (Псалом 73:16–17)

На подносе в стаканчиках, скорее, рюмках без ножек, нам подали темный напиток: то ли жидкий сладкий кофе, то ли чай, – сахарная сладость забивает вкус самого напитка: говорят, бедуины очень любят сахар и явно им злоупотребляют: у многих взрослых и детей черные зубы. Весь стаканчик на три глотка, но пьем мы долго, изредка перебрасываясь словами; говорит, преимущественно, наш проводник – абуна, очень довольный своей ролью, поочередно обращаясь то к гостям, то к хозяйкам, которых теперь стало трое. Исполняется некий ритуал гостеприимства, в котором в данном случае пища не призвана играть какую-либо заметную роль.

Мать Арсения, молодая гречанка с высоким лбом и чистым лицом, оживленно рассказывает отцу Илие о своем монастыре, где она пока одна.

Мирно сидит у стены Владыка Дамиан, подносит к губам крохотный стаканчик, ничем не выделяясь в общем разговоре, кроме, разве что, внутренней тишины на фоне некоторого оживления. И эта непритязательность и простота удивительны в архиепископе древней автономной Церкви, простирающейся на шестьдесят тысяч квадратных километров, лице столь же значительном, как восточные патриархи.

На прощание Владыка фотографирует детей и женщин, и это вызывает большое оживление. Каждая хозяйка получает что-то из рук отца Михаила, и всех детей оделяет он потертыми египетскими фунтами, – нигде не случалось мне видеть таких потертых денег, как в египетских поселках: можно подумать, что лет двадцать их донашивали в городах, прежде чем они стали служить для бедуинов знаками тленных ценностей.

И помни весь путь, которым вел тебя Господь,

Бог твой, по пустыне… Он смирял тебя,

томил тебя голодом и питал тебя манною,

дабы показать тебе, что не одним хлебом

живет человек, но всяким словом,

исходящим из уст Господа, живет человек.

(Второзаконие 8:2–3)