Текст книги "Драма в кукольном доме"

Глава 5
Человек без будущего

Завтрака Амалия ждала с нетерпением – не потому, чтобы особенно проголодалась, а потому, что у нее сложилось убеждение, что с князем, который знал столько выдающихся людей и наверняка многое видел, будет о чем поговорить. Однако за столом Петр Александрович большую часть времени молчал, а общим разговором завладела Наталья Дмитриевна. Она жаловалась на то, что содержание имения обходится дорого и что в год на него уходит не менее двух тысяч рублей.

– Недавно пришлось выравнивать полы на террасе, потому что доски все сгнили и перекосились… Огород большой, но овощи то уродятся, то нет, а прошлое лето было такое жаркое, что все засохло… Садовнику тридцать рублей в месяц, сторожа недавно прогнали, потому что пьет горькую… Трудно найти хороших работников, очень трудно!

– Бедствуете, значит? – спросил князь с тонкой улыбкой.

Наталья Дмитриевна надулась:

– Почему бедствуем, Петр Александрович?.. Просто все дается нелегко. Муж предлагал ульи завести, но я поговорила со знающими людьми – еще неизвестно, будет ли мед… У брата моего в имении семь ульев есть, так два года кряду меду не было.

«Неужели она всерьез думает, что ее рассказы могут быть кому-то интересны?» – мелькнуло в голове у Амалии. Георгий Алексеевич, очевидно, придерживался того же мнения, потому что откашлялся и спросил у князя, какие у него планы в этот приезд.

– Боюсь, в моем возрасте никакие планы уже не имеют смысла, – усмехнулся старик. – С жизнью, в сущности, покончено – то есть приходится уже не жить, а кое-как обороняться от небытия. Впрочем, эта тема вряд ли подходит для застольной беседы, и я прошу прощения, что затронул ее.

Наталья Дмитриевна, нахмурившаяся при первых его словах, оживилась и заговорила о том, что, если лето в этом году будет такое же холодное, как и весна, дачный сезон вряд ли удастся.

Из-за стола Амалия встала с чувством досады.

«Хорошая женщина, но до чего же ограниченная… Или нет? В смысле – не такая уж хорошая. Все-таки мелочно, да и жестоко прятать за шкаф снимки соперницы, которая уже умерла…»

Смутно Амалия надеялась на то, что после завтрака ей удастся пообщаться с князем с глазу на глаз и узнать от него что-нибудь интересное. Однако тут Георгий Алексеевич завладел дядей и стал обсуждать с ним заграничные цены на вина.

– Цены? Что ж, если вам угодно знать… – Петр Александрович говорил медленно, словно взвешивая каждое слово. – В пересчете на наши деньги медок идет по шестьдесят копеек за бутылку, сен-жюльен – семьдесят пять копеек, лафит – рубль десять. Это баденские цены, а что касается Парижа…

Амалия перестала слушать. Ей показалось, что Георгий Алексеевич раздумал ехать на почту, а раз так, вина он мог обсуждать до бесконечности. Вспомнив, что не успела дочитать вчерашний роман, гостья ушла к себе и села с книгой у окна. Бывают тексты, может быть, несовершенные, но в их мир хочется войти, подружиться с героем и порадоваться его успехам; а бывают тексты мастеровитые, куда входишь, как в вагон, едущий от одной остановки до другой, – и как только выходишь из этого вагона, перевернув последнюю страницу, немедленно забываешь и его, и героев-попутчиков. Начав читать с места, на котором остановилась, Амалия обнаружила, что начисто забыла имя поклонника героини, как и имя врага, строившего многочисленные и ужасающие козни, так что ей пришлось вернуться на несколько страниц назад, чтобы вспомнить, кто есть кто.

К обеду приехали сыновья Киреевых: Владимир – серьезный молодой студент в очках, с темными усиками, которыми он явно гордился, и Алексей – флегматичного вида щекастый увалень-гимназист с оттопыренными розовыми ушами. Старший смахивал на отца в молодости, младший пошел больше в мать. От присутствия в доме сыновей Наталья Дмитриевна сразу похорошела, посветлела лицом и стала хлопотать с удвоенной энергией, чтобы устроить для детей все как можно лучше. Через некоторое время вернулся и Георгий Алексеевич, который все-таки съездил на почту и получил адресованное ему письмо. С детьми он пытался играть роль отца семейства, покровительственным тоном задавал вопросы об учебе, об университетских делах, но чувствовалось, что в семье он все же играет вторую скрипку. Младшие Киреевы скорее были симпатичны Амалии, но от нее не укрылось, что они относятся к князю чуть ли не свысока – как к старому докучному родственнику.

За обедом Петр Александрович к случаю рассказал придворный анекдот из николаевских времен:

– Когда граф Канкрин[1]1
  Граф Егор Францевич Канкрин (1774–1845) – государственный деятель, министр финансов.


[Закрыть] серьезно заболел, герцог Лейхтенбергский[2]2
  Герцог Максимилиан Лейхтенбергский (1817–1852) – президент Академии художеств.


[Закрыть] спросил у своего знакомого: «Quelles nouvelles a-t-on aujourd^’hui de la santé de Cancrine?» – «De fort mauvaises, il va beaucoup mieux»[3]3
  «Какие сегодня новости о здоровье Канкрина?» – «Очень плохие, ему гораздо лучше» (франц.).


[Закрыть].

– Кто такой Канкрин? – спросил Владимир.

– Он был министром финансов, – ответил князь.

– А герцог Лейхтенбергский? – ломающимся подростковым голосом осведомился Алексей.

Петр Александрович бросил на него быстрый взгляд и стал смотреть в свою тарелку. Хозяин дома объяснил, что герцог был зятем императора Николая.

– А снег-то больше не идет! – вдруг всполошилась Наталья Дмитриевна. – И даже солнце выглянуло! – Снег перестал идти еще до обеда, и солнце показалось примерно тогда же, но она словно только что это заметила. – Госпожа баронесса, отчего вы ничего не едите? Неужели вам не нравится?

По справедливости, Амалия должна была ответить, что не привыкла к таким большим порциям, какие подавались у Киреевых, и решила немного перевести дух, но нам всегда совестно признаваться, что другие переоценили наши силы, пусть даже речь идет только о поедании котлет. Гостья отделалась довольно вялой и натужной шуткой о том, что, напротив, все ей очень нравится, просто она готовится к решительному штурму тарелки. Все засмеялись – точнее, почти все, потому что князь ограничился одной улыбкой, такой же вялой, как и вызвавшая ее острота.

Заговорили как-то вразнобой и каждый о своем. Наталья Дмитриевна сообщила, что собиралась показать гостье окрестности – живописнейшие, между прочим, – но ввиду капризов погоды от этой идеи пришлось отказаться. Владимир вспомнил университетского профессора, который подыскивал себе на лето дачу на Сиверской. Георгий Алексеевич сделал плачущее лицо, повторил свою филиппику против хищных дачников, тяпнул, кстати, рюмочку водки (чему супруга не успела воспрепятствовать) и с изумленным видом застыл на стуле. Алексей рассказал, что товарищи в гимназии дали ему кличку Крокодил, потому что однажды учитель географии спросил, какие животные водятся в Европе, а он тайком читал под партой книгу, не расслышал вопроса и ответил наугад.

– Однако крокодилы все же водятся в Европе, – заметил князь. – В зоопарках, – добавил он после легкой паузы.

Обед пролетел почти незаметно, а после него, пользуясь тем, что немного распогодилось, Амалия вышла погулять в сад. На траве там и сям лежал мокрый снег, который на земле уже успел растаять и превратил ее в месиво из грязи и воды. Нежно-розовый кукольный дом уже не казался таким идиллическим, и вдобавок где-то в ветвях деревьев вороны препирались так громко, словно они были новыми правителями мира и делили его на части. Подобрав юбку, Амалия сделала несколько шагов по дорожке, едва не угодила в лужу, подумала, что на сегодня с нее хватит прогулок, – и, опустив глаза, увидела на пелене нерастаявшего снега четкие отпечатки кошачьих лап.

Почему-то это открытие обнадежило ее. Черный кот оставлял следы, стало быть, он вовсе не был привидением, которое выбралось из старой фотографии. «Да, но не стоит сбрасывать со счетов котов, которые живут в доме, – подумала Амалия, забавляясь про себя. – Конечно, это следы кого-нибудь из них». Чтобы проверить свою догадку, она пошла по следам и, поблуждав по саду, оказалась возле ворот. Здесь следы терялись, так что не было никакой возможности установить, куда делось животное, которое так заинтриговало Амалию. Зато вместо кота она увидела незнакомого человека, который ходил взад и вперед возле ограды, куря папиросу. Появление молодой женщины застало его врасплох: он отшатнулся, выронил папиросу и сдавленно чертыхнулся. На вид незнакомцу было лет тридцать пять; худой, бледный, с черными кругами под глазами и костистыми скулами, которые туго обтягивала кожа, он был некрасив – и в то же время чем-то притягивал взгляд. Какой-нибудь художник, пожалуй, счел бы, что перед ним интересный тип. Но Амалия не была художником, и поэтому она сразу заметила, что незнакомец стоит в холодный день без перчаток и вообще выглядит порядком обносившимся.

– Здравствуйте, сударь, – выпалила она. (Ни тогда, ни потом она не могла объяснить себе, почему ей пришло в голову начать разговор именно с этой фразы.)

– Д-добрый день, сударыня, – нервно ответил незнакомец. Он потерянно посмотрел на папиросу, упавшую в грязь, и перевел взгляд на собеседницу. – А Наталья Дмитриевна дома?

– Дома, – ответила Амалия, решив на всякий случай ничему не удивляться.

– Значит, я зря приехал, – мрачно изрек незнакомец.

«Нет, ему не тридцать пять, а, пожалуй, меньше тридцати, – размышляла Амалия, приглядевшись к своему собеседнику. – Широкий образ жизни, вот в чем дело. И, конечно, он много пьет. Позвольте, а не может ли это быть…»

– Вы, случайно, не видели здесь кота? – спросила она вслух.

– Нет. У вас убежал кот?

– Он не мой, – зачем-то уточнила баронесса Корф, хотя ее собеседник вполне мог обойтись без этого уточнения. – Но я его ищу.

– Ведьма потеряла кого-то из своих котов? – хмыкнул незнакомец.

– Ведьма?

– Ну, Наталья Дмитриевна.

– Верхом на метле я ее не видела, – не моргнув глазом, объявила Амалия. – А вы… вы ведь Сергей Киреев, верно?

– Он самый.

– Почему вы не зайдете?

– Пф, – фыркнул Сергей, неуклюже поведя своими узкими плечами. – Зачем? Меня все равно выставят. – И он мрачно посмотрел на розовый дом, блестевший в лучах предательского весеннего солнца.

– Нет, так не годится, – покачала головой Амалия. – Пойдемте со мной.

Старший сын Георгия Алексеевича поглядел на нее с удивлением, но она уже повернулась и зашагала к дому, не оставив собеседнику пространства для маневра, так что Сергею оставалось только следовать за ней. В гостиной никого не было, но из соседней комнаты доносился стук шаров: там играли в бильярд.

Появление блудного сына на пороге бильярдной произвело эффект, весьма далекий от благоприятного. Георгий Алексеевич промахнулся по шару и разорвал сукно концом кия, Владимир с глупым видом застыл на месте, Алексей открыл рот, а пухлая, улыбчивая, гостеприимная Наталья Дмитриевна в мгновение ока обратилась в напряженное, источающее неприязнь существо. Только князь, сидевший в кресле у стены, не шелохнулся и даже бровью не повел.

– Здравствуйте, папенька, – неприятным голосом проговорил Сергей, засунув руки глубоко в карманы. – Здравствуйте, маменька. Добрый день, Петр Александрович. Счастлив видеть, что вы совершенно не изменились.

За минуту до того Амалия сняла пальто и отдала его горничной, но ее спутник избавляться от верхней одежды отказался и как был, с поднятым воротником и в грязной обуви, проследовал за баронессой Корф.

– Что вам угодно? – спросила Наталья Дмитриевна дрогнувшим голосом. Но глаза ее метали молнии, которые не сулили вновь прибывшему ровным счетом ничего хорошего.

– Мне нужны деньги, – просто ответил Сергей. – Я задолжал Митрохину, и хозяйка требует уплаты за квартиру.

– Ты ставишь нас в неловкое положение, – промолвил Георгий Алексеевич после небольшого молчания. – Я уже давал тебе деньги две недели тому назад. – Он вздохнул и безнадежно спросил: – Сколько?

– Сто.

– Это слишком много, – вмешалась Наталья Дмитриевна. – У Митрохина вы взяли только рубль.

– А квартиру вы не считаете, маменька? А как насчет калош? И перчатки мне тоже нужны. Да и есть-пить бесплатно нигде не дают.

– Могу дать только двадцать рублей, – вмешался Георгий Алексеевич, протягивая сыну две смятые бумажки. – Бери и… и ступай.

– Двадцать мне мало будет, одни калоши в пять рублей станут, – угрюмо промолвил Сергей, но бумажки все же взял и небрежно засунул в карман. – Жаль, что у вас с деньгами туго, ну да мы-то с вами знаем почему, да?

И что-то такое глумливое проскользнуло в его тоне, что Георгий Алексеевич побагровел и стал тяжело дышать.

– Я требую, чтобы ты немедленно покинул этот дом! – рявкнул он.

– Покину, куда я денусь, – развязно ответил Сергей. – А вам, маменька, лучше бы поинтересоваться, кто сейчас на даче Шперера живет. Ручаюсь, вы очень, очень обрадуетесь.

Георгий Алексеевич открыл рот, как-то враз пожелтел лицом и сник. Сыновья глядели на него во все глаза, но взгляд, который ни с чем нельзя сравнить, принадлежал все же его жене.

– На даче Шперера? – проговорила Наталья Дмитриевна неожиданно высоким, тонким голосом. – Значит, опять, да, Жорж? Это она, да? А заказное письмо – это только предлог, чтобы с ней увидеться? – Муж не проронил ни слова. – Посмотри на меня! Что же ты молчишь?

Вместо ответа Георгий Алексеевич шагнул к старшему сыну, который стоял, недобро усмехаясь.

– Убирайся! – прошипел Киреев. – Вон, я сказал!

Он сделал попытку взять Сергея за плечо, чтобы вытолкать его из комнаты, но тот успел отскочить назад.

– Я сам уйду… Мое почтение, Петр Александрович! Счастливо оставаться!

Насмешливо блеснув глазами, он на прощание отвесил в сторону Амалии нечто вроде поклона и вышел из бильярдной.

– Жаль, сукно разорвалось, – пробормотал расстроенный Владимир, кладя кий. – И зачем вы, сударыня, его привели?

Глава 6
Ссора

«В самом деле, зачем я его привела?»

На этот вопрос Амалия не могла сама себе дать исчерпывающего ответа. Какую-то роль, конечно, сыграли фотографии первой жены Киреева, спрятанные за шкаф, глухое упоминание о старшем сыне, ставшем изгоем, и ощущение глубоко запрятанной фальши, которую баронессе Корф стал с некоторых пор внушать розовенький кукольный дом.

«По крайней мере, с чистой совестью могу сказать одно: я не могла уйти и оставить у ворот человека, который… который когда-то был частью этой семьи и которого из нее, полагаю, выжили».

Она не успела додумать свою мысль, потому что бильярдная, в которой Амалия находилась, неожиданно превратилась в театр, на сцене которого разыгрывается душераздирающая драма. Наталья Дмитриевна произнесла несколько бессвязных слов о даче Шперера, об обманах, о двуличности, о какой-то Марии Максимовне и перешла в наступление на мужа, который, судя по его лицу, в эти мгновения был сам не рад, что вообще появился на свет.

– Ах! Вы меня убиваете! – закричала на него жена. – Я умираю… Я сейчас умру!

И она в обмороке повалилась на пол. Владимир и Георгий Алексеевич бросились к ней, причем студент кричал «Мама, не умирай», а муж все еще продолжал бормотать бессвязные извинения, что жена все не так поняла. Впрочем, он вскоре перестроился, стал звать горничную и потребовал немедленно вызвать доктора.

Общими усилиями Наталью Дмитриевну перенесли на стоящий в бильярдной старый диван и стали приводить в чувство. Владимир метался, на глазах его выступили слезы; Георгий Алексеевич твердил, что все пройдет, что жена сейчас придет в себя, но голос у него был неуверенный. И тут старший сын напустился на него:

– Я ведь видел ее возле станции, эту ужасную женщину – она гуляла с черным котом и отвернулась от меня! Я решил, что обознался… но нет же! Как ты можешь так поступать с мамой? После всего, что она сделала для тебя!

– А что такого она для меня сделала? – завелся Георгий Алексеевич.

– Вылечила от пагубной привычки! Отказалась от мечты стать пианисткой…

– Ах, скажите пожалуйста! Да таких пианисток сколько угодно в любом доме!

– Добровольно заточила себя в глуши! Занимается делами имения, вместо того чтобы…

– Да не себя она здесь заточила, а меня! – вне себя выкрикнул Георгий Алексеевич. – Придумала, что ей плохо в городе, что ей надо жить в деревне, а на самом деле… А, да что тут говорить!

Он отошел к окну и яростно запустил обе руки в волосы. Наталья Дмитриевна шевельнулась на диване и тихо застонала:

– Жорж, ну почему ты так кричишь? Зачем же кричать… И ты, Володя… Володенька… Ах, что-то мне нехорошо… совсем нехорошо…

Она говорила очень тихо, то и дело останавливаясь, и водила рукой по груди, словно там, в глубине, что-то мучительно болело. На лице хозяйки дома было написано страдание, и Амалия почти была готова поверить ему – когда Наталья Дмитриевна на долю секунды повернулась в ее сторону, и между ресниц хозяйки дома блеснул такой неприязненный взгляд, что гостья застыла на месте.

«Ах, ловка! Ну до чего же ловка…»

Впрочем, по-настоящему Амалию заинтересовали только два момента: упоминание о черном коте, который, судя по всему, принадлежал пассии Георгия Алексеевича, и поведение князя Барятинского, а также младшего сына Натальи Дмитриевны. Оба они, когда хозяйка дома удачно изобразила обморок, предпочли роли статистов. Петр Александрович устремил взор куда-то вдаль, словно даже не отдавая себе отчета в происходящем, и, пожалуй, его реакцию можно было списать на то, что он хорошо знал жену племянника. Гимназист по кличке Крокодил смотрел на мать скорее с любопытством, как смотрит искушенный зритель на актера, от которого ожидает чего-нибудь в высшей степени занимательного – и это оказалось тем более неожиданно, что Амалия была готова поклясться, что из двух братьев старший куда интеллектуальнее и сообразительнее.

«Хотя, с другой стороны, принимают дети Наталью Дмитриевну всерьез или нет – их личное дело… Черный кот – вот что обидно. Ларчик-то просто открывался: кот есть, и он принадлежит… э… ну назовем ее дамой сердца Георгия Алексеевича. Дама сняла дачу, наверное, гуляет рядом с домом любовника, ждет удобного момента. Кот вообще может быть чем-то вроде условного знака, – фантазировала Амалия. – Если Георгий Алексеевич увидит его или услышит о нем, он поймет, что дама где-то неподалеку. То-то у него сделалось такое лицо, когда я упомянула о коте…»

До нее долетели слова Натальи Дмитриевны:

– Не надо врача, никого не надо… Дайте мне спокойно умереть!

«Переигрывает», – с неожиданной злостью подумала Амалия. Комедия, разыгрываемая хозяйкой дома, начала ей надоедать.

– Мама, ты не умрешь, я обещаю тебе, ты не умрешь! – воскликнул Володя, волнуясь.

– Я совсем забыл про Метелицына, – внезапно произнес Георгий Алексеевич. – Он же обещал быть к ужину. Надо предупредить его, что приглашение отменяется.

– Нет, нет, нет!

Наталья Дмитриевна села и спустила ноги с дивана.

– Мы не можем нанести Степану Тимофеевичу такую обиду…

– Обиду? – желчно переспросил Георгий Алексеевич. – Я же все равно не хочу продавать ему землю. К чему этот ужин, к чему вообще все? Пусть он едет к твоему брату и торгует его именье, ради бога, я не против!

– При чем тут мой брат? У него есть земли возле Куровиц, но дачи там не построишь, потому что железной дороги под боком нет. И вообще мы не о моем брате говорим! Господин Метелицын имеет право рассчитывать на наше уважение…

– Кто такой Метелицын? – спросила Амалия, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Богач из бывших купцов, – ответил Владимир. – Покупает землю, строит дачи.

Ну вот, разъяснилась еще одна маленькая загадка: почему Наталья Дмитриевна так упорно наводила разговор на дачи и почему Георгий Алексеевич так нелестно отзывался об их обитателях. Некий Метелицын хотел купить у него землю, а Киреев сопротивлялся, в то время как Наталья Дмитриевна была скорее «за» – и что-то подсказывало Амалии, что в конечном счете она настоит на своем.

– Мама, – проговорил Владимир, – может быть, все-таки не нужно ужина, если ты плохо себя чувствуешь?

– Со мной все хорошо, Володенька, – твердо промолвила Наталья Дмитриевна, глядя ему в глаза. – Пожалуйста, помоги мне встать.

Она вышла, опираясь на руку сына. Гимназист распахнул перед ними дверь и удалился следом за матерью и братом – может быть, чтобы не чувствовать себя неловко в присутствии отца. В бильярдной остались только Георгий Алексеевич, князь и Амалия. Шаркающей походкой хозяин дома приблизился к бильярду, зачем-то потрогал прореху, которую оставил его кий, и тяжело вздохнул.

– Должен попросить у вас прощения за эту семейную сцену, госпожа баронесса, – промолвил он. – В вашей семье, уверен, никогда не бывает ничего подобного.

Амалии не понравилась ирония, прозвучавшая в последних словах, – легкая, но тем не менее вполне ощутимая. Вошла горничная и объявила, что за доктором поехал один из слуг. Георгий Алексеевич метнул на нее хмурый взгляд, взял кий, в сердцах швырнул его на бильярд и вышел. Горничная, покраснев, засеменила прочь из комнаты.

– Скажите, князь, вы тоже сердитесь на меня? – спросила Амалия.

Петр Александрович сидел, скрестив руки на своей трости, и спокойно смотрел на баронессу Корф. Услышав ее вопрос, князь усмехнулся.

– Я никогда не сержусь на хорошеньких женщин, сударыня, – ответил он.

Но Амалия находилась в том расположении духа, когда даже старомодно-вежливый ответ вызывает желание придраться.

– Значит, если бы я не была, как вы говорите, хорошенькой, вы бы рассердились?

– Нет, конечно же, тем более что вы решительно ни в чем не виноваты. Cʼest une affaire de famille[4]4
  Это семейное дело (франц.).


[Закрыть], – добавил Петр Александрович таким тоном, словно это могло что-то объяснить. Амалия подошла и села в соседнее кресло.

– Боюсь, как бы мне не запутаться во всех этих семейных делах, – промолвила она тоном, которому попыталась придать беззаботность и который оттого вышел натужным и фальшивым. – Вы бы не могли просветить меня, Петр Александрович? Чтобы я в дальнейшем не совершала таких ошибок.

– Что ж, тогда мне придется начать издалека. – Князь шевельнулся, устраиваясь поудобнее. – Мой племянник с юности был влюблен в Екатерину Голикову, очаровательную девушку, дочь статского советника. Когда Георгию был двадцать один год, он женился на ней. Сейчас такие браки, кажется, считаются ранними, но тогда ни родители жениха, ни родители невесты не возражали. Они прожили вместе несколько лет – я имею в виду племянника и Екатерину, – а потом она заболела.

– Чахотка?

– Нет. Врачи так и не смогли определить, что это было. Кажется, все-таки злокачественная опухоль. Когда она умерла – а умирала она мучительно, – Георгий чуть с ума не сошел. Он стал пить, бросил университет и совершенно махнул на себя рукой. Даже то, что Екатерина оставила маленького сына, о котором надо было заботиться, не могло образумить моего племянника. А потом он встретил свою вторую жену.

Петр Александрович произнес эту фразу совершенно будничным тоном, и только по блеску его глаз, по тени улыбки где-то в уголках тонких губ можно было догадаться, что все оказалось не так просто и что отношение рассказчика к предмету его рассказа было вовсе не так бесстрастно, как он пытался представить.

– Полагаю, Наталья Дмитриевна смогла найти на него управу, – заметила Амалия негромко.

– О, разумеется. Георгий почти перестал пить и даже нашел в себе силы, чтобы окончить курс. Несколько лет прослужил и вышел в отставку, как только служба стала его тяготить. Родились дети, которым он был очень рад. В то же время старший сын от Екатерины стал доставлять хлопоты, и чем дальше, тем больше. Он не принял мачеху и делал все ей наперекор. К сожалению, Сережа не понимал, что в войнах такого рода победа редко остается за детьми. Мне кажется, – раздумчиво добавил князь, – он и сейчас не понимает этого.

– А если бы он принял мачеху, что тогда?

– Интересный вопрос. – Петр Александрович улыбнулся. – Хотел бы я видеть Сережу за столом вместе с остальными во время семейных праздников, но даже в воображении не получается. Думаю, даже если бы он принял Наталью Дмитриевну, она бы все равно его не приняла. Для всех женщин на свете дети делятся на своих и чужих. Сережа остался бы чужим, что бы он ни делал. Но пока Наталья Дмитриевна боролась с пасынком, она едва не пропустила несколько увлечений своего супруга.

– Выходит, что Георгий Алексеевич человек ветреный?

– С первой женой он ветреным не был. Со второй… – Князь усмехнулся: – Не знаю, замечали ли вы, госпожа баронесса, но люди вообще не любят своих спасителей. Наталья Дмитриевна спасла Георгия, он сам неоднократно говорил это – и решил, так сказать, отплатить обычной монетой, то есть неблагодарностью. Какое-то время Наталье Дмитриевне удавалось справляться с ситуацией, а потом появилась Мария Максимовна Игнатьева. Не то чтобы молодая – уже за тридцать – и вроде бы не красавица, но мой племянник потерял голову.

– Мария Максимовна походила на его первую жену?

– Нет, вовсе нет. Я знаю, часто рассказывают о том, что человек любил, потерял, встретил кого-то похожего и загорелся, – но это все выдумка, литература. Никто на самом деле не знает, почему люди любят друг друга или, наоборот, не могут полюбить.

– А Наталья Дмитриевна действительно уговорила мужа уехать из Петербурга, чтобы разлучить его с Марией Максимовной?

– Уговоры? Вы плохо ее знаете, сударыня. Вдруг оказалось, что она больна, что дела имения расстроены, что все управляющие – обманщики и нужно жить на месте самому, чтобы не быть обманутым. Ах да, и еще доктор объявил, что Георгию следует больше времени проводить на свежем воздухе. Словом, племяннику пришлось перебраться из Петербурга сюда, а детей оставить в городе. Думаю, для Натальи Дмитриевны труднее всего далась разлука с ними – она их очень любит… почти так же, как не любит пасынка. Вероятно, прошло бы некоторое время, какой-нибудь доктор сказал бы, что Георгию полезнее городской воздух, и семья вернулась бы в Петербург. Но, как видите, переезд не помог, потому что Мария Максимовна тоже теперь живет на Сиверской.

– Что ж, – сказала Амалия, – всегда может найтись какой-нибудь доктор, который объявит, что для здоровья Натальи Дмитриевны и ее супруга полезнее всего воздух заграницы.

– Это уже будет походить на бегство, – хладнокровно заметил князь. – А Наталья Дмитриевна готова отступать только до известного предела – чтобы потом легче было наступать. – Он всмотрелся в лицо собеседницы и добавил: – Вам она не слишком по душе, как я понимаю?

– Не знаю, – ответила Амалия, нахмурившись. Она действительно не могла определиться окончательно и испытывала легкую досаду из-за собственных колебаний. То, как Наталья Дмитриевна обошлась со своим пасынком, возмущало ее, но как женщина Амалия понимала желание хозяйки дома бороться за своего мужа.

– Меня поразило, как Сергей Киреев смотрел на дом, – неожиданно выпалила баронесса Корф, – как побитая собака, которую выгнали отсюда. – И со всем эгоизмом прямолинейной молодости она добавила: – Почему он не возьмет себя в руки, не пойдет служить? Он не производит впечатления конченого человека. Зачем так упорно губить себя? Ведь не может же он не понимать, что ни к чему хорошему это не приведет…

– О, да вы, сударыня, мудры не по возрасту, – заметил Петр Александрович, с любопытством глядя на Амалию. Она внутренне поежилась, предчувствуя неблагоприятное для нее продолжение, и оказалась совершенно права: – Но вас жизнь щадила, вам не пришлось столкнуться с предательством самых близких людей. Оно наносит незаживающие раны, которые преследуют человека всю его жизнь. Я пытался помочь Сереже, и другие люди тоже пытались. Все оказалось бесполезно. Как ни странно это говорить, но ему могла бы помочь только такая женщина, как Наталья Дмитриевна, которая заставила бы его забыть прошлое… хотя «забыть» тут слово не совсем подходящее. Точнее, – добавил князь с педантичностью бывалого литератора, – он смог бы наконец запереть свое прошлое в шкатулку, выбросить ее вместе с ключом и начать новую страницу жизни. Но не всем женщинам дана способность вдохновлять на такие подвиги, и далеко не всякая будет возиться с безнадежным пропойцей. Давайте посмотрим правде в глаза: Сережа обречен, и единственное, что можно для него сделать, – предоставить бедолагу его судьбе.

– Полагаете, роман Георгия Алексеевича тоже обречен?

– На этот вопрос вам может ответить только сам Георгий Алексеевич, – отозвался Петр Александрович рассудительно. – Кого бы он в итоге ни выбрал, внакладе он не останется. Наталья Дмитриевна окружила его уютом и родила ему детей, а Мария Максимовна, если правда то, что я о ней слышал, очень мила. Она моложе моего племянника, а значит, с ней у него будет иллюзия, что он сам помолодел. Но решится ли он поменять прочный налаженный быт на иллюзии – большой вопрос.