Текст книги "Миллион в воздухе"

Глава 3
Бабушка, маршал и двадцать наследников

Чтобы объяснить причины, по которым Мэй не жаждала распространяться о своей бабушке, нам придется прерваться и подробнее рассказать историю мисс Фортескью, долгое время бывшей притчей во языцех в Лондоне, Суррее и Девоншире, а кроме того, в некоторых отдаленных колониях Британской империи. В общем и целом можно сказать, что имя этой поразительной особы было известно всему белому свету.

Кларисса Фортескью происходила из уважаемой семьи. Ее родители были безупречны, как и родители родителей. Правда, один из ее дедушек злоупотреблял бренди, а другой имел привычку время от времени швыряться в жену всем, что попадалось под руку, но в семье Фортескью эти мелочи сходили за невинные чудачества, тем более что домашние никогда не жаловались, а стало быть, никто из посторонних ни о чем не знал.

Мисс Кларисса была идеальной юной леди, столь же благовоспитанной, сколь очаровательной. При наличии приличного приданого такие качества не пропадают втуне, и вскоре Клариссе сделал предложение мистер Джозеф Уинтерберри. Он жил по соседству с семьей Фортескью. Сам он также происходил из хорошей семьи, известной в этих краях уже несколько веков. У Джозефа было десять братьев и сестер, восемь дядюшек, двенадцать теток и примерно человек семьдесят кузенов и кузин, которые попеременно гостили в доме его хлебосольных родителей. Помимо столь внушительной родни, Джозеф обладал приятной внешностью и покладистым характером, а кроме того, со временем должен был унаследовать кое-какую земельную собственность. Все в округе решили, что он и мисс Кларисса станут на редкость удачной парой. Уже потом, когда выяснилось, насколько они ошиблись в своих ожиданиях, жена викария заявила, что она предчувствовала подобное развитие событий, но ей никто не поверил.

Итак, Кларисса Фортескью вышла замуж за мистера Уинтерберри и превратилась в образцовую жену. Она вела хозяйство, следила за счетами и за шесть лет брака родила четверых сыновей. Мистер Уинтерберри не мог нарадоваться на свою супругу и полагал, что их счастье продлится до конца дней.

Очевидно, у Клариссы были другие соображения на этот счет, потому что однажды, вернувшись с охоты, Джозеф обнаружил на подушечке для булавок следующее послание:

«Дорогой сэр,

Не могу сказать, кто надоел мне больше – вы, ваши родственники или ваши дети. От души надеюсь, что никогда больше не увижу ни вас, ни их.

Кларисса Фортескью».

Прочитав письмо, мистер Уинтерберри на всякий случай повторил чтение еще три раза, но текст ничуть от этого не изменился. Напротив, содержание предстало перед ним во всей своей возмутительности.

Первые слова мистера Джозефа были:

– Я надеюсь, это шутка? Хотя и крайне дурного тона!

Затем:

– Не знал, что моя Клари пьет так же, как ее дедушка!

Затем:

– Я подстрелил лису, а Клари занимается какими-то глупостями? На что это похоже, я вас спрашиваю?

После чего он наконец догадался призвать дворецкого и спросить у него объяснений. Дворецкий всплеснул руками, на всякий случай ужаснулся и вызвал горничную миссис Уинтерберри, которой по должности полагалось знать о своей хозяйке все.

Горничная напомнила хозяину о разных событиях, от которых тот прежде досадливо отмахивался, – о том, как во время третьих родов надо было послать экипаж за доктором, а экипаж забрал один из дядюшек, гостивших в доме, и Кларисса в результате чуть не умерла, о том, как племянница Джозефа однажды опрокинула краски на новое платье хозяйки, которым та очень дорожила, о том, как Кларисса просила нанять еще одну няньку, но мистер Уинтерберри предпочел купить новую гончую. Джозеф негодовал.

– Вы хотите сказать, милочка, что жена бросила меня из-за собаки? – патетически восклицал он. – Так, что ли?

– Ну, если она сбежала с мистером Эндрю, то ей лучше знать, из-за чего, – парировала горничная и прикусила язык.

Джозеф медленно выпрямился.

– Вот он что! Стало быть, это все из-за Эндрю!

Голубоглазый обаятельный Эндрю был приятелем одного из его кузенов, который и ввел его в дом. Мистер Уинтерберри, сам того не подозревая, пригрел на груди змею.

– Это ему даром не пройдет! – вскричал Джозеф и послал дворецкого проверить, много ли денег захватила с собой беглянка.

Выяснив, что она взяла с собой все до последнего пенни, а также платья, украшения и прочие мелочи, Джозеф преисполнился еще большего негодования и запретил упоминать при себе имя «этой женщины».

– Пусть, умирая, она приползет к моему порогу – я все равно ее не прощу!

Затем он выпил большой стакан кларета, велел заложить экипаж и отправился к родителям – советоваться, что предпринять в этом экстраординарном случае.

Узнав о происшедшем, мать заплакала и призналась ему, что Кларисса ей никогда не нравилась. У нее было предчувствие, что эта особа разобьет жизнь ее сына. Впрочем, оставался открытым вопрос, почему она никому не говорила о своем предчувствии вплоть до того момента, когда было уже слишком поздно.

Отец, впрочем, оказался куда реалистичнее и о предчувствиях не толковал.

– Надо вернуть ее домой, – сказал он.

– Что? – ужаснулся Джозеф. – После того, как она осквернила семейный очаг? Никогда!

– Не будь ослом, – отрезал отец. – Если муж бросает жену, он молодец, хоть и негодяй, но если жена бросает мужа, все сочтут последним олухом его. Я уж молчу о том, что начнут говорить о ваших детях. Нет! Надо во что бы то ни стало вернуть эту чертовку обратно, если понадобится, то силой. Куда она делась?

Но Джозеф заартачился и повторил, что если даже Кларисса и приползет к его порогу, то он… и т. д. Он сотрясал воздух, расхаживал по комнате и сверкал глазами. Подвески на хрустальной люстре ходили ходуном, и с них хлопьями осыпалась пыль.

Пока Джозеф бесцельно растрачивал таким образом драгоценное время, преступная парочка не тратила его даром. Так как Эндрю служил во Франции в представительстве крупной английской фирмы, он сразу же предложил Клариссе перебраться на континент, и молодая женщина, поколебавшись, согласилась. Впрочем, она была готова следовать за Эндрю куда угодно, лишь бы оказаться подальше от опостылевшего мужа.

Пока беглецов искали в Дувре, они уже благополучно прибыли в Кале и таким образом оказались вне зоны досягаемости британской юстиции. Однако тесть Уинтерберри оказался не лыком шит и сразу же довел до руководства фирмы, в которой служил Эндрю, в какой чудовищный скандал оказался втянут их работник.

Руководство вздохнуло, пожало плечами, вызвало к себе ловеласа и довело до его сведения, что карьера и интрижки порой вещи несовместимые, особенно если речь идет о такой почтенной фирме, как та, в которой он работает. Эндрю поставили ультиматум: либо он расстается с Клариссой, либо со службой.

О Эндрю, Эндрю! Каков был его выбор? Как мог он поступить, когда речь шла о женщине, которая ради него пожертвовала своим добрым именем, своей честью, своим будущим, наконец? Она оставила свой дом, своих родных, своих детей! Неужели это ничего не значило?

Очевидно, ничего. Потому что бессердечный Эндрю выбрал службу. А Кларисса осталась совершенно одна в незнакомом городе, в чужой стране, без гроша за душой, потому что все ее сбережения они с любовником уже спустили. Да и, в конце концов, где тратить деньги с размахом, как не в Париже?

Итак, Эндрю бесследно растворился в дымке парижских улиц. Клариссе было больше не на кого рассчитывать. В далеком Девоншире мистер Уинтерберри-старший, узнав о развитии событий, удовлетворенно потер руки.

– А теперь, – сказал он сыну, – самое время поехать за твоей супругой и привезти ее обратно.

Однако строптивый Джозеф крепко держался шаблона о блудной жене, которая должна сама явиться и униженно просить прощения, после чего он, может быть, и соблаговолит принять ее обратно. Мать и все родственницы женского пола тотчас встали на его сторону и заявили, что не к лицу Джозефу самому просить жену вернуться.

– Главное, не будь с ней слишком мягок, когда она вернется, – наставляла Джозефа мать. – А ведь вернется, куда ей деваться?

При мысли, что вскоре он окажется полным хозяином положения, Джозеф приходил в возбуждение, грозил окну кулаком и кричал:

– Наконец-то я увижу, как она приползет обратно! Дрянь, дрянь!

Но он ее не увидел, потому что Кларисса сделала то, чего от нее мало кто ждал. Она осталась в Париже.

Она не пыталась вернуться в Англию, не докучала мужу слезливыми письмами с мольбами о прощении, не требовала от него денег – она вообще предпочла забыть о нем, словно его никогда в ее жизни и не было. Взамен она выбрала нелегкое существование женщины, которая зависит только от милостей мужчин. Выше уже говорилось, что миссис Уинтерберри (в девичестве Фортескью) была очаровательна. Париж превратил это очарование в опасное оружие, которым Кларисса без промедления воспользовалась. Выражаясь простым языком, она пошла по рукам.

Когда Джозеф узнал, что его жена в Париже прекрасно проводит время сначала в обществе бедного писателя, затем в обществе богатого старого художника-академика, а затем в обществе сына банкира, он побагровел и заявил:

– Так! Теперь ноги ее в моем доме не будет! Кончено! Больше она для меня не существует!

И отправил жене во Францию злобное письмо, в котором уведомлял ее, что она для него умерла.

Не ограничиваясь одним письмом, он довел до всеобщего сведения, что его жена скончалась. Детям тоже было сказано, что их мамы больше нет. При этом слуги и, конечно, родственники прекрасно знали правду, но все предпочитали подыгрывать Джозефу в его упорном стремлении объявить свою жену умершей. Если паче чаяния кто-то из многочисленного семейства Уинтерберри вдруг оказывался в Париже и сталкивался там с Клариссой, то благоразумно не видел ее, как не замечают бесплотный дух.

Тем не менее из Парижа до семейства Уинтерберри время от времени доходили слухи о том, как недостойная жена достойного человека проводит свое время. Поначалу Кларисса предпочитала общество богемы, но быстро поняла, что бедные писатели и художники без заказов кормятся только мечтами о бессмертии. Они забавляли Клариссу, но ее мечты были куда более материальны. Кроме того, однажды она простудилась так, что чуть не умерла от воспаления легких, а когда выздоровела, то решила, что жизнь и все, что та может дать, гораздо лучше любого бессмертия, которое вообще может никогда не наступить.

Поэтому она переключилась на художественные верхи – преуспевающих живописцев, которые выставлялись в Салоне, имели орден Почетного легиона и не знали отбоя от заказчиков, а также беллетристов с именем и почтенных академиков, которые были без ума от пикантной язвительной англичанки.

Однако через несколько лет Кларисса пресытилась разговорами о литературе и искусстве, которые неизменно сводились к тому, кто получает больший гонорар. Так или иначе, с этого времени ее видели исключительно в обществе предпринимателей, банкиров и офицеров. В эпоху Второй империи[9]9
  Время Наполеона III.


[Закрыть] состояния сколачивались быстро, страна развивалась фантастическими темпами, и у Клариссы никогда не было недостатка в покровителях. Что касается военных, то они хоть и не могли похвастаться внушающими трепет богатствами, но, в конце концов, были молоды и обладали отличными фигурами.

А время меж тем шло, и, как всегда, незаметно подкралась смена эпох, когда то, что казалось незыблемым, рухнуло в один миг. Что-то не заладилось, глава режима утратил прежнюю хватку, грянула война, затем Коммуна, и империи пришел конец. Новые власти разделались с коммунарами, которые успели всем надоесть (уничтожая дворцы и памятники, господа бунтовщики нанесли Парижу больший урон, чем впоследствии обе мировые войны, вместе взятые). Затем власти посовещались и большинством в один голос пришли к мысли о том, что Франции нужна республика. На этом и решено было временно остановиться.

А Кларисса…

Клариссе, казалось, уготовано личное крушение – обыкновенное для женщин, которые когда-то были молоды и красивы, но теперь уже не так молоды и, увы, далеко не так красивы. Ей было уже под сорок – возраст, когда мужчина еще может считать себя молодцом, но женщина (по мнению большинства) может считать лишь морщины. Впрочем, у Клариссы оставались кое-какие деньги – не так много, как она рассчитывала, потому что ее образ жизни требовал определенных расходов, а они не всегда подчинялись контролю. Так или иначе, она подвела итоги, пришла к выводу, что при некоторой экономии сможет прожить безбедно столько же, сколько прожила, и решила остепениться. Не впадая в ханжество, но и не щеголяя былыми подвигами, она поселилась в скромной квартирке с видом на Лувр и Сену и покорилась течению времени. Порой ее навещали старые друзья, что в данном случае равнозначно выражению «старые любовники». Они давали ей советы, как выгоднее вложить оставшиеся деньги, вспоминали легкомысленные времена империи, вздыхали и порой задерживались дольше, чем требовали приличия. Так прошло несколько лет, и наступил 1895 год.

В далеком Девоншире Джозеф Уинтерберри, располневший и обрюзгший, с красным лицом, все еще тешил себя надеждой, что когда-нибудь опозорившая его жена вынуждена будет вернуться, дабы не умереть в нищете. На этот случай у него было заготовлено несколько речей, одна выразительнее другой. Но ни одна ему не понадобилась. Однажды утром он раскрыл газету и прочитал, что во Франции скончался маршал Поммерен, принадлежавший к довольно знатной семье и оставивший недурное состояние. Половину маршал завещал Франции на создание морского музея имени Поммерена, так как всю жизнь мечтал о море, хоть и сражался исключительно в сухопутных войсках. Вторую половину покойник в память о добрых старых временах оставил своей хорошей знакомой, англичанке мадемуазель Клариссе Фортескью. В газете сообщалось, что, получив наследство, мисс Фортескью сделается богаче на миллион полновесных, восхитительных золотых франков разом.

Узнав, что негодяйка-жена, осрамившая его имя, на старости лет заделалась миллионершей вместо того, чтобы приползти к его порогу и далее по программе, мистер Уинтерберри вытаращил глаза, несколько минут пытался выговорить хоть что-то, но побагровел еще больше, а затем упал лицом в тарелку. С ним приключился удар, и через несколько часов он умер.

Сыновья Клариссы и мистера Уинтерберри – Джозеф-младший, Генри, Уильям и Роберт – были к тому времени раскиданы судьбой по всей Англии и ее заморским территориям. Джозеф пытался с переменным успехом торговать на Барбадосе, Генри с женой и детьми занимался земледелием в Суррее, Уильям занимал небольшой пост в Индии, а Роберт с семьей мирно жил в Литл-Хилле. Тем не менее удаленность не помешала братьям собраться и обсудить создавшуюся ситуацию.

Конечно, они прекрасно знали, что, вопреки тому, что им твердил отец, их мать живехонька и вполне сносно существовала в Париже. За истекшие годы ни Кларисса, ни сыновья не предпринимали попыток повидаться. Они не обменивались письмами, мать не знала о рождении детей, которых к нынешнему времени насчитывалось: пятеро – у Джозефа-младшего, двое – у Генри, шестеро – у Уильяма и еще трое – у младшего Роберта. Даже в разговорах между собой братья избегали упоминать имя Клариссы, само существование которой было укором их честной фамилии. В глубине души, вероятно, они бы и в самом деле предпочли, чтобы она умерла, но судьба распорядилась совершенно иначе, и к такому повороту событий они оказались не готовы.

– Да, маршал… – вздохнул Генри, барабаня пальцами по столу.

– Миллион! – со значением вставил Джозеф-младший.

– Интересно, сколько это будет в фунтах? – робко спросил Роберт.

– Какая разница, – отмахнулся практичный Уильям, – уж, во всяком случае, не твои десять фунтов годового дохода!

Хотя годовой доход Роберта был больше, но тот ничего не ответил. Семья и в самом деле не могла похвастаться достатком.

– Главное, чтобы родственники не вмешались, – напирал Генри.

– Что за родственники? – прищурился Джозеф.

– Родственники маршала, – мрачно ответил за брата Уильям. – Думаешь, они захотят уступать такие деньжищи?

Впрочем, главную мысль, которая одновременно сверлила все четыре головы, никто так и не высказал вслух. Мысль эта была: «Мать уже не молода, если ей суждено умереть, кому достанется маршальский миллион?»

– Я думаю, надо ей написать, – сказал наконец Уильям. – Выразить соболезнования, этот Поммерен все-таки был ее другом. Ну и… вообще.

Братья переглянулись. Из развратной вавилонско– парижской блудницы, которую следовало избегать, аки чумы, Кларисса как-то незаметно превратилась в обладательницу пещеры Али-Бабы, которую следовало всячески холить и лелеять.

В самом деле, мало ли кому взбалмошная старушка завещает свой миллион! Такие деньги в хозяйстве далеко не лишние, одинаково пригодятся как на Барбадосе, так и в Индии, и в Суррее, и даже в забытом Богом и картографами крошечном городишке Литл-Хилл.

– Я, право, не знаю, удобно ли… – пробормотал Роберт. – Я хочу сказать, мы столько лет не желали ее знать… и даже когда ты, Уильям, оказался во Франции…

– У меня не было времени, – тотчас отреагировал Уильям. – Я был очень занят, иначе я бы, конечно, ее навестил!

– Лично я, – добавил Джозеф, – всегда думал, что у матери были причины, чтобы оставить нашего отца. И в глубине души всегда – на ее стороне!

Братья, отлично помнившие, какой чопорный ханжа был их старший брат и как он выражался о матери раньше, предпочли не развивать эту тему.

– Мы должны восстановить отношения, – объявил Генри. – В конце концов, всегда можно объяснить, что при жизни отца для нас было невозможно… гм… поддерживать общение. Она должна войти в наше положение.

И тут скромный, застенчивый Роберт удивил всех.

– Я не думаю, что мы ее обманем, – сказал он.

– О чем это ты? – удивился Джозеф.

– Я думаю, она не так глупа, – твердо ответил Роберт. – Она сразу поймет, что мы беспокоимся вовсе не о ней, а о деньгах.

– С чего ты взял, что она не глупа? – холодно спросил Генри. – Насколько я помню, когда она сбежала с этим… как его… забыл имя, но когда она сбежала, ты еще в колыбели лежал.

Мистер Роберт Уинтерберри смешался, но тотчас же нашелся.

– Будь она глупа, ей не оставили бы миллион, – сказал он.

Братья переглянулись. Нет слов, младший брат сумел отыскать самый лучший довод.

– И тем не менее она наша мать, – напомнил практичный Уильям. – Родная кровь и всякое такое. Тем более мы так долго не переписывались, она ничего о нас не знала. Да еще примите во внимание ее годы – я уверен, она будет тронута, если мы напомним о себе. Напишем ей о смерти отца, посочувствуем по поводу кончины маршала, расскажем о своих детях…

– Разумно, – одобрил Генри. – Очень разумно. Думаю, дети тронут ее больше всего.

– Может быть, но главное, – мягко сказал Джозеф, – чтобы она не успела потратить весь миллион на себя.

Он мило улыбнулся присутствующим и налил себе стакан воды.

Глава 4
Любящие родственники

Деньги обладают властью. Как сказал один умный человек, деньги – это мера всех вещей, а наше существование – хочешь или не хочешь – зависит от тех же вещей. Можно, конечно, воспитывать в себе величие духа, живя в грязной бочке, но куда комфортнее заниматься тем же самым в уютном домике с видом на море и азалиями в саду.

В 1895 году Клариссе исполнилось 63 года. Нынешнее состояние вполне ее устраивало, и от жизни она по большому счету ничего уже не ждала. Из постоянных друзей к тому моменту оставались старый адвокат Бланшар, замешанный во всех скандалах Второй империи, и старый маршал Поммерен, замешанный во всех ее войнах. Адвокат, которого не так давно засудили собственные дети и едва не довели до разорения, приходил к Клариссе вспоминать императора Наполеона III и звезд его эпохи. Какие тогда были финансисты, женщины, лошади, моды! На глаза старого Бланшара набегали непритворные слезы умиления. Раньше все было гораздо лучше, не говоря уже о том, что император никогда не позволил бы изуродовать милую его сердцу столицу этой железной дылдой, отвратительной башней инженера Эйфеля. Кларисса вторила ему, и вместе они оплакивали молодость.

С маршалом, которого она помнила еще лейтенантом, все было гораздо проще: несмотря на эполеты и славное боевое прошлое, Поммерен был скромен и немногословен. Он не жаловался ни на болезнь почек, от которой страдал, ни на жену, от которой страдал еще больше. В гостях у Клариссы он ограничивался тем, что читал газеты или играл в карты по маленькой. Вечером, поцеловав хозяйке руку, уходил, чтобы так же скромно и ненавязчиво возникнуть в дверях на следующий день.

Кларисса привыкла к его визитам и, когда однажды маршал не пришел, не на шутку забеспокоилась. Бланшар, которого она послала узнать, в чем дело, вернулся с мрачным видом.

– Доктора говорят, дело плохо, – сказал он, и Кларисса заплакала.

Вскоре маршал Поммерен отправился туда же, где пребывают оба французских императора, а еще через некоторое время Бланшар с выпученными глазами, задыхаясь, взлетел по лестнице на четвертый этаж и едва не оборвал звонок.

– Завещание! Миллион! – простонал бедный адвокат и рухнул в обморок.

Так Кларисса узнала, что старый любовник, который всегда больше делал, чем говорил, не забыл позаботиться о ней перед встречей с двумя императорами.

Она долго сидела перед трельяжем, машинально растирая виски. Будущее, от которого, напомним, она ничего не ждала, вдруг окрасилось в радужные тона. Перед мысленным взором всплывали то аквамариновая синева Средиземного моря, то лавандовые поля на юге Франции, близ Ниццы, то алое кружево, которым отделано платье от знаменитейшего модельера Жака Дусе, – восхитительное, навевающее грезы платье, которое она не могла позволить себе еще вчера.

Бланшар пришел в себя. Он тихо стенал и растирал грудь рукой, лежа на софе. Кларисса подсела к нему и без околичностей объявила:

– Мне нужно, чтобы кто-нибудь защищал мои интересы.

У маршала была жена и еще дети, а стало быть, имелись веские основания, чтобы заставить суд признать завещание недействительным.

– Ради вас я готов на все! – пылко объявил Бланшар и поцеловал Клариссе руку.

Таким образом англичанка, которая давно думала по-французски и даже сны видела только на этом языке, назначила Бланшара главнокомандующим армии, состоявшей из них двоих. И адвокат взялся за дело.

Он стряхнул пыль с кое-каких старых связей, завел новые, не моргнув глазом выслушал несколько сомнительных комплиментов по поводу того, что все его дела остались в прошлом, до 1870 года. Также выслушал множество советов, преподнес кучу мелких подарков горничным и лакеям заинтересованных лиц, освежил в памяти некоторые законы и даже добился приема к одному министру, который мог помочь.

Потом Бланшар честно признавал, что все его труды могли бы пойти прахом, если бы Поммерен не оказался столь же предусмотрительным, сколь и немногословным. Дело в том, что французское правительство, которое получало миллион при условии учреждения морского музея имени маршала, вовсе не было заинтересовано в пересмотре завещания, и благодаря этому Бланшар сумел выиграть дело.

Примерно в то же время Кларисса внезапно обнаружила, что сыновья, которые раньше не удосуживались даже послать ей открытку к Рождеству, вдруг вспомнили о ее существовании и наперебой стали заваливать ее многостраничными письмами с заверениями в любви и уважении. Стоило ей выиграть дело, как писем стало еще больше. Теперь ей писали не только сыновья, но и их жены, которых Кларисса в глаза не видела, а также дети, о существовании которых не подозревала.

Больше всего посланий было от старшего Джозефа, которого Кларисса запомнила вечно хнычущим, ябедничающим мальчиком. В посланиях он рассыпался мелким бесом, перечислял достоинства своих детей, общим числом пять штук, и ненавязчиво предостерегал мать против братьев. По его словам, Генри пил, как рыба, Уильям вел непозволительный образ жизни и держал по любовнице в каждой индийской деревне, а тихий Роберт колотил жену и детей. Впрочем, если судить по письмам Генри, пил не он, а все тот же Роберт, Уильям будто бы присвоил казенные деньги, а Джозеф ночи напролет веселился на Барбадосе так, что местные жители вызывали полицию. В письмах Уильяма, само собой, имела место совершенно иная версия. Что же до Роберта, то его послания были самыми краткими, и о братьях он почти ничего не сообщал.

Долгое время ни братья, ни их домочадцы не получали никакого ответа. Наконец от имени секретаря Клариссы (в роли которого выступил все тот же незаменимый Бланшар) пришло короткое письмо, уведомляющее братьев Уинтерберри, что их мать за почти 40 лет жизни в Париже разучилась говорить по-английски и покорнейше просит, если что, писать ей по-французски, а так остается совершенно к их услугам и с почтением заверяет их в своем уважении.

Братья Уинтерберри не были сильны во французском. Еще каких-то несколько месяцев назад они вообще полагали, что на свете есть только одна достойная нация – британская, и к соседям, живущим по ту сторону Ла-Манша, испытывали нечто вроде снисходительного презрения. Еще бы, французы такие легкомысленные, а их дамы такие ветреные. Но теперь золотой миллион маршала Поммерена стучал в сердца братьев почище пепла Клааса и побуждал к действию. Золото не имеет национальности – только владельца. Джозеф стал изучать французский. Генри стал изучать французский. Уильям стал вспоминать французский, который он когда-то вроде бы знал, но в Индии успел основательно забыть. Что же до Роберта, то кроткий Роберт сдался.

– Старую собаку не научить новым трюкам, – сказал он, но на всякий случай послал матери фотографию, где были сняты он с женой и их дети: Мэй и двое младших. Мэй была славненькая и даже на фотографической карточке могла растопить любое сердце.

Итак, тремя братьями были сочинены новые письма по-французски, которые отправились во Францию, но вскоре вернулись с пометкой, что адресат выбыл в неизвестном направлении. Произведя кое-какие разыскания через друзей в посольстве, Уильям обнаружил, что мать продала квартиру в Париже и перебралась в Ниццу, приказав отправлять всю почту из Англии по обратному адресу. Тут даже самые оптимистичные члены семьи Уинтерберри поняли, что Кларисса не желает их знать – точно так же, как прежде сами они не желали знать ее.

Мистер Джозеф-младший рвал и метал. Мистер Генри высказал несколько необдуманных слов по поводу отца, который так восстановил против них мать. Практичный мистер Уильям сказал:

– Но ведь миллион она не потратила! Значит, надежда еще есть.

О том, что сказал мистер Роберт, история умалчивает, зато прекрасно известно, о чем он несколько позже говорил со своей женой Мэри.

– Жили мы небогато, но разве нам было плохо? И тут этот миллион… И мать! Я ее даже не помню! Почему я должен изображать, что она мне небезразлична? Ведь она бросила меня, как… как какого-нибудь котенка! Да о чем я говорю – даже кошка так не бросает котят!

– Дорогой, – примирительно сказала Мэри, – ты прав, но мы должны думать о Мэй. Ей уже не десять лет, и ей совсем не помешает хорошее приданое.

– Когда я женился на тебе, то не смотрел на приданое, – возразил Роберт. – Только на тебя.

Мэри улыбнулась и погладила его по рукаву.

– Не все мужчины такие, как ты, дорогой, – сказала она.

Братья ломали голову, как уломать капризную старуху, забывшую и честь, и родной язык, но приобретшую миллион. Джозеф нашел, как ему казалось, верное средство. Дела не позволяли ему надолго отлучаться с Барбадоса, и поэтому он снабдил деньгами старшего сына Джорджа, дабы тот явился под светлые очи бабки и попытался растопить ее сердце.

– Я думаю, – говорил Джозеф сыну, – кто-то настраивает ее против нас. Сам понимаешь, сколько вокруг нее должно отираться прихвостней! Большие деньги, Джордж, большие деньги! Но если ты ей понравишься, как знать? Может быть, она в завещании отпишет все нам, а мои братцы останутся с носом!

Сын отбыл в Ниццу – выполнять родительский наказ по привлечению симпатий бабки на свою сторону.

– Этот всегда был пронырой! – мрачно сказал Уильям, узнав окольными путями о действиях старшего.

По правде говоря, сам он пытался получить доступ к матери уже давно, еще когда оказался в Париже. Это произошло сразу после того, как Кларисса выиграла процесс. Уильям полагал, что подоспел как раз вовремя, чтобы раньше всех поздравить ее, но старая горничная, отворившая дверь, на ломаном английском сообщила, что мадам уехала, и когда вернется – неизвестно.

– Скажите ей, что Уильям, ее сын, заходил справляться о ее здоровье, – сказал Уильям.

Горничная кивнула и затворила дверь.

– Кто это был? – крикнул Бланшар из гостиной.

– Мои сыновья всерьез решили меня осадить, – ответила «горничная», входя в комнату. – Пора уезжать из Парижа. Я вовсе не намерена каждый день принимать визиты родственников, которые только и мечтают о моей смерти, чтобы получить наследство!

Адвокат расхохотался.

– Видела бы ты моих детей! – объявил он. – Как они сразу же сделались почтительны, едва мы выиграли процесс! Прежде они в грош меня не ставили, а теперь боятся даже слово молвить: вдруг мне тоже перепадет что-нибудь от твоих денег!

– Мои сыновья ничего от меня не получат, – отрезала Кларисса. – Слишком поздно начали юлить и подлизываться. – Судя по всему, общение с военными, известными своим энергичным языком, не прошло для старой дамы зря. – А если они будут мне докучать, я найду способ от них избавиться.

Бланшар улыбнулся. За последние несколько месяцев, пока он вел дела Клариссы, он помолодел лет на десять, посвежел и похорошел. Он больше не чувствовал себя выброшенным на обочину жизни, напротив – теперь жизнь сама готова была плясать под его дудку, что доказывали десятки визитных карточек с громкими именами, карточек, которые оставляли посетители в его передней. Что же до его подруги, о ней и говорить нечего. Деньги явно были ей к лицу. Она обновила гардероб, прическу, цвет волос и настроение. Жизнь вовсе не кончена – напротив, она продолжалась и обещала еще так много, что грех было этим не воспользоваться. Однако в намерения Клариссы вовсе не входило делить радости жизни с незнакомыми и, скажем прямо, чужими ей людьми лишь потому, что формально они остаются ее родственниками.

Возможно, новоиспеченная миллионерша недооценила упорство родных. Стоило юному мистеру Джорджу Уинтерберри заявиться в Ниццу, как он сразу же напросился в гости к бабушке. По словам Джорджа, Ницца просто оказалась ему по пути, но каким образом можно завернуть в Ниццу с Барбадоса в Девоншир, география умалчивает.

Джордж довел до сведения бабушки, которую он про себя назвал занятной старухой, что его отец является основным наследником покойного Джозефа Уинтерберри и сейчас собирается ликвидировать дела на Барбадосе, чтобы вернуться в родные пенаты. Кроме того, в колониях не такой уж здоровый климат, и вообще, отец собирается затевать новое дело. Не поможет ли Кларисса деньгами?