Текст книги "Фиалковое зелье"

Глава 4

Уланы переходят в наступление. – Явление Августа в майский день. – Машенька, Катенька, Лизонька и некоторые другие. – Чернильная душа агента Сотникова.

Приблизительно в то же самое время, когда Гиацинтов на дороге завел с незнакомцем беседу о рае, в избушке станционного смотрителя имел место не менее интересный разговор, в котором участвовали черноглазая красавица Дуня и плечистый гигант Балабуха. Судя по всему, они никак не могли оторваться от лубочной картинки, изображавшей битву.

– Так-с, Дуня, ну а эти, с султанами на шлемах, кто?

– Уланы, – отвечала Дуня, пожимаясь и хихикая.

– Ну а эти, которые вон тут на лошадях скачут? – Произнося эти слова, Антон придвинулся к Дуне совсем близко.

– Это кавалеристы, – отвечала красавица, потупившись.

Поскольку собеседники уже перебрали гренадеров, кирасиров, лейб-гвардейцев, артиллеристов, драгун и прочие роды войск, по всему следовало, что дело идет к решительному наступлению. Балабуха кашлянул, скосил глаза на картинку и наклонился к Дуне, но тут дверь яростно грохнула, ударившись о стену, и в избушку влетел Владимир Гиацинтов. Дуня моментально отскочила от громадного офицера и стала с удвоенным усердием смахивать пыль со стола.

– Антон Григорьич! – воскликнул Владимир. – Там на дороге человек… в тяжелом состоянии… Надо бы перенести его сюда, да доктора к нему!

– Да сделаем, об чем речь, – буркнул Балабуха сердито. Судя по всему, он искренне переживал, что не успел всесторонне обсудить с Дуней разворачивающееся на картинке генеральное сражение.

Через несколько минут раненый незнакомец уже лежал на кровати в домике станционного смотрителя, и сердобольная хозяйка растирала ему виски уксусом. Придя в себя, бедняга схватился за голову и застонал.

– Не бойтесь, – сказал ему Гиацинтов, – вы в безопасности. Однако кто же это вас так отходил?

Поняв, что ему и в самом деле ничего не угрожает, незнакомец заметно успокоился и рассказал следующую историю. Его зовут Август Добраницкий, и он польский шляхтич. Несколько месяцев тому назад он повстречал в Киеве девушку и влюбился в нее. Узнав, что она живет в этих краях, он приехал сюда, чтобы быть ближе к предмету своей страсти. К несчастью, девушка оказалась из богатой семьи, в то время как он, Добраницкий, богатством похвастаться не может. К еще большему несчастью, отец девушки, деспот и самодур, заметил, что молодой человек явно неравнодушен к его дочери, и в недвусмысленных выражениях предложил ему убираться подобру-поздорову. Август, разумеется, не послушался, после чего сегодня утром на него напали подосланные отцом девушки люди и жестоко избили. Что было дальше, он не помнит, и как он добрался до станции, не помнит тоже. После того, что случилось, жизнь ему вовсе не мила, и вообще он не знает, куда ему теперь податься. Без девушки его существование не имеет смысла, но ужасное подозрение, что ей, скорее всего, известно о его позоре, жжет его душу каленым железом (при этих словах Добраницкий почему-то покосился на Дуню).

– Вот бедняга! – сочувственно промолвил Антон, которому во время рассказа Августа вспомнились все его собственные горести. – Не повезло тебе, однако!

– И что же вы будете теперь делать? – спросил Владимир.

Выяснилось, что Добраницкий этого не знает, но все же склоняется к тому, чтобы написать прощальное письмо любимой и пустить себе пулю в лоб.

– Эк куда хватил! – проворчал Балабуха. – Из-за женских глаз – стреляться! Тьфу! Да ни одна женщина на свете этого не стоит.

Поляк гордо вскинул голову.

– Сразу же видно, что вы никогда не любили по-настоящему, – пылко возразил он. – А я не смогу жить без моей Маши. Не смогу!

– Поначалу, конечно, оно всегда так, – отпарировал задетый за живое Балабуха. – А вы все-таки попробуйте, авось у вас получится.

– Я бы и хотел, – искренне ответил Август. – Но ничего не выйдет. От любви не существует лекарств.

– Это только так говорится, – вмешался Владимир. – Между прочим, древний поэт Овидий написал на сей счет целую книгу, которая так и называется: «Лекарство от любви».

– И что, она многих вылечила? – с сомнением спросил Добраницкий.

– Ну, раз ее до сих пор читают, значит, не так уж она плоха, – заметил Гиацинтов. – Постарайтесь для начала уехать как можно дальше от вашего предмета страсти, и вы сами увидите, что любовь не выдерживает больших расстояний.

– Возможно, это так, – вздохнул Август, – но дело в том, что я не настолько богат, чтобы позволить себе хорошее путешествие. – Он поднялся с кровати, но ноги еще плохо держали его. Добраницкий покачнулся и ухватился за стену, однако и в этом положении ухитрился отвесить офицерам глубокий поклон. – Благодарю вас, господа, за участие и желаю вам всего доброго. Прощайте!

Балабуха и Гиацинтов переглянулись.

– Может, возьмем его с собой? – неожиданно спросил Антон. – Обидно ведь видеть, как человек пропадает, в сущности, ни за грош.

– Но наше поручение… – нерешительно начал Владимир.

– А при чем тут оно? – удивился силач. – В конце концов, Чернышёв ведь не запрещал нам брать попутчиков… Эй, Август! Хочешь прокатиться с нами до Вены?

Добраницкий обернулся. На его лице было написано искреннее изумление. Нет, ну а что еще вы бы почувствовали, если бы совершенно незнакомые люди просто так пригласили бы вас составить им компанию и поехать за тридевять земель?

– До Вены? – на всякий случай переспросил Август. – Вы сказали – до Вены?

– Так точно, сударь, – весело промолвил артиллерист. – Посмотришь мир и заодно печаль свою развеешь. Ну так как?

– Но дело в том, – сконфуженно признался Добраницкий, – что у меня при себе совсем мало денег.

– Э, пустяки, – отмахнулся Балабуха. – У нас их хватит на всех. Решено: ты едешь с нами.

– Ну, раз вы так настаиваете… – Август пожал плечами. – Хотя, с другой стороны, почему бы и нет?

И на следующее утро в отремонтированном экипаже троица искателей приключений выехала по направлению к российско-австрийской границе, причем смотритель, вопреки своему обыкновению, дал им самых резвых лошадей. Все дело было в том, что не только Балабуха жаждал беседовать с Дуней об уланах, идущих в атаку, но и Август, хотя его сердечная рана была свежа как никогда, обратился к красавице за разъяснениями по тому же самому вопросу. Смотритель встревожился и решил, что чем дальше и чем скорее господа окажутся от станции (и от его дочери), тем лучше будет для всех. Поэтому экипаж был починен куда быстрее, чем обычно, и лошади нашлись в мгновение ока.

– А что вы собираетесь делать в Вене, господа? – спросил Добраницкий.

Балабуха кашлянул и покосился на Владимира, предоставляя тому право отвечать.

– У нас там друг, – объяснил Гиацинтов. – И, как на грех, он куда-то запропастился.

– Ничего, найдется, – успокоил их Август. – Вена – город веселый, а некоторые венки – очень даже хорошенькие штучки!

– А ты что, там был? – удивился Балабуха.

Добраницкий картинно закатил глаза.

– О! Куда только меня судьба не заносила!

Мимо путешественников текли хаты, плетни, равнины, цветущие деревья, верстовые столбы. Добраницкий высунулся в окно и громко выражал свое восхищение красотами окружающей природы. Он болтал, не закрывая рта, но – странное дело – почему-то его болтовня ничуть не утомляла, а наоборот, освежала, как хороший душ, хотя то и дело Августа, что называется, заносило. Судя по его речам, он объездил чуть ли не весь земной шар, был накоротке знаком со многими вельможами и при этом обнаружил такое знание цирковых фокусов, какое вряд ли приветствуется в высшем свете. Прямо на глазах у изумленных офицеров он продемонстрировал несколько трюков с картами и монетами, но тотчас же спохватился и стал говорить, что интересуется фокусами исключительно ради развлечения, чтобы была возможность развлечь дам, когда им скучно.

– И не жаль тебе, что ты уже не увидишь свою зазнобу? – поддразнил его Балабуха.

Добраницкий вздохнул.

– Катеньку-то? Да, Катеньку очень жаль!

– Ты же вроде говорил, что ее Машей зовут, – заметил Владимир.

– Правда? – искренне поразился Август. – Ну да, сначала была Катенька, а Маша – потом. То есть наоборот. Сперва – Маша, потом – Катя, а после Кати… Ну, это не в счет.

Невольно Владимир насторожился.

– Скажи, Август… Ведь ты же вроде поляк, а по-русски говоришь почти без акцента. Как это?

– Я всегда был способным к языкам, – объяснил Добраницкий. – Мой дядя епископ… я говорил вам, что у меня дядя – епископ? Так вот, он всегда твердил, что мне надо идти в священники, потому что у меня язык хорошо подвешен и я умею беседовать со всяким. Я и при дворе бывал, то есть при разных дворах…

– Неужели? – протянул Балабуха, от которого не укрылась реакция Гиацинтова. – И как там, при разных дворах?

– По-разному, – вывернулся Август, чувствуя, что разговор переходит на скользкую почву. – Но придворная жизнь вообще не для меня. Вот путешествия я люблю. Новые люди, новые впечатления…

Экипаж подпрыгнул на очередном ухабе, и Добраницкого мотнуло к стенке. Он охнул и поднес руку к голове.

– Что, больно? – посочувствовал Балабуха.

– И не говорите! – пылко воскликнул Август. – Эти канделябры – ужасно тяжелые штуки!

И внезапно в карете наступило вязкое, как желе, молчание.

– Постой-постой, – подозрительно проговорил Владимир. – Это какие еще канделябры?

Добраницкий замялся, но отступать было некуда.

– Э… ну… Те, которыми меня дворня отколотила. Я вам же рассказывал!

– То есть они взяли канделябры, – очень вежливо промолвил Балабуха, – потом засели в кустиках, чтобы, значит, тебя подстеречь…

– При чем тут кустики, – рассердился Добраницкий, – все было в большой гостиной, просто…

Тут он понял, что проговорился, и прикусил язык. Но было уже поздно.

– Август, скажи мне честно, – потребовал Балабуха, ухмыляясь. – Ты что, шулер? Потому что никого другого канделябрами не лупят, насколько мне известно.

– Что вы выдумываете, господа, – обиделся поляк. – Уверяю вас, я пострадал за честь дамы!

– Ага, за честь дамы треф! Знаем мы вас!

– Господа, клянусь, вы ошибаетесь! Просто Лизонька…

– Так-так, уже Лизонька появилась! Кстати, когда она была – до Маши с Катей или после?

– Нет, Лизонька была после Оленьки… или до?

– Ха-ха, драгун, я так и знал! – веселился Антон, подмигивая Гиацинтову. – А эта Лизонька часом не присутствовала, когда тебя канделябрами вразумляли?

– Ну, если хотите знать, – сердито вскричал Август, – то вот вам! Не было там никакой Лизоньки или тем более Оленьки! Просто меня занесло в гости к одному здешнему помещику, который без карт жить не может… составилась компания, сели играть, и тут я заметил, что один из игроков плутует. Он понял, что я сейчас его выдам, и подбросил мне крапленые карты.

– То есть ты не плутовал? – спросил Балабуха, про себя дивясь изворотливости их нового знакомого, который никак не хотел сознаваться в своем ремесле. – И ты не шулер?

– Нет, я не шулер! – оскорбленно ответил Добраницкий. – Могу поклясться… чем могу поклясться? Да хотя бы здоровьем своей невесты, вот! Чтоб ей жить долго и счастливо…

– А откуда же ты знаешь такие карточные приемы, как те, которые только что нам показывал?

– Оттуда, что я часто играю! Потому и выучил наизусть все нечестные фокусы, чтобы никто не смог меня… как это у вас говорится… объегорить.

– Антон, ей-богу, ну нельзя же быть таким недоверчивым, – вмешался Владимир. – Словом, шулер подбросил тебе карты и…

– И поднял крик, что я плутую! А эти канделябры, бронзовые, фунтов по десять каждый… И ведь главное, верных шесть тысяч было у меня в кармане! Совершенно честно, заметьте, без всякого плутовства! Но уж кто родился под несчастливой звездой… тому ни в чем не везет! Ни в любви, ни в картах! Так что, господа, приготовьтесь к худшему! Вы подобрали самого невезучего человека в Российской империи, которому никогда ничего не удается. Словом, если вы хотите живыми добраться до Вены, то лучше вам высадить меня прямо тут, на дороге, потому что со мной вам ни в чем не будет удачи! Такой уж я уродился!

Он отвернулся, скрывая слезы. Балабуха смущенно кашлянул в кулак.

– Знаешь, Август, – признался Гиацинтов после небольшой паузы, – мы вообще-то тоже не очень везучие. Правда, Антон?

– Ага, – вздохнул Балабуха. – Скажу тебе больше, Август: таких неудачников, как мы, ты точно еще не встречал.

– Правда? – недоверчиво спросил поляк, переводя взгляд с усатого гиганта на изящного Гиацинтова с тонким лицом.

– Правда, – подтвердил гигант. – Так что тебе, можно сказать, посчастливилось. Или наоборот.

И все трое засмеялись.

– Значит, мне можно остаться с вами? – приободрившись, спросил Август. – Вы меня не прогоните?

– Да оставайся, об чем речь, – сказал Балабуха, пожимая плечами. – Экий ты, Август, смешной все-таки!

И, хотя Добраницкий клялся, что такого несчастливца, как он, не сыскать, экипаж благополучно прибыл на станцию Яблоньки, от которой уже рукой было подать до австрийских владений. Посовещавшись, Добраницкого вписали в пашпорт Антона как его слугу, после чего перекусили и поехали дальше. На ночь путешественники остановились в небольшой гостинице, где водилось множество блох, но Август, выказав недюжинную смекалку, сумел где-то раздобыть персидского порошку, и трое друзей, а также Васька, смогли заснуть спокойно. Не спал только кучер, на которого не хватило порошку: он то и дело ворочался и вздыхал.

Утром путешественники сменили лошадей и вновь тронулись в путь. Через несколько часов они без всяких хлопот пересекли границу, и Российская империя осталась позади. Экипаж въехал на территорию Австрийской империи.

* * *

Его превосходительству военному министру

графу Чернышёву в собственные руки.

Донесение особого агента Сотникова.

Совершенно секретно, разглашению не подлежит.

Ваше превосходительство,

как и было мне поручено, я сопровождаю в Вену известных вам господ Б. и Г. Покамест все обстоит благополучно, они приняли меня за того, за кого я себя выдаю, и даже не подозревают, кем я являюсь на самом деле. Впрочем, если бы у них явилась хотя бы тень подозрения, я сумел бы легко развеять ее, ибо эти господа явно не семи пядей во лбу и имеют пагубное пристрастие верить каждому высказанному слову. Я мог бы привести вашему превосходительству поразительные доказательства сей нелепой привычки, но, так как я пишу свое донесение на последней российской станции перед границей, мне приходится поневоле поторопиться. Скажу лишь вашему превосходительству, что таким господам, как вышеупомянутые Б. и Г., не место в славных рядах нашей службы и что ваше превосходительство хорошо сделает, ежели по завершении миссии откажется от их услуг раз и навсегда.

Вскоре мы покидаем российскую территорию, однако при каждой удобной оказии я буду слать вашему превосходительству подробные донесения установленным порядком. Кроме того, имею довести до сведения вашего превосходительства, что экипаж, предоставленный для путешествия, оказался не так хорош, а лошади вообще никуда не годятся.

Засим остаюсь

вашего превосходительства покорнейший слуга

агент Сотников.

Глава 5

Явление лягушачьего оркестра. – Спасительная вывеска. – Расхождения в императорах и роковые последствия таких расхождений. – Выстрел.

– Ужасно есть хочется, – повторил Балабуха во второй или третий раз.

Судя по звукам, раздававшимся в карете, внутри артиллериста прочно обосновался целый лягушачий оркестр, вдохновенно исполнявший какую-то болотную симфонию. Бурчание в желудке Антона порою становилось таким громким, что без труда заглушало стук колес.

– Кажется, там в корзине была копченая рыба, – несмело заметил Владимир. – И вишневая наливочка, которую мы купили еще перед границей.

Балабуха сердито покрутил головой.

– Да ты что, драгун? Все это уже давно Август слопал.

– Что, и наливку тоже? – вскинулся Гиацинтов.

– А наливку он первым делом оприходовал, – горько сказал Балабуха. – Губа не дура у этих поляков, доложу я тебе!

И он сердито покосился на Добраницкого, который, приоткрыв рот, спал счастливым сном. За время пути все его ссадины зажили, и даже здоровенный фингал под глазом почти прошел.

– Ладно, – решился Гиацинтов и высунул голову наружу. – Эй, Степан! Как увидишь какую-нибудь гостиницу или трактир, остановись. Артиллерия должна подзаправиться. – И он подмигнул Балабухе.

– Ну ты выдумаешь тоже! – обиделся тот.

Экипаж въехал в небольшой городок и остановился перед двухэтажной гостиницей, на грубо намалеванной вывеске которой было выведено: «Золотой лев». Внизу под надписью красовалось изображение этого самого льва – настолько далекое от оригинала, что без надписи опознать этого зверя было бы весьма затруднительно.

– Август, – крикнул Владимир, – вставай!

– Ни за что и никогда, – быстро забормотал тот во сне, – ни за что на ней не женюсь! – Но он тут же открыл глаза и подскочил на месте. – А? Что? Где мы?

– Черт его знает, – прогудел Балабуха, пожимая мощными богатырскими плечами. – Вылезай!

Троица друзей выбралась из кареты, причем Август все время усиленно зевал и тер глаза (которые у него, кстати сказать, были небесно-голубого цвета).

– Перекусим и отправимся дальше, – объявил Гиацинтов. – Васька! Помоги кучеру с лошадьми.

В мрачном сводчатом зале сидели человек пять или шесть, не больше. Двое торговцев с длинными усами, офицер – гусар в доломане и красиво расшитом ментике, старый, похожий на моржа полковник с косым шрамом через все лицо, какая-то невзрачная личность в штатском и пьяница, который дремал в углу за столом, положив голову на руки. Грузный хозяин гостиницы переваливающейся походкой подошел к Гиацинтову и осведомился, чего желают господа.

– Выпить бы чего-нибудь, – сказал Балабуха, выразительно кашлянув и пригладив усы, – а то в горле совсем пересохло.

Хозяин понимающе кивнул и сказал, что у них есть превосходное токайское, а также мозельское, и еще…

– А водка?

Нет, водки нет. Не угодно ли господам токайского? Очень хорошее вино.

– Они что, сбесились? – проворчал Балабуха. – Даже водки не держат! Совсем пропащая гостиница!

– За границей водку не пьют, – вмешался Владимир.

– Вот те на! – удивился артиллерист. – А что же они пьют?

Гиацинтов пожал плечами.

– Вино.

– Ты что, смеешься надо мной? – недоверчиво спросил Балабуха. – Вино – это же слабенькая кислятина, тьфу!

– Антон, – сердито сказал Владимир, – уймись. Сначала нам надо чего-нибудь поесть… Что вы можете нам предложить?

Сошлись на жареном гусе, пироге с яблоками, паштете и бутылке токайского, после чего компания села за стол и стала ожидать, когда доставят заказ.

– Может, перекинемся в карты? – спросил Добраницкий, потирая руки.

– Раскладывай пасьянс, – осадил его Балабуха.

Август, который, как и все азартные игроки, ненавидел пасьянсы, подскочил на месте.

– Шутить изволите, господа! Пасьянс! Да чтоб того, кто эти пасьянсы придумал…

Но тут, щекоча ноздри райским ароматом, в зал вплыл жареный гусь на подносе, который несла ловкая русоволосая девица в подоткнутом фартуке, и Добраницкий сразу же забыл обо всем на свете. К его разочарованию, девица подошла сначала к Гиацинтову. Мало того, что она по несколько раз вытерла все его приборы, так плутовка еще собственноручно отрезала ему самую лучшую часть гуся, после чего не поленилась сбегать еще и за вином, напрочь проигнорировав при этом усатого артиллериста и голубоглазого поляка. Раз десять спросив, не нужно ли чего еще господину, и получив наконец заверения в том, что, если что-то понадобится, ее непременно позовут, девица удалилась, покачивая бедрами и то и дело оглядываясь на Владимира. Добраницкий и Балабуха только ошеломленно переглянулись.

– И чем он их берет? – проворчал артиллерист, принимаясь за еду. – Не пойму!

Однако он вскоре забыл о своей обиде, потому что токайское и в самом деле оказалось самого лучшего качества и золотом искрилось в бокалах.

– Ну, за что пьем? – спросил Балабуха, поднимая бокал.

– За нас, – просто предложил Владимир. Добраницкий от избытка чувств только согласно кивнул.

– Господа, – громогласно заявил гусар за соседним столом, – предлагаю всем присутствующим выпить за императора Фердинанда, да хранит его бог! Гип-гип, ура!

Гиацинтов поморщился и отставил бокал. Балабуха, ничего не заметив, залпом опрокинул свой и одобрительно крякнул.

– Недурственно, – объявил он, принимаясь за гуся.

– А вы что же не пьете? – спросил раскрасневшийся гусар у Владимира. – За императора Фердинанда, сударь!

Владимир спокойно улыбнулся.

– Простите, сударь, но я не подданный его величества. И вообще, у меня совершенно другой император.

– А-а, – вызывающе протянул гусар. – Вот оно что! Значит, нашим императором вы брезгуете?

– Почему брезгую? – удивился Владимир. – Я ему не подданный, с какой стати мне пить за него?

Август замер, держа в руке недопитый бокал. Как человек, побывавший во множестве передряг, он первым почувствовал, что разговор плавно скатывается к банальной ссоре, а ссоры в те времена имели обыкновение заканчиваться очень и очень плохо.

– Сударь, – вспыхнул гусар, – вы невежа!

Глаза Владимира сузились.

– А вы, сударь, попросту пьяный дурак, – не сдержавшись, выпалил он.

И тут в гостиничном зале наступила тишина. Слышно было только, как чирикает под потолком воробей, несколько минут назад влетевший в распахнутое окно.

– Так, – сказал гусар в пространство. – Это, сударь, серьезное оскорбление.

– Не знал, что правда так оскорбляет, – парировал Владимир.

– Вы ответите за это!

– Да ради бога. – И Гиацинтов, пожав плечами, принялся за паштет.

– Я вызываю вас! Если, конечно, вы в состоянии драться, – презрительно добавил офицер. – На крестьянина вы все же не похожи.

– Господа! – попытался вмешаться хозяин. – Господа! Помилосердствуйте…

– Не волнуйтесь, – сказал ему полковник со шрамом через лицо, – все по законам чести. Господина Ферзена оскорбили, и он имеет полное право требовать удовлетворения.

Гусар повернулся к нему и церемонно поклонился.

– Рад, что вы на моей стороне, сударь. Прошу оказать мне честь быть моим секундантом.

– С удовольствием, – отвечал полковник. – Однако, может быть, господин пожелает извиниться?

– И не подумаю, – ответил Гиацинтов заносчиво.

Надо сказать, что такое поведение вовсе не было привычно для Владимира. По натуре он был довольно мягок и уступчив, тогда как среди его полковых товарищей в чести были задиристость, нахрапистость и даже наглость. Но у Гиацинтова имелось одно свойство: он на дух не выносил самоуверенных глупцов, таких, как этот Ферзен. Кроме того, он считал, что, раз ввязавшись в драку, отступать назад бесполезно. Блестя светлыми глазами, Владимир перегнулся через стол к опешившему артиллеристу.

– Антон! Будешь моим секундантом?

– Да ты что? – сказал Балабуха, багровея. – Какие дуэли, Владимир Сергеич? Мы ведь на службе, пойми! Нам запрещено…

– Значит, не будешь, – безжалостно перебил его Гиацинтов. – Август! Ты ведь, кажется, дворянин?

– Потомственный шляхтич, – гордо объявил Добраницкий, выпятив грудь. – Если хочешь знать, родись я на год раньше, я бы вообще был сейчас графом. Но мой старший брат, чтоб ему жить долго и счастливо…

– Твою родню мы обсудим как-нибудь в другой раз, ладно? Пока скажи вот что: ты будешь моим секундантом?

– Где?

– На дуэли с этим гусаром. – И Владимир кивнул на подбоченившегося Ферзена.

– Ой, – несмело сказал Добраницкий. – Дуэль – это же… Вы что же, будете убивать друг друга?

– Вроде того, – подтвердил Владимир.

– До смерти? – жалобно спросил Август.

– А это уж как получится, – прогудел Балабуха. – И вообще, это смешно! Какой из тебя секундант, Август?

– Попрошу не задевать мою честь неуместными замечаниями! – вспыхнул поляк. – Не бойся, Владимир Сергеич, я с тобой. Можешь на меня положиться, я все сделаю как надо.

– Вот и прекрасно, – отозвался Владимир. – Значит, решено.

Балабуха надулся и уставился в тарелку. К офицерам подошел полковник со шрамом.

– Позвольте представиться, полковник Людвиг Моргенштерн, – сказал он и чрезвычайно внимательно посмотрел на Владимира. – А вы, милостивый государь…

Гиацинтов назвал себя и своего секунданта.

– Вы задели господина Ферзена, – объявил полковник. – Поскольку он является оскорбленной стороной, то выбор оружия принадлежит ему. Напоминаю обеим сторонам, что, согласно правилам, с этого мгновения противники не имеют права общаться друг с другом иначе, как через посредство секундантов. – И он выдержал многозначительную паузу, словно ожидал услышать возражения, но никто не проронил в ответ ни слова. Август как ни в чем не бывало довершал истребление гусиной ножки, а Владимир хмуро смотрел куда-то мимо тарелки.

Балабуха толкнул плечом Добраницкого.

– Ну что, секундант? Иди договаривайся об условиях дуэли.

– Каких еще условиях? – испугался Август.

– Кто доставит оружие и прочее, – просипел артиллерист и сделал страшные глаза. – Ну!

С явной неохотой Добраницкий поднялся с места и вместе с Моргенштерном отошел в угол зала. Двое мужчин о чем-то заговорили вполголоса. Впрочем, говорил в основном полковник, Август же только кивал, со всем соглашаясь. Через несколько минут Добраницкий вернулся.

– Он предложил стреляться на пистолетах, – объявил поляк. – Барьеры на двенадцати шагах, оружие доставит он.

– И ты согласился? – вскипел Балабуха. – Владимир же плохо стреляет! Этот гусь гусарский уложит его, как малую пташку! Эх!

– Мне что, отменять наши договоренности? – несмело спросил Август.

– Нет, – коротко ответил Владимир. – Скажи ему, встречаемся через полчаса позади дома.

– Что, так торопитесь в рай? – язвительно осведомился гусар, слышавший его слова.

– Нет, – сухо отозвался Гиацинтов. – Мне и моим спутникам надо ехать дальше. Впрочем, если вы боитесь…

– Все, кто меня знает, могут подтвердить, что Иоганну Ферзену страх неведом, – напыщенно объявил гусар. – Что ж, через полчаса так через полчаса.

Он переглянулся с полковником и с завидным хладнокровием принялся за еду.

– Вольдемар, ты спятил? – рассердился Балабуха. – Это же против правил! Вы не должны говорить друг с другом!

– Тебя только это заботит? – парировал Владимир. – Налей-ка мне лучше еще стаканчик токайского.

– Бутылка пустая, – с отвращением доложил артиллерист. – Август все вылакал.

Он швырнул вилку в тарелку и яростно взъерошил свои короткие темные волосы.

– Ну ладно, – сказал Балабуха, немного успокоившись. – Если что случится, я сам вызову этого гусара плюгавого и отправлю его к праотцам. Пусть знает впредь, как цепляться к порядочным людям!

Гусар и впрямь не блистал красотой. Он был маленький, жилистый, с узким лобиком и пушистыми рыжеватыми усами. Физиономия у него была хитрая и, как показалось Балабухе, довольно-таки гадкая. Впрочем, следует учесть то, что по известной читателю причине Балабуха недолюбливал всех гусаров без исключения.

Ровно через час дуэлянты и их секунданты собрались на маленьком лужке позади гостиницы. Полковник Моргенштерн принес пистолеты в изящном футляре, обитом алым бархатом, и отмерил 12 шагов между барьерами. Был ясный погожий день, и только несколько кудрявых облачков кое-где висели в ярко-синем небе. В высокой траве стрекотали кузнечики.

– Ну что ж, – важно изрек полковник, – пора заряжать оружие.

Он взял один пистолет, Добраницкий – другой, причем едва не уронил его – до того игрок боялся всякого оружия. Глядя, как Моргенштерн заряжает пистолет, Август дрожащими руками стал насыпать порох, причем даже не заметил, как насыпал слишком много. По его лицу крупными каплями катился пот. Владимир же, наоборот, внешне выглядел невозмутимо спокойным, хотя сердце так и колотилось у него в груди.

«Гусеница ползет по травинке… Какая она смешная… – Он бросил взгляд на своего противника. – Какое важное лицо у этого Ферзена… Можно подумать, он готовится совершить какой-то подвиг. Ну вот, уже кончили заряжать пистолеты, полковник кладет их в ящик… Пора!»

– Прошу, господа, – сказал полковник, подойдя к ним и протягивая открытый футляр, в котором валетом покоились заряженные стволы. Гусар взял ближайший пистолет, Владимир – тот, который остался. Его вдруг охватило странное безразличие.

«Неужели можно умереть? Вот так просто? Ничего больше не видеть, не чувствовать, никого не любить, не страдать… просто уйти, стать никем и ничем…»

– По местам, господа! – торжественно произнес полковник; по его лицу было видно, что он прямо-таки наслаждается своей ролью. – Как только я взмахну шляпой, сходитесь!

Балабуха, стоя у окна гостиницы, видел внизу перед собой ярко-зеленый луг и на нем четыре фигуры. Моргенштерн и Добраницкий стояли рядом, а оба противника заняли исходные позиции. Барьеры были обозначены двумя саблями, на лезвиях которых играло солнце, и лучи его зажигали в темно-каштановых волосах Владимира золотые нити. Солнечный зайчик скакнул по лицу гусара, тот поморщился, дернул головой.

«Черт! – думал Балабуха. – Никогда не замечал, что Владимир такой высокий… Слишком хорошая мишень!»

Его руки сами собой сжались в кулаки.

На лугу полковник взмахнул шляпой. Август, стоя позади него, утирал пот, который ручьями катился по его бледному, взволнованному лицу.

– Сходитесь!

Добраницкий вздрогнул и уронил платок, которым вытирал лицо, поднял его, но в следующее мгновение уронил снова. Теперь, когда Гиацинтов шел вперед, двигаясь, может быть, прямиком к своей смерти, этот непокорный лоскут ткани показался ему, бог весть отчего, ужасно смешным. Он улыбнулся и пропустил момент, когда, не дойдя до барьера одного шага, гусар неожиданно зажмурил один глаз и прицелился.

– Боком! – заорал Балабуха, не помня себя. – Боком становись! Рукой закройся! А, черт подери!

Владимир удивленно поднял глаза, и в следующее мгновение грянул выстрел.

Вслед за этим послышался нечеловеческий вопль, и Иоганн Ферзен, как-то по-собачьи подвывая, осел на траву.

К нему бросились секунданты. Владимир, ничего не понимая, переводил взгляд с раненого на пистолет в своей руке. Он совершенно точно помнил, что даже не успел выстрелить.

– Рука! – выл гусар. – Моя рука! А-а!

Пистолет (очевидно, тот самый, в который Добраницкий насыпал двойную порцию пороха) взорвался у него в руке. Взрывом Ферзену оторвало три пальца.

Поняв, что именно произошло, Август приободрился и подошел к Владимиру.

– Наша взяла, – доложил поляк, блестя глазами. – Похоже, что дуэль окончена!

– А что там случилось все-таки? – несмело спросил Владимир.

– Да похоже, что пистолет был неисправен, – беззаботно отвечал Добраницкий.

Из руки Ферзена хлестала кровь. Его секундант приблизился к Гиацинтову, извинился и сказал, что дуэль не может иметь продолжения.

– Фу, слава богу, – сказал Владимир по-русски, отдавая полковнику пистолет. – Мне очень жаль, конечно… Идем, Август.