Текст книги "Отравленная маска"

– Конечно, – пробормотал литератор, – я буду очень рад…

– Вот и прекрасно, – одобрила Муся. – Кто еще? Ах да, Амели, твой верный рыцарь! Его здесь нет, но, может, он согласится приехать? А то летом в имении без друзей совсем скучно.

– О ком это она? – подозрительно спросил Озеров у графа.

– По-моему, – задумчиво сказал Полонский, – Муся имеет в виду того неотесанного месье, который служит в полицейском департаменте, Зябликов или как там его…

– А что тут плохого? – вмешался Орест, блестя глазами. – Если у Эжена, не приведи бог, что-нибудь утащат, даже следователь будет под рукой.

– Это должно быть смешно, да? – холодно осведомился Полонский.

Но ответить ему Орест не успел, потому что внезапно распахнулась дверь, и на пороге показалась нелепая фигура в длинном сюртуке и слишком тесных панталонах. Вещи сухощавого Ивана Петровича Орлова явно не пришлись Гордееву впору.

– Ой, Гриша! – вскрикнула Муся. И вслед за этим залилась совершенно неприличным звонким смехом.

– Не вижу ничего забавного, – протестовал Гриша, розовея.

Но друзья уже окружили его, наперебой требуя рассказать, в какую историю он угодил на сей раз. Пришлось Гордееву удовлетворить их любопытство.

– Грегуар обожает животных, – сказал Орест, выслушав эпопею о спасении котенка, который мирно пристроился на коленях Амалии. – Причем всех без разбору: кошек, собак, птиц… Даже змей!

– А что плохого в змеях, – проворчал Гриша. – Однажды у меня был настоящий питон, так это было такое умное животное – ого! Как титулярный советник, не меньше.

Его последние слова вызвали новый взрыв хохота.

– Полно вам ребячиться, господа, – вмешался серьезный Митя Озеров. – Лично я хотел бы знать, если мы окончательно определились с отъездом, какого числа мы отправимся в Ясенево?

– Пожалуй, я успею собраться к послезавтрашнему дню, – ответила Муся.

– Нет, так скоро я не могу, – внезапно сказала Амалия. – Я хочу остаться на открытие памятника Пушкину.

– Ах да, – вскрикнула Муся, – конечно! И я тоже хочу там побывать! Значит, отправимся в Ясенево после открытия.

– Говорят, памятник не слишком хорош, – заметил Полонский. И все с увлечением стали обсуждать, действительно ли первый памятник поэту не оправдал ожиданий или это обычное в таких случаях злопыхательство – ведь гораздо проще порицать, ничего не сотворив, чем сделать хоть что-нибудь.

– Из императорской фамилии никого не будет на открытии? – спросил Евгений у Рокотова.

Князь отрицательно покачал головой.

– Если и будут, мне об этом ничего не известно.

– Я слышал, что ожидаются одни литераторы, – подал голос Верещагин. – Будут произноситься речи и всякое такое.

– А граф Толстой будет? – спросила Амалия. – Хотелось бы его увидеть.

– Я так и думал, что вы его почитательница, – заметил Полонский. – Наверняка вы восхищаетесь Анной Карениной.

– Только как произведением искусства, – сдержанно ответила Амалия. Ей стоило большого труда сделать вид, что она не поняла намека собеседника.

– Толстой – это, конечно, интересно, – жалобно сказал Гриша. – Но… очень уж скучно.

Все рассмеялись. Амалия заставила себя улыбнуться, но про себя уже решила, что ни в какое Ясенево она не поедет. К чему? Чтобы выслушивать от графа сомнительные комплименты вроде того, который он только что ей преподнес? Или чтобы разговаривать с Митенькой Озеровым о хороших книгах, которые он читает, и плохих, которые он пишет?

«Бедный, наивный обожатель! Он из породы тех людей, которым проще всю жизнь провздыхать, чем один-единственный раз принять определенное решение. Впрочем, не будем себя обманывать. Даже если бы он сделал мне предложение, я бы все равно ему отказала. Он славный, добрый, честный, но быть женой плохого писателя – не то удовольствие, которое я могу себе позволить. Так ради чего мне ехать в тверскую глушь? Le jeu ne vaut pas la chandelle».[26]26
  Игра не стоит свеч (франц.).


[Закрыть]

Внезапно ей все опостылело. Она поглядела на часы, громко «вспомнила», что дома ее заждались, сняла котенка с колен и поднялась.

– Вы уже уходите, Амалия Константиновна? – спросил Орест.

– Я обещала помочь тетушке, – сказала девушка. – До свиданья, господа.

Она кивнула всем на прощанье, расцеловала Мусю и скользнула к двери. Снежок жалобно мяукнул ей вслед.

Выйдя из дома, Амалия подумала, не взять ли ей экипаж, и решила, что не стоит. День был чудесный, и она решила прогуляться.

«Чем-то все это непременно закончится, но чем? Нелепым замужеством? Или… или чем? Не может же вечно так продолжаться: Муся, ее друзья, беззаботная жизнь, балы, доброта тетки… Сделать удачную партию, как они говорят? Но те, кому я нравлюсь, мне безразличны, а те, кто нравится мне, недосягаемы… Тупик».

– Амалия Константиновна!

Вот, пожалуйста, легок на помине. И почему ей всегда так не везет? Амалия обернулась и оказалась лицом к лицу с графом Полонским. Элегантный блондин, очевидно, спешил, чтобы поспеть за ней, и теперь выглядел немного растерянным.

«Уж лучше бы это был Гриша с его питоном… По крайней мере, в Гордееве есть хоть что-то человеческое».

– Вы… вы так быстро ушли, Амалия Константиновна…

– Да, я очень тороплюсь, – холодно сказала Амалия, отворачиваясь. – До свидания, Евгений Петрович.

И она быстро двинулась прочь по тротуару, но граф не отставал от нее.

– Амалия Константиновна… Я хотел бы попросить прощения.

– За что? – еще холоднее спросила девушка.

– За… – он смутился, – за неосторожные слова, которые у меня вырвались.

Амалия прекрасно помнила, что это были за слова, но как раз их она прощать не собиралась.

– Не понимаю, о чем вы, – проговорила она равнодушно, глядя мимо графа. – Извините, мне надо идти.

И она быстро ступила на проезжую часть, чтобы отвязаться от неприятного преследователя.

То, что произошло в последующие несколько секунд, осталось у нее в памяти каким-то сгустком криков, конского ржания и – нет, не страха, а глубокого, ни на что не похожего изумления. Лошади, запряженные в ехавший по дороге легкий экипаж, неожиданно понесли и едва не растоптали Амалию, которая оказалась как раз у них на пути. Если бы не сверхъестественная ловкость графа, который сумел оттащить Амалию назад, ей бы пришлось очень и очень туго.

От толчка девушка упала на камни мостовой, но главное – она была цела и невредима. Кучер, крича какие-то невнятные слова, что есть силы натягивал вожжи. Хрипя и роняя пену, лошади остановились.

– Амалия Константиновна! Вы… С вами все в порядке?

Евгений помог ей подняться на ноги. Шляпка погибла безвозвратно, но больше ничего страшного не произошло. Обернувшись, граф заметил невдалеке злосчастный экипаж.

– Подождите меня, – промолвил он сквозь зубы, – я сейчас.

И широкими шагами направился к кучеру. К месту происшествия уже спешил городовой с шашкой на боку.

– Не ушиблись, барышня? Ну, значит, ваше счастье!

И, поправив фуражку и напустив на лицо суровое выражение, городовой подошел к виновнику происшествия. Разъяренный Полонский уже стащил бородатого, широкоплечего мужика с козел и, судя по всему, готовился произвести над ним короткую расправу.

– Ваше благородие! – частил до смерти испуганный кучер. – Не виноват, не виноват, вот как есть не виноват! Святая Богородица, истинный крест! И кто ж их знает, что эти бусурманы понесли…

Не слушая его, Евгений замахнулся.

– Виноват, сударь, – вмешался городовой, – но теперь это уже наше дело.

– Истинный крест! – бормотал испуганный кучер, зажмурившись. – Вот как перед богом… Не виноват, право слово, не виноват!

– Отпустите его, Евгений Петрович, – робко вмешалась Амалия.

Полонский нехотя разжал кулак и отпустил мужика.

– Ты что это творишь, а? – сурово спросил городовой у кучера. – Средь бела дня людей давишь!

– Я, я ничего, – бормотал мужик, – я не виноват, это лошади… Что-то им померещилось, вот они и понесли…

– «Лошади, лошади»! – передразнил его городовой. – Так на то тебя и поставили, чтобы ты за лошадьми смотрел! Придется тебе, братец, отвечать – за лошадей-то.

Мужик сдавленно взвизгнул и бросился в ноги Амалии.

– Сударыня, барыня… барышня… Не погубите! Шестеро деток, все как есть, им же без отца только пропадать! Не виноват, как есть не виноват…

Амалии стало стыдно. Она отвела глаза.

– Я… Мне кажется, он не виноват, – сказала она городовому. – В жизни ведь всякое бывает… Не надо его в тюрьму.

– Как скажете, барышня, – с подчеркнутым уважением промолвил городовой. – Это ведь вы чуть под колесами не оказались, а не я. Наше дело маленькое…

Но даже этот нечестный выпад не поколебал решения Амалии.

– Я… я не буду заявлять на него. В конце концов, ведь никто не пострадал…

Она увидела на мостовой свою раздавленную шляпку и невольно осеклась.

– Хорошо бы на конюшню его, и пороть, пока мясо от костей отставать не начнет, – угрюмо заметил Полонский. – Как в прежние времена.

Мужик с ужасом смотрел на него. Даже городовой, и тот смущенно кашлянул.

– Извините, Евгений Петрович, – светски-изысканным тоном сказала графу Амалия, – но я устала. Слишком много впечатлений для одного дня. Всего доброго.

Она повернулась и ушла. И что-то такое было в ее тоне, что Евгений Полонский не смог последовать за ней.

Глава 10

Бомм…

Над городом плывет траурный колокольный звон. Императрица Мария Александровна, жена императора Александра Второго, умерла.

Бомм…

А на Тверском бульваре поселился бронзовый бессмертный человек. Открытие памятника вышло торжественным. Были его дети, была толпа, и писатели один за другим произносили прочувствованные речи.

Дома:

– Дорогая, когда ты едешь к Орловым в Ясенево? Я приготовила тебе кое-что на дорогу…

У Муси:

– Право же, Амалия, я не понимаю, что ты раздумываешь! Будет так весело…

Траур, июнь, тополиный пух. Тоска.

И в одно прекрасное утро Амалия решается, собирает вещи, договаривается обо всем с маман и вместе с Дашей уезжает на вокзал. По крайней мере, в Ясеневе хотя бы будут друзья, ровесники, молодые лица. А в желтом московском особняке – надутая тетка, капризная Аделаида Станиславовна и ее братец, который, утомившись от пристойной жизни, махнул на приличия рукой и ударился во все тяжкие. Нет уж, лучше что угодно, но не это.

На пыхтящем поезде – до уездного Николаевска, а на станции барышень уже ждет экипаж. До Ясенева, имения Орловых, ровным счетом шестнадцать верст.

– Ты знаешь, – важно говорит Муся, поглаживая Снежка, который устроился у нее на коленях и сейчас лапой пытался поймать солнечный луч, – а мы с Гришей Гордеевым соседствуем имениями. Его Гордеевка – к северу от наших земель.

– Да, я помню, ты мне говорила.

– Но он не самый важный наш сосед. Самый важный сосед – это Никита Карелин. Ему принадлежит Жарово, он первый богач в округе, и у него даже есть свой собственный конный завод, представляешь? И всем этим он заправляет сам, а ведь ему только двадцать четыре года!

Амалия едва слушала болтовню своей подруги. Больше всего ее в эти мгновения занимала мысль, а не совершила ли она ошибки, дав согласие затвориться на лето в дремотной уездной глуши. Город Николаевск, по которому медленно пробирался их экипаж, не радовал глаз. Лавки, лабазы, голубая вывеска с простой надписью «Трактиръ», на площади – миргородских размеров лужа с растрескавшейся грязью вокруг… На крылечке одного из домов сидел пестрый кот и вылизывал лапку. Заметив Амалию, он опустил лапку, весь подобрался и с любопытством уставился на нее.

Но вот городок остался позади, лошадки побежали резвее, в лицо пахнуло свежим ветром. Они ехали среди лугов, где желтели высокие побеги донника и синели глазки колокольчиков. То там то сям вдоль дороги виднелись купы деревьев, а вскоре показалась и река, с прихотливыми своими изгибами по равнине.

– Это Стрелка! – воскликнула Муся. – Не знаю, кто ее так назвал, потому что вообще-то она медленная. Сама в этом убедишься, когда мы пойдем купаться…

Амалия уже забыла про свои недавние сомнения, как забыла про унылый провинциальный городок, который съела даль. Она испытывала неподдельный восторг, который охватывает мало-мальски впечатлительного человека, стоит ему попасть в какое-нибудь красивое место. А окружающий пейзаж был восхитителен. Всюду, куда ни кинь взор, – луга, леса, река… Всюду – простор, тот знаменитый русский простор, на котором у души словно расправляются крылья, и она готова взлететь высоко-высоко, к голубому безмятежному небу.

– Правда, прелесть? – спросила Муся.

– Здесь очень живописно, – согласилась Амалия. Любые слова были слишком бледны, чтобы в полной мере выразить то, что она чувствовала.

– Очень! – с жаром подтвердила Муся. – Раньше в наши края то и дело наезжали художники. Сейчас они тоже бывают, но реже.

Экипаж миновал поворот к маленькой усадьбе, видневшейся невдалеке, и стал подниматься в гору.

– Это были Паутинки, – сообщила Муся. – Там живет Алеша Ромашкин. Он добрый, смешной и ужасный чудак. Я тебя с ним обязательно познакомлю. Он тебе понравится – он тоже любит читать, как и ты.

Экипаж въехал под сень деревьев. Позже, припоминая события этого лета, Амалия задавалась вопросом: не потревожило ли ее душу непрошеное предчувствие, когда шарабан вез ее навстречу судьбе? Не было ли ей хоть какого-нибудь знака о том, что ждало ее впереди, или хоть чего-нибудь, похожего на знак? Неужели темные тучи, которые сгущались над ее головой как раз в эти мгновения, никак не дали знать о себе, и она ощутила лишь неподдельную, ничем не замутненную радость, когда в конце аллеи показался господский дом? Но ведь все так и было, все было именно так!

Дом поражал своим великолепием. Это была настоящая дворянская усадьба – барский дом с белыми колоннами на фасаде, с украшенными лепниной фронтонами, с оранжереями, беседками и многочисленными хозяйственными пристройками. Перед домом был разбит сад, а посередине его виднелась зеленоватая чаша фонтана с группой бронзовых купидонов. Фонтан, судя по всему, давно не работал, и оттого у пухлых купидонов был нахохлившийся вид. Амалия уже знала, что дом, равно как и фонтан, был построен при прапрадеде Муси Орловой, родиче тех самых Орловых, что играли столь двусмысленную роль в царствование Екатерины Великой. Впрочем, семейная легенда гласила, что прапрадед, отличавшийся крутым нравом, терпеть не мог своих вельможных кузенов и величал их не иначе как «эти прохвосты». Прапрадед был большим любителем искусства – он часто наведывался в Италию и из каждого такого путешествия привозил с собой какие-нибудь картины или статуи, из которых со временем сложилась превосходная коллекция. За одну из своих статуй он жестоко поссорился с другим известным собирателем, неким лордом Гамильтоном, эксцентричным стариком, женившимся на… Да, да, он был женат на той самой женщине, которая звалась леди Гамильтон, но которая предпочла ему бравого адмирала Нельсона. Почти вся коллекция лорда погибла в кораблекрушении, а что до коллекции Орлова, то ей выпала более обыкновенная судьба: наследники растащили и распродали все, что можно, так что у отца Муси уцелели лишь несколько полотен да четыре гипсовые статуи в саду возле дома. И сейчас они равнодушно смотрели белыми незрячими глазами, как слуги вытаскивают вещи из подъехавшего экипажа, как суетится старый дворецкий Архип, отдавая приказания, и два легких девичьих силуэта поднимаются по ступеням.

– После вас, мадемуазель! – дурачится Муся.

– Нет, после вас! – столь же галантно отвечает Амалия, и они обе смеются и протискиваются в двери вместе.

Ах, этот навсегда ушедший в небытие уклад дворянской усадьбы! Комнаты, полные важных, старинных вещей; воркующие, как голуби, маятники настенных и напольных часов; прочная дубовая мебель; диваны, обитые шелком и бархатом; тяжелые пыльные портьеры… И запах, застоявшийся в комнатах, – запах времени, которое одно властвовало тут. Время создавало вещи, и время их старило; время порождало лица, и оно же стирало их. Сколько людей жили, любили, радовались, страдали среди этих стен! Вон тот вытертый коврик привез прадед из турецкого похода; вон тут на половицах кабинета явственно видна полоса – здесь дед ходил из угла в угол, здесь же его и нашли, когда старика хватил удар; коллекцию оружия, что развешано на стенах, собирал брат деда, но не было ему в жизни удачи: он увлекся актрисой, а семья была категорически против их отношений, и он не выдержал – застрелился из лучшего своего пистолета, а его мать поседела за одну ночь…

Амалия жадно слушала все эти рассказы, и ей казалось, что нет ничего более упоительного, чем вызов, который бросает времени каждая легенда, отрывающая у былого его часть и приобщающая ее к настоящему. Она влюбилась в усадьбу с ее изысканным и мрачноватым прошлым, как в человека. Это был близкий ей мир – гнездо, в котором жили и умирали поколения, в котором каждая вещь таит в себе сгусток минувшего; и в вечерний час, когда мотыльки, на беду себе, ластятся к бледно горящей лампе, Амалия всматривалась золотистыми глазами в прозрачную мглу за окном и задавалась вопросом, что за люди были ее собственные предки, о которых она так мало знает? Что за человек был прапрадед, казак Тамарин, о котором сохранилось известие, что он будто бы ходил по отрубленным головам врагов? А прабабка Амелия – правда ли, что она когда-то очаровала генерала Бонапарта, или это домыслы родственников? А далекие предки матери – воины, рыцари, крестоносцы, и среди них – загадочная Мадленка Соболевская, в разгар войны с Тевтонским орденом убежавшая к своему любовнику в Мальборк, или не в Мальборк, не так уж важно… И от всех этих людей, ходивших по земле, от света их глаз и тепла их рук осталась одна она, Амалия Тамарина; и часть их продолжает жить в ней уже после того, как они ушли во тьму – навсегда. И если пресечется их род и не останется в мире никого, кто бы помнил о них и чтил их имена, то им, наверное, будет очень горько. Потому что наши дети – это наше бессмертие, и только они одни.

А потом Амалия перестала думать обо всем этом, потому что в Ясенево потянулись гости, и ей пришлось наравне с Мусей играть роль хозяйки дома. К концу недели в соседнюю Гордеевку прикатила вся компания закадычных друзей – сам хозяин имения Гриша, Митя Озеров и граф Евгений Полонский. Почти каждый день они заглядывали в Ясенево, где их неизменно ожидал самый теплый прием. На следующей неделе появился Емеля Верещагин, еле выбравшийся из своей редакции. А Саша Зимородков, которого зловредная Муся прозвала chevalier servant chevalier fervent[27]27
  Верный рыцарь, усердный рыцарь (франц.).


[Закрыть], смог прибыть только в середине месяца, причем журналист утверждал, что из Николаевска он добирался пешком. Объявились и новые лица: так, в Ясенево зачастил Никита Карелин, тот самый важный сосед, оказавшийся скромным молодым человеком с приятной улыбкой и пронзительно-синими глазами. Для интересующихся дам сообщим специально, что он был шатен, высок ростом и широк в плечах. Молва считала его женихом Муси, и хотя барышня Орлова была слишком ветрена, чтобы придавать какое-то значение мнению окружающих, было тем не менее заметно, что Никита к ней явно неравнодушен.

Соперником Никиты выступал хозяин Паутинок Алексей Ромашкин, помещик из обедневших. Это был живой, полноватый, приземистый молодой человек с умными глазами, поблескивающими из-под круглых стеклышек пенсне. Чтобы поправить свои дела, на лето он сдал два флигеля в усадьбе: один – художнику Павлу Митрофанову, который целыми днями простаивал у мольберта, рисуя пейзажи, а другой – француженке-гувернантке на отдыхе, которую звали Дельфиной Ренар. Ее постоянное присутствие приводило Алексея в отчаяние, потому что она болтала, не закрывая рта, поэтому при первой же возможности он закладывал дрожки и удирал в Ясенево, к милым барышням, которые всегда были ему рады. Правда, Муся то и дело его поддразнивала и вообще мучила тысячью различных способов, но Алексей был доволен и тем, что может служить кумиру своей души хоть объектом для насмешек, – о большем он и не мечтал.

По вечерам зажигали лампы, и по стенам струились причудливые тени. Где-то прилежно зудел сверчок, и ветер таинственно шушукался о чем-то с деревьями в саду. Иногда молодые люди играли в шарады, в фанты, порою – в карты или в веселую игру под названием «Свадьба»: в две шляпы клали записки, в одну – с именами мужчин, в другую – с именами женщин, а чтобы было интереснее, добавляли туда, кроме самих себя, королеву Викторию, ключницу Прасковью, барышника Фаддея, персидского шаха и прочих в том же роде; потом вытаскивали бумажки по одной из каждой шляпы и, зачитав вслух «мужа» и «жену», безудержно веселились.

– Итак, Мусе достается… Аристарх Иваныч Лягушатников!

– Мировой судья! – возмущенно визжала Муся. – Ах вы бессовестные! Да вы хоть знаете, сколько ему лет? Да у него… да у него подагра! Не хочу!

– Муся, – кричал Гриша, – что за дело? Прекрасный жених, ей-богу! Мировой судья знаешь сколько получает? Почти две с половиной тысячи в год!

– Да он моего отца крестил! Как вам не стыдно! Не пойду, не пойду за судью замуж!

Амалии достался браконьер Василий.

– Хорошая партия, – задумчиво сказала Муся. – Только вот я не помню: у него девять детей или одиннадцать?

Граф Полонский получил в невесты королеву Викторию.

– Ну, этого и следовало ожидать! – развеселился Гриша.

– Как-то сегодня было совсем скучно, – пожаловалась однажды Муся, когда гости уехали. – Как ты думаешь, может, пригласить к нам художника? Алеша говорит, он очень славный.

Амалия не помнила, чтобы Ромашкин утверждал что-либо подобное, но она, в отличие от Полонского, не страдала снобизмом и всегда была рада видеть новые лица. И потому сказала:

– А почему бы и нет?

– Правда, Алеша говорил, этот Митрофанов все время работает и не любит, когда его отрывают от дела. – Муся мгновение подумала. – А может, мне попросить его нарисовать мой портрет?

– Замечательная мысль! – одобрила Амалия.

И уже на следующий день Павел Семенович Митрофанов прибыл в Ясенево. Это был холеный господин средних лет с бархатным голосом и острой, как кинжал, каштановой бородкой. Он много курил, предпочитая трубку папиросам, и охотно отвечал на расспросы. Нет, он не считает себя знаменитым художником. Да, ему очень понравилось в здешних краях. Да, он вполне мог бы нарисовать портрет барышни.

– Я могу нарисовать и вас, если вы хотите, – сказал он Амалии. – У вас очень интересное лицо.

Они сидели на открытой террасе. Амалия хотела ответить, но тут в аллее показался одетый в белое всадник на белой лошади. У фонтана он проворно соскочил на землю, отдал повод слуге и, обивая хлыстом пыль с сапог, легко взбежал по ступеням. Это был Орест Рокотов.

– Доброе утро, кузина Мари! – весело крикнул он. – Здравствуйте, Амалия Константиновна!

Муся бросилась ему на шею.

– А мы уж думали, ты не приедешь! – затараторила она, глядя на него счастливыми сияющими глазами. – Ты же говорил, что не сможешь уехать из Петербурга!

Князь слегка поморщился.

– Честно говоря, я был рад оттуда уехать, – ответил он. – Во дворце такое творится… – Он оборвал себя на полуслове и вопросительно взглянул на незнакомое лицо.

– Знакомься, – сказала Муся. – Павел Семенович Митрофанов. Князь Орест Рокотов, мой кузен. Павел Семенович – художник, он будет рисовать мой портрет… А что творится во дворце?

Орест оживился. Он привез с собой ворох придворных сплетен, и Амалия со смешанным чувством выслушала последние известия об овдовевшем императоре, его натянутых отношениях с наследником и о княгине Юрьевской, которая последние годы была куда ближе его величеству, чем законная жена.

– Неужели он женится на ней? – поразилась Муся. – Но ведь это же невозможно!

– Говорят, что очень и очень возможно, – ответил Орест с тонкой улыбкой, которая совершенно не шла к его открытому лицу.

– И поэтому ты отпросился в отпуск? – заметила Муся, лукаво глядя на него.

Князь замялся.

– Не совсем, – после паузы признался он. – Дело в том, что я…

Но тут дворецкий Архип объявил, что прибыли господа из соседней Гордеевки, и на террасе показались толстый Гриша, утиравший лоб платком, Митя Озеров и, как всегда безупречный, граф Евгений.

– Однако у вас гости! – воскликнул Гриша. – Орест, дружище, как я рад тебя видеть! Ты надолго в наши края?

– Как получится, – ответил князь.

– В самом деле, это очень мило, что ты решил нас навестить, – сказал Полонский. – Кстати, чем кончилась та история?

– Какая история? – спросила Муся с любопытством.

– Мне из дома писали, – пояснил граф, – что Орест серьезно поссорился с другим кавалергардом, Витгенштейном, и что будто бы поговаривали даже о дуэли. – Князь в этот момент опустил глаза, и едва приметное облачко скользнуло по его лицу. – Так что у вас там произошло?

– Ничего особенного, – досадливо отвечал Рокотов, передернув плечами.

– Значит, никакой дуэли не было? – спросил Митя Озеров.

– Нет, почему же? Была.

В тоне князя было что-то такое, отчего даже беззаботная Муся перестала улыбаться, почувствовав тревогу.

– Вот как? – тяжелым голосом промолвил Полонский, не сводя взора с Ореста, который играл бахромой кипенно-белой скатерти. – И что же Витгенштейн?

– Ничего, – бесстрастно отозвался Рокотов. – Я его убил.

Муся медленно села на стул. Дмитрий и Гриша Гордеев обменялись растерянными взглядами.

– Поздравляю, – сквозь зубы промолвил Полонский. – Теперь его отец, должно быть… Он ведь особа, приближенная к императору.

– Не более, чем мой отец, – отпарировал Орест насмешливо. – Но в чем-то ты, конечно, прав. Старший Витгенштейн сейчас вне себя. Он хотел, чтобы меня заключили в крепость, но секунданты стояли за меня горой. Они подтвердили, что все было по правилам, просто кое-кому следовало научиться лучше стрелять. Пока меня только отстранили от службы во дворце.

– Поэтому ты и приехал в Ясенево – переждать грозу? – Евгений пожал плечами. – Ну что ж, не мне тебя судить. Жаль, конечно, Витгенштейна, он был славный малый.

Орест широко улыбнулся, обнажив десны.

– Признайся, что если бы он не был светлейшим князем, ты бы не слишком сожалел о нем, – сказал он. – Так или иначе, я его убил и ни о чем не жалею.

– Это ведь не первая дуэль у тебя, – заметил Митя, хмуро глядя на князя сквозь стекла очков.

– Не первая, – подтвердил Орест, взял с большого блюда сливу с сочной желтой мякотью и стал ее есть. – Но самое неприятное в дуэлях начинается, когда сама дуэль уже окончена. Вот тогда-то родственники погибшей стороны вспоминают, как сильно они любили убитого бедняжку, и начинают призывать на голову убийцы все кары небесные. Старый Витгенштейн не слишком жаловал своего отпрыска, пока тот был жив, но стоило ему пасть от моей руки… – Орест покривился. – Словом, я приехал к кузине Мари просить у нее убежища. Сначала я хотел отправиться в имение отца, но он бы замучил меня нравоучениями. Так что, кузина, я смиренно припадаю к вашим стопам и молю о снисхождении, – полушутя-полусерьезно закончил он.

– А, вот оно что! – вскинулась Муся. – Значит, если бы не дуэль, сударь, то вы бы обо мне и не вспомнили? Ничего себе!

Орест стал с жаром доказывать, что он никогда не забывал о ней. Наконец Муся согласилась приютить у себя кузена, но с условием, что он будет вести себя прилично и ни с кем не будет ссориться.

– А то я вас знаю, сударь! Стоит кому-то что-то не так сказать, как вы его уже к барьеру тащите. Стыдно вам должно быть, князь, стыдно! Вы же все-таки лучший стрелок в императорской гвардии, должны держать себя в руках! Вот!

И Муся, закончив этот реприманд, гордо вскинула голову. Все засмеялись, и громче всех смеялся Орест.

– Так его, так его, Мари! – одобрил Гриша. – Пусть знает, что у нас тут приличное общество, не то что в Петербурге каком-нибудь!

Неожиданно смех Ореста перешел в судорожный кашель. На щеках его выступили красные пятна, он кашлял и никак не мог остановиться. Амалия хотела подать ему свою чашку с молоком, но от волнения опрокинула ее. Гости растерянно умолкли. Не раздумывая, Амалия схватила чашку Муси и подбежала к Оресту.

– Вот… Пейте, и вам станет легче!

Через силу князь сделал несколько глотков. Амалия села рядом с ним, обхватив его за плечи, и держала чашку у его губ. Наконец Орест перестал кашлять. Тяжело дыша, он уткнулся лбом в ее плечо.

– Спасибо, – хрипло пробормотал он. – Мне… мне уже лучше.

Амалия опустила руки и поставила чашку на стол. Отчего-то ей стало неловко. Они сидели здесь, вдвоем… ну да, почти что обнявшись. Усилием воли девушка отогнала от себя эту мысль. «Вздор! Я просто хотела помочь ему! Ведь я-то знаю, чем могут закончиться подобные приступы…» Орест поднял голову, вытер рот тыльной стороной руки и заставил себя улыбнуться.

– Все в порядке, господа, – сказал он делано безразличным тоном. – Со мной такое бывает. Ничего страшного.

– Тебе надо лечиться, – пробормотал Митя.

Глаза Ореста сузились.

– Чахотка не лечится, Митенька. – Князя перевел дыхание. – Итак, господа, какие у нас планы на сегодня? Может быть, поедем на охоту?