Текст книги "Путешественник из ниоткуда"

ГЛАВА XVIII

– Прошу, – молвил управляющий.

И распахнул дверь...

После подобных фраз читатели романов обыкновенно предвкушают, что в следующей строке обнаружится спрятанный под кроватью труп или тело убитого, в эффектной позе лежащее аккурат посередине комнаты, и тому подобные вещи. Скажу сразу же: я, хотя и осмотрел номер самым внимательным образом, абсолютно ничего в нем не обнаружил. Ни трупов, ни оружия, ни взрывчатки, ни даже чертежей на голубой бумаге. Я обернулся к Колодину.

– Вам случаем не известно, куда именно направился господин Неделя после того, как покинул вашу гостиницу?

– Нет. Он заплатил по счету и освободил номер, только и всего.

Что ж, вполне разумно после того, как он ухитрился обронить на месте преступления довольно важную улику. Но почему он все-таки задержался здесь? Ждал кого-нибудь? Кого? Может быть, Леманна?

Изабель Плесси подошла к окну и, достав веер, принялась им обмахиваться.

– Какой отсюда очаровательный вид! – звенящим от восторга голосом проговорила она.

Машинально я взглянул в окно. Увы, в виде за ним не было ничего очаровательного. Унылая улица, а напротив – какая-то гостиница.

– Это «Париж», – поторопился объяснить управляющий. – Скверное заведение, куда хуже нашего. А насекомых – не счесть.

«Париж»! Так вот оно что!

– Скажите, – быстро спросил я, – а его окна просматриваются из одиннадцатого номера? Того, который Неделе не понравился?

Во взгляде, которым наградил меня управляющий, впервые за все время заблистало нечто вроде уважения.

– В самом деле! Окна одиннадцатого выходят на другую сторону. А почему...

Но я уже заторопился к дверям.

– Настоятельно рекомендую вам, милостивый государь, никому не рассказывать о нашем разговоре. Кроме того, позвольте искренне поблагодарить вас за содействие.

И в сопровождении Изабель я отправился в «Париж», где первым делом объявил, что хочу поговорить с управляющим. Тот явился с такой быстротой, что у меня создалось впечатление, что о моем визите тут уже знали. Однако я решил не обращать внимания на такие мелочи.

– Покажите мне вашу регистрационную книгу.

Если управляющий «Ренессанса» был сама солидность, то управляющий «Парижа» вид имел совсем другой. Во-первых, он был молод. Во-вторых, одна щека у него была несколько раздута. И в-третьих, он беспрестанно вертелся на месте, хихикал и бросал нескромные взоры на мою спутницу.

Книга, впрочем, была через минуту доставлена.

– Могу ли я узнать, что именно вас интересует? – осведомился управляющий, глядя, как я нетерпеливо листаю страницы.

– Я хочу знать, какие постояльцы поселились у вас за последние несколько дней.

Выяснилось, что таких набралось бы с дюжину человек. Какой-то полковник из Харькова с семейством; купчиха из Саратова, вдова; Павловы, муж с женой; затем...

– Павловы?

– Да. Очень, очень приличная пара. Из Москвы.

– Опишите их.

Управляющий от усердия даже зажмурился и высунул кончик языка.

– Что я могу о них сказать? Гм!.. Дама молодая, красивая, блондинка, очень любезная. Ее муж... – Управляющий разочарованно вздохнул: – Господин как господин, на вид лет тридцати пяти. Высокий, худощавый, кудрявый брюнет с усиками, довольно молчаливый. Скуповат – на чай лакеям недодавал. А дама прехорошенькая.

– Скажите... – Я немного поколебался. – Как он по-русски говорил?

– Известно как, – почему-то обиделся управляющий, – как все говорят. А что?

– Он не произвел на вас... ну, скажем, впечатления иностранца?

– Что вы! – искренне поразился управляющий. – Нет, обыкновенный господин, только деньгами сорить не любит.

Я расспросил его об остальных постояльцах, но ни один из них не мог мне подойти, и поневоле я вернулся к Павловым.

– Скажите, они еще здесь? Или съехали?

– Съехали, да. Позавчера.

– Они показывали вам свои бумаги? Паспорт и прочее?

Управляющий ответил, что паспорт был только у жены. По словам мужа, многие бумаги сгорели во время пожара, и сейчас они ждали, когда выправят новые. Но Павловы были на вид людьми очень приличными, иначе он бы их не пустил. У них в «Париже» даже как-то граф Толстой останавливался, между прочим.

Я не стал уточнять, о каком именно Толстом шла речь – о Льве ли Николаевиче, поэте Алексее Константиновиче или дуэлянте Толстом-Американце, знакомом Пушкина. Меня куда больше интересовали Павловы, по всем признакам не имевшие никакого отношения к изящной словесности.

– Я бы хотел осмотреть номер, который они занимали, – сказал я, захлопывая свою записную книжку.

– Пожалуйста, пожалуйста...

Нет, это не могло быть совпадением. Окна 38-го номера, который занимал Стоянов, находились как раз напротив. Стало быть, он явился в «Ренессанс» для того, чтобы следить за теми, кто называл себя Павловыми. Значит, в тот момент чертежей у него действительно не было – он рассчитывал подобраться к ним позже.

Я стал расспрашивать управляющего и прислугу об их постояльцах, но мои собеседники не смогли сообщить ничего особенного. Муж часто отлучался, как он говорил – по делам, но куда именно ходил господин Павлов, работники «Парижа» не знали. Жена большую часть времени сидела в номере. Несколько раз плакала – горничные заметили, что у нее красные глаза. Муж казался нервным, однажды они с женой поссорились, но по какому поводу, никто не знал. Один из лакеев после недолгого раздумья признался, что ссора вроде была не на русском языке, потому что Павловы кричали друг на друга, а слов он понять не мог.

– Небось подслушивал? – скептически предположил управляющий, вздернув бровь. – Знаем мы вашего брата!

– Я им новые полотенца нес, – обиделся лакей. – А они кричамши. Ну я и подождал у дверей, потому как иные горячие господа могут и запустить чем-нибудь, если явишься не вовремя.

Я спросил, не знает ли кто в «Париже», куда постояльцы направились после того, как покинули гостиницу. Выяснилось, что какой-то мальчик принес господам записку, и Павловы спешно собрались и уехали на станцию, до которой рукой подать.

Гм, решительно все персонажи этой истории имеют непонятную тягу к путешествиям по железной дороге...

Я поблагодарил управляющего и слуг, попросил их никому не рассказывать о моем визите и вместе с мадемуазель Плесси, которая весьма выразительно поглядывала на часы, покинул «Париж».

– Ваше расследование продвигается? – спросила Изабель, как только мы оказались на улице.

– Только благодаря вам, – улыбнулся я. – Если бы вы не обратили мое внимание на гостиницу напротив...

– О! – просияла мадемуазель Плесси. – Теперь я ваша помощница, да? Так вам удалось найти то, что вы хотели?

– Не совсем, – поморщился я. – Пока я знаю следующее: Стоянов снял тридцать восьмой номер, чтобы было удобнее следить за теми, кто назвал себя Павловыми. Он прибыл одновременно с ними, и уехали все трое также в один день. Полагаю, Павловы – это Леманн и Фрида Келлер. Если они хорошо говорят по-русски, им не составило труда выдать себя за русских.

– А зачем Стоянов следил за ними? – тревожно спросила Изабель.

– Думаю, из-за пропавших чертежей, – ответил я.

– Вы просто поразительный, – призналась мадемуазель Плесси, прижимаясь ко мне. – А что теперь? Мы возвращаемся домой?

– Нет, – внезапно ответил я. – Мне нужно подумать. Кроме того, я чертовски проголодался.

– Я тоже! – покладисто согласилась Изабель.

Мы сели в наш рыдван и велели Аркадию остановиться у какого-нибудь приличного ресторана. Последний был найден через несколько улиц, но на пути к нему Аркадий, который, похоже, находился не в духе, едва не раздавил двух собак, одну кошку и дьякона, который во всеуслышание пригрозил предать его анафеме.

В ресторане я не без колебаний вытащил радужную ассигнацию, которая чудесным образом залетела ко мне в карман. Признаться, мне хотелось видеть реакцию Изабель, но моя спутница даже глазом не моргнула. Мы сделали заказ, после чего мадемуазель Плесси достала зеркальце и в который раз стала поправлять прическу, а я извлек свою записную книжку и стал перечитывать заметки в ней. Что-то подспудно беспокоило меня, но пока я не мог сообразить, что именно.

Итак, Клаус Леманн и его подруга Фрида Келлер выкрали чертежи и сели на поезд, направляющийся в Санкт– Петербург. Однако Стоянов, который не упускал их из виду, оказался в том же поезде. Возможно, германский шпион заметил, что за ним следят. Или понял, что ввязался в слишком опасную игру и что в столице коллеги баронессы Корф наверняка отыщут его. Так или иначе, он со своей спутницей сошел в Глухове, чтобы запутать следы, но маневр противника не укрылся от Стоянова. На вокзале последнего заметил извозчик Тришка, однако болгарин отказался от его услуг, потому что хотел сам проследить за Леманном и Келлер. Так как они выбрали местом своего проживания грязноватый запущенный «Париж», Стоянов, чтобы лишний раз не попадаться им на глаза, поселился напротив, в «Ренессансе», причем выбрал номер с таким расчетом, чтобы можно было беспрепятственно следить за немцами. Позавчера они наконец решили покинуть свое убежище и сели на поезд, едущий в Петербург. Стоянов поспешил вслед за ними. В вагоне, улучив удобный момент, схватился с Леманном и стал требовать, чтобы ему отдали чертежи. Допустим, Стоянов не рассчитал сил и вытолкнул своего коллегу и противника из вагона. Леманн погиб, а Стоянов из вагона успел заметить, что невдалеке от упавшего находится какой-то человек, то есть я. На ближайшей станции он сошел, где-то достал лошадь и поспешил к телу, однако чертежей при нем не оказалось. Возможно, Стоянов решил, что их забрал я, и именно он был тем неизвестным, который в мое отсутствие наведался ко мне домой. Раньше он этого сделать не мог, потому что пропажа ключа заставила его заволноваться и ему пришлось возвращаться в Глухов и поспешно съезжать из гостиницы. А от Глухова до N не так уж близко, и к тому же Стоянову наверняка пришлось хорошенько потрудиться, чтобы найти меня. Тело убитого он спрятал, рассчитывая замести следы, и, надо признать, это ему почти удалось.

При таком раскладе все или почти все становилось ясным, исключая разве что роль Фриды Келлер. Амалия Корф была убеждена, что Фрида не могла причинить вреда Леманну, однако лакеи слышали, как чета Павловых ссорилась, а мадам ходила с красными от слез глазами. Не сговорилась ли Фрида Келлер со Стояновым? Может, она предала Леманна и уговорилась с болгарином поделить деньги за чертежи, которые наверняка стоят очень дорого? Если, конечно она знала, где ее спутник держал заветные восемь листков голубой бумаги. Но тогда вполне достаточно было убить Леманна, сымитировав несчастный случай, и вовсе ни к чему было прятать тело и обыскивать мою комнату.

А что, если Фрида ничего не знала? Что, если Леманн по каким-то причинам перестал доверять ей? Или наоборот – она уже не могла доверять ему? Ведь одна корявая записочка от Китти, которую я обнаружил в его кармане, чего стоила! Что, если Леманн...

– Черт возьми! – вырвалось у меня.

Мадемуазель Плесси подскочила в кресле и чуть не уронила зеркальце.

– Что такое, Аполлинер?

Но я не слушал ее. Я лихорадочно перелистывал страницы записной книжки в поисках той, на которую занес перечень примет Леманна.

Вот оно! Господин лет тридцати пяти, высокий, худощавый, темные вьющиеся волосы, небольшие усы... И перед моим внутренним взором возник незнакомец с насыпи, у которого в кармане лежал паспорт на имя Ивана Сергеевича Петровского, – среднего роста, рябой, рыжеватый. Усы-то у него имелись, но он вовсе не был Леманном! Какой же это шпион, скажите на милость, если таскает в кармане какую-то дурацкую программку цирка? А баронесса Корф! Ведь я подробно описывал ей внешность убитого, и, когда она слушала меня, в лице ее не дрогнул ни один мускул! Что же, она не знала, как выглядит человек, которого разыскивает их служба? А тут еще ее неожиданная откровенность за обедом у Веневитиновых, в присутствии множества посторонних людей...

– Она лжет, – сказал я вслух.

– Кто? – с любопытством спросила Изабель.

– Баронесса Корф. Тот человек, которого выбросили из поезда, – не Леманн, а кто-то другой. Но кто?

– Женщины всегда лгут. Особенно красивые женщины, – вздохнула Изабель. И без перехода продолжила: – Рекомендую вам попробовать кролика. По-моему, это единственное, что здесь умеют сносно готовить.

И, хотя все кролики на свете меня в тот момент не слишком прельщали, я все же последовал ее совету.

ГЛАВА XIX

– Голубчик, ну какие дела? Сегодня воскресенье, Элен Веневитинова замуж выходит, а вам бы только пустяками беспокоить, честное слово... Не понимаю я вас.

Григорий Никанорович Ряжский глядел на меня с укоризной. За окнами его дома чирикали воробьи. Небо было ясно, и солнце заливало окрестности золотым сиянием.

– Мне нужно поговорить с баронессой Корф, – упрямо повторил я.

– Ах, оставьте, – с гримасой досады промолвил исправник. – Скажите мне лучше вот что: вы узнали, кто в ваше отсутствие вломился к вам в квартиру?

– У меня есть на сей счет определенные подозрения, – уклончиво отозвался я.

Григорий Никанорович прищурился.

– Как говорил наш университетский преподаватель, если у вас есть только подозрения, значит, у вас ровным счетом ничего нет, – проворчал он. – Кажется, вы вчера куда-то ездили? С мадемуазель Плесси?

– Да, – ответил я, не вдаваясь в подробности.

Григорий Никанорович поглядел на меня задумчиво, и взор его мне, бог весть отчего, не понравился.

– Хорошая женщина, – вздохнул он. – Не красавица, конечно, но что-то в ней есть такое... Обаяние! – оживился исправник. – Между прочим, такое только у француженок бывает: вроде ничего особенного, а между тем...

Я невольно дотронулся до синяка на лбу. Синяк остался мне на память от соприкосновения с чемоданом обаятельной мадемуазель Плесси. Сегодня, впрочем, он болел гораздо меньше. А Ряжский меж тем продолжал рассказывать, каким сокровищем является Изабель Плесси. Она явно ему понравилась, что, впрочем, неудивительно: Ряжскому нравились все женщины, без исключения.

– Когда вы на ней женитесь? – осведомился исправник.

У меня возникло такое чувство, будто меня снова стукнули по голове чемоданом.

– Что?!

– Нехорошо, голубчик, – укоризненно молвил Григорий Никанорович. – Весь город знает, что вы поселились вместе с ней.

Я вспыхнул. Вчера, когда мы вернулись в N, Изабель заявила, что ни за что не потерпит, чтобы я оставался в доме, который пытались ограбить, и настояла на том, чтобы я перебрался в «Уголок для проезжающих».

– Если с вами что-нибудь случится, Аполлинер, я не переживу! – воскликнула она.

Мне и самому не слишком хотелось возвращаться в разоренную квартиру, так что я собрал свои вещи и занял номер по соседству с мадемуазель Плесси. Но, похоже, мой шаг был истолкован местными сплетниками как предложение ей руки и сердца.

– Григорий Никанорович... – начал я.

Но начальник остановил меня властным движением руки:

– Ни слова больше, голубчик! Вы же знаете, я по натуре не любитель совать нос в чужие дела, но посудите сами: вы всюду с ней, вас постоянно видят вместе... Нехорошо компрометировать бедную девушку, нехорошо!

– Она вовсе не бедная, – огрызнулся я.

– Тем более, – легко согласился исправник, – тем более. Женитесь, остепенитесь... Жизнь без заботы о хлебе насущном имеет иное качество, знаете ли. Она от вас без ума, что видно невооруженным взглядом. Ну-с... – Он бросил беглый взгляд на часы. – Простите великодушно, Аполлинарий Евграфович, но не хотелось бы опаздывать к началу венчания. Я же все-таки гость...

– Баронесса Корф тоже будет на свадьбе? – спросил я.

– Что? – Григорий Никанорович кашлянул. – Да, она обещала быть, если дела позволят. Мы тут, знаете ли, все ищем тело шпиона... обыскались уже, прямо скажем. Как сквозь землю провалился, паршивец! – Ряжский приосанился и поправил «Станислава» на шее. Для столь торжественного случая исправник облачился в парадный мундир, который наверняка должен был произвести неизгладимое впечатление на местных дам. – Но я вас, голубчик, убедительно прошу не беспокоить госпожу баронессу понапрасну. Все-таки воскресенье, да... Собачками занимаетесь?

– Какими собачками? – опешил я.

– Которые Жужу и Топси. Что, уже запамятовали? Кто-то ведь их убил, причем явно не дети. А?

Почему он так упорно хотел заставить меня заниматься столь никчемным делом? И тут у меня мелькнула догадка. Догадка, которая, окрепнув, превратилась в подозрение, а за подозрением последовал целый рой неприятнейших мыслей и соображений. Взять, к примеру, тот ключ, благодаря которому я вышел на след Стоянова, – ведь я нашел его неподалеку от камня, где сидел исправник. А его упорное нежелание принимать какие бы то ни было меры, когда я доложил ему об убитом пассажире? Что это, природная лень, просто нерадивость или... – или же нечто большее? А когда появилась баронесса Корф, он заметно запаниковал... Что, если это все неспроста? Что, если...

Однако даже воображение решительно отказывалось видеть благодушнейшего Григория Никаноровича членом немецко-австрийского заговора, ставившего своей целью ослабление нашей империи. Да, исправник сребролюбив и не слишком чист на руку, но, с одной стороны, не настолько же глуп, чтобы лезть в дела, участие в которых могло стоить ему большего, чем должностной выговор. Однако, ежели взглянуть с другой стороны...

Что, если я попросту его недооценивал? Что, если Ряжский каким-то образом связан с Леманном, или с Фридой Келлер, или с тем же Стояновым, или...

А Григорий Никанорович меж тем, не подозревая о крамольных мыслях, которые роились у меня в голове, обдернул обшлага, кашлянул начальственно, объявил, что ему пора идти, и вызвал лакея Федора, дабы тот проводил меня до дверей.

На улице было пыльно, шумно и весело. Я сделал десяток шагов в направлении «Уголка для проезжающих», где должен находиться ворчливый Аркадий, купленный эксцентричной француженкой вместе с его колымагой, но некстати мне пришли на ум намеки Ряжского, и я обозлился.

До Лепехина всего четыре версты, а оттуда до стариковского имения рукой подать. Вздор! Дойду пешком. И довольно пользоваться добротой мадемуазель Плесси. Надо дать ей понять, что мое расположение к ней чисто дружеское, и только. А то она уже наверняка бог весть что вбила себе в голову...

Кто-то окликнул меня, и я поднял голову. Навстречу шел секретарь Былинкин. Сегодня он вырядился сущим франтом и даже вдел в петлицу белую розу.

– А, Аполлинарий Евграфыч! Сердечно рад вас видеть!

И прежде чем я успел сослаться на неотложные дела, он уже приклеился ко мне и зашагал рядом, по пути угощая меня свежими городскими сплетнями. Прасковья Пантелевна так обиделась, что Веневитиновы не пригласили ее на свадьбу! А все дело в том, что она родственница Зацепина, бывшего управляющего, которого Андрей Петрович уволил, на прощание обозвав вором. Кстати, сам Зацепин недавно вернулся в N, Былинкин вчера его видел в трактире. Зацепин был зол, он ходил к Веневитиновым требовать, чтобы они ему заплатили, но те выставили его за дверь.

– С какой стати они должны ему платить? – спросил я.

– Как с какой? – удивился Былинкин. – Ходят слухи, что именно благодаря ему они сумели заполучить стариковское имение за полцены. На самом-то деле оно, конечно, стоит гораздо дороже, а благодаря Зацепину они так смогли опутать долгами прежнего владельца, что тот был рад его чуть ли не даром отдать. Хорошая получилась сделка, да только Андрей Петрович, когда все кончилось, не захотел отдавать Зацепину его долю. Мол, ты прежнего хозяина обманул и меня обмануть захочешь. Ну и выгнал его.

– Так Зацепину и надо, – равнодушно отозвался я.

Былинкин с любопытством покосился на меня.

– Ну не знаю, не знаю, может быть, вы и правы... А что новенького слыхать о том деле?

– О каком?

– Ну где пассажир погиб. Который вовсе не простой пассажир, а...

А, любезнейший Никита Егорыч, вот оно что! То-то ты не поленился тащиться за мной по жаре, да еще так преданно в глаза заглядываешь... Честное слово, неутомимость сплетников всегда поражала меня.

– О том деле я ничего не знаю, – как можно небрежнее ответил я. – Почему бы вам не справиться у баронессы Корф?

Былинкин надулся. Солнце припекало все сильнее. Я достал платок и вытер им лоб.

– Аполлинарий Евграфыч!

Я обернулся. Доктор Соловейко приветствовал меня из своей двуколки и, поравнявшись с нами, натянул вожжи.

– На ловца и зверь бежит! А я, признаться, искал вас... Семеновна ко мне прибежала утром, говорит, ее муж по пьяни человека зашиб. Насмерть... Теперь заперся у себя, воет, кается и выходить отказывается. Он, значит, верхом был, а тогда уже стемнело...

Семеновна была женой нашего урядника Онофриева. Я досадливо закусил губу. Похоже, мое свидание с баронессой Корф откладывалось на неопределенный срок.

– Хорошо, доктор, я поеду с вами... Где произошло несчастье?

– В трех верстах от Лепехина, неподалеку от пересох– шего ручья. Семеновна мне примерно описала место со слов своего мужа... Жалко дурака.

– Да уж. Если он и вправду прохожего убил, так ведь ему светит каторга, – вздохнул Былинкин, поправляя цветок в петлице.

Я ничего не ответил и поднялся в двуколку.

* * *

В высокой траве стрекочут кузнечики. Одинокая желтая бабочка кружит над лугом, садится, снова кружит... Жужжат шмели, ползут хлопотливые муравьи...

– Это он? – скорее утвердительно, чем вопросительно говорит доктор.

Ему достаточно одного взгляда на мое лицо, чтобы все понять.

– Он, – отвечаю я.

Да-да, тот, что был лже-Петровским, тот, что был лже-Леманном, лежал у моих ног. Лошадь Онофриева примяла труп копытами, но не настолько, чтобы я не смог опознать пропавшего пассажира, выпавшего из поезда Москва – Петербург и имеющего какое-то отношение к украденным у неизвестного мне ученого чертежам.

Кто же он такой, погибший мужчина?

Преодолев себя (труп уже начал разлагаться и источал характерный сладковатый запах), я прикрыл нос платком и быстро ощупал карманы убитого.

Ничего. Ни платка, ни зубочисток, ни записочки от Китти, ни кольца на мизинце. Даже программка цирка – и та исчезла.

Я отошел в сторону и вытир руку платком.

– Темное дело? – понимающе говорит доктор. – Я так и думал.

Зато теперь у меня есть законный предлог явиться к баронессе Корф. Честное слово, нам есть о чем поговорить.