Текст книги "Заблудившаяся муза"

Глава 8
Зеленый рояль

– Кто ее убил? – спросила Амалия. – Точнее, кто мог это сделать?

Чигринский пожал плечами.

– Я уже думал об этом. Боюсь, я не знаю никого, кто мог бы желать Оленьке… Ольге Николаевне зла. У меня как-то в голове не укладывается…

– Вы хорошо ее знали?

– Разумеется.

– И у нее совсем не было врагов?

– Мне о них ничего не известно.

– Значит, вы знали ее плохо, – улыбнулась Амалия. Чем дальше, тем меньше она нравилась Чигринскому, хотя до сих пор он решительно ни в чем не мог ее упрекнуть. – Хорошо, а как насчет вас?

– Меня? – изумился композитор.

– Если принять вашу гипотезу, что у Ольги Николаевны врагов не было, ее могли убить, чтобы бросить тень на вас. Разве не так?

– Сударыня, – проворчал Чигринский, – я прошу прощения, но это… Это черт знает что такое!

– Сладости и вино были на столе, – задумчиво проговорила Амалия, и глаза ее сверкнули. – Значит, когда их доставили, она была еще жива. В пользу этого говорит и тот факт, что, когда вы пришли, тело было еще теплым. Получается, она была убита незадолго до вашего прихода и человеком, которого, судя по всему, не опасалась. Вы предупредили ее запиской, что будете, так что кто-то мог узнать об этом и использовать против вас. Ценные вещи, как вы говорите, остались на месте… Ну же, Дмитрий Иванович! Вы ведь именно потому хотели увезти тело, что решили, что вас могут обвинить… а что, если так и было задумано? Так что насчет ваших врагов, милостивый государь?

– У меня нет врагов, – сухо сказал Чигринский. – Во всяком случае, таких, которые убивают женщин, – добавил он с обидой, неизвестно к кому относящейся.

– Позвольте вам не поверить, милостивый государь, – живо возразила его собеседница. – Вы человек известный…

Чигринский попытался принять вид скромного гения, который тут совершенно ни при чем, и это почти ему удалось.

– И талантливый…

Щеки Дмитрия Ивановича слегка порозовели, он молча наклонил голову.

– Хотя вот уже который раз манкируете моим приглашением на благотворительный вечер, – задумчиво продолжала хозяйка. – Но это к делу не относится. Суть вот в чем: невозможно в России быть известным и к тому же талантливым… и не иметь врагов.

– Вы, кажется, что-то имеете против России, сударыня? – сипло осведомился композитор.

– Ну что вы, что вы, – отозвалась Амалия Корф таким тоном, что Чигринский сразу же насторожился. – Общеизвестно, что в нашей стране никто никому не завидует и все только рады чужим успехам. Не так ли?

…И тут Чигринский понял, почему Амалия ему так не нравится и, судя по всему, не понравится уже никогда. Дмитрий Иванович любил женщин, похожих на цветы, таких, как Оленька; он мог потакать их милым капризам, служить им, даже поклоняться, но ему не по душе были женщины, которые пытались вести себя с ним на равных, – все равно как если бы цветок возомнил о себе, что он нечто большее, и принялся с ходу строчить романы и рассуждать об избирательном праве. Положим, ничего подобного он за Амалией не заметил, но ее ирония, непривычная для женщины, сбивала его с толку. Кроме того, Чигринского не покидало ощущение, что баронесса Корф (он наконец-то вспомнил ее титул и вспомнил, где совсем недавно встречал это имя) попросту не воспринимает его всерьез.

– Если кто-то из коллег и завидует мне, – довольно сухо промолвил он, – то не настолько, чтобы… чтобы решиться на убийство. Это, простите, совершенно невозможно.

– Тогда как вы сами объясняете случившееся? – с любопытством спросила его собеседница.

– Я думаю, что я чего-то не знаю, – мрачно ответил композитор. – Что-то должно было случиться, что привело к этому страшному событию. Но у меня нет никакой догадки, даже намека на догадку. – Он пожал плечами. – Ее враги? Я допускаю, что она кому-то могла не нравиться, но… не до такой же степени! Мои враги? Это просто смешно. Ограбление? Но все вещи были на месте, так что эта версия тоже отпадает…

– Если только вы не спугнули грабителя, – отозвалась Амалия.

– И куда же он делся? Когда я поднимался наверх, то увидел только Вахрамеева. – Чигринский покосился на невозмутимое лицо Амалии и все же рискнул закончить фразу: – …А он, хоть и жулик, совершенно по другой части.

– Допустим, а грабитель не мог скрыться через черный ход?

– Нет. Я проверял – дверь черного хода была закрыта на засов. Отпереть ее снаружи невозможно.

– Вы говорили, на входной двери тоже засов? Ну что ж… Получается, что Ольга Николаевна сама впустила своего убийцу. Когда он сделал свое черное дело, как пишут в романах, то ушел тем же путем. Кстати, – задумчиво добавила Амалия, – ему вовсе не обязательно было встречаться с вами на лестнице. Он мог и подняться наверх, к примеру. Впрочем, я надеюсь, что нам удастся прояснить этот момент.

– Нам? – только и мог вымолвить пораженный Чигринский.

– Ну, это я так, – неопределенно отозвалась его собеседница. – Разумеется, вести следствие буду я, но без помощников в таком деле не обойтись. – Она изучающе посмотрела на Чигринского. – Вы уверены, что никому в целом свете не могло прийти в голову убить Ольгу Николаевну?

– Никому, – твердо ответил композитор.

– Вот и прекрасно, – неизвестно к чему заключила Амалия. Она оглянулась на позолоченные часы, мирно тикавшие на камине. – Сегодня вы ночуете у меня. Впрочем, может быть, вы хотели бы прежде поужинать?

Тут Дмитрий Иванович возмутился.

– Сударыня, – пропыхтел он, – простите, если я буду слишком откровенен, но… с какой стати мне оставаться у вас?

– А вы не догадываетесь? – осведомилась его собеседница, и в ее глазах вспыхнули и погасли золотые искры.

– Нет, – честно ответил Чигринский.

– Если целью неизвестного преступника было бросить тень на вас, замарать и уничтожить во мнении общества, – будничным тоном объяснила Амалия, – то теперь, после убийства, он вряд ли остановится. Следовательно, вам, мне и вообще всем на свете будет спокойнее, если вы будете находиться здесь, среди людей, которые не допустят, чтобы с вами случилось что-то плохое.

– Госпожа баронесса, – в некотором изумлении промолвил Чигринский, – как бывший офицер… нет, не то… словом, я не позволю себя запугать… и вообще я никого не боюсь. Вы понимаете меня?

– Я понимаю, что вам грозит опасность, – спокойно отозвалась Амалия, – и не только вам, но и, возможно, другим людям, которые с вами связаны. Впрочем, я предлагаю поговорить об этом завтра, когда кое-что прояснится.

Чигринский насупился.

– А что, собственно, может проясниться? – проворчал он.

– К примеру, кто входил в дом незадолго до вас, – сказала Амалия. – И другие моменты. А пока на вашем месте я бы как следует поразмыслила, нет ли у вас серьезного врага. Такие господа не возникают из ниоткуда – должна быть причина. – Она поднялась с места. – Так что насчет ужина, Дмитрий Иванович? Мне распорядиться?

– Вы слишком добры, госпожа баронесса, – пробурчал композитор. – Но я… По правде говоря, я слишком устал, и вообще… – Он оглянулся на фигуру на диване, накрытую белым покрывалом. – Боюсь, после сегодняшнего мне кусок не полезет в горло.

– Тогда идемте, – сказала Амалия. – Я покажу вам вашу комнату.

Внутренне бунтуя, Дмитрий Иванович последовал за баронессой – а что, собственно говоря, ему еще оставалось делать?

Они поднялись на второй этаж, прошли по коридору (Чигринский на ходу сообразил, что его ведут в дальнее крыло дома) и внезапно оказались в просторной комнате с высоким потолком и с расписными светлыми панелями на стенах. Вдоль окон стояло множество экзотических растений, но вовсе не они привлекли внимание композитора и не они являлись причиной того, что он застыл на месте как вкопанный, не веря своим глазам.

Посреди комнаты стоял зеленый рояль.

Да, да, вы не ошиблись – именно зеленый, нежнейшего салатового оттенка, с резными ножками. Не черный, не коричневый, не белый – что Чигринский еще как-то мог понять – а зеленый, поймите, зеленый, как салат, и вдобавок расписанный крупными цветами. На боках красовались гирлянды желтых тюльпанов, роз и ромашек, на верхней деке – цветущие ветви вишни, сирень и нарциссы, на крышке, закрывающей клавиши – колокольчики и ирисы, и между всеми этими диковинными нарисованными букетами порхали бабочки.

Дмитрий Иванович был человек стойкий к ударам судьбы, и в этот день он мог выдержать даже состояние внутренней немоты, когда ему не удавалась ни одна музыкальная фраза, даже убийство любимой женщины, в которой он души не чаял, – но зеленый рояль его добил. С точки зрения композитора, было чистым издевательством превращать музыкальный инструмент в раскрашенную игрушку, чтобы она лучше гармонировала со стоящими неподалеку пальмами, и с этой минуты он окончательно уверился в том, что его спутница – человек непредсказуемый и опасный.

– Ваша комната будет рядом, – сказала Амалия. – На случай, если вам вздумается помузицировать…

Чигринский попытался себе представить, как он сядет за зеленый рояль, разрисованный цветочками, и содрогнулся.

– Здесь вы можете играть в любое время, – добавила радушная хозяйка. – Эта комната устроена так, что отсюда ничего не слышно, и вы никому не будете мешать.

Дмитрий Иванович поторопился пробормотать приличествующие случаю слова благодарности, но вид у него был настолько несчастный, что Амалия забеспокоилась и на всякий случай спросила, хорошо ли он себя чувствует и не нужен ли ему врач.

– Не беспокойтесь, госпожа баронесса, – кротко промолвил Чигринский. – Со мной все хорошо, благодарю вас.

Однако он все же выдохнул с облегчением, когда они оставили позади комнату с зеленым монстром и оказались в довольно милой спальне, обставленной мебелью красного дерева. И Чигринскому стало значительно лучше, когда он разглядел, что картина на стене тоже изображает море, как у него – впрочем, море в особняке на Английской набережной явно было нарисовано куда более опытным живописцем.

– Я вас оставлю, – сказала Амалия. – Если вам что-нибудь понадобится, зовите горничную. Звонок рядом с кроватью.

И она удалилась, оставив Дмитрия Ивановича в размышлениях, победитель он или пленник, повезло ему или он погиб окончательно из-за того, что этим вечером ему встретилась баронесса Корф. Впрочем, после зеленого рояля измученный композитор уже не ожидал от своей хозяйки ровным счетом ничего хорошего.

Глава 9
Явление Гиацинта

Ночь Чигринский провел неспокойно – то ему снилось, что он убегает от кого-то, то сам он, напротив, гнался за кем-то, кто был убийцей (во сне композитор точно знал это) и упорно отворачивал свое лицо, чтобы Дмитрий Иванович его не признал. Все испортил зеленый рояль, который вылетел откуда-то и стал путаться под ногами. Но в конце концов все устроилось, потому что Чигринский сел на рояль, и они полетели следом за преступником. Как это часто бывает во сне, тот, за кем они гнались, куда-то бесследно исчез. Рояль загремел клавишами, поверхность его пошла волнами, и Дмитрий Иванович проснулся в холодном поту.

Особняк спал, и всюду царила густая, плотная, как вата, тишина. Чигринский повернулся на кровати, вздохнул, закрыл глаза – и тотчас вспомнил все, что случилось вчера. Но по прошествии времени он обрел способность относиться к происшедшему более взвешенно и потому сейчас не ощутил ни ужаса, ни укола тоски.

Итак, кто-то убил Оленьку, и убил, как сказала баронесса Корф, чтобы бросить тень на него, Чигринского. Может такое быть? Конечно, может, хоть на первый взгляд и кажется неправдоподобным.

Далее, сама баронесса Корф по какой-то причине решила принять в Чигринском участие и пообещала провести собственное расследование. Это, положим, было совершенно невероятно, потому что такие вещи не случаются даже в романах, но если хозяйка решила его выгородить, то что именно она могла предпринять?

Чигринский раздумывал над этим до того, что у него даже начал ныть висок, но в конце концов пришел к выводу, что хозяйка позовет на помощь неизвестного ему Александра Богдановича и передаст следствие в его руки, предварительно поставив условием, чтобы композитора не беспокоили. Дмитрий Иванович был слишком русским человеком, чтобы не знать, что законы Российской империи как бы действительны для всех, но в то же время для некоторых людей, стоящих высоко, они вовсе не обязательны. Коротко говоря, его самого вполне устроило бы, если бы закон закрыл глаза на его действия и оставил его в покое – тем более что сам он, как отлично известно читателю, никого не убивал.

Однако Чигринский понимал, что заступничество баронессы Корф вряд ли окажется бескорыстным, что чем-нибудь за него придется платить, и неприязненно предвидел, что теперь ему придется до скончания своих дней по первому требованию хозяйки ездить на благотворительные концерты и играть для людей, которые в музыке смыслят не больше, чем сам он, допустим, в разведении репы.

«А впрочем, – невесело помыслил Дмитрий Иванович, – что мне остается, если я больше не смогу сочинять? Перейду уж тогда в исполнители, в самом деле…»

Но от этой мысли ему стало совсем нехорошо. Он заворочался в постели, то закрывая, то открывая глаза, и наконец решил подняться, не зная сам хорошенько, для чего.

Зеркало на стене отразило одутловатую больную физиономию с поникшими усами и набрякшими веками. Чигринский скривился и вышел из спальни, совершенно позабыв про то, что подстерегает его снаружи.

Когда он увидел зеленый рояль, было уже поздно. Дмитрий Иванович чертыхнулся сквозь зубы, но отступать было некуда. Заложив руки за спину, он обошел рояль, с подозрением косясь на него, но инструмент вел себя так же, как и любой другой инструмент – не брыкался, не пытался лягнуть композитора и вообще тихо стоял на месте, размышляя о чем-то своем. На его боку в свете электрических ламп, которые зажег Чигринский, нежно блестели нарисованные бабочки.

«Вот чучело зеленое», – с досадой подумал Чигринский.

Обернувшись, он увидел в углу растение с жесткими темными листьями, на котором сидела целая россыпь бабочек. Когда заинтересованный композитор подошел ближе, они не взлетели и даже не сдвинулись с места. Присмотревшись, он понял, что это цветы, сидевшие на стеблях наподобие диковинных мотыльков.

Тут у Дмитрия Ивановича мелькнуло в голове, что дело нечисто и что он оказался в каком-то заколдованном месте, где рояли зеленые, а цветы похожи на бабочки. Самой странной, конечно, была хозяйка этого места, но Чигринский в тот момент не стал задерживаться на этой мысли.

Не устояв перед искушением, он подошел к роялю, поднял крышку и потрогал клавиши. Звук их поразил композитора – глубокий, полный и чистый. Несомненно, зеленый рояль был настроен превосходно – хоть сейчас садись и играй.

Внезапно Чигринский рассердился на себя, захлопнул крышку, выключил свет и удалился к себе, всем видом показывая, что он не поддастся соблазнам этого заколдованного чертога. Он рухнул в постель, закутался в одеяло и через несколько минут уже спал. Сны его, следовавшие один за другим, все были зеленые, как рояль.

В положенный срок петербургское утро крадущейся походкой пробралось в спальню, но Чигринский все еще спал. Он проснулся только тогда, когда возле его изголовья материализовалась застенчивая молодая женщина в белом фартуке поверх платья и в кружевной наколке на волосах.

– Дмитрий Иванович! Дмитрий Иванович!

Дмитрий Иванович сладко всхрапнул и повернулся на другой бок.

– Дмитрий Иванович! – Горничная подошла ближе и решилась тронуть его за плечо. – Дмитрий Иванович, там… там полиция.

Услышав это, прямо скажем, вовсе не магическое слово, Чигринский тотчас же открыл глаза.

– Что там? – спросил он с нескрываемым отвращением.

– Полицейский чиновник… И он спрашивает вас.

– Ахм, – промычал Чигринский, проведя рукой по лицу, и сразу же вспомнил все.

Рояль – Оленька – убийство – Амалия Корф! Ну конечно же!

– Скажи им, – хрипло промолвил он, – что я сейчас буду.

– Хорошо, Дмитрий Иванович. – И горничная растворилась в солнечном свете.

Да, думал Чигринский, одеваясь и приводя себя в порядок, все-таки чудес на свете не бывает. Сейчас полиция его арестует… (Он налил себе на шею холодной воды, чтобы окончательно проснуться, и свирепо потряс головой.) Значит, баронесса Корф переоценила свои силы. Ну что ж… По крайней мере, он больше никогда не увидит зеленый рояль.

Он прошел через музыкальную комнату, миновал коридор и увидел горничную, которая уже вернулась и поднималась по лестнице.

– Куда теперь? – спросил Чигринский. Только сейчас он сообразил, что в доме было множество комнат, а куда конкретно надо было идти, он не знал.

– Идите за мной, – сказала девушка.

…И через минуту Чигринский оказался в другой гостиной, которая оказалась больше, чем вчерашняя, и была обставлена светлой французской мебелью. Амалия сидела в кресле, а напротив нее с почтительным, но упрямым видом стоял молодой полицейский. До композитора донеслось окончание его фразы:

– …тем не менее мы обязаны принимать к сведению все факты, госпожа баронесса…

– А, Дмитрий Иванович! – сказала Амалия с очаровательной веселостью, которой Чигринский за ней прежде не замечал, и протянула ему руку для поцелуя. – Вот, послушайте, что господин Леденцов мне только что рассказал… Поразительно, просто поразительно! Это Дмитрий Иванович Чигринский, – добавила она, представляя композитора, который смутно помыслил, что отлично обошелся бы без такого представления.

Молодой человек повернулся, и Чигринский увидел, что полицейский сыщик был весь какой-то пепельный. И волосы пепельные, и небольшие усы пепельные, и глаза пепельно-серые, с прищуром. Вид у сыщика был необыкновенно печальный, словно то, на что он успел насмотреться на службе, на всю жизнь отбило у него охоту радоваться. Впрочем, будь на месте Чигринского какая-нибудь барышня, она бы первым делом отметила ямочку на подбородке и непременно заключила бы, что молодой полицейский весьма недурен собой, а меланхолический вид только добавляет ему шарма.

– Господин Леденцов… э… – Амалия слегка запнулась.

– Гиацинт Христофорович, – поспешно подсказал пепельный.

– А почему Гиацинт? – брякнул Чигринский, не удержавшись.

Полицейский сделался еще печальнее.

– Вы что-то имеете против этого имени, сударь?

– Нет, что вы! К примеру, у нас в полку был врач по фамилии Пионов. Правда, пил он так, как цветы не пьют, и, гхм, вовсе не воду.

Он широко улыбнулся, показав крупные ровные зубы, и сел. По правде говоря, больше всего в это мгновение ему хотелось выкинуть полицейского чиновника в окно. (В глубине души Дмитрий Иванович никогда не переставал быть лихим гусаром.)

– Может быть, вы ознакомите Дмитрия Ивановича с целью вашего визита? – осведомилась Амалия.

– А что такое? – небрежно спросил композитор. – Неужели я вчера чего-нибудь натворил?

– Боюсь, что да, – промолвил полицейский. – По нашим сведениям, вчера вечером вы приехали на квартиру некой Ольги Верейской, убили ее, а тело перевезли сюда, чтобы замести следы. Согласно тем же сведениям, госпожа Верейская являлась вашей, э, близкой знакомой… очень близкой, так сказать.

Дмитрий Иванович похолодел. Получалось, что Амалия Корф была права: тот, кто убил Ольгу, сделал это, чтобы добраться до него, Чигринского. «Он следил за мной! – осенило композитора. – Следил, а когда понял, что его план может не сработать, известил полицию…»

– Это вздор какой-то… – промолвил он больным голосом.

– Тем не менее дворник соседнего дома, госпожа баронесса, запомнил, как вчера вечером господин, по описанию похожий на Дмитрия Ивановича, внес в парадную дверь какое-то тело, закутанное в шубу. – Гиацинт Христофорович сделал крохотную паузу. – И еще один момент. Куда бы она ни уезжала, Ольга Николаевна имела привычку всегда ночевать у себя дома. Так вот, ни вчера вечером, ни сегодня она не возвращалась.

И он чрезвычайно внимательно посмотрел в лицо хозяйке дома, которая, улыбаясь каким-то своим мыслям, играла с кистью от веера.

– Вы можете что-либо сообщить мне по этому поводу, милостивый государь? – учтиво осведомился Леденцов.

– Я думаю, что пора покончить с этими тайнами мадридского двора, – внезапно сказала Амалия, поднимаясь с места. – Благоволите следовать за мной, Гиацинт Христофорович.

И она двинулась к двери, воинственно помахивая веером.

«Что это с ней?» – с некоторым беспокойством подумал Чигринский.

Амалия дошла до дверей маленькой гостиной, куда накануне Дмитрий Иванович внес тело несчастной Оленьки и, не колеблясь, переступила порог.

Чигринский содрогнулся. Труп по-прежнему лежал на диване под белым покрывалом, но на этот раз… композитор навострил уши… Да, никакой ошибки быть не могло: из-под покрывала доносилось легкое похрапывание.

Тут волна ужаса накрыла Дмитрия Ивановича, так что он едва мог дышать. Но Амалия Константиновна, судя по всему, была дамой не робкого десятка. Решительно подойдя к дивану, она сдернула покрывало.

– Дядюшка Казимир!

И, обернувшись к присутствующим мужчинам:

– Позвольте представить – мой дядя Казимир Браницкий.

За ночь прелестная Оленька успела, судя по всему, основательно поменять форму. Теперь на ее месте лежал невысокий, кругленький и, судя по физиономии, вполне довольный собой господин лет сорока или около того. Он был полностью одет и даже не удосужился снять с ног ботинки. Кроме того, в отличие от Оленьки, дядюшка Казимир был жив, что и доказал, широко зевнув и попытавшись отнять у племянницы покрывало.

– Ну ей-богу, Амалия…

Он приоткрыл глаза, но решил, очевидно, что Чигринский и Леденцов не заслуживают его внимания, потому что попытался удобнее устроиться на диване и подложил ладонь под щеку.

– Вот это и есть, – безжалостно откомментировала Амалия, – то бездыханное тело, которое Дмитрий Иванович вчера вечером столь любезно доставил в мой дом.

…Нет, Гиацинт Христофорович не открыл рот, не остолбенел, не окаменел, не позеленел и даже не дрогнул. Однако, видя выражение его лица, вы могли бы подумать, что молодой сыщик закручинился еще больше, хотя прежде такое казалось совершенно невозможным.

– Протестую, – объявил дядюшка Казимир, не открывая глаз. – Меня не доставили, а привели.

– Внесли! – свирепо поправила его Амалия. – Потому что вы лыка не вязали!

– Я ничего не пил, – заплетающимся языком доложил дядюшка.

– О! И зачем я вас послушалась?

– Как зачем? – Дядюшка все-таки приоткрыл глаза и покосился на племянницу, которая готова была взорваться. – Ты просила, чтобы я привел господина Чигринского. Он все время отказывался у тебя играть, и я…

– Дядя!

– Ресторан Мишеля – отличное место, чтобы найти общий язык, – сообщил Казимир, поймав край покрывала и меланхолично пытаясь натянуть его на себя. – Не понимаю, чем ты недовольна. Ведь я привел господина Чигринского…

– Дя-дя!

– И он согласился у тебя играть, – промямлил дядюшка и, окончательно завладев покрывалом, закутался в него, как в кокон, и закрыл глаза.

Амалия в отчаянии развела руками и поглядела на Леденцова.

– Я хотела, чтобы Дмитрий Иванович сыграл у меня на благотворительном вечере, – объяснила она. – Дядя пообещал его привести, но у меня и в мыслях не было, что он исполнит мою просьбу таким образом.

Чигринский лихорадочно размышлял. По правде говоря, происходящее ему нравилось все меньше и меньше. Дядюшка производил впечатление редкостного плута, и Дмитрий Иванович невольно забеспокоился. «Черт побери, – мелькнуло у него в голове, – уж не угодил ли я в петербургскую Хитровку? Конечно, с виду не похоже на притон, но все же… все же…»

– Значит, вы оставили Ольгу Николаевну у Мишеля? – печально спросил Леденцов.

Чигринский непонимающе взглянул на него.

– Я не помню, – выдавил он из себя.

И в самом деле: если дядюшка лежал здесь, то куда же делось тело? Что хозяйка с ним сделала? При одной мысли об этом композитору стало не по себе.

– Вы хотите еще о чем-то спросить? – осведомилась Амалия у Леденцова. – На вашем месте я бы тщательнее все проверяла, прежде чем верить анонимным доносам.

Гиацинт Христофорович внимательно посмотрел на нее.

– Откуда вам известно, что к нам поступил анонимный донос? – мягко спросил он. – Сам я ничего подобного вам не говорил.

– Я лишь высказала предположение, – заметила Амалия, сверкнув глазами. – У такого известного человека должно быть достаточно недоброжелателей, а среди них попадаются люди с фантазией.

– Я полагаю, недоброжелатели есть у каждого, – парировал печальный Гиацинт. – Однако не о каждом нам докладывают, что он зарезал свою любовницу, и называют точные обстоятельства дела… Можете не сомневаться, госпожа баронесса: мы все проверим. Такая уж у нас работа.

Он поклонился и проследовал к выходу.