Текст книги "Болезнь"

Ван Лу-Янь
Болезнь

Ты снова просишь рассказать тебе историю из моей жизни – эти истории тебе очень нравятся!

Но не будь таким доверчивым, знай, что многие из них просто придуманы. Они всего лишь развлечение после солидней выпивки и обильного угощения, и не следует их принимать всерьез. Кто-то сказал однажды, что жизнь человека похожа на театральное зрелище, так же забавна. Любой рассказ, пусть даже не придуманный, не больше чем веселый анекдот; что в нем можно найти интересного? Ты вот других отказываешься слушать, говоришь – им со мной не сравниться. Поверь, ты ошибаешься. Я не профессиональный рассказчик, не доктор разговорных наук, удостоенный этого звания где-нибудь в Америке или, скажем, в Англии, я даже не прошел специального курса ораторского искусства. Мои истории не построены по математической формуле, вроде: «х» плюс «у» или «х» минус «у» равняется «z»; женщина плюс мужчина – это любовь, а двое мужчин и женщина – треугольник. Это все не по мне. Я рассказываю то, что взбредет в голову, так что не уверяй, будто другим со мной не сравниться. Ты удивишься, если я скажу, что два года назад я щупал пульс и выписывал рецепты.

Так вот, сейчас ты узнаешь историю, которая случилась со мной в бытность мою врачом. В ней нет и доли вымысла, от начала до конца чистейшая правда.

Итак, два года назад я был врачом. Но я не следовал традициям, не преклонялся перед авторитетами. Диплом врача я купил – теперь об этом можно сказать открыто. Лечил я примерно так, как рассказываю истории – как бог на душу положит. Вздумай кто-нибудь проэкзаменовать меня, я наверняка получил бы самую низкую оценку. И все же не презирай меня, я был искуснейшим врачом! Не веришь? Спроси любого, кто меня знал! Практиковал я в городе Уличжэне. Там были еще врачи, но доверяли мне одному и обращались с любой болезнью. Богатые присылали за мной паланкин. Я всегда был рад помочь человеку, трудился не покладая рук, часто не успевал поесть, даже поспать. Сам не знаю, как это у меня все так удачно получалось.

Ты спросишь, почему я бросил практику, если дела шли хорошо? Признаться, на это есть причины… Я уже сказал, что не был специалистом, случись непредвиденное – все бы раскрылось… Но сейчас это уже не важно. Одним словом, я был знаменитым врачом, прилично зарабатывал, купил участок земли, построил дом… Да, денег я зарабатывал немало, но, говоря по совести, не так уж и много – грабители на мне не разжились бы.

Эх-хе-хе, лишнее болтаю, пора и к делу.

Ты не устал? Может, пет настроения слушать, ляжешь пораньше? Жизнь своего требует. Хочется спать – спи, здоровье превыше всего… Кто крепок телом, к тому болезнь не пристанет, и можно тогда многое сделать. Как врач, я лучше других это знаю. Может быть, и не следовало так говорить… Ну да ладно, если есть желание, слушай…

Только погоди немного, дай с мыслями собраться. Как бы это поинтересней рассказать! Нет, лучше опишу все, как было. Зачем выдумывать?

Итак, слушай внимательно!

Два года назад я практиковал в Уличжэне, считался первоклассным лекарем. Люди обращались ко мне за помощью, за лекарствами. Но об этом я уже говорил.

Однажды у хозяина гастрономической лавки слег отец в сильном жару. Никто не знал, что за болезнь. Хозяин лавки А-старший по прозвищу Обрубленный Язык среди ночи пришел за мной с паланкином. Все в округе знали, что он заика. Старшим его называли потому, что он был старшим братом в семье. Когда, заикаясь, он силился что-нибудь сказать, лицо его багровело, на тощей шее вздувались жилы. Понять его было нелегко, и все предпочитали догадываться по жестам о том, что он хотел сказать. Отец его серьезно заболел, и в сильном волнении сын сам пришел зa мной.

Близилась полночь. Дело было в декабре, на дворе стоял жестокий мороз. Я с головой залез под шелковое ватное одеяло, но никак не мог согреться. В ворота неистово забарабанили. Я в страхе проснулся. «На грабителей не похоже, – думал я, затаив дыхание, и вдруг услышал голос за воротами: «О-о-о-ткройте… д-д-д-доктор!..» Я тут же велел открыть ворота. А-старший ворвался в комнату, по лицу его катились капли пота. Как я уже сказал, дело было в декабре. И если среди ночи да еще в такой мороз приходят к доктору, значит, в доме тяжелобольной. К тому же А-старший обливался потом – видимо, очень спешил. Теперь я уже дрожал не только от холода, но и от страха, думая о том, что с моими скудными познаниями должен оказать помощь тяжелобольному.

– Какое-нибудь важное дело, хозяин? – спросил я, словно ни о чем не догадываясь. Как будто какое-то другое дело могло его привести среди ночи, в третью стражу. Но он не сказал, что отец болен, а мы, врачи, первыми обычно не заговариваем о болезнях. Врач заинтересован в больных: ведь чем их больше, тем выше его доход. Из всех времен года врачи предпочитают лето, раннюю весну и начало осени. Летом часто свирепствует холера, ранней весной одолевает простуда, в начале осени вспыхивает дизентерия. Эти болезни легко передаются, достаточно слечь одному, двоим, чтобы зараза распространилась. Мы кое-как считаем пульс, задаем несколько ничего не значащих вопросов, прописываем давно известное лекарство. Если больного удалось вылечить – все восхищаются твоим искусством; если он умер, то говорят: «Болезнь тяжелая, сейчас все болеют! Стихийное бедствие!»

Самое скверное для нас время – зима, – мало работы. Если кто и заболеет – недуг, как правило, трудноизлечимый. Но отказаться нельзя – даже в холод, в глухую ночь надо идти к больному. А все эти проклятые деньги! Из-за них и мучаешься.

Опять я отвлекся. На чем же я остановился? Ах да, я спросил: «Какое-нибудь важное дело?»

Он ответил, вернее, промычал что-то нечленораздельное. Он стоял посреди комнаты, как истукан, с побагровевшим лицом, скривив рот и шевеля губами, не в силах издать ни звука; так бывает в кошмарном сне, пытаешься бежать от опасности и звать на помощь, а ноги и голос не слушаются.

– Что случилось? – уже нетерпеливо спросил я, продолжая притворяться непонимающим, а про себя твердил: «Вот напасть, вот напасть».

– Э-э-э… – Он открыл рот, сдвинул брови, наклонил голову, напряг все силы, но ничего не мог сказать и жестами умолял меня идти за ним.

Это мне не улыбалось. Я уже сказал, что сразу сообразил, в чем дело, но прикидывался, будто ничего не понимаю.

– Говорите же! Что там случилось?

– Э-э-э. – Он покачал головой. Потом наконец выдавил из себя: – За-за-за… заболел!

– Кто заболел? Чем? Опасно? – допрашивал я, втайне надеясь, что, может быть, удастся отвертеться.

– Да… – Он жестами изобразил усы и бороду, давая понять, что заболел отец. – О-о… опасно!

– Чем заболел? Говорите же скорее!

– Не-не-не… – Он замотал головой и выпучил глаза в чрезвычайном волнении. – Ннннне знаю!

– Не знаете? Должны же быть какие-нибудь признаки! Озноб, головная боль, понос? Хотя бы это можно знать!

– Ж-жар!

– Поноса нет?

Он покачал головой.

– Живот не болит?

Он опять покачал головой.

– Ну, это не опасно! – заявил я. – Утром посмотрю. А сейчас ночь, да еще мороз.

Этот больной меня совсем не устраивал. Когда зимой у человека высокая температура, трудно поставить диагноз. А стариков лечить вообще трудно. Определишь болезнь, дашь лекарство, чтобы сбить температуру, а он начинает дрожать от холода. Дашь согревающее – опять не годится! Сердечное пламя сжигает больного, от него так и пышет жаром. Пропишешь потогонное, он слабеет – того и гляди, дух испустит. С такими больными одна морока. Лечишь-лечишь, а они и не думают поправляться. И во всем винят лекаря. Разве им понять, что такие больные легко могут отправиться на тот свет? Вот почему врачи боятся стариков – болезни у них, как правило, какие-то непонятные. Лучше лечить женщин и детей. Болезни женщин на девяносто девять процентов связаны с нерегулярными месячными. А у детей всегда полно глистов, ведь они тащат в рот что попало. Не глисты, так испуг!

Ох, опять заговорился!

Я, кажется, уже сказал, что ответил ему: мол, болезнь несерьезная, приду утром. И что ты думаешь? Обрубленный Язык так разволновался, что совсем потерял дар речи, только топал ногами, шевелил бровями и отчаянно жестикулировал. Мне стало его жаль: заике куда хуже, чем немому. Тот хоть умеет объясняться с помощью рук и живет в свое удовольствие, – никто не заставляет его говорить. Заике даже хуже, чем тяжелобольному.

У лавочника был такой скорбный вид, что сердце мое смягчилось.

– Где же найдешь паланкин в глухую полночь?

– Есть, есть, есть! – радостно выпалил он, указывая на улицу.

Теперь уже нельзя было не пойти. Я кое-как сполоснул лицо, выпил чашку вина, чтобы согреться, и закурил сигарету. Накинул меховой халат, куртку и шапку, сел в паланкин и, завернувшись в ковер из тигровой шкуры, плотно закрыл дверцу. И все же мороз пробирал до костей. Земля покрылась льдом, шаги гулко отдавались в морозном воздухе. А-старший, тяжело дыша и отдуваясь, шел за паланкином вместе с носильщиками. Мне снова стало жаль его – он, хозяин лавки, человек с положением, богатый, а ходит за моим паланкином как слуга. Всякая профессия имеет свои преимущества. Нуждаешься во мне, хочешь не хочешь – кланяйся. Если бы, оставшись без гроша, я среди ночи пришел к нему просить взаймы – не известно, как бы он со мной поступил. Да и я бы к нему не пошел, если бы он сам не явился, а просто прислал паланкин, даже самый роскошный.

Да, значит, несли меня в паланкине. Вскоре мы добрались до дома лавочника. Никто не спал, все с заплаканными, опухшими глазами суетились вокруг больного. Пичкали его то трепанговым супом, то ореховым отваром, то кашей из семян лотоса. Но старик ничего не принимал. Он весь горел. Пульс был неровным. Выяснилось, что уже четыре дня у него нет стула и моча красного цвета. Спрашиваю: не перегрелся ли, не продуло ли его, – отвечают, нет. Может быть, съел что-нибудь несвежее? Говорят: «В первый день, как заболел, дали ему немного жареного мяса». Не было ли кашля, мокроты? «Поначалу были. Что у него за болезнь, доктор?»

Что за болезнь? Одному Небу известно! Как я могу определить? Если не было ни охлаждения, ни перегрева, и больной не съел ничего несвежего, разве узнаешь, что у него за хворь! Помедлив, я снова пощупал пульс и погрузился в размышления. Потом произнес несколько заученных фраз:

«Левый пульс – темное начало, правый пульс – светлое начало. Темное начало в легких, светлое – в желудке; если темное и светлое начала не гармонируют – образуется огонь, а огонь порождает жар. Из пяти элементов – металла, дерева, воды, огня, земли – у больного не хватает огня и воды, потому что годами он стар и дух его слаб. Левый пульс особенно силен, жар из легких поднялся вверх, и недостаток воды мешает справиться с ним. В этом причина болезни. Надо избавиться от мокроты, очистить легкие. Тогда вода одолеет огонь, он отступит, жар спадет, и больной и без лекарств поправится».

И все же я прописал тринадцать лекарств, не забыв мандариновый черенок, женьшень, цветы белой хризантемы, тальк. Я уже говорил, что действовал наобум. У меня ведь не было настоящих знаний. Но мне верили, называли волшебным доктором.

– А болезнь не опасна? – приставали ко мне родные.

– Нет, не опасна!

Все врачи отвечают так, пусть даже больной находится при последнем издыхании. Люди понимают, что мы говорим это для их успокоения, и, если больной умирает, не удивляются. Когда же больной поправляется, мы самодовольно замечаем: «Я же говорил, что болезнь не опасна!» А они с величайшей признательностью отвечают: «Наше счастье, что встретился такой искусный доктор».

– Давно у пего жар? – продолжал я расспросы.

– Два дня.

Я тотчас же воспользовался этой лазейкой и раздраженно спросил:

– Почему меня сразу не пригласили?

Эти слова обеспечивали путь к отступлению. Если больной умер, мы обычно упрекаем родных за то, что нас вовремя не позвали. В этом случае ответственность падает на них, а мы умываем руки. Другое дело, если больной поправился. Ведь это доказывает, насколько глубоки познания врача! В таких случаях мы говорим: «Считайте, что вам повезло. Еще несколько часов – и ничего нельзя было бы сделать». Не обязательно упоминать о собственных заслугах, родственники все равно будут с благодарностью твердить: «Какое счастье, что доктор такой опытный!»

Итак, я сделал назначения и в том же паланкине поехал домой. Нечего и говорить, что уплатили мне вдвое больше обычного. А-старший вышел проводить меня и довольно долго плелся за паланкином, а потом, низко поклонившись, вернулся домой. Я сочувствовал этому человеку: редко встретишь таких добряков – ведь отец его в преклонном возрасте, от пего, право же, толку никакого. Я видел много больных стариков, но ни один из сыновей не волновался так, как А-старший. Некоторые даже тайком молились, чтобы отец поскорее умер! Какой сын может сравниться с А-старшим! Плохо только, что он заикается, особенно при сильном волнении. Н-н-не знаю, п-п-почему… Я, кажется, уже сам стал заикаться. Хотел сказать, что не знаю, почему хорошие люди, как правило, имеют физические недостатки или умирают преждевременно, а у дурных людей от рождения и язык бойкий, и здоровье отменное. Если сомневаешься, могу привести пример. Не беспокойся, я не слишком отвлекусь от рассказа. Хочу ввести в него еще одно действующее лицо. Тоже не выдуманное. Желаешь знать, что это за человек? Не торопись, дойду и до него. А пока слушай!

В ту же ночь отец А-старшего принял мое лекарство, но ему стало хуже. На следующий день за мной снова приходили в десять утра и в пять вечера.

«Проклятие, – думал я. – Разве есть на свете лекарства, которые сразу вылечивают!» Я уже говорил, что писал рецепты наобум, и вполне понятно, мне не хотелось снова идти к старику, но я не устоял перед бесконечными слезными просьбами А-старшего. Ох, и натерпелся же я страху! У ворот А-старшего стояли два паланкина. Один – больничный, обтянутый белой материей, с красным крестом.

Ну и дела! Значит, вызвали врача европейской медицины – мне уже не доверяют. Но это бы еще полбеды; гораздо хуже, если новый врач скажет, что у старика огонь в желудке, а не в легких, как считаю я, правда, легкие и желудок рядом. Еще хуже, если он признает огонь в кишках или почках.

Пока я размышлял, как поступить, носильщики опустили мой паланкин.

– Кажется, пригласили врача европейской медицины? Тогда мне здесь делать нечего, – обратился я к А-старшему, не желая выходить из паланкина.

Тут я почувствовал, что краснею, но сразу же взял себя в руки: ведь я немало повидал на своем веку, умею собой владеть.

– Н-н-н-не обращайте на него внимания, я не верю европейской медицине! Мерзавец! – Он побагровел и сердито топнул ногой.

Я хотел его еще кое о чем спросить, но он так заикался, что на ответ понадобился бы целый час. Из ворот то и дело выходили люди, и, чтобы не вызвать подозрений, я вынужден был поступиться самолюбием и войти в дом. В наше время нужно уметь поступаться самолюбием, иначе не проживешь! Уж поверь мне!

Ты спрашиваешь, что было дальше? Слушай. Скрепя сердце я вошел в комнату, где лежал больной. Врач в белом халате сидел на краю постели, держа в одной руке руку больного, в другой часы. Услышав мои шаги, он обернулся.

О Небо! Пути твои неисповедимы! Это был старина Чжан! Кто такой старина Чжан? Сейчас узнаешь.

Мы с ним земляки, он моложе меня на два года. В школе мы сидели на одной скамье, спали в одной комнате, на одной кровати, ели за одним столом. Он не любил корпеть над книгами, предпочитал игры да забавы. Учился плохо, никак не мог постичь латынь. Когда мы окончили среднюю школу, нам было за двадцать, мы были уже женаты, имели сыновей, и о дальнейшей учебе никто и не помышлял. Дома нас не обременяли делами, иногда мы помогали людям писать письма, выполняли частные поручения. Потом отцы наши умерли, мы обеднели, приходилось даже голодать. Тогда мы всполошились и стали подумывать о каком-нибудь серьезном занятии. Слишком поздно! Нам было уже около тридцати, ум отупел, чувства охладели. Какая уж тут учеба! Что делать? И вот мы надумали зарабатывать деньги обманом: я в качестве врача-специалиста по китайской медицине, он – по европейской. Мы раздобыли денег, раззвонили везде, что едем в столицу изучать медицину, и покинули родные места. В столице мы прожили год. Не буду рассказывать, какую жизнь мы там вели – только Владыкам неба и земли это ведомо. Через год вернулись домой; считалось, что мы кончили ученье.

Старина Чжан повесил вывеску, на которой красовались большие золотые иероглифы: «Профессор медицинских наук». У врача китайской медицины не могло быть такого высокого звания, и на моей вывеске значилось лишь: «Столичный доктор – целитель всех страждущих». Стены наших домов были увешаны благодарственными адресами, якобы преподнесенными людьми, которых мы вылечили. На самом же деле мы приобрели их за деньги. В адресах числились не только выдуманные, но и действительные имена. Однако люди, чьи подписи стояли под адресами, так ничего и не узнали о них до конца своей жизни. Провинциалы все принимают за чистую монету, молва о нас быстро распространилась – и дела пошли как нельзя лучше.

Года через четыре я по некоторым соображениям перебрался в другое место, а еще через два года обстоятельства заставили меня поселиться здесь, в Уличжэне. Мы с Чжаном были добрыми друзьями, почти братьями, но, занятые работой, потеряли друг друга из виду. Я не имел о нем известий с тех пор, как снова покинул родную деревню. К тому же мы оба писать не любили и, если выдавалась свободная минутка, предпочитали играть в мацзян. И вдруг старина Чжан в доме А-старшего! Просто невероятно. Я даже испугался, увидев его.

Но хватит об этом. Слушай, что было дальше.

Итак, я испугался. Старина Чжан тоже порядком струхнул; я заметил, как забегали его глаза. Он встал и вежливо поздоровался, будто с незнакомым человеком. У нас уговор был: если встретимся ненароком при таких вот обстоятельствах, делать вид, будто мы не знакомы и враждебно друг к другу настроены. Тогда одинаковый диагноз, который мы ставили, уже ни у кого не вызывал сомнений. Если же Чжан не успевал поставить диагноз, как было в тот раз, он высокомерно изрекал:

– Эту болезнь европейская медицина называет ластания каста, по латыни msdlaezyxgp. Позвольте узнать, каково ваше мнение? – Он спросил так, будто экзаменовал меня, голосом, полным презрения.

– Полагаю, что это огонь в легких, – ответил я.

– Так, так, неплохо. Ластания каста в переводе на язык европейской медицины значит воспаление легких. Воспаление – и есть огонь, а огонь то же, что воспаление. Чтобы излечить болезнь, надо водой отогнать жар.

– Соответствующие рецепты я прописал вчера ночью!

– В таком случае с вашего разрешения я применю наружные средства. Вы будете гасить внутренний огонь, я – унимать внешний жар.

На этом наша сделка завершилась.

– Прекрасно!.. В таком случае попросим врача европейской медицины сделать укол! – раздался вдруг чей-то голос, повергший меня в смятение.

Я быстро оглянулся и увидел молодого человека в европейском костюме. Ведь у дома, как я уже сказал, стояло два паланкина, но при виде старины Чжана я обо всем забыл. Молодой человек был горбат, худ и близорук. За толстыми стеклами очков глаз почти не было видно, словно они были закрыты.

«О Небо! – со вздохом подумал я. – Откуда взялось это жалкое подобие человека? Лучше умереть, чем быть таким уродом!»

Но не все рассуждают, как я. Подумай только, такой заморыш, а за модой следит, одет в новенький с иголочки европейский костюм, на шее – черный галстук бабочкой; волосы напомажены, благоухает духами. И, поди, считает, что за всем этим не видно его безобразия! Ха-ха, надень он короткую куртку и штаны, как нищий, – может быть, его уродство было бы не так заметно.

Оказалось, это А-второй, родной брат А-старшего. Что старший, что младший – оба богом обижены! А-старший вспылил, затопал ногами:

– Т-т-ты… ты мерзавец! Хо-хочешь погубить м-моего отца?

– Он и мой отец! Я тоже хочу его спасти! И нечего молоть чепуху!..

– О-о-он тяжело болен, а ты, мерзавец, предлагаешь делать укол!.. Хочешь в могилу его свести!..

– Укол – единственное спасение! Спроси у доктора! Никакое лекарство не действует так быстро, как укол! Через полчаса он уже окажет действие! Верно, доктор?

Старина Чжан кивнул.

– Н-н-не позволю! – крикнул А-старший, скрипнув зубами.

– Нет, укол необходим! Я хочу спасти отца! – А-второй гордо поднял голову и пошел на А-старгаего.

– Н-н-не позволю! Ты хочешь убить отца!

– Это ты хочешь его убить! Пригласил китайского врача и совершенно не считаешься с моим мнением. Ты вызвал меня телеграммой! Неужели на похороны?

– Не болтай! Н-не болтай! Ч-ч-что ты смыслишь в этом?!

– Во всяком случае, больше тебя! Деревенщина! Ты и в школе никогда не был. За околицу носа не высовывал! Что ты понимаешь! Сейчас признают только врачей европейской медицины, а китайских лекарств за границей давно уже никто не принимает.

– Т-т-ты подлец! Мы с отцом за-за-зарабатывали деньги, посылали тебе, чтобы ты мог учиться, а ты приехал надо мной издеваться! Наши предки пили только китайские лекарства! Иностранных в рот никто не брал! – А-старший так рассвирепел, что готов был ударить брата.

– О великий Будда! – со слезами па глазах взмолилась мать. – Ради вашего отца не шумите так! Дайте ему покой! Помрет он от ваших ссор! Одолела его болезнь, а вы про какие-то лекарства да уколы толкуете! Лучше позеолили бы мне сходить в храм богини Гуаиьинь за святой водой. Почему вы мне не верите? Безмерно милосердие богини, оно спасет вашего отца. Богиня услышит мою молитву; ведь ваш отец за всю жизнь ни разу не согрешил, вы – почтительные сыновья, а я всегда ем только постное и читаю священные книги. Никакая медицина не поможет, ни китайская, ни европейская. Только богиня Гуаньинь! Я верю ей одной! Послушайте меня! Не спорьте! Кто помешает мне пойти в храм, тот мне не сын!

Из глаз ее полились слезы. Будучи почтительными сыновьями, братья не посмели перечить матери и, взволнованные, лишь растерянно смотрели друг на друга.

Тут в разгогор вмешалась старшая дочь. Она, видимо, была умнее братьев и, не переча матери, стала ее уговаривать:

– Мама! До храма Гуаньинь пятнадцать ли, а на молитву в паланкине не ездят! Успеете ли вы со святой водой? Ведь в ваши годы до храма быстро не дойдешь. Лучше дадим отцу немного отвара из женьшеня!.. Скажите, господа врачи, права я?

– Что такое женьшень! – возразил А-второй. – Обыкновенный корень! Какая от него польза! Верно, доктор Чжан?

Мой коллега не издал ни звука, лишь тупо уставился на меня: вид у него был унылый. Меня же вопрос сразу отрезвил: ведь, в конце концов, я – врач! А я и забыл об этом. Как посторонний, я слушал их спор, думая: «Чем все это кончится, ведь каждый из них по-своему прав».

– Мне кажется, все правы, – ответил я. – Все хотят, чтобы больной поправился. Мы, врачи, хоть и не родня ему, а стараемся помочь. Но поскольку разгорелся спор, спросим лучше больного, чего он хочет!

Все сразу успокоились, словно признав меня своим судьей.

Больной, который лежал в забытьи, вдруг приподнял голову и шевельнул рукой, подзывая нас. Мы немедля исполнили его желание.

Старик заговорил хрипло, медленно, с большим трудом:

– Я все слышал. Не надо напрасно волноваться. Наша жизнь во власти Неба. Покоримся же судьбе.

Он устало закрыл глаза и умолк.

– Вечно покоряться судьбе! – в сердцах сказала мать, отходя от постели. – Нет, я сделаю по-своему. Решено!

Она поспешила в свою комнату, взяла курительную свечу и ушла. Никто не осмелился ее остановить.

Сестра А-старшего достала из шкафа корень женьшеня и пошла на кухню готовить отвар. Я решил уйти. «Смоюсь, пока не поздно. Старик наверняка умрет, а тащиться на похороны нет охоты». Но пе успел я дойти до дверей, как меня остановил А-старший. Сунув мне в руку пачку денег, он взмолился:

– На-напишите рецепт, доктор, спасите моего отца!

Мог ли я отказать ему? Он повел меня в соседнюю комнату, и я кое-как нацарапал рецепт. А-старший проводил меня до ворот и немного прошел за паланкином.

Теперь в комнате больного оставались только Чжан и А-второй. Ты спросишь что они там делали? А-второй заставил все же старину Чжана сделать больному два укола. Чжан потом по-дружески рассказал мне об этом.

Хочешь знать, что было дальше? На все воля Неба! Заболел старик, который давно уже смотрел в могилу. Как назло, попался ему такой лекарь, как я. Я и сам мог ускорить его смерть, так тут еще на его голову свалился Чжан, с позволения сказать, врач европейской медицины. Вдобавок подоспела святая вода богини Гуань-инь и отвар женьшеня! О Небо! Такой осады, такого нападения с фронта, с тыла, и с флангов не выдержал бы человек железного здоровья! Разумеется, старик скончался! К счастью, никто не винил нас со стариной Чжаном в его смерти. А-второй ругал А-старшего за то, что тот заставлял отца пить китайские лекарства. А-старший ругал А-второго за то, что тот велел делать уколы. Дочь упрекала мать, мать – дочь.

Старого лавочника сгубили его же близкие – таково было общее мнение. Говорили, что родные умершего окончательно перессорились между собой, скандал был страшный. К счастью, это не повредило ни мне, ни Чжану.

Не смейся и не думай, что его родственники глупы. По сути дела, все это прекраснейшие люди, порядочные и честные. Таких редко встретишь! Но я вовсе не советую следовать их примеру, не для того я все это тебе рассказывал. Хорошо, конечно, быть порядочным. Но, повторяю, не к тому я поведал тебе всю эту историю. Теперь ты знаешь, каким я был плохим врачом. Только не вздумай надо мной смеяться. Моя история, не в пример другим, похожим на нее, правдива.

Впрочем, это неважно. Главное, что это фарс, потому что с глубокой древности и до наших дней человеческая жизнь – сплошной фарс. Мой же рассказ – один из забавных эпизодов. Хочешь, верь, хочешь, не верь. Мне все равно. Я лишь рассказал тебе один из случаев моей жизни.

А теперь прощай!