Текст книги "Чертополох. Лесовичка"

Летом в наших делах наступил если не перерыв, то затишье – быт наладился и теперь его надо было просто поддерживать, а наши каждодневные хлопоты приобрели мерный и спокойный ритм; с утра – к колодцу, за водой, потом – на огород и к живности, дальше завтрак и снова огород… Стемба же, обнаружив, что ему по большому счёту заняться уже нечем, неожиданно загрустил. И прабабка, и я заметили это сразу, но если я просто ластилась к «Лису» или показывала, как продвинулась в умении стрелять из изготовленного им для меня лука, то Нарсия вызвала на разговор. Стемба долго отпирался от её расспросов, но потом всё же сказал:

– Я ведь с прадеда горожанин – мне сельская глушь никогда по душе не была. Тесно здесь и скучно… Пока работы было валом – ещё терпел, а теперь… – «Лис» досадливо махнул рукой и замолчал, а прабабка покачала головой.

– Ну, это неудивительно… Только зря ты молчал – ни я, ни Эрка не будем в обиде, если ты теперь пойдёшь по своей дороге…

Стемба изумлённо взглянул на неё.

– А как же вы?

Нарсия улыбнулась.

– Справимся, не бойся. Помощь, тобою оказанная, нам с внучкой всегда будет душу греть, но теперь у тебя начнётся свой путь – хромота твоя уже месяц, как окончательно прошла. Самое время вспомнить, что ты всё-таки воин, а не козопас.

Стемба горько усмехнулся.

– Воин… Вряд ли я снова «Лисью» куртку надену – под княжеский штандарт мне теперь становиться тошно… Разве что к кому из северных владетелей пойти, да только где я найду такого главу, как Мартиар Ирташ…

Взгляд прабабки при этих его словах внезапно стал очень серьёзным, и она твёрдо произнесла:

– Ты найдёшь то, что ищешь, Стемба… Слушай своё сердце – оно тебя не обманет…

На том разговор и закончился. «Лис» промаялся ещё неделю, но потом всё же решился проститься с нами. Я проводила его до самой околицы, а потом ещё стояла и смотрела, как его спина мелькает между деревьев. Расставаться со ставшим родным человеком мне не хотелось, но и останавливать его я не имела права…

Впрочем, самой мне долго грустить не пришлось – этим же летом у меня открылись лунные кровотечения, и прабабка, дождавшись их окончания, достала свои обёрнутые кожей тетради, с которыми была неразлучна. Когда-то, ещё будучи совсем маленькой, я, улучив-таки момент, попыталась заглянуть в них одним глазком, но Нарсия, застав меня на горячем, устроила мне такую выволочку, что с тех пор я предпочитала держаться от таинственных тетрадей подальше. Теперь же прабабка сама положила их передо мной и, открыв первую страницу на заглавном рисунке, изображающем защитный символ Малики, произнесла: «Вот теперь и приспело время…»

Оказалось, что прабабка уже давно рассмотрела во мне колдовской дар. Спящий, правда, но это не беда. Если у мужчин способности либо разовьются лет до двадцати – двадцати трёх, либо нет, то у женщин всё по-другому. Традиционно учиться колдовству начинают после первого лунного кровотечения, которое отмечает окончание детства, но сам дар обычно просыпается либо после окончания девичества, либо после рождения первого ребёнка. Впрочем, случается и так, что ведьмой женщина становится лишь после того, как у неё навсегда прекращаются лунные кровотечения, а то и другое странное событие пробудит дремавшую внутри силу…

– Только к тому времени, внучка, ты уже знать должна, что с этой силой делать и как её под уздцы взять, так что традиций нарушать мы не будем, да и спящий дар вовсе не бесполезен, и вскоре ты это узнаешь… – закончила первоначальные наставления Нарсия, а потом начала рассказывать мне старое предание о том, как разошлись дороги бывших когда-то братьями эмпатов – Чующих и колдунов – Знающих…

Знающие чаще всего либо презирали Чующих, либо пытались подчинить их себе, вызывая тем самым вполне понятную ненависть и недоверие, но сама прабабка не ставила себя выше Чующих и относилась к ним с уважением, искренне считая, что у них можно многому научиться. Ведь там, где колдун берёт силой, ломая и подчиняя себе живое, эмпат добьётся того же терпеливой и осторожной работой с переплетениями жизненных токов и не оставит после себя искорёженное да порушенное…

Этот первый урок запомнился мне сразу и на всю жизнь – исковерканного, пусть и не колдунами, я уже повидала достаточно и не хотела, идя по жизни, оставлять за собою такой же выжженный след… Между тем уроки прабабки продолжались: я узнавала о годовом приливе и отливе сил, о лунных циклах и влиянии их на природу, училась нехитрому вороженью и заговорам… Травничество же и вовсе стояло у прабабки на первом месте – свойства трав и способы вытяжки я должна была выучивать назубок, а потом мы с прабабкой, оставив мать на попечение Кветки, уходили в лес и там искали редкие и целебные растения, многие из которых, непременно оставив дань Лешему, осторожно выкапывали и переносили на свой огород – так у нас вдоль ограды появились кустики дикого перца и можжевельника, возле бани стал разрастаться очиток, а возле крыльца пошла в рост крошечная облепиха – саженец мы с прабабкой добыли в одном из оврагов…

Так прошли лето и осень, наступила зима, и тут выяснилось, что Кветка, которой бабка помогла справиться с тревожащим её нарывом на ноге, расхвалила наши таланты по всему селу. В итоге, когда пришло время холодов и простуд, к прабабке за советом прибежали сразу из двух или трёх семей, но остальные отдалились окончательно – травничество Нарсии пугало селян так же, как и помешательство матери…

Впрочем, мне не было дела ни до соседей, ни до настороженного внимания ровесниц – говорить с ними мне было всё равно не о чем, а все местные новости и сплетни узнавались у неуёмной Кветки. Годы между тем шли своим чередом: я, привыкнув к сельскому труду, потихоньку росла и училась, Нарсия ещё пару раз съездила в Делькону – за необходимыми для моего обучения книгами, но когда мне исполнилось пятнадцать, я осталась без прабабки.

Ещё с утра она вовсю ругала посмевших залезть в огород кур, но уже в обед вдруг прилегла на кровать и укрылась одеялом до самого подбородка. Поскольку раньше такого с моей прабабкой никогда не было, я встревожилась не на шутку, но Нарсия, сделав всего пару глотков укрепляющего питья, отстранила чашку.

– Устала я, внученька, сильно устала… Хотелось бы побыть с тобой ещё немного, да уже не судьба…

Когда я поняла, что означают эти слова, слёзы сами брызнули у меня из глаз – я склонилась к груди прабабки, отчаянно всхлипывая, а она огладила мои отросшие косы…

– Ну не надо, Эрка, мне и так тяжело… Предки и Малика тебя без защиты не оставят, но и ты будь умницей – учения не забрасывай. В моих тетрадях ты найдёшь всё, что тебе знать следует… Ну, а там – верю – сыщется человек хороший, сердечный, найдешь в нём опору себе, славных деток родишь. Тебе ведь уже пятнадцать, заневестилась… – Тут рука прабабки соскользнула с моих кос, и она тихо попросила: – Душно мне в хате, внученька, раствори окно…

Я, всё ещё вытирая катящиеся из глаз настоящим градом слёзы, бросилась к выходящему на огород оконцу и растворила его пошире – в лицо мне тут же ударил пыльный, напоённый запахом трав ветер. Над лесом собиралась гроза – чёрная, тяжёлая туча была уже над нами и ползла низко. Казалось, её тёмное брюхо цепляло верхушки деревьев… Ещё через мгновенье клубящуюся черноту прорезала белая ветвящаяся молния, а прокатившийся следом гром пророкотал прямо над притихшей деревенькой. Но не успел стихнуть его последний раскат, как в глубине тучи родилась новая молния, а потом ещё… Заворожённая грозной силой, я словно бы ненадолго окаменела у окна и очнулась, лишь когда на землю настоящей стеною обрушился ливень…

– Бабушка… – тихо позвала я Нарсию, но ответа не было… Я кинулась к кровати и, увидев, что прабабка не дышит, повалилась подле на колени, сжимая в руках быстро холодеющую ладонь, – мои отчаянные всхлипы потонули в шуме ливня… О том, что Нарсия всё же успела нагадать мне судьбу, я узнала на следующий год.

* * *

Из воспоминаний меня вывел начавший накрапывать дождик – тихо зашелестев листвой, он немного сбил окутавшую лес липкую духоту. Повеял долгожданной свежестью… Я посмотрела на затянувшееся серыми тучами небо: грозы, скорее всего, не будет, но сам дождь ещё вполне может усилиться… Амэнцы, похоже, пришли к точно таким же выводам, что и я, – они перестали рыскать по подворью и укрылись в хате, из которой тянулись теперь вполне аппетитные запахи поспевшего обеда. Правда, про меня они, к сожалению, не забыли – один из «Карающих» подошёл ко мне, намереваясь увести в хату, но я, опустив глаза и старательно пытаясь изобразить смущение, тихо пробормотала, что у меня есть некая надобность в уединении… Поскольку с начала моей встречи с амэнцами прошло уже несколько часов, просьба прозвучала вполне убедительно, и «Карающий», вздохнув, отконвоировал меня к прятавшемуся в зарослях лопуха нужнику.

Впрочем, на то, что удача решила мне улыбнуться, я понадеялась слишком рано – оказавшись у отхожего места, амэнец обошёл его с таким видом, точно искал второй выход, и даже доски ногою попинал, проверяя их прочность… Да… Этот с меня глаз не спустит!.. Поняв, что терять мне пока особо нечего, я съехидничала: – Вовнутрь нырнуть не забудь – вдруг там подземный ход до самого Эргля тянется!..

На это моё замечание амэнец ответил лишь тихим хмыканьем, но потом он подошёл ко мне и, взявши за плечи, слегка встряхнул.

– Послушай меня, лесовичка… Я уже достаточно пожил и людей различать умею – вижу, что не пустая дурь в тебе бурлит, поэтому и советую: не играй с огнём!.. Олдер, конечно, отогнал от тебя того борова красномордого, но если ты и дальше будешь себя так вести, ваше знакомство может закончиться не так хорошо, как началось…

Несмотря на слова, в тоне амэнца не было даже тени угрозы, и я ещё раз, теперь уже внимательно, к нему пригляделась. Пожилой – уже под шестьдесят, – пегий из-за седины, но по-прежнему сильный и жилистый. С твёрдым взглядом бледно-голубых глаз, из-за выдубленной ветром и загаром кожи кажущихся ещё светлее… Нет, он не только воин, он ещё и… Такие люди мне до этого дня не попадались, и для того, чтобы проверить свою догадку, мне требовалось ещё чуть-чуть времени… Я тихо уточнила:

– Олдер? Это так вашего кривоплечего главу зовут?

Услышавший мой вопрос амэнец возмущённо тряхнул головой.

– Он… Только даже в мыслях его кривоплечим не называй, а то ещё сорвётся с языка… И не смотри на него так, будто в руках у тебя арбалет взведённый и ты вот-вот ему стрелу прямо в сердце пустишь…

Произнеся последнее наставление, «Карающий», развернув меня, стал распутывать накрученные Ильмарком узлы и, освободив затёкшие руки, подтолкнул в сторону нужника.

– Ну, давай уже – иди по своей нужде.

Повторного приглашения мне не потребовалось, но и засиживаться долго я не стала. Даже с развязанными руками убежать у меня не получится – сквозь щель в досках я видела, что амэнец, несмотря на усиливающийся дождь, не только стоит возле отхожего места эдаким грозным стражем, но ещё и глаз с нужника не сводит… Впрочем, даже если б и отвернулся, ничего бы не изменилось – пожилой «Карающий» был ни много ни мало – эмпатом. По силе – где-то крепкий середняк, но при свете дня мне с ним ни в прятки, ни в догонялки не сыграть – дар Чующего вкупе с многолетним воинским опытом давали ему весьма ощутимый перевес…

После того я снова предстала перед «Карающим», старательно опуская взгляд в землю. Если эмпату так досаждают мои глаза, то не стоит его ими лишний раз беспокоить. Мне, конечно же, снова связали руки, но уже спереди – стянув запястья, а живописный шрам на моём предплечье, открывшийся из-за задравшегося рукава, не оставил Чующего равнодушным. Он скользнул кончиками пальцев по оставшимся от чудовищного ожога рубцам, вопросительно посмотрел на меня.

– Кто это так с тобой?

В ответ я только плечами пожала.

– По малолетству сама обожглась… Ничего особенного…

– Угу… – Судя по голосу, моему ответу веры не было совершенно, но падающие за шиворот и на голову холодные капли не располагали к дальнейшей беседе, и мы направились в дом…

Амэнцы обустроились в самой просторной, средней горнице – большинство из них, расположившись за массивным обеденным столом, уже вовсю работали ложками. Эмпат устроил меня в углу и, подошедши к очагу, уже через пару минут вернулся с наполненной до краёв миской. Присел рядом.

– Голодная, лесовичка?

Я посмотрела на плавающий в наваристом бульоне янтарный жир и ярко-зелёный укроп… Сглотнула…

– Не особо…

– Значит, голодная! – Амэнец придвинулся ближе, взял ложку.

– Есть со связанными руками у тебя всё равно особо не получится, так что давай я тебя накормлю…

Несколько ошарашенная таким оборотом дела, я удивлённо на него посмотрела. С чего это вдруг у «Карающего» столько заботы о пленнице, которой и жить-то осталось совсем немного?!

– Когда желудок пустой, то и на сердце тоска. А ещё в голове всякие дурные мысли появляются, вроде той, что всё плохо и дальше будет только хуже… – Ответив на мой так и не высказанный вопрос, амэнец поднёс мне первую ложку, которую я, памятуя его предыдущие наставления, послушно съела…

Хотя говорили мы шёпотом, да и на глаза особо не лезли, от остальных амэнцев поведение эмпата не ускользнуло. Кое-кто по-прежнему стучал ложками, лишь косясь в нашу сторону, но нашлись и шутники, всегда готовые вставить свои пять медяшек в любой разговор…

– Осторожнее, Антар! Не забывай, что лесовичка кусается – отхватит тебе руку по самый локоть, вместе с ложкой!

Комментарий плечистого, кареглазого «Карающего» немедленно вызвал настоящую бурю восторга, но его сосед тут же ехидно возразил:

– Не… Наш старик знает, что делает!.. Эй, Ильмарк! Гляди, как надо – сначала обогрей да накорми, а уже потом со своими слюнявыми поцелуями лезь!

Новый взрыв хохота был таким оглушительным, что гневное возмущение задетого за живое Ильмарка просто утонуло во всеобщем веселье.

– Тихо! – Появившийся из боковой светёлки кривоплечий гаркнул так, что все вокруг вздрогнуло. – Что вы ржёте, как почуявшие кобылу жеребцы?!

– Да мы всего лишь немного пошутили… – попытался оправдаться кареглазый, но Олдер подошёл к очагу и, присевши около него на лавку, буркнул:

– Кто не умеет вести себя тихо, отправится отдыхать на улицу. Все поняли?

Воцарившаяся тишина яснее всяких слов подтвердила то, что мокнуть под уже вовсю зарядившим дождём амэнцам совсем не хочется. Закончив обед, они разошлись по лавкам, и хотя через некоторое время разговоры всё же возобновились, общались «Карающие» всё-таки шёпотом…

Антар же, во время всего этого действа продолжающий скармливать мне похлёбку с невозмутимостью каменной статуи, отошёл к столу с опустевшей миской, но потом опять вернулся ко мне и сунул в ладони тёплую кружку:

– Это чабрец. Мёд я тоже добавил…

Я, вскинув голову, посмотрела ему в глаза и тихо спросила:

– Ответь мне, Антар… Эмпаты все такие?

Пожилой Чующий вздохнул и присел передо мною на корточки:

– Мы все разные, лесная ведьма, но ведь и Знающие не одной ниткою шиты… – Он неожиданно тепло улыбнулся, чуть сощурив светлые глаза, и в тот же миг ещё лучше стало видно, что, несмотря на имя, на амэнца Чующий не особо похож – такое простое и открытое лицо могло быть, к примеру, у отца Стембы… Мой взгляд не остался незамеченным.

– Я полукровка, лесовичка. Мой отец увёз свою будущую жену в Амэн откуда-то из-под Ружины… – Произнеся это, Антар поднялся и, ещё раз одарив меня едва заметной улыбкой, отошёл к устроившимся на длинной лавке «Карающим», которые, осторожно взглянув на своего главу, уже достали карты… Я пригубила отвар и задумалась. Антар заговорил со мною не просто так, да и своё происхождение упомянул не для того, чтобы унять моё любопытство, – слишком он умён для этого, слишком опытен… Если Олдер сделает его в дальнейшем моим охранником, то не будет ни похотливых шуточек, ни поцелуев, но зато и обвести Чующего вокруг пальца будет очень непросто… В то же время во мне крепла уверенность, что Антар слова не скажет, если увидит, что я морочу головы другим «Карающим»… Не поможет, но и не помешает, а это в моём случае уже и так немалая помощь…

Прихлёбывая отвар, я ещё раз осмотрелась – трое «Карающих» завалились спать, остальные разбились на две группы. Одни по-прежнему играли в карты, другие бросали кости, и лишь кривоплечий остался сидеть у очага – ссутулившись, уже не обращая никакого внимания на возню подчинённых, он по-прежнему смотрел на медленно затухающий огонь… Теперь, когда он не улыбался, а, напротив, хмурился, было трудно поверить, что именно этот человек и подыграл мне, изобразив так напугавший Ласло медвежий рык… Я вновь задумчиво посмотрела на кривоплечего амэнца. Хищно вырезанные ноздри, острые скулы, глубокая складка у губ… Густая, длинная чёлка падает чуть ли не на глаза, но виски чисто выбриты, а остальные волосы забраны в пышный хвост на затылке. Странно, непривычно, но к такому лицу очень даже подходит… Интересно, какой цвет волос был у него раньше – тёмно-каштановый или чёрный, а главное, что его так выбелило?

За мгновенье до того, как я поняла, что, углубившись в наблюдения, незаметно свернула куда-то не туда, амэнец внезапно вздрогнул и повернулся ко мне. Я едва успела уткнуться в почти пустую кружку, но пронзительный взгляд Олдера ожёг меня не хуже огня.

– Ты что-то хотела спросить, лесовичка?..

Вместо ответа я сделала большой глоток из кружки и старательно спрятала глаза. Доигралась, а ведь предупреждали!.. Ментальный щит не даст кому попало читать в моей голове точно в открытой книге, но сильный колдун легко уловит направленные к нему мысли… Тем временем Олдер, наградив меня ещё одним прожигающим насквозь взглядом, снова отвернулся к очагу, и я облегчённо вздохнула. Всё-таки обошлось, но вряд ли стоит отвлекать амэнца от его мыслей, хотя чувствую: то, до чего он может додуматься, мне вряд ли понравится.

Я откинулась к стене и немного прикрыла глаза – всё, что мне сейчас остаётся, это ждать темноты и подходящего случая, который, надеюсь, ещё появится, хотя жизнь далеко не всегда идёт нам навстречу и часто бывает жестокой… Ну а то, как обошлась судьба с Ирко… Очередное воспоминание о муже заставило меня тяжело вздохнуть – я до сих пор чувствовала себя виноватой перед ним, хотя и понимала, что помочь ему вряд ли бы смогла даже с проснувшимся даром…

Глава 2. Ирко

Похоронив прабабку, я продолжала жить как и прежде – разве что, уходя в лес за ягодами или грибами, просила Кветку посидеть с матерью… О предсказанном мне замужестве я не задумывалась, да и, положа руку на сердце, не ощущала себя невестой… Своим долгом я считала обучение травничеству и уход за матерью; подружек моего возраста, с которыми можно было бы пошептаться о делах сердечных, у меня тоже не было, а что до деревенских парней, то я их и за мужчин не считала! Для меня образцами были отец, Мика и Стемба, а полянские женихи не то что до отца, но и до новобранца из «Лисов» не дотягивали, и дело тут было вовсе не в выправке, рыже-коричневых куртках и начищенных сапогах. Петушиный гонор и разухабистость сельчан не имели ничего общего с железной выдержкой и отнюдь не показушной смелостью, какие я привыкла видеть в том же Стембе. Ну а если прибавить к этому совершенно дурацкие, похабные шуточки и бычью прямолинейность…

Впрочем, ради справедливости надо заметить, что для местных парней я тоже не была пределом мечтаний – чаще всего на меня смотрели с недоумением… Виной тому были не только отсутствие пышных форм и круглых румяных щёк с ямочками – далеко не все мои сельские сверстницы обладали этими столь ценимыми полянцами красотами, – а одежда. Мне никогда не нравились массивные, звенящие, точно коровьи колокольчики, украшения сельчанок. К тому же по лесу, как ни крути, удобнее бегать в высоких сапогах и штанах, чем голоногой, в юбке; да и рубашку лучше носить мужскую: с широким поясом, глухую, со шнуровкой под горло и завязками, стягивающими края рукавов, чем женскую – вовсю открывающую грудь и плечи. Так и клещам до тебя труднее добраться, и комарам поживы меньше будет. К тому же я ведь в лес не только за ягодами ходила. Благодаря урокам Стембы я вполне успешно могла подстрелить какую-нибудь мелкую дичь, а кроме того, ещё живя с прабабкой, за редкими травками я частенько забиралась и в болота, и в заросшие кустами овраги, где полно змеиных и паучьих нор… Но если Нарсия в мужской одежде выходила только в лес, а дома переодевалась в глухое, длинное платье, то я, ощутив все преимущества такого неженского одеяния, как штаны, не захотела его менять. Прабабка, что удивительно, отнеслась к этому спокойно – похоже, главным для неё было то, что я не покушалась обрезать свои отросшие волосы…

В общем, по мнению полянцев, я выглядела более чем странно: неяркая, невысокая, не особо фигуристая, с бледной кожей, да ещё и одета не так, как полагается девушке. Единственного решившего осчастливить меня ухаживанием парня – дурень решил меня облапить, когда я набирала воду из колодца, – я, ещё при живой Нарсии, шуганула так, что мало не показалось, и с тех пор жила себе спокойно. Кветка, правда, уже не раз заводила со мною разговор о том, что после смерти прабабки мне лучше не оставаться одной, а городские парни, в отличие от недалёких сельчан, по достоинству оценят и цвет моей кожи, и тёмно-серые, опушённые густыми ресницами глаза, и толщину русой косы. Но я от этих её намёков лишь отмахивалась – красавицами в моей семье являлись сестра и мать, а я и брат были точными копиями отца. Такое наследство меня всегда вполне устраивало, а теперь я и вовсе тихо радовалась не исчезнувшему с годами сходству с отцом, ведь это было единственным, что у меня от него осталось! Но в то же время я хорошо понимала, что красивыми мои черты не назовешь – лицо у меня самое обычное…

Если же Кветка не унималась и продолжала рассказывать о каком-то симпатичном работящем мастеровом из Эргля, который и наяву, и во сне мечтает лишь о такой жене, как я, в ход шёл последний аргумент, на которой даже у Кветки не находилось ответа. Помешанную тёщу к себе в семью в качестве приданого не возьмут ни селяне, ни горожане, а мать я не брошу ни за что и никогда, хотя бы ей самой и было уже всё равно…

Так прошёл год – пыл Кветки потихоньку спал, парни довольствовались ухаживаниями за более понятными им девушками, и потому смысл девичьего гомона у колодца дошёл до меня не сразу. Собравшиеся в кружок будущие невесты были так увлечены спором, что на мой приветственный кивок даже внимания не обратили, продолжая шуметь…

– Пусть только попробует ко мне посвататься! Я этому увальню дедовскую шапку поднесу – с неё как раз последний мех облез! – Полненькая чернявая Каринка, уперев руки в бока, зло блестела глазами.

– Тю, шапка!.. Нашла, чем пугнуть!.. Вот если он ко мне с дарами придёт, я ему вываренные кости вынесу – такие, что даже собаки есть не будут! Пусть знает своё место! – Не менее фигуристая, но ещё более языкатая дочка старосты Зарка воинственно выпятила пышную грудь.

Из сруба колодца донёсся тихий плеск – ведро наконец-то достигло воды, и я взялась за ворот, раздумывая, кому из сельских парней готовится такое изощрённое издевательство. Сватовство у сельчан всегда шумное и людное: стоящим на крыльце родителям и невесте жених на глазах у всех соседей подносит подарки, а потом ждёт, когда невеста, мышью скользнув в хату, не вынесет ему в прикрытом чистым полотенцем лукошке ответный дар, который полагается достать тут же – всем напоказ!.. Обычно таким подарком бывает праздничная рубаха, пояс или отороченная мехом да расшитая бисером шапка с такими же рукавицами. Поскольку девушки знают, что их мастерство и способность к рукоделью на все лады будет обсуждать вся деревня, то корпят над подарками для будущего мужа по нескольку месяцев, начиная свою работу задолго до того, как жених вообще объявится…

Но иногда, если посватавшийся парень сильно не по сердцу, ответным даром может оказаться какой-нибудь старый хлам – чем поношенней и затасканней, тем обидней отказ. Ну а такие избалованные самодурки, как дочка старосты, действительно могут и объедки вынести, и веретено – это уже не просто оскорбление, а настоящий позор. Над таким неудачником будет потешаться всё село, да и другая невеста вряд ли будет добра к незадачливому жениху, ведь принять дары ославленного для сельчанок всё равно что дёгтем измазаться… Дескать, подобрала из грязи то, на что другие даже не посмотрят!..

Между тем страсти у колодца накалялись – Каринка, пытаясь превзойти язвительностью Зарку, уже дошла до непропечённого хлеба и тухлых яиц, но её перебила конопатая Дишка.

– Дура! Если ты дрянной хлеб вынесешь, потом вся деревня будет не над Ирко смеяться, а над тобою потешаться – дескать, безрукая, готовить не умеет, вместо каравая камень печёт!

Услышав знакомое имя, я передумала уходить, хоть вода и была уже набрана. Кветка очень тепло относилась и к ныне уже покойному пасечнику, и к его сыну, а тут такое затевается… Между тем Каринка, пораскинув мозгами, согласилась с доводом:

– Ну да… Наши могут… А ты что поднесёшь?

Услышавшая вопрос Дишка неожиданно потупилась.

– Ну… Я ему тоже шапку вынесу… И рукавицы… Новые… – И совсем смешавшись, тихо добавила: – У него ведь хозяйство крепкое… Пасека опять же… Меня батя вожжами до крови изобьёт, если я не соглашусь…

– Так изобьют один раз, а вековать с таким мужем всю жизнь придётся, – возразила на такую покорность Каринка, а потом сделала страшные глаза и добавила: – Он ведь, как и отец, – перевёртыш, бэр! Оборотится после свадьбы диким зверем – будешь знать! Сожрёт и не подавится…

Но Дишка обречённо махнула рукой.

– Он и так почти что зверь – здоровенный, страшный, волосы – как шерсть… Моя мать говорила – его батя от медведицы как раз и зачал, после того как вдовцом остался…

А вот это уже выдумки, причём выдумки глупые и очень нехорошие… Прабабка мне рассказывала о том, как на перевёртышей гонения устраивали – в сёлах из-за дурных поклёпов избы вместе с женщинами и детьми горели; главы семей, пытаясь уберечь родню, на пики кидались… И хотя с той поры уже немало лет прошло, злой язык следует подрезать… Я скрестила руки на груди, усмехнулась:

– А с чего вы вообще решили, что Ирко к вам свататься будет? Ему, по-моему, и так неплохо живётся!..

Возле колодца на минуту воцарилось молчание – девушки изумлённо воззрились на меня, но потом Каринка уверенно заявила:

– Ну, так Ирко сегодня с утра к Кветке с большущей корзиной заходил и сидел у неё долго…

Так вот из-за чего весь сыр-бор начался! Ну, сейчас вы у меня получите, дуры языкатые!

– И вы что, тут же решили, что он сваху умасливал? – Теперь в моём голосе стыло ледяное презрение… – Ирко ей просто обещанный заказ принёс, ведь Кветка не только сама без мёда жить не может, но и для своих дочерей его в запас берёт. В городе такого мёда, как у Ирко, днём с огнём не сыщешь… К тому же Кветка, в отличие от вас, знает, как настоящей хозяйке себя вести положено – она гостя всегда и накормит, и напоит, и беседой развлечёт!

Лица незадавшихся невест при моих словах вытянулись, точно у лошадей, а я, окатив их ещё одним полным презрения взглядом, взяла вёдра и пошла домой – говорить с ними мне было больше не о чем!..

Причина, по которой покойного Дорваша всегда окружало облако из уважительного страха и шепотков о его бэрском происхождении, становилась ясна как божий день, стоило только увидеть, как старый пасечник степенно шествует по сельской улице на общинный сход. Действительно огромный, плечистый, с окладистой седой бородой до пояса – остальные сельчане смотрелись рядом с ним беспомощными котятами. Голос у Дорваша был под стать росту, а сквозившей в движениях и не угасшей с годами силы хватило бы не на одного медведя, а сразу на трёх. Перечить ему на сходе не смели ни в одиночку, ни гуртом, а сборщик налогов подходил к пасечнику едва ли не с поклоном.

Кветка рассказывала, что в Большой Поляне Дорваш появился уже с женой и, отстроившись на отшибе, поднял с пустого места хозяйство, которому все окрестные тихо завидовали, ведь такую скотину стоило поискать. Козы редкой тонкорунной породы, несушки не какие-нибудь, а крапчатые, корова – молочная, трёхцветная… Правда, разбогатев, детей пасечник так и не прижил, поэтому после смерти жены, уже в пожилом возрасте, женился ещё раз – на девушке из Выселок, оказавшейся к тому же ещё и лучшей подругой Кветки. Жена, вначале боявшаяся Дорваша до колик в животе и вышедшая за него только по приказу позарившихся на богатый откуп родителей, уже через два месяца била Малике поклоны, неустанно благодаря богиню за посланного ей мужа. Дорваш не поднимал на жену руку даже ради острастки, не гнул её непосильной работой и, возвратясь с ярмарки, баловал дорогими подарками… Малика же, похоже, решила не останавливаться на полпути – уже через год у Дорваша появился сын, но посланное богиней счастье оказалось коротким. Маленькому Ирко было всего четыре месяца, когда его мать, отправившись в Выселки навестить родителей, на обратном пути провалилась под подтаявший лёд и утонула…

Недавно разродившаяся Кветка стала для осиротевшего малыша молочной матерью – он рос вместе с её старшей дочерью, но когда пришёл срок, Дорваш забрал мальчика на хутор. Кветка никогда не забывала о своём выкормыше, да и с Дорвашем осталась в самых тёплых отношениях, но подросший Ирко никогда не появлялся в Поляне, да и сам старый пасечник, овдовев во второй раз, посещал нашу деревушку только по делу. Эта разросшаяся с годами нелюдимость – Дорваш даже работницу перестал нанимать, и хозяйство, и хата держались на нём и сыне – конечно же, породила новую волну слухов и домыслов… Сама я видела Ирко вблизи всего один раз. Было это два года тому назад, и, похоже, сам парень испугался меня гораздо больше, чем я его…

Кветка тогда, ища в лесу отбившуюся козу, сильно подвернула ногу и потому отпросила меня у Нарсии для похода на пасеку за так некстати закончившимся в доме мёдом. Благодаря старательно описанным мне Кветкой приметам я довольно легко нашла спрятавшийся в дебрях хутор, но когда вышла из-под деревьев во двор, меня даже лай собаки не встретил – разве что в сарае кто-то возился. Пришлось покричать… Вышедший из хаты Дорваш не скрывал своего удивления.

– Чья ж ты будешь, пострелёнок с косой?

Я назвалась и, изложив просьбу Кветки, уже собиралась отдать пасечнику деньги, как он остановил меня, сказав, что с Кветки плату не возьмёт. После чего меня пригласили в дом и, напоив квасом, неспешно расспросили о здоровье вдовы. Потом Дорваш попросил передать Кветке пожелания скорейшего выздоровления и, повернувшись к ведущей в сени двери, крикнул: