Книга: Ожог - Василий Аксенов

Сбежать за границу и оттуда публиковать, как всё в СССР ужасно - достаточно циничное занятие по отношению к своей стране, друзьям и родным. Пусть даже речь идёт об отдельно взятом Мурманске, пусть даже главный герой, состоящий из пяти личностей, - как будто бы частный случай.

Тем более, пафос книги таков, что атмосфера города и судьба этого расползающегося на куски Малькольмова-Пантелея-Саблера-Куницера-Хвастищева - претензия на портрет целого поколения.

Но я автору не верю. Потому что 1960-е - расцвет советской прозы. И, помимо Аксёнова с его "Ожогом", есть Трифонов, Окуджава, Ефремов, Стругацкие, Солженицын, в конце концов. И "лейтенантская проза". На их фоне "Ожог" с проживаемой его пятиглавым героем непонятно зачем жизнью, полной пьянок, похабщины (какое-то бесконечное извращенство, вот уже где точно привет Фрейду), интеллигентских соплей, гулящих баб и совкового беспросветного марева (куда уж без него) выглядит блёкло, неумыто, и от него разит чем-то неприятным.

Такое ощущение, что прочитал плохого Пелевина, только с большим объёмом бреда, непотребства и жеребятины. Вероятно и такое чтиво кому-то по душе. Мне - нет.

Начав читать эту книгу, я подумала, что это просто набор невразумительных фраз, потом это впечатление сгладилось, потом снова появилось, потом я запуталась в сюжете и героях, потом вовсе пропустила несколько страниц, а к концу книги вздохнула, что, может быть, все-таки все хорошо и хорошо, что она закончилась. В общем сложно. Неоднозначно. Вдохнула с первой страницы и выдохнула с последней.

- Когда меня спрашивают, кто твой любимый писатель, я отвечаю - Жизнь! Когда меня спрашивают, что я ненавижу, я отвечаю - войну, лицемерие, капитулянтство!

Сильными и емкими метафорами, насмешками, идиомами строится текст; да, много пошлости, местами было неприятно. Сочетанием несочетаемого автор пытается выразить сложное советское время, отражение действительности, возможно, именно в такой подаче, в каком виде это все укладывается (или не укладывается) в головах людей.

Читать или не читать - сказать сложно. Бурных рекомендаций нет.

Дальше...

«В основу романа положена немного наивная (Аксенов вообще наивен, и этим он хорош) идея: нарисовать портрет поколения, взяв одного героя и расщепив его на пять самостоятельных индивидов: писателя, ученого, врача, музыканта и скульптора», - поясняет основную идею романа Олег Давыдов с статье об Аксенове «Ожог шестидестничества». Без этого пояснения роман невозможно читать, ибо совершенно непонятно, почему с героями, которые названы по разному (у них, правда, у всех совпадает отчество «Апполинарьевич») , происходит одно и то же. Роман «Ожог» как сад расходящихся тропок, в котором главные герой то расходятся и живут своей обособленной, в целом, понятной читателю жизнью (сюжетные островки романа), то, вдруг, все переворачивается, сдвигается, наслаивается непонятно как, и вот мы уже в Африке, в Румынии, в Америке, в Москве, на Луне или в вытрезвителе какого-то захолустного города, где автор собрал всех героев в одном предложении, условно-сослагательном, будто бы не на самом деле, потому что никакого «самого дела» в романе нет, а есть только вариативная и лоскутная картинка внутренних диалогов героев и самого автора. “Были там скульптор Радик Хвастищев, может быть, хирург Генка Малькольмов, может быть, писатель Пантелей Пантелей, может быть, саксофонист Самсик Саблер, может быть, секретный ученый Арик Куницер, а может быть, даже были и те, кого действительно не было: та женщина, рыжая, золотистая, с яркой мгновенной улыбкой-вспышкой, женщина, которую я не знал всю жизнь, а только лишь ждал всю жизнь и понимал, что ее зовут Алисой, и юноша из воспоминаний, Толик фон Штейнбок” или “При встрече тела в Шереметьевском аэропорту среди деятелей международного отдела Красного Креста присутствовали безутешные родственники: Самсон Аполлинариевич Саблер, Радий Аполлинариевич Хвастищев, Аристарх Аполлинариевич Куницер, Пантелей Аполлинариевич Пантелей и другие товарищи. Затем все упомянутые были преданы кремации, и память о них вначале обозначилась над Москвой игривыми завитушками, а потом растворилась в небе”.

Читать роман сложно, слушать практически невозможно, зато можно вслушиваться, включая с любого места (так как в целом сюжет не важен) и сразу же как в транс попадать в плотную сеть авторских ассоциаций, шуток, пьяных диалогов, фантасмагорий, любовных историй и секса. Герои всегда пьяны, влюблены, сексуально голодны и куда-то стремятся, идут, путешествуют по абсурдной советской реальности, давно потерявшей признаки таковой. Роман – одиссея, попытка повторить “Улиса” Джойса в контексте советской действительности. Сложный путь. Простому читателю, любящему ясный сюжетный ход, наверное, не понравится. Зато ценителю: языка, фразы, ритмического рисунка – покажется истинным шедевром писательского мастерства. Игра, пластичность фразы, аллюзии – все бесподобно. Можно цитировать наугад:

“Потом он увидел летящий в лицо кулак товарища, опрокинулся на спину и неожиданно не умер, а стал просматривать цветной панорамный Сон о недостатках. В ту ночь в театре на балконе ночи "Севильского цирюльника" давали и НЕДОДАЛИ! По зеленым шторам я полз наверх, чтоб в книгу предложений вписать мою любовь, любовь к Россини. Россини милый, юный итальянец, твоя страна, твои ночные блики, твои фонтаны, девушки и флейты обманом мне НЕДОДАНЫ сполна! Меня надули явно с увертюрой, мне недодали партию кларнета, в России мне Россини не хватает, и это подтвердит любой контроль! Милейший Герцен, не буди Россию! Дитя любви, напрасно не старайся! Пускай ее разбудит итальянец, бродяга шалый в рваных кружевах! Я полз по шторам к вышнему балкону, минуя окна, в коих поэтажно струилась Австрия и зеленело Осло, мерцала Франция и зиждился Берлин. Внизу добрейший участковый Ваня гулял, лелея меховой подмышкой массивную, как Гете, книгу жалоб, насвистывал пароли стукачам. А стукачи, отважная дружина, трясли ушами, словно спаниели, скакали грубошерстным фокстерьером, бульдожками разбрызгивали грязь”.

Добавить нечего.

А теперь серьёзно. Предположим, не знаю я, кто такой Аксёнов, что за роман попал ко мне в руки, а просто заинтересовался кратким и клеймующим названием и купил для ознакомления – а нередко так и случается! Больной, ох, больной вопрос неизбывен: что писатель имеет право скармливать читателю (делать с читателем), а что – не имеет? Как часто именно ответ на этот вопрос и определяет нашу оценку книги. Не уважай я изначально Василия Павловича, не знай я, что двигало им при написании этого романа, стал бы я читать эту книгу? Наверное, да: уж очень круто она заварена, хороши, отточены метафоры, стиль бодрит, как свежее морозное утро – не зря вышел на прогулку, потом чаёк с бутербродом пойдёт ох как хорошо! Ну и алкогольно-сексуально-паморочное месиво тоже не в новинку, мозги и такое пережёвывали, что нас не убьёт, поможет лучше понимать искусство, как говаривал Ницше, одновременно хлестая водку и шампанское из двух горлышек сразу.

А теперь ещё серьёзнее. Где-то к странице 220-й автор и читатель упиваются до той степени, что можно уже вынырнуть из чёрной воронки всех этих невероятных Аполинариевичей и высказать идею прямо: плохо мальцу, когда его мать арестовывают. Сюжет становится чётче, из бреда проступают проблемы совести, невыносимого чувства гнева, пока в главе «Путешествие будет опасным» не ставится вопрос в лоб: презирать – не презирать, мстить – не мстить, тут и Иисус Христос подходит. Стиль повествования резко меняется, накал, искры проскакивают, бытие трепещет под пером…

Но стоило теме обнажиться, как роман провисает. Появляется некий сюжет, которого так не хватало раньше, текст возвращается к стилистике первой части. Но запал уже не тот, язык размяк, в зубах вязнет тема стукачества. Появляются какие-то «ужасные оружия», «Лимфы-Д», «пистоны», героев сваливают в вытрезвитель, ну и к чему всё это? Потом появляются Чехословакия, сам Господь Бог, чтоб уже помимо фантастики ещё и религию привлечь как следует. Уровень искренности и интереса падает.

Третья часть сочетает в себе смесь первой и второй, жуткая история Саши тут же лакируется «Шартрезом», откликом истории Муму, новым появлением вездесущего Чепцова и не менее вездесущего динозавра, но эта смесь уже слегка утомляет: тем же концом по тому же месту. Как-то нездорово заканчивается шоу. Хотелось бы какую-то другую ноту, а не «Россия, Алиса, Москва», любовь и Пострадавший, последняя жменька английских слов – как будто Аксёнов захотел всё сразу свернуть в один тугой пук и дать зажевать забористый алкоголь романа. Наверное, по-своему неплохо, но мне кажется, лакировка уж слишком густая. Правы Вы, Павлович, устаёт читатель. Концовка стирается.

Нам казалось, что нас очень много, нам казалось, что вся Москва уже наша.... Сырой зимой Москва судила двух парней.... Потом еще четырех. Потом еще по одному, по двое, пачками. Наших профессоров понижали, наших режиссеров вышибали, наши кафе закрывали. Режим хмуро молчал, на претензии сучки-интеллигенции не отвечал, но лишь вяловато, туповато, "бескомпромиссно" делал свое дело – гаечки подкручивал...

Это без всяких преувеличений гениальное произведение. Несмотря на то, что оно старается выглядеть простым и даже низкокультурным романом. Огромное количество нецензурной лексики, описания жутких попоек и их последствий, разврат и угар. Но за всем этим – живая, яркая, отвратительная, но, как глубокая рана, притягивающая взгляд картина советской жизни. Я бы этот роман "прописывала" в лечебных целях всем тем, кто жаждет возвращения в те "благословенные" времена Советского Союза. Почитайте, вникните, поставьте себя в будни настоящей советской действительности. Я просто не в состоянии представить, что можно добровольно хотеть вернуться туда.

Примечательно то, что "Ожог" – это вовсе не бытоописательный роман. Там собственно и сюжета, как такового, нет. Но для того, чтобы в деталях показать время оттепели и застоя, автору не понадобилось рассказывать нам подробную жизненную историю героя. Он с разбегу погружает нас в атмосферу того времени, да так, что даже выдохнуть не успеваешь. А потом в этой дикой фантасмагории каждое событие, которое скорее стоп-кадр, может быть отдельной иллюстрацией сатирического киножурнала "Фитиль". В первой, разгульной части романа все эти элементы "совка" как-то забавляют, даже смешат. Но потом автор вытаскивает нас и своего героя из пьяного бреда и окатывает холодным ушатом истинного положения вещей. Это как смотреть в бинокль и видеть в нем сначала размазанные цветные пятна, а потом вдруг навести правильную резкость и увидеть все так четко, что аж глаза будет резать. Особенно если зрелище не приятное.

Средняя часть "Ожога" – это именно такой момент снятия пелены с глаз. До этого добрую половину романа мы с вами проносимся ураганом вслед за дикими пьяными похождениями, воспоминаниями, снами главного героя (который, к слову, представлен тут в пяти лицах). Сначала ты пытаешься удержать хоть какую-то нить повествования, искать какой-то смысл в происходящем, соединить героев друг с другом. Но это совершенно бесполезно. Только заработаете себе сильное головокружение, а то и настоящее опьянение (что будет совершенно неудивительно, учитывая, сколько алкоголя "пролилось" в первой трети романа). Просто расслабьтесь и ловите волну куралесящего по городам и весям СССР и своей памяти героя. Когда будет нужно, автор будет немного отрезвлять вас и показывать что-то важное. А потом уволочет дальше, к следующим стаканам и литрам. И да, если вы хотели познакомится с "потоком сознания", но не решались браться за Джойса, то первая часть "Ожога" вам предоставит такую возможность. Единственное, сознание будет нетрезвым, но от этого не менее интересным. Я не могу себе представить, как это можно было написать именно так: описывать столько пьянок, использовать столько матерщины и не скатиться в чернуху. Это какое-то непостижимое для меня владение словом.

И вот вас несет вместе с героями из мрачной Москвы в солнечную Ялту. С надежным другом, с деньгами. Как говорится, ничто не предвещало. И вдруг вас выдергивают из пьяного сна и отправляют в Сибирь. Вместе с воспоминаниями героя. Я не буду сейчас писать ничего о содержании средней части романа, чтобы не портить интерес. Но по ощущениям это больше всего напоминает классический сюжет психологического триллера, когда сознание героя принудительно забывает какое-то страшное событие прошлого, а под воздействием чего-то внешнего все эти воспоминания вдруг прорываются через психологическую плотину. И все встает на свои места. Пьяная пелена спадает с глаз, и жизнь открывется во всех своих страшных подробностях. Все то, что было раньше, что казалось таким веселым, вдруг перестает смешить. И это касается как "веселой" жизни героя, так и такой залитой солнцем советской действительности, как она представляется некоторым ностальгирующим. Да, вот такая она и была, эта жизнь. Вроде только что были яркие пейзажи Ялты, а теперь – территория вечной мерзлоты в Сибири. С одной стороны развеселые друзья-собутыльники, с другой – бросающие тебе в спину камни "добропорядочные советские граждане". Вроде это мирный старичок-гардеробщик, а на самом деле – сталинский палач на пенсии.

Вот он, пиковый момент романа, квинтэссенция истины и боли от ее осознания. И после "возвращения в реальность" Аксенов нам показывает то, что бывало с людьми, которые "отрезвели".

Ты находишь такие уничтожающие метафоры для телевизионного свинохорька, но уверен ли ты в том, что тебе не хочется сейчас включить звук, отбросить все свои тревожные мыслишки и погрузиться в усыпляющую мешанину идеологической речи, испытать комфорт лояльности, блаженство конформизма?

Именно в последней части романа я поняла задумку автора с пятиликим героем. У него просто филигранно получилось из одной исходной точки провести пять разных дорог и закончить их одновременно в другой, конечной и трагичной точке. Это эффект в стиле "Беги, Лола, беги", когда герой (героиня) раз за разом начинает свой путь из одного момента, и пытается каждый раз сделать что-то в своей жизни иначе. Аксенов не отбрасывал своего героя каждый раз на исходную точку. Он, как виртуозный гитарист, быстро-быстро перебирал пять струн своей гитары в первой части романа. потом брал печальные, но ровные аккорды во второй, а в коде его переборка стала медленней и печальней. И, одна за другой, струны затихали на одной печальной финальной ноте.

С.R. И я еще фыркала на обложку моего издания. Мне вот интересно, сколько страниц от начала романа прочел создатель обложки слева? Нью-Йорк? Саксофонист с первой же страницы? И вот это радужное веселое пятно "Стиляги"?!?!? Вот хотела бы я посмотреть на человека. который купит роман, соблазившись красочной обложкой... Средняя обложка второго издания "Изографа" слишком уж мрачная. А в такое настроение вгонять читателя сразу – это спойлер. На этом фоне шедевром смотрится подпольное издание 1980 года.

В Штатах роман издавался два раза (по найденной мной информации). И обложка слева, на мой взгляд, отлично подходит роману. Отличный образ "тяжелого похмелья".

Лирическое отступление 1. Одна знакомая училась в старой школе, которую почему-то очень любили посещать президент с губернатором. В такие дни в школе наступал полный achtung. Вместо дежурных в коридорах стояли секьюрити и досматривали рюкзаки с непременными вопросами типа: - Что это? - Это сменка. В столовую никого не пускали, ибо президент с губернатором заседали именно там, а голодных детей держали в школе до восьми вечера. Они сидели по классам и с грустью смотрели в окна на стоявшую напротив психбольницу. В обычных школах на уроках ОБЖ каждый год проходили хлор и аммиак, а в этой школе инсценировали нападение психбольных на президента. Конец лирического отступления.

И вот тут вы начинаете колготиться. Я не напился, я просто попал в сказочную страну, кричите вы. В умиральную яму ты прямиком попал, отвечают другие. А мне нравки!!! кричите вы. Вот такая вот начинается колготня. А потом вы спрашиваете, озираясь, а который час? А они отвечают, самое время тебе заткнуться. Вот ведь что делает Василий Палыч. В первой части он двести страниц самым мелким шрифтом лепит из советского читателя патологического идиота, неспособного понять его, Василия Палыча, невыразимое. Он притворяется диким, ужасающим пошляком и самодуром, до самой бесконечности. Потому что… ну потому что не всем же быть белыми и пушистыми. А белым и пушистым, сами знаете, выложена дорога к белым тапкам. И своим оголтелым скоморошеством он эту самую нашу функцию-то выражения невыразимости жизни подводит под максимальнейшую пошлость, и тем самым функцию эту исполняет. Бабам! Гремит оркестр, бьются литавры, впервые в истории советской высшей математики человек выразил невыразимое. А потом он начинает вторую часть. Когда меня спрашивают, кто твой любимый писатель, я отвечаю – Жизнь.

Лирическое отступление 2. В каждой женщине должно быть нечто сморщенное и коричневое. Сидел я как-то по службе в одной каюте с двумя дамами-сотрудницами. Про себя я называл их «Биогруппа Тревога», потому что по отдельности они были вроде бы безвредны, а вот будучи вместе грозили миру расслоением многих фундаментальных пластов бытия. Однажды после выходных они обе пришли на вахту хромые. Выяснилось, что первая – только что с блеском защитившая дипломный проект детский психолог – каталась по парку на велосипеде, не справилась с управлением и врезалась в толпу не разбежавшихся перед ней заблаговременно детей, своих будущих, можно сказать, пациентов. Вторая поехала в Москву к дяде, видному профессору математики в МГУ, чтобы тот прочитал ей пару лекций по вышке. Но вот ни в какую: он объясняет, а она - ноль понятия, и говорит ему: - Дядя, милый, нам с тобой никогда не прийти к консенсусу, ведь ты математик, а я МЕНЕДЖЕР. В общем, пошла она с горя от дяди в шашлычную, поругалась там за биллиардом с таджиком, и тот сломал ей об ногу кий. Ладно, прекратили хихиканье. Остановим эту машину юмора, припаркуем её. Изюминка! Конец лирического отступления.

Из личной переписки: - Прочитал тут ещё страниц сто ОжОгА, снова дикий резонанс, мысли какие-то лезут, постоянно записываю что-то на салфетках, на сторублёвках. Феноменальный текст по воздействию на сознание. Я к сравнению: если бы я был американцем и на родном английском читал бы Радугу тяготения, то у меня стопроцентно было бы такое же смятение и мозговая активность, как сейчас у меня русского от ОЖОГа. И абсолютно такое же чувство свободы текста и героев внутри романа, что в ОжОгЕ, что в V., что в Радуге. Вот откуда Василий Палыч всего этого понахватал?! Как он в 1975 году писал сцены практически один-в-один с Пинчоном? Ноосфера, однозначно. Бабахает людям по головам в разных точках планеты, и они, не сообщаясь друг с другом, пишут на одной волне. - Я застрял, очень застрял в Ожоге на том месте, когда мент какой-то поехал за алкоголем. Это уже после того, как он пять раз подряд вставляет в текст одну и ту же сцену с заголовком ABCDE, только с разными именами главного героя.

Лирическое отступление 3. Походит ко мне как-то в 1979 году в вагоне метро явный пролетарий и знаками просит показать обложку книги, которую я читаю. А обложка такая ядовито-розовая, и как назло это оказываются Элементарные частицы. Тут пролетарий жестами вопрошает, как я докатился до такой жизни, что читаю сию розовую погань. А я как на духу: - Сволочь одна на предыдущей остановке подкинула! Прочитал пару страниц, но руки были заняты сетками с продовольственными продуктами, полученным по талонам ленд-лиза, а то по роже эта сволочь бы получила за самиздат свой! Ничего не ответил пролетарий, покивал понимающе и отвернулся. Конец лирического отступления.

В этой книге прекрасно всё: название, начало, повествование, конец, язык, стиль, герои, фабула, катарсисы и каннибализм в общественном транспорте. В этой книге прекрасно не только лишь название, но также и крабы, рыбы, чайки, совы, мыши, змеи, рыси и волки этой книги. Это книга о том, что после первой части этой книги наступает вторая часть этой книги. Эта книга показывает нам, что эта книга учит нас в этой книге помнить эту книгу. Книга говорит нам, что книга о книге – это книга в книге. Книга книга книга книга книга книга. Эта книга – книга

Самым пытливым умам предлагаю в комментариях дать свою расшифровку аббревиатуре ОЖОГ

БОНУС: Дуняша, Танюша и Василий Палыч

После "Острова Крым" я в Аксенова просто влюбилась. После "Московской саги" неделю ходила в экстазе. После "Таинственная страсть: Роман о шестидесятниках" занесла его в любимые авторы и скачала все книги.

Но ЭТО...:( Простите, не это - "Ожог". У меня просто нет слов. Первые процентов 5 книги я надеялась, что вот-вот, еще совсем чуть-чуть, еще буквально 2 странички, еще одна глава - и случится. И просто не смогу оторваться. Но в буквальном смысле прорвавшись сквозь первые 25% этого феерического бреда, я просто закрыла книгу. Что делаю, в принципе, крайне редко. Я просто не смогла читать. Не поймала волну. Не поняла сюжет. Так и не въехала, кто же главное действующее лицо. Так и не прониклась этим совковым духом.

Да местами есть просто восхитительные фрагменты, написанные (да простят меня филологи, если лажанусь) белым стихом. Ритмичная проза, которая совсем не похожа на прозу, а больше напоминает то ли стих, то ли песню. Но их немного. И они просто красивы, а не содержательны. А все остальное (и его намного больше) - мерзко и уродливо:(

Не знаю, имеет ли право все выше изложенное называться рецензией. Скорее, нет, чем да. Это просто волна негодования. Как мог человек написавший "Роман о шестидесятниках", "Остров Крым" и "Московскую сагу" написать этот бред???!!! Как бы ни было грустно, но желания еще раз попытаться осилить ЭТО у меня нет. И наврядли возникнет...

Книжный вызов 2011