Текст книги "PhD, QE2 and H2O"

Василий Аксенов
PhD, QE₂ and H₂O

Святослав Николаевич Корбут даже и в эмиграции остается убежденным западником. До того западником, что его и в Америке принимают за иностранца. Но какого точно иностранца, никто сказать не может. Явно не француз, не итальянец и, уж конечно, не русский. Англичанин, что ли, какой-нибудь из снобов? Последнее предположение развеивается, как только Святослав Николаевич произносит пару слов: акцент не тот. Отгадка же довольно проста. Будучи в течение полувека в Светском Свазе (это по-польски) убежденным западником, наш герой выпестовал в себе идеальный, с его точки зрения, образ «атлантического джентльмена», и этот образ теперь он старается не уронить в эмиграции. Итак, договорились: перед нами «атлантический джентльмен».

Десятилетиями среди советских удушений жила у С.Н. Корбута под большущим шарфом, под вельветовым пиджаком и плетеным галстуком, под мягкой шляпой, наконец, мечта пересечь когда-нибудь Атлантику на пассажирском лайнере. Однако пока мечтал, осталась на трансатлантической линии одна только «Королева Елизавета Вторая», да и та совершала теперь эти рейсы скорее в роли плавающего курорта, чем транспортного средства.

И вдруг как-то раз, в начале 90-х годов, то есть уже в пожилые времена своей жизни, Святослав Николаевич получил весьма серьезное приглашение. В тот день он в своей лаборатории молекулярной генетики мудрил, по обыкновению, с бусинками ДНК и одновременно прослушивал по радио «Шестую Патетическую», то есть мирно изливался печалью по поводу судьбы человеческой, как вдруг в перерыве между частями симфонии услышал приглашение на «Куин Элизабет Ту». «Позвоните нам, и вы будете приятно удивлены нашими ценами», – задумчиво сказала пароходная компания «Кунард».

Движимый динамикой этого момента, Святослав Николаевич тут же позвонил. Цены его не просто удивили, но изумили. Путешествие на верхнем деке с питанием в изысканном ресторане и с возвращением в Нью-Йорк на сверхзвуковом «Конкорде» стоило 26500 долларов с физиономии, то есть больше половины годового жалованья профессора Корбута. Путешествие же в утробе «Элизабет» с питанием в хорошем ресторане и с возвращением на обычном самолете стоило 1700, то есть на 24800 долларов меньше. Впечатляющая разница, подумал он и заказал билет.

Шестого июня текущего года, то есть за семь лет до конца второго тысячелетия христианской эры, он погрузился на флагман британского флота. Был сильный ветер, то есть… Злоупотребляя этими «то есть», то есть как бы пытаясь перемешать авторскую речь с джентльменской манерой Святослава Николаевича, мы рискуем скатиться до некоторого литературного вздора, и все-таки мы заканчиваем фразу именно в этом ключе: пусть вздор, но только не потеря стиля! Итак, был сильный ветер, то есть он сорвал с него шляпу.

Святослав Николаевич, выпивший перед посадкой два фужера шампанского, пошутил себе под нос: «Погружаясь на пароход, с него слетела шляпа». Сучья дочь улетела на Манхэттен. Провожавший его друг, математик Усиевич, стоя на пирсе, разевал рот в чем-то утешительном: «Купишь другуу-уу-юю!» Уже в движении, проходя вниз по Гудзону, мимо стеклянной стены Нью-Йорка, Святослав Николаевич увидел, как его шляпа в потоках ветра трепещет, словно вольная птица или, может быть, как летучая мышь. Пусть летит, не останавливать же корабль. Неизвестно почему он становился все пьянее, хотя шампанское должно было давно испариться. Вот таким мне и запомнится Нью-Йорк, думал он. Стеклянные стены, отражающие блеклое солнце, несущаяся демоника туч, черно-белый лайнер с гигантской турецкой феской красной трубы. Так он думал, будто прощался навеки.

Пока он ищет свою каюту, давайте познакомимся поближе. При весьма неопределенной фамилии Святослав Николаевич считался русским. После мучительного развода тому уже лет пятнадцать назад в городе на Неве остался совсем одинок. Одна из его племянниц была чемпионкой мира по спортивной гимнастике. Один из его братьев, столь же знаменитый, сколь и беспутный театральный режиссер, тоже был в эмиграции, в Америке, однако в отдаленной и чуждой ее части, то есть в Калифорнии. В среднеатлантических штатах, где, скитаясь по университетам, Святослав Николаевич основательно обжился, жизнь казалась ему понятной, академической, зимой – твидовой, летом – полотняной, спокойно убывающей в соответствии с расписанием курсов и исследовательских работ. В Калифорнии же, куда он пару раз наведывался вытаскивать брата из очередного алкогольного кризиса, пахло незнакомыми цветами, мужчины его возраста ездили в открытых автомобилях, царило нечто, как ни странно, напоминающее уродливую Россию, некое ощущение неутоленной страсти. Курьезная мысль иногда посещала его в тех краях: а действуют ли там те же самые законы молекулярной генетики, что и в других частях мира?

Об одиноких людях много не расскажешь, пока и этого хватит, если добавить, что наш герой теперь имел постоянную позицию в Университете Пинкертон, жил в трехкомнатной квартире неподалеку от кампуса, водил «Сааб», писал стихи и акварели, имел несколько смешноватый вид «атлантического джентльмена», мечтал когда-нибудь вырастить щенка-корги по имени Джордж Байрон и познакомить его со своей оставшейся в России уже не очень молодой дочерью, у которой не было детей. Ну что еще, ах да: легкоцветная его шевелюра от семестра к семестру становилась прозрачнее, а пигментация кожи несколько сгущалась. Пока достаточно.

На седьмой палубе в трюме он получил ключи. Стюард-филиппинец по имени Раффи внес в каюту его портплед из тех, с которыми, вообще-то говоря, путешествуют несколькими палубами выше. Хороший дорожный уют царил даже и в этом, самом дешевом кубике «Элизабет». Он был все-таки не меньше железнодорожного купе и даже имел туалетный подкубик с душевым подподкубиком. Окно отсутствовало, но зато присутствовал телевизор, который не только снабжал всем необходимым из мировой электроники, но и, быв ткнут в третью клавишу, неизменно являл нос корабля и простирающийся перед ним в данный конкретный момент Атлантический океан. Забегая вперед, осмелимся сообщить, что на протяжении всех пяти дней плавания водная поверхность представляла из себя то, что англичане называют choppy sea, то есть бугры с белыми гребешками.

Всякий, кто жил в англофонных странах, знает, что не только корабли с женскими именами, но и все другие принадлежат к женскому роду. Назови ты пароход хоть «Маршалом Буденным», все равно для англичанина он будет she, то есть «она». Бог весть, отчего так получается, ведь не от сходства же с рыбой, ведь это по-русски рыба – дама, а по-английски – ни то ни сё. Так или иначе, наша красавица имела 70 000 тонн водоизмещения и в длину тянулась вроде на три футбольных поля, во всяком случае, джоггер, обегая три раза ее главную палубу, то есть без забега на нос и корму, делал милю. При полной загрузке на ней помещалось две тысячи пассажиров. Добавьте к этому две тысячи экипажа и персонала, и вы получите плавающий город, в котором далеко не каждый день люди встречаются друг с другом, даже если и хотят увидеться как бы ненароком. В этом убедился профессор Корбут, пытаясь столкнуться с одной особой и воскликнуть в хорошей атлантической манере: «Lo and behold!»

Чтобы не впадать и далее в стиль туристических буклетов, отметим лишь одну любопытную особенность «Второй Елизаветы». По вечерам в ее салонах, варьете, танцзалах и пианоба-рах начинали играть два биг-бэнда, пять составов-комбо и не менее полудюжины пианистов соло, и все это музыкальное подразделение исполняло мотивы и ритмы тех эпох двадцатого века, когда пересечение Атлантики по воде было неотъемлемой частью цивилизации; плавучая ностальгия, да и только! Слушая все эти джиттербаги и рок-н-роллы, песенки Пегги Ли и Фрэнка Синатры, Святослав Николаевич начинал подергивать своим еще довольно спортивным задком и пощелкивать узорчатыми штиблетами, дотертыми до цвета глубокого португальского «порто». Суинг все-таки победил и «Хорста Весселя» и «Интернационалку», думал он.

Перевалив уже на десятую страницу рукописи, мы все-таки еще не решили, кто же будет главным героем нашего повествования, доктор ли наук, или владычица морская, или, в конце концов, сам всеобъемлющий Океан. Доктор наш невелик, но даже и такая громадина, как «Елизавета», посреди волнений третьего персонажа кажется крошкой. Говоря о накатанности океанских путей, не следует все-таки забывать о масштабах пространства и о чудовищности водной массы. Пять дней гребешь лопастями, и никаких ни встречных, ни попутных не замечается, вообще ничего нет, кроме воды. Впечатлительному человеку, а Станислав Николаевич как раз принадлежал к этой породе, нетрудно вообразить, что в мире ничего уже не осталось, кроме среды воздушной и среды водной, по стыку которых идет сейчас пока что живой корабль, но вот исчерпает он все свои запасы, и тогда восстановится без помех игра двух стихий.

Погружаясь на «Кьюиту» – так, собственно говоря, произносилось название судна по обеим сторонам Атлантики, – Святослав Николаевич думать не думал о качке. Какая может быть качка на лучшем лайнере XX века, снабженном к тому же ультрасовременными турбинными стабилизаторами? Качка, однако, началась сразу же по выходе из Нью-Йоркского залива. Над Западной Атлантикой ветер размотался до сорока узлов и так держался двое суток. На борту, конечно, играли все оркестры, танцевали все гёрлс, в пряных парах колдовали все повара, писательница Клэр Рэйнер делилась с читателями тайнами мастерства, в казино крутились все рулетки, однако население передвигалось так, словно каждый хватил лишнюю порцию солодового виски.

Ночью турбины стабилизаторов гудели словно прямо под койкой Корбута, каюта скрипела, как бричка Чичикова на ухабах города N, а временами слышался какой-то еще необъяснимый звук, сопровождавший странное движение как бы вверх, но в то же время значительно вниз, и возникало ощущение, что «Елизавета» беспомощно хлопается днищем на толщу океана. В такие моменты Святославу Николаевичу хотелось срочно в чем-то раскаяться. Как это глупо! Во-первых, раскаиваться вроде бы не в чем, а во-вторых, ну не может же утонуть самый большой и самый лучший лайнер конца XX века! И все-таки то и дело возникало какое-то странное, смутное ощущение, похожее на жалкую попытку замаслить неукротимость великого Океана. Повод для раскаяния, между прочим, кроется в самом факте существования, говорил он себе, в самой комбинации генных структур.

Утром он нажимал третью клавишу, и почти сразу же на экране возникал покачивающийся нос корабля и, весь в космах и пене, простор Океан-Океаныча. За завтраком в большом, от борта к борту, зале ресторана «Мавритания» множество других генных структур, не проявляя никаких признаков раскаяния, нагружались круасанами и яичницами, да и сам он, если судить по отражению в зеркалах, был в равной степени беспечен. По радио бодрый голос капитана сообщал обстановку: «…Ветер по-прежнему сильный… Мы находимся всего лишь в ста сорока милях от места гибели „Титаника“… Желаю приятного путешествия!»

Через два дня ветер стих, и капитан Бартон-Джонсон с меньшей бодростью, но все-таки не без удовольствия объявил, что теперь господа пассажиры могут почувствовать то, что называется «океанской зыбью», то есть просто шевеление многокилометровых пластов глубины. Еще через пару дней он, почти уже потухшим голосом, довел до сведения, что судно вступает в спокойные воды европейского шельфа и ему больше нечего сообщить. А вот сейчас бы самое время подняться из вод какому-нибудь чудовищу величиной с весь Нью-Йорк, подумал тогда Святослав Николаевич. Вы, капитан, очевидно, догадываетесь, что океан населен не только удовольствиями, но и кошмарами, не так ли?

Итак, определив трех кандидатов на роль главного героя этого неторопливо, как и все плавание, развивающегося рассказа PhD, QE₂ and H₂O, мы теперь подходим к моменту, когда нужно несколькими штрихами пера и шлепками красок обрисовать массовку, то есть человеческую массу, скопившуюся среди просторов Атлантики.

Однажды, в штормовую ночь, Святослав Николаевич заблудился. Направляясь к корме в сторону варьете и торговых рядов, он оказался в носовой части, в холле «Виктория», или как его там. Вдруг по накреняющимся полам вы входите в сверкающий люстрами зал и оказываетесь в толпе богачей. Капитан дает бал пассажирам верхних деков. Разносят Dom Perignone. Ровный гул хорошо темперированных голосов. Вспышки фарфоровых улыбок. Высокие плечи дам прикрыты драгоценными мехами. Оркестр играет «Звездную пыль». Кавалеры в идеально сшитых таксидо, нежнейшим образом приобняв подруг, раскачиваются под серебристые звуки. Гаснут люстры, начинают блуждать цветные лучи, под ними вспыхивают драгоценности и приоткрытые со сдержанной страстью рты семидесятилетних красавиц, высвечиваются белоснежные виски и загорелые подбородки мастеров гольфа, аксельбанты офицеров корабля и эполеты капитана.

Стоя у стены в роли незваного гостя, Святослав Николаевич думал: «Вот оно, воплощение моих юношеских атлантических бредней! Вот в чем я должен раскаиваться: я жил возле ГУЛАГа, а грезил трансокеанскими пароходами! Всю жизнь проволочился посреди юдоли и маразма, а собирал данхилловские трубки. Теперь увидел воочию воплощение „звездной пыли“, и все оказалось фальшивкой: зубы, кожи, очи, плечи, а самым фальшивым в этой толпе, очевидно, являюсь я, незваный гость.

Все-таки эти искусственные красавицы и красавцы – народ, в сущности, простой, всю жизнь верный своей «американской мечте», всем этим их good life, high life[1]1
  …хорошая жизнь, высшее общество…


[Закрыть], или там это их вездесущее what money can buy[2]2
  что можно купить за деньги.


[Закрыть], в них есть естественность, нечто вечное, как гены, им не в чем раскаиваться, за их плечами труд и успех или просто успех без труда, ловкость, напор, просто наследство, в конце концов, все включено в их простую схему. А тебе-то какое до всего этого дело, беглец из советской лепры? Ты всю жизнь убегал, но это не значит, что ты прибежал к цели. Может быть, и эта свеженькая мысль о раскаянии суть не что иное, как оправдание нового бегства?»

Среди пассажиров «Елизаветы» одиноких путешественников было мало, и для них заботливый экипаж выделял особые столы в ресторанах, чтобы можно было обзавестись компанией. Так и Корбут оказался в «Мавритании» за одним столом с четырьмя другими одиночками. Читателю, возможно, захочется хоть что-нибудь узнать об этих людях еще до того, как начнется действие. Ну что ж, извольте.

Главой стола тут оказалась Дороти Вулф из Нью-Йорка, женщина весьма «продвинутого», как она выражалась с улыбкой, возраста. Родители ее на волне великой эмиграции, форсировав ту же самую воду в обратном направлении, перед Первой мировой войной прибыли на Манхэттен из Волыни.

В нынешнем путешествии Дороти Вулф оказалась рекордсменкой: она совершала свое уже тридцать девятое трансатлантическое плавание, и это не было секретом для администрации корабля. Однажды в зале вдруг пригасили свет, вздули бенгальские фонтаны и вкатили значительный торт в форме парохода. Он предназначался рекордсменке, но ели его, разумеется, все. Дороти нравилось сидеть за круглым столом с четырьмя мужчинами, из которых двое были еще не стары, а двое других почти молоды. Внешне она представляла из себя сочетание еврейского ненастья и американского макияжа; в статике являла зрелище трагедии, однако часто разражалась разудалым хохотом. Как-то раз в казино задребезжал всеми внутренностями один из «одноруких бандитов». Из-за машины выглянуло озаренное махновским счастьем лицо Дороти Вулф. Недурственный джекпот, тудытеговкачель, 1387 карбованцев, то бишь долларов!

Сотрапезники были приятно удивлены, узнав, что Дороти считает себя кинопродюсером. Оказалось, что лет уже тридцать дама «поднимает фонды» для гениального и эпохального фильма по сценарию мексиканского писателя Чалая Карлоса. Как можно догадаться, она была из семьи потомственных марксистов, и ей не нравились изменения в Советском Союзе, в частности исчезновение последнего. «Ленинград для меня всегда останется Ленинградом», – сказала она при знакомстве профессору Корбуту.

Через стол напротив Дороти усаживался классического типа американский «фэтсоу», то есть толстяк, который представлялся как Слим-Джим, то есть «стройненький». Усевшись, он всегда просил первым делом винную карту и изучал ее долго и серьезно, не обращая внимания на шутки по своему адресу. После третьей бутылки «Бордо», разговорившись, он сообщал, что переживает сейчас самый счастливый период своей жизни. Богатая жена бросила его и теперь по суду обязана выплачивать отличнейшие алименты. Благодаря такому повороту Слим-Джим смог бросить службу в одном правительственном учреждении, ну, не будем уточнять, и теперь путешествует по миру без каких-либо финансовых преград; да здравствуют сумасшедшие бабы!

Еще один едок за столом одиноких путешественников был, что называется, comme il faut в стиле Чичикова, то есть не очень толстый, но и не очень худой, не очень молодой, но и совсем не старый, не богат, очевидно, но и, ей-ей, не беден, все пуговки застегнуты, галстук подтянут, волосы припомажены, лицо исключительно приятное, не очень внимательное, но и не рассеянное, словом, адвокат, вкладчик, «девелопер», если только не картежник, многоженец и фальшивомонетчик; звали его Закари.

Ну и, наконец, пятый колоритный персонаж, итальянец из Калифорнии, парень лет сорока по имени Рик Рэпит, то есть, по всей вероятности, Энрико Рапетти. Всякий раз, как он снимал пиджак, присутствующие заглядывали, не торчит ли из внутреннего кармана ручка пистолета. После пятнадцати минут знакомства он рассказал столу свою основную историю. Тому лет двадцать назад он играл левым крайним форвардом за клуб «Ювен-тус» в родной Италии. Было много девушек, но однажды он приземлился по неправильному адресу, а именно в супружеской постели менеджера. Сам менеджер не стал бы шума поднимать, но три его брата не смогли стерпеть фамильного бесчестья. Этому жулику Рапетти не жить, так решили они. А что он украл, между прочим? Одну ночь из жизни известной потаскухи, да? Ей не возбранялись quick fuck, то есть перепихнуться с почтальоном, водопроводчиком, массажистом, а вот когда ярчайшая молодая звезда европейского футбола решила осчастливить тетю, тут уж, конечно, разгорелись страсти, как в опере! Так или иначе, с этими братьями было не до шуток, жить пока хотелось, и Энрико сквозанул с концами. Просто исчез. О, мама, дольче мама миа, шум был большой! Поднимите газеты 1973 года и увидите, какой был скандал! Исчезновение лучшего игрока из «Ювентуса»! Он вынырнул только через полгода в Сан-Диего, но уже как Рик Рэпит, с тех пор там и обретается. Бит дил, без славы жить можно, а без башки затруднительно. Надеюсь, все присутствующие с этим согласятся. Согласна, Дороти-мамочка, эй ты, Слим-Джим, согласен, ну а ты, Зак, а ты, Профессор, все согласны? Ну, тогда я заказываю на всех что-нибудь пожевать по собственному рецепту. Бросьте это вшивое меню на пол! Ну, бросьте, в самом деле! Ничего не ешьте из этого меню! Рик Рэпит вас сам будет кормить по собственным рецептам!

Кухня начинала работать на щедрого путешественника. Он совал официантам и засылал шефу пачки долларов. Соседние столы тоже получали его восхитительные «паста-каламари». А чем вы там занимаетесь, в Сан-Диего, дорогой Рик? Да я автомеханик. За столом переглядывались. Он перехватывал взгляды, стукал кулаком по столу. Значит, если итальянец, то, значит, мафия, фак вашу мать?! Рик, Рик, урезонивали его, да что это вы так, на ужин полагается при галстуке! Да я факовал ваши галстуки, вы, народы! Бокалы на уровень бровей, гайз! Поднимайте на уровень бровей! Ну что, мамочка, не можешь? Ручки дрожат? Ешь мое блюдо, и ручки дрожать не будут, ну, открывай ротик, ну!

Тут же выяснялось, что он, хоть и простой автомеханик, путешествует без виз, по «мировому паспорту». У меня бизнес со всем миром, ясно? Три невесты ждут меня: одна в Лондоне, другая в Гамбурге, третья в Будапеште. Надо выбирать, пора жениться! Верно, Профессор? Ты куда едешь? В Россию? Фак меня за пазуху, вот удача! Начнем вместе бизнес в России! Есть у тебя знакомые члены правительства? Плачу наличными! Тебе десять процентов комиссионных! Нет, думал Святослав Николаевич Корбут, от Гоголя никуда не уйдешь!

Теперь бы в самую пору начать наш рассказ, однако как это сделать без Незнакомки? Без этого персонажа не обойдется ни один рассказ на водах, будь то минеральные, полурвотные или океанские, симфонические. Итак, на поиски!

В первый ли вечер, или во второй, в толпе нарядных на балконе корабельного варьете Святослав Николаевич заметил удивительную красавицу в длинном, с блестками, платье и с оголенными плечами. Внизу полдюжины артистов отбивали rock-rock-rock, all’round o’clock; ритм молодости! Он стоял на противоположной стороне балкона и видел только свечение улыбки и глаз. Хотел было рвануть, но трахнулся лбом о кирпичную стенку раскаяния. С каких это пор, милостивый государь, вы стали столь живо устремляться к незнакомым красавицам? И в молодости-то не были ловки в этом направлении, а теперь-то, с плешью-то, с пигментацией-то, с затруднениями-то в урологической сфере… не позорьтесь! Ритм, однако, подмыл кирпичную стенку, и Святослав Николаевич начал со своим «бег-ёр-пардон» пробираться. Вежливость, однако, в таких случаях не подмога, и, пока пробирался, Незнакомка исчезла. Тут он запаниковал: неужели больше не увижу?! И впрямь рванул, залетел в коридор первого класса и увидел удаляющийся эстрадной походкой силуэт: она!

Вдоль коридора были развешены шелкографические копии импрессионистов, из тех, что лучше оригиналов, хоть и в тысячу раз дешевле. Корбут быстро зашагал, пытаясь на ходу пристроить свалившуюся в сторону прядь и в то же время как бы переключить ритм, чтобы не получилось совсем уж полного позора. Силуэт вдруг исчез, как будто растворился в каком-нибудь Ренуаре. Наваждение, искушение, исчезновение, ну и, конечно, облегчение. Хорошо, что не догнал, а то бы еще получил в придачу разочарование. Вместо молодой красотки увидеть старуху с фарфоровыми зубами и с цветными линзами на зрачках! Молодые красотки на пароходах не путешествуют. Хорошо, что не догнал: избежал разочарования. Однако не избежал раскаяния, старый дурак! Все вокруг подсказывает тебе подумать о фальши своей жизни, а ты хитришь и делаешь вид, что все всерьез. Даже и раскаяние ты замотал до полной пустяковщины. Будоражишь флегматичную эндокринку, вот и все. В стыдном поту, привалившись к стенке между Дега и Ван Гогом, он вдруг почувствовал: вот оно, наконец, непритворное раскаяние!

На следующее утро стало проглядывать солнце. Пассажиры полетели по палубам в хлопающих плащах и несущихся шарфах. Ослепленные круговоротом ветра, три девицы неслись вприпрыжку в белых широченных свитерах; два юных близнеца, лет по четырнадцать, и одна повыше и постарше, волосы у всей троицы вздыбились вверх и трепетали, как факелы. Святослав Николаевич ахнул: та, что постарше, была не кем иным, как ночной Незнакомкой. Миг, и троица исчезла на трапах кормовых террас, спускавшихся к круглой палубе с бассейном. Снова ничего не произошло, однако все оставшееся плавание было уже окрашено очевидным присутствием Незнакомки.

Ну вот, собственно говоря, интродукция, худо-бедно, завершена, можно и начинать рассказ, хотя от него, похоже, не так уж много и осталось. Растекаясь пером по пароходному древу, мы нарушили, кажись, все правила рассказной композиции, но все-таки, по старинке рассчитывая на благосклонность читателя, вроде бы начинаем.

В тот вечер, когда кондитер в крахмальной трубе на продолговатой британской голове вкатил в «Мавританию» тележку с тортом для рекордсменки Дороти Вулф, произошло еще одно серьезное событие. Все головы вдруг откачнулись от цукатов и повернулись в одном направлении. По проходу шествовал Рик Рэпит под руку с ослепительной молодой красавицей. Святослав Николаевич поперхнулся кремовым кнехтом: в соседнее кресло свободно, изящно и даже с некоторым юмором в движениях усаживалась Незнакомка. Боги Гольфстрима, она была в мини-юбке, атласные ноги ея, переплетясь, что две нимфы, образовали почти лесбийский шедевр. У нее были широкие скулы, и Понт Евксинский стоял в глазах ея. Неужели из наших, нелепо подумал Святослав Николаевич. В эмиграции ему почему-то всегда казалось, что все красавицы должны быть, хоть отчасти, из России.

«Меня зовут Мэрилин», – сказала она, одаривая улыбкой весь стол одиноких путешественников.

«Вы не родственница?» – тут же сострил Слим-Джим, наливая ей шампанского.

«Почти, – засмеялась она. – Мэрилин Пуаро, с вашего разрешения».

«Значит, вы из рода Кристи?» – вдруг нашелся Святослав Николаевич.

«Вы угадали», – она улыбнулась теперь уже персонально ему, и обе ноги, как ему показалось, намекнули на возможность персональных отношений.

Впрочем, и Закари получил персональную улыбку, после того как сострил в свою очередь: «В таком случае, я инспектор Мегрэ из рода Сименонов».

За столом воцарилась приятная обстановка добродушного подшучивания. Путешественница Вулф поначалу ревновала своих мужчин к новой сотрапезнице, однако быстро растаяла и даже как бы взяла Мэрилин Пуаро под свою опеку. Именно она, в частности, выяснила, что девица не просто коптит небо своей красотою, но приносит пользу обществу, работая в области «пиар», то есть рекламы и продвижения. Кому, как не вам, милочка, быть специалисткой в этой сфере. Один только Рик Рэпит был на удивление молчалив и сдержан. Вместо того чтобы, по своему обыкновению, сунуть в карман галстук и загулять по буфету, он заказал себе кубинскую сигару чуть ли не в фут длиною, сунул ее в рот, но не зажег, и так сидел, как бы демонстрируя торчащим этим предметом высокий уровень своего тестостерона.

Святослав Николаевич между тем испытывал сущее блаженство, находясь в сфере новых человеческих отношений, характерных для развитых цивилизаций конца XX века. Вот вам благие результаты «политической корректности»! Красавица, обнажившая едва ли не до лобка свои ноги, не подвязавшая даже свои груди, но лишь подчеркнувшая их подрагивание невесомостью блузки, мягко светящая в полумраке романтизмом очей, воспринимается все-таки не как сексуальный объект, а как полноправный участник живого обмена мнениями на множество тем, от детективных романов к гастрономии, от путешествий к издательским делам, от «пиар» к новой волне китайского кинематографа. Вот вам благие результаты новой формулы человеческих отношений, над которой принято столь язвительно подшучивать в среде русских эмигрантов, думал Святослав Николаевич.

Тут вдруг Рик Рэпит перенес сигару изо рта в промежность двух пальцев, склонился к уху Корбута и зашептал в манере больших спортивных баров, которую мы тут попробуем передать более привычным для нас способом: «Торчишь на кадра, Профессор, признайся! Классный кадр, а?! Богачка! Мы с ней будем бизнес-партнерами, вот так Рик Рэпит делает дела! Деньги на бочку, кэш, кэш, кэш! Кадр только вчера прилетел, а уже сидит со мной как партнер!»

Святослав Николаевич удивился: «Позвольте, Рик, как она могла вчера прилететь, если мы уже трое суток в открытом океане?»

По лицу итальянца тенью чайки промелькнуло мгновенное замешательство. Очевидно, ему ни разу за время его суматошного путешествия не приходило в голову, что на «Елизавету» нельзя прилететь, пока она в Атлантике. Все-таки он нашелся: «На вертолете прилетела!» На верхней палубе действительно была вертолетная площадка, но откуда, Бога ради, мог на нее прилететь вертолет?

«Да откуда же, Бога ради?» – с прежним простодушием спросил наш генетик, как бы не решаясь допустить, что Рик Рэпит просто несет бессмысленный вздор.

Рик тогда отмахнулся и перешел к более серьезной теме: «Мне пора жениться, нужна красивая богатая баба, дом, дети, верно, Профессор?»

Святослав Николаевич с изумлением на него посмотрел – жениться, вот так запросто, встретившись в океане? В этот момент Мэрилин Пуаро вдруг всей грудью повернулась к нему. Вся она пылала радостным удивлением: «Так вы, оказывается, русский, сэр? Как это удивительно! Я последнее время вся в чем-то русском! Читаю только русское! Толстой, только Толстой!»

Запылав радостно в ответ, Святослав Николаевич поинтересовался, какая же вещь Толстого ей больше всего по душе, хотя подумал, что можно было бы и не спрашивать: конечно, «Анна Каренина»!

«Хаджи Мурат», – тут сказала она. – Во всей литературе нет ничего лучше этой маленькой штучки!»

«Не верю ушам своим, – задохнулся он. – Ведь это и моя любимая повесть, осмелюсь сказать!»

Мэрилин Пуаро протянула руку в черной перчатке до локтя и положила свои пальцы на кисть руки собеседника, щедро усыпанную возрастной пигментацией. В этот момент С.Н.Корбут пережил один из загадочных моментов своей жизни. Вдруг показалось, что Мэрилин Пуаро ему не чужая. Быть может, уже и в самарском голодном отрочестве мечталось об этой встрече, и питерской молодости запретные рок-н-роллы неслись вокруг нее, и ранней зрелости научные командировки, в частности почему-то японский вояж 1966 года, проходили в некотором странном присутствии Мэрилин Пуаро. Это все фокусы генов, подумал он, онтологические уровни ДНК, к которым нам никогда не добраться.

Пальцы вспорхнули, и он очнулся. Все общество, не исключая и Дороти Вулф, собиралось в ночную дискотеку. Танцевать, танцевать! «После твоего торта, мамочка Вулф, я угощу тебя своей ламбадой, – завелся наконец Рик Рэпит. – Жмурика не сыграешь, бэби? Ничего, мы тебя реанимируем! Эй, Слим, отдышишь ртом нашу крошку Дороти?» Почтенная нью-йоркская дама, как ни странно, ничуть не обижалась на хамство итальянца. Впереди компании Мэрилин Пуаро шла, как воплощение фанданго и фламенко.

В дискотеке одна стеклянная стена, выходящая на кормовые террасы, была открыта. Виден был даже поблескивающий под промельками луны бурун, похожий на увязавшегося за кораблем гигантского осетра. Мощно бухала электронная музыка. В подсиненных сумерках фосфоресцировали жабо бартендеров. Мэрилин бодро подошла к стойке и почти немедленно повернулась к своим спутникам с большим бокалом прозрачного состава. «Для начала!» – воскликнула она, и состав тут же ушел в глубину ее длинного тела.

Вперед! Экая сила резких тазовых движений! Рик Рэпит еле справлялся с предложенным ритмом, однако сигара по-прежнему торчала из его рта, как пушка муссолиниевского линкора «Юлий Цезарь». Святослав Николаевич смотрел на танец в тоске: только что обретенная близость с таинственной Пуаро исчезла, слилась с чудовищной музыкой, не имеющей отношения ни к прошлому, ни к настоящему, а только лишь к страшному, обезсвятославленному будущему.