Текст книги "Стрела и мост"

3

Вот твой билет, вот твой вагон.

Всё в лучшем виде одному тебе дано:

В цветном раю увидеть сон —

Трехвековое непрерывное кино.

Владимир Высоцкий

Вторая глава включает в себя две встречи. Первая происходит за столиком вагона-ресторана, где Андрей стоически поглощает свой утренний рацион. Вторая – несколько позже, когда мы наконец-то знакомимся с Ханом. Код скрытых знаков продолжает просвечивать сквозь реальность «Стрелы» и мы вместе с героем замечаем обилие света, дрожащие светящиеся пятна, желтые стрелы лучей. Кажется, будто за окнами «Стрелы» нет ничего, кроме пылающего в своём сияющем великолепии бескрайнего солнечного океана. Глядя на солнечные лучи, падающие на скатерть, Андрей задумывается. Подобно своему желторотому предшественнику, некогда задающемуся вопросом о нитевидной сущности светил, Андрей пробует наделить желтые стрелы осознанием, сравнить своё существование со столь же – внешне – бесцельным полётом, что обрывается в грязном тупике одного из пустых вагонов. Жизнь – заплеванный прокуренный тамбур, куда неким таинственным, странным образом всё ещё проникает свет.

Андрей отказывается от алкоголя, словно трезвость помогает оставаться сами собой, настраивает на созерцательный лад, быть внимательным к мелочам и деталям окружающего мира. Встреченные люди предлагают ему выпить. Приглашение выпить, в этом смысле, подобно приглашению влиться в простой пассажирский коллектив «Стрелы». Человек, который отказывается, выглядит снобом, тем, кто пытается превознестись над окружающим, отрешиться от происходящего. Коньячок по-азербайджански в меню, деловитое участие официанта, как и что-то другое, выглядит анти-знаками, ложными маяками, приманками. Ведь и правда, что стоит опрокинуть сотку с утра пораньше? А тогда перестанет бить в нос чем-то горелым, липкие пятна на скатерти отойдут на второй план, да и вообще чего уж – уйдёт болезненная раздражительность, утренняя обострённость восприятия.

Андрей сопротивляется. Выбирая трезвость, Андрей выбирает сопротивление, а значит и продолжение пути, способного вывести его за пределы «Стрелы». В том-то и дело, что внутри вагонов поезда, кроме алкоголя попросту нет быстрых и простых способов хоть как-то примириться с происходящим. Выпить, значит присесть, задержаться, а то и разговориться с кем-нибудь, кто подсядет напротив. Это и есть начало примирения, с которого начинается сон под стук колес.

Проблема в том, что трезвость как право жить своей жизнь вызывает отчуждение, а то и враждебность со стороны других пассажиров. Они просто не могут не замечать этого. Но выпивать, а то и разговаривать с ними, значит задерживаться, а может и упускать нечто более важное. Куда проще встать и уйти из-за стола, где стоит пустая тарелка из-под пшенной каши, чем початая бутылка коньяка. И когда за стол Андрея подсаживается румяный седой мужчина в строгом черном кителе с небольшими серебряными крестиками на лацканах – это не застаёт героя врасплох.

Дословный перевод немецкого слова китель – рабочая блуза или спецодежда. В равной степени этот мужчина может быть как отставным сотрудником правоохранительных органов, так и проводником этого поезда. Между ними и главным героем завязывается непринужденный разговор, но человек в кителе не представляется проводником. Напротив, он ведет себя так, как странствующий миссионер. Невольно складывается впечатление, будто автор иронизирует по поводу встречи с типичным представителем какой-нибудь христианской конфессии. На это, кстати, правда косвенно могут указывать серебряные крестики на лацканах, как и ещё два-три маркера, несколько позже проставленных писателем на фигуре этого или схожего с ним персонажа. Проповедник и миссионер, прикрывающийся формой проводника – сам по себе, простой убойный образ, адское сочетание, дьявольская смесь в одном флаконе. Когда нужно, он – миссионер и добрый проповедник, но если ты не принимаешь его веру, если сопротивляешься, то он – лицо, облеченное властью.

Униформа напоминает пассажирам, что перед ними тот, кто как-то связан с происходящим, кто несёт ответственность, кто может помочь. По идее, это должно располагать такого человека к себе. Бывает, конечно, и так, что человек в форме воспринимается как носитель потенциальных проблем и неприятностей. Такому лучше лишний раз на глаза не попадаться, и так далее. Для нашего менталитета это более привычно и понятно, но главный герой «Стрелы» воспринимает случайного собеседника как назойливую помеху, один из элементов окружающей обстановки, вроде звуков того же радио, что врываются в купе с первыми лучами солнца.

Странно во всем это то, почему проводник, если он таковым все-таки является, не вмешивается в происходящее? Почему он ведет себя как диверсант или кто-то подобный ему? Напрашивается мысль, что это маньяк-убийца, завладевший формой настоящего проводника, что это чудовищный психопат, взявший целый пассажирский состав под свой контроль. Но тут следует вернуться к истории про Шестипалого и вспомнить, как автор представил читателю бройлерных первосвященников. Как винтики системы с одной стороны, и торговцы народным опиумом – с другой. Точно таким же предстает этот румяный товарищ перед Андреем и читателем. Работа у него такая, – проговаривается он, после неудачной попытки склонить главного героя на свою сторону. В социуме неизбежно взаимное переубеждение, или как сказано мною ранее – забалтывание, заговаривание зубов друг друга. Просто в «Затворнике» откуда-то сверху спускалась концепция решительного этапа, после чего начинался дикий гвалт и клекот, а внутри «Стрелы» где-то громче, где-то тише звучат голоса тех, кто бормочет во сне, спящих соседей, других пассажиров. И все-таки мы знаем больше, чем Андрей или даже читатель, знакомящийся со «Стрелой» впервые. Андрей пока ещё не сознает себя пассажиром. Он чувствует какое-то неудобство, дискомфорт, а потому появление румяного радостного мужчины на этом фоне выглядит несколько противоречиво. Герою даже не нужно быть пробужденным, чтобы ощутить неуместность несколько глуповатой восторженности со стороны этого человека. Тем более неуместен внутри вагонов «Стрелы» разговор про отблески высшей гармонии.

Если проводник все-таки знает о надвигающейся катастрофе, то – возможно – примиряется, соглашается с этим так, как это делает Петр Сергеевич или кто-то другой. Он соглашается на то, чтобы всю жизнь влачить унылое и убогое существование в качестве одного из пассажиров «Стрелы», просто его положение чуть лучше, у него есть отдельное купе проводника, какие-то льготы и преференции.

Проводник ничего не говорит Андрею о «Желтой стреле». Как и о конечном пункте назначения. Он обходит эти темы так легко и непринужденно, словно и сам ничего не знает, то есть не помнит об этом. Но если проводник тоже спит, то судя по всему его спится куда более сладко, а значит для него все гораздо хуже. У него меньше шансов затрепыхаться в кошмарном сне, в судорожных попытках проснуться. Так и главный герой, зачем ему лезть на крышу «Стрелы», дружить с Ханом и думать о чем-то другом, если у него есть хороший жизненный план? Пусть у Андрея есть своё место в купе, что многим лучше пожизненного пребывания пассажиром плацкартного вагона, но в мелких деталях угадывается бедность, стесненность в средствах, необходимость в чём-то себя отказывать. Быть пассажиром поезда не то же самое, что быть гостем на борту круизного лайнера, да и в нашем представлении железнодорожное путешествие – чаще всего в плацкартном вагоне – это некое испытание, к которому нужно внутренне подготовиться. Сутки, а то и двое-трое должны на какое-то время стать отдельной реальностью, куда придётся погрузиться целиком и полностью. Но писатель помещает своих героев внутрь поезда особенного, мистическим образом отвязанного от обыденной реальности. Это поезд, который идёт из ниоткуда в никуда, нигде и никогда не останавливаясь. Это место, где люди рождаются и умирают, промежду прочим устраивая свои дела, где они делают бизнес, встречаются и влюбляются. Но лишь немногие в этом потоке отказываются плыть по течению, продолжая быть пассажирами, они отказываются соглашаться с этим. Может статься, что молодые или, скажем так, новые пассажиры «Стрелы» поначалу испытывают сходные ощущения: неудобство, усталость, ощущение противоестественности, какой-то ненормальности происходящего. Но каждый новый прожитый день внутри «Стрелы» – это в первую очередь урок выживания, приспособления, привычки.

По завершении непродолжительной беседы, румяный мужчина в кителе вручает Андрею буклет. Это тоже своеобразное послание. Но внутри «Стрелы» текст тексту – рознь.

Имеет значение, кто и что говорит, кто пропускает, ретранслирует через себя чье-то послание. Хан передает послание от тех людей, кто однажды сумел сойти с поезда, но что пытается всучить Андрею этот румяный мужчина в кителе? Румяный тусуется в вагоне-ресторане, а Хан на крыше поезда, так сказать, в андеграундной зоне железнодорожного бытия. Хан оставляет Андрею письмо, а румяный даёт цветной буклет. И так далее. И что, по итогу, Андрей делает с буклетом румяного? Не читая, засовывает себе в карман.

Вот и весь сказ. Человек в кителе – некто, принадлежащий миру «Стрелы», её внутреннему социуму, в большей степени прочитывается как всё тот же ложный маяк, помеха или даже капкан, которые приходится обходить герою. Подобно Стене Мира для Шестипалого или кого-то из Двадцати Ближайших, румяный для Андрея словно деталь, один из движущихся компонентов мира-ловушки. Сознавая это, легче проявлять снисхождение к таким людям. Достаточно помнить о том, что они обезличенные детали машины, запчасти системы, из чего неизбежно рождается понимание, сочувствие, прощение. Но они все-таки и живые. А потому у каждого из них ещё есть шанс. В этой связи, важно отметить, что ни у Андрея, ни у Хана нет явных врагов. Есть общая, хотя и подспудная враждебность со стороны других пассажиров, но она объясняется в большей степени личными, сугубо эгоистичными мотивами. Андрей мешает им не потому, что ищет истину на крыше «Стрелы», а потому что занимает место в купе. Что касается друзей и сочувствующих, то они просто мягко подталкивают Андрея в нужную, как им кажется, сторону. И чем быстрее – с их точки зрения – герой закончит страдать фигней, тем больше у него шансов что жизнь как-то сложится.

Затворник предпочитал подолгу не зависать внутри отсека для цыплят. Жизнь на конвейере, на всем готовеньком – убаюкивает и расслабляет. У Андрея или Хана такой альтернативы нет. Есть вариант почаще выбираться на крышу поезда, но там свой гипноз, свои заморочки.

4

Мчался он бурей тёмной, крылатой,

Он заблудился в бездне времён…

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон!

Николай Гумилёв

А чем вообще занимается главный герой? Забавно, но чем вообще будет заниматься пассажир, забывший о том, что он пассажир? Социум пытается притянуть Андрея на одну из своих орбит, захватить в поле своего притяжения везде, где это возможно. Это пока ещё достаточно мягкое давление, суровая действительность не спешит прижимать героя к стенке последнего вагона с вопросом, ты пассажир или все-таки нет? Но все-таки давление нарастает и с каждым днем становится все более ощутимым.

Важно, что Андрей не бомж и не бродяга. У него есть купе, куда он может вернуться, круг знакомых, в общем, какие-то стартовые, мало-мальски приемлемые условия. Бельё поменяют, миску каши нальют – уже не замерзнет, да с голоду не помрет. Ко всему прочему, пассажир «Желтой Стрелы» по определению не может быть безбилетным. А если у тебя есть билет, то должно быть и место. Разумеется, что внутри «Стрелы» тоже есть свое общественное положение, связанное с уровнем социальной значимости, но все-таки мы видим Андрея более-менее благоустроенным пассажиром, а не бездомным, затерявшимся в одном из дальних неотапливаемых вагонов.

Интересный момент, что битва за улучшение своего положения внутри «Стрелы» имеет своею целью не только материальное процветание, но и признание, успех в глазах себе подобных. На Андрея будет давить мнение окружающих, которые начинают видеть в нём эскаписта, беглеца от действительности. Но попробуем задуматься вот над чем. Там, за рубежом тридцатилетия обитают повзрослевшие пассажиры, что так и не сумели остановить, и уж тем более покинуть свой поезд. Это сообщество примирившихся, понимай, проигравших, это духовная оппозиция таким как Андрей или Хан, а потому невозможно сохранять паритет, длительное время находясь среди них. Такой Петр Сергеевич будет терпеть страдания Андрея всякой фигней, но лишь до поры до времени. Настанет день, когда он просто вынесет ему мозг, а то и сделает чего похуже. Например, попросит освободить купе. В этом истории «Стрелы» и «Затворника» очень похожи. Невозможно, живя в социуме, игнорировать всеобщую подготовку к решительному этапу. Давление общественности будет усиливаться с каждым днем, понуждая героя действовать. Альтернатив немного: уйти в религию или нырнуть в стакан, но Андрей пока ещё лавирует между тем и другим.

Во второй главе Андрей приходит к Хану. Это взрослый мужчина лет пятидесяти, с внешностью восточного типа, но не старик. Любопытно, что местами Хан ведет себя во вполне донхуановском стиле. Так, он довольно грубо встряхивает Андрея за воротник куртки, помогая тому прийти в себя. Если вспомнить, Хуан нередко сдвигал точку сборки Карлоса в состояние повышенного осознания похожим образом. Для Карлоса это ощущалось как удар или сильный хлопок по спине. Вряд ли имеет смысл детально разбирать диалог между Андреем и Ханом, важно, что последний помогает герою прийти в себя, вырваться из сонного, полугипнотического оцепенения.

Инсайт Андрея можно соотнести с прозрением Шестипалого, когда тот открыл для себя истину. Но огромное различие в том, что нагваль как раз и нужен, чтобы научить видеть и открыть ученику правило, а в «Стреле» декларируется новая возможность – ты знаешь, каждый из нас знает, просто забыл. Или крепко спит. Учитель нужен, чтобы помочь вспомнить. Мы видим, что Хан полезен и важен для Андрея, но главный герой может прийти к этому знанию и как-то иначе.

Иначе говоря, прийти к этому своим путем. Автор разрывает оковы традиции, выпестованного таким образом учения. Хочет он того или нет, но учитель, подобный Затворнику или дону Хуану превращается в кумира, идола. Чуть ли не священный авторитет начинает тянутся прицепом за образом того же дона Хуана, который вроде как и учителем себя не называл и Карлоса ни к чему не обязывал.

Забавная перекличка: учение Хана – учение дона Хуана. Что ж, учение первого может быть сведено к нескольким ключевым постулатам: нормальный пассажир не рассматривает себя пассажиром – если ты знаешь об этом, то пассажиром уже не являешься – не столь важно, есть ли что-нибудь кроме поезда, но важно жить так, словно с него можно сойти – когда человек перестает слушать стук колес, он соглашается быть пассажиром – самое сложное в жизни, ехать в поезде и не быть пассажиром – чтобы это не затянулось, надо перестать быть пассажиром – были пассажиры, которые навсегда перестали быть пассажирами…

Нельзя сказать, что автор здесь повторяется, но Затворник мог бы сказать Шестипалому что-нибудь похожее. Например, нормальный цыпленок не рассматривает себя пассажиром конвейера – если ты знаешь об этом, то надо считать лампочки – не столь важно, есть ли что-то кроме комбината, но жить надо так, словно с него можно улететь, ну и так далее. Но сюжетная линия «Стрелы» отклоняется от маршрута, проложенного историей про желторотых цыплят. В противном случае, мы бы получили Андрея, изгнанного из купе без права возвращения, который направляется в один из дальних плацкартных вагонов поезда, где встречает Хана. Тот берёт его за собой на крышу поезда, а там уж и обнаруживается истинная подоплёка происходящего: мир – это поезд, следующий к разрушенному мосту. Затем, герои проходят путь, подобный тому, которым следовали Затворник и Шестипалый – встречают союзника, разбираются с проводниками, а то и машинистом, пока, в конце концов, не прыгают с крыши поезда на полном ходу в реку. Вот это, наверное, и было бы репликой истории про «Затворника», что в истории про людей неизбежно скатилось бы в плоскость повести-катастрофы, оригинального, но одноразового боевика. И именно поэтому, ни проводник, ни машинист не могли получить орден главных плохих парней. Стоило показать проводника тем, кто хоть как-то ответственен за происходящее, как мы бы получили типичный линейный конфликт, где есть хорошие парни и злодеи.

В «Затворнике» социальные разборки закончились быстрее, чем успели начаться. Автор вывел героев из отсека для цыплят, а позже, под конвейером, им пришлось решать проблемы несколько другого уровня, чем выяснение отношений с невменяемыми сородичами. Даже крысы упоминаются там постольку – поскольку. В повести про цыплят также нет одномерных и линейных конфликтов. Это история про поиск свободы, а не войну с крысами. На фоне сказанного, невольно представляется превращение истории про Кастанеду и дона Хуана в примитивный голливудский боевик, где индеец решает, разруливает, так сказать, проблемы с местными бандитами, спасает Кастанеду из лап наркокартеля и так далее, тому подобное.

Но вернемся в один из вагонов «Стрелы». Даже появление проводника не выглядит проблемой, что требует немедленного разрешения. Проводник не противопоставляется главному герою настолько, чтобы это привело к сжатию пружины конфликта. Я думаю, на примере этого персонажа автор обыгрывает мысль, что некто, подобно сотрудникам комбината может обслуживать и этот конвейер в виде вагонов, катящихся по проложенным рельсам. И только знание о том, что поезд идет к разрушенному мосту превращает этого человека в анти-проводника, анти-сталкера.

Несколько позже, Хан, выражаясь несколько туманно, говорит Андрею о своих предшественниках. О тех, кто однажды передал ему подлинное знание о «Желтой Стреле». Я нахожу эту сцену очень поэтичной, как и образы неведомых героев, искателей истины, которые сошли с поезда глубокой ночью, когда тот остановился посреди бескрайнего поля. Легенда это или нет, но после сказанного границы возможного как будто раздвигаются: поезд можно остановить, а туда, вовне – можно уйти. Правда, это невольно возвращает нас к тому, что начинает казаться традицией. Чем-то, у чего были свои истоки, но что было сохранено и передано дальше.