Текст книги "Сказание о Фритиофе, витязе норманнском"

Василий Авенариус
Сказание о Фритиофе, витязе норманнском

Введение

Лет тысяча и более тому назад, когда на юге Европы науки и искусства достигли уже довольно высокого развития, когда яркий свет христианства разливался все далее на север, – на крайнем севере, в Скандинавии (тогдашней Нормандии), народ блуждал еще во мраке первобытного невежества и идолопоклонства. Франкам и римлянам дикие обитатели севера, называвшиеся норманнами (от слов Nord и Мапп), были известны только по их дерзким набегам: нагрянет на цветущее южное побережье в легких ладьях своих, с боевым криком, стая северных варваров, заберет с собой все, что поценнее, да и скроется опять из виду. Неудивительно, что благовоспитанным, изнеженным южанам эти непрошенные гости представлялись разбойниками, извергами, чуть не исчадием темной силы. Но были-ли они таковы на самом деле?

Сохранившиеся до нас народные сказания скандинавцев рисуют нам их в совершенно ином виде.

Из трех нынешних государств скандинавских: Норвегии, Швеции и Дании, первое место в ту пору занимала Норвегия. В ней горы были выше и круче, леса гуще и богаче всяким зверьем, реки быстрее и обильнее всякою рыбой. Всею западною стороной своей она прилегала к открытому морю, где была изрезана бесчисленными скалистыми бухтами. Резкость полярных ветров умерялась в ней теплыми струями обмывавшего ее Гольфштрема. Суровой, но величественной природе соответствовало и выросшее среди неё племя. Охота, рыболовство, скотоводство и, отчасти, земледелие составляли занятие норманнов в мирное время. Но близость открытого моря, естественно, должна была развить в них дух отваги и предприимчивости, а восторженные песни скальдов (народных певцов, гусляров) не могли не воспламенять молодого поколения к таким-же подвигам на морском раздолье. И вот, снаряжались быстролетные ладьи-корабли, с вооруженным с головы до ног, бесстрашным экипажем, – и горе иноземцам, к берегам которых приставал этот грозный флот!

Но то не были простые пираты, завзятые грабители чужого добра. То были бойцы-удальцы, которым, во чтобы то ни стало, нужно было развернуть свою богатырскую мощь, показать свою молодецкую удаль. Для южан, понятно, удальцы эти не могли быть ничем иным, как врагами, разбойниками; для самих-же норманнов благодатный юг отнюдь не был враждебным краем, а лишь желанным поприщем для боевой силы. Между собой они были сплочены самой тесной дружбой, неизменной верностью; для общего дела они, не задумываясь, проливали свою кровь, безропотно отдавали свою жизнь. Возвратясь же из странствия под родную кровлю, каждый из них обращался по-прежнему в мирного гражданина, в доброго семьянина.

Страна норманнов была разбита на несколько мелких, независимых друг от друга государств. Массу населения составляли бонды, крестьяне, свободные земледельцы.

Конунг, король, избирался ими же на тинг, народном вече. Обстановка королевского двора норманнов была довольно схожа с известною нам из родных былин обстановкой княжеского двора Владимира-Солнышка. Подобно киевскому князю, окруженному всегда своими князьями да боярами, и короли норманнские имели свою свиту из ярлов, графов. В столовой королевской, точно также, как и в гридне княженецкой, шли веселые пиры богатырей могучих, раздавались песни скальдов-загусельщиков. Из всех игр как там, так и здесь, самой излюбленной были шашки-шахматы. Между добрыми молодцами и там, и здесь заключались побратимства на жизнь и смерть, с тем лишь различием в обрядности, что богатыри киевские, как исповедовавшие уже христианство, менялись наперсными крестами, витязи-же норманнские, верные древнему языческому обычаю, смешивали кровь свою, выпуская ее из ладони на землю в одну общую ямку. Такое же сходство было и в сказочно – замысловатой форме кораблей тех и других, с тою лишь опять разницей, что у язычников-норманнов форма эта прямо об условливалась их фантастическими верованиями. Отцом богов почитался у них всемудрый Один, начало духовной силы, тогда как громовержец Тор был началом силы телесной. Но самым любимым богом их был сын Одина, Бальдер, бог добра и света, равно прекрасный и духом, и телом. Ему воздвигались самые пышные храмы, ему приносились самые обильные жертвы. Глубокая, младенчески-простодушная вера в конечное торжество добрых сил над злыми, руководившая всеми действиями норманнов, проникает насквозь и все их народные сказания, озаряя их мистически-волшебным светом.

Как наши родные киевские былины давным-давно забыты на месте их зарождения и помнятся еще только на далеких окраинах нашего отечества, в губерниях Олонецкой, Архангельской, Пермской и сибирских, также точно и саги – сказания скандинавцев – сохранились единственно на отдаленном острове Исландии. Написаны они там еще 800 лет тому назад, под названием Эдды. Из всех же этих саг наиболее поэтична «Фритиофссага», записанная в первый раз там же, в Исландии, в конце XIII или в начале XIV века. Герой этой саги, Фритиоф (от двух исландских слов: Frid и Thiofr, означающих вместе вор мира), жил, как полагают ученые, в конце VII или в начале VIII столетия. Рассказана сага частью прозой, частью стихами. Не смотря, однако же, на все её достоинства, она едва ли получила-бы всемирную известность, если бы знаменитейший из шведских поэтов, Тегнер (род. в 1782 г., ум. в 1846 г.), не переложил ее на современный шведский язык, переработав ее от начала до конца и создав, таким образом, как бы совершенно новую поэму. Каждая из 24-х песен тегнеровой поэмы написана своим особенным стихотворным размером, наиболее соответствующим её содержанию, и, по своей музыкальности, большая часть этих песен положена даже на музыку. Напечатанная в первый раз в 1825 году, поэма в первые же 15 лет выдержала в Швеции 6 изданий. Но круг её почитателей не ограничился Швецией: она вскоре была переведена почти на все европейские языки, в том числе на немецкий язык не менее 15-ти раз. На русский язык перевод ее, в 1841 году, академик наш Я. К. Грот, и сделал он это так мастерски, что первоклассный критик наш Белинский, столь строгий к посредственным произведениям, отозвался о ней в самых восторженных выражениях:

«Какие величественные образы, какая сила, энергия в чувстве, какая свежесть красок, какой дивно-поэтический колорит! Это совершено новый, оригинальный мир, полный бесконечности, величавый и сумрачный, как даль океана, как вечно суровое небо севера, опирающееся на исполинские сосны…»

В предлагаемом прозаическом пересказе пришлось нам поневоле ограничиться сжатою передачей содержания поэмы, опустив значительную часть прелестных мифологических сравнений и картин бытовой обстановки норманнов. Но чтобы дать нашим читателям хотя некоторое понятие о стихотворных красотах поэмы, мы позволили себе одну песнь («Искушение Фритиофа») привести почти целиком в стихотворном переводе академика Грота.

I. Фритиоф и Ингеборга

На земле Гильдинга, вольного «бонда», выросли рядом деревцо и цветочек: стройный дубок и нежная роза. Дубок тот был Фритиоф, та роза – Ингеборга.

Как счастлив был Фритиоф, когда выучился рунам![1]1
  Руны – древние скандинавские письмена.


[Закрыть] Он мог учить им Ингеборгу.

Как любо ему было, наставив парус, скользить с нею по глади вод! При всяком повороте она так весело била в ладоши.

С столетних дерев снимал он ей птичьи гнезда, с неприступных скал живых орлят. И первую землянику, и первый колос все приносил он ей, подруге своих детских игр.

Бурный ли поток заграждал им дорогу – он брал ее на руки и, обвитый её милой рученкой, смеясь переносил ее через пучину.

Но промелькнуло детство и мальчик стал юношей, девочка девой. По дням пропадал Фритиоф в лесной глуши; без копья, без меча ходил один на медведя. Грудь с грудью бился он с страшным зверем, пока не одолевал его. Раненый возвращался он домой с кровавой добычей и клал ее молча к ногам Ингеборги. А она распевала славные песни старины и искусною рукой ткала на ковре картину его смелого боя.

Кто-же были они, эти питомцы крестьянские?

Ингеборга была дочь самого короля Бела; Фритиоф сын вольного крестьянина, ближайшего советника и соратника королевского, Торстена Викингсона. Старый Гильдинг, известный по целому царству своею глубокою честностью и мудростью, лучше всякого другого мог воспитать и дочь королевскую, и сына крестьянского; поэтому два неразлучные друга: король и крестьянин, доверили его опытности двух неразлучных же детей своих.

II. Смерть отцов

Состарился король Бел, состарился и друг его Торстен. В предчувствии близкой смерти, позвали они к себе сыновей своих. У Бела их было двое: Гелг и Гальфдан. Темнорусый Гелг был усердный жрец богов, но душою коварен, нравом лют. Светлокудрый Гальфдан, напротив, был не в меру мягок, ветрен и носил меч и латы, как переряженная воином дева.

– Друзья мои! сказал им Бел: – дни мои сочтены, вам править царством. Но правьте им в братском согласии, живите в мире и с соседями, беритесь за меч только для защиты страны. Не тесните народа, творите правый суд. Ты, сын мой Гелг, не будь жесток: меч, чем острее, тем легче гнется. А ты, Гальфдан, стыдись пустых забав: мед хоть и сладок, да хмелен.

За королем встал с места верный товарищ его Торстен:

– Всю жизнь, о, король мой, мы шли рука в руку. Дозволь же мне и в смерти идти с тобой.

И, обратясь к сыну своему Фритиофу, он внушил ему искать славы, но не возноситься, страшиться богов и чтить земную власть.

Предчувствие не обмануло старцев: скоро их не стало. И схоронили их по обе стороны родного залива, под высокими курганами. Гельг с Гальфданом воссели на царство. Фритиоф же наследовал имение отца: обширные луга и поля, несчетные стада, «дважды двенадцать» коней. Но всего дороже из наследства были ему три предмета: меч-кладенец, «молнии брат», по имени Ангурвадель; золотое запястье, кованое северным Вулканом хромым Ваулундом, и волшебный корабль Эллада с драконовой головой и чешуйчатым серебряным хвостом.

И пошла слава о Фритиофе по всему царству, не столько за несметное его богатство, сколько за унаследованное от отца благородство духа. Он был храбр и незлобив, великодушен и щедр, и окружил себя двенадцатью мудрыми советниками, седовласыми воинами, товарищами покойного отца. В ряду их, «как роза меж листьев поблекших», сидел один лишь юный сверстник его Бьерн[2]2
  Bjorn по-шведски – медведь.


[Закрыть] с которым они, по обычаю норманнскому, кровью скрепили свой братский союз (см. в введении).

III. Сватовство Фритиофа

Пирует Фритиоф с своей доброй дружиной. Скальды-гусляры на звонких струнах славят его предков. Но сам Фритиоф невесел, безмолвен.

– Что сталось с нашим молодым орлом? вопросил названный брат его Бьерн. В грудь ли он ранен, в крыло ли подстрелен? Всего у нас вдоволь: и меда, и сала; скальдам нет счета, песням конца. Конь землю скребет, сокол кличет к охоте, Эллида с якоря рвется. А Фритиоф не жаждет ни боя, ни добычи. И ждет его на соломе бесславная смерть!

Ничего на насмешку не ответствовал Фритиоф. Он вышел вон, к берегу, отвязал Эллиду, распустил парус и полетел по волнам.

Тем временем, братья-короли сидели на отцовском могильном кургане и чинили народный суд и расправу. Вдруг предстал перед ними Фритиоф с дерзновенною речью:

– Не король я родом, даже не ярл (граф). Но могилы моих предков говорят об их славных делах, и доколе будут скальды, не замрет и память об них. Мог бы и я добыть себе царство; но милее мне жить в родном краю, милее охранять своих королей, своих братьев. Мы на кургане покойного Бела. Он слышит каждое наше слово. Не даром воспитал он со мною Ингеборгу: как два деревца срослись мы сердцами. Исполните же теперь его тайную волю: отдайте за меня вашу сестру, отдайте Ингеборгу!

Добродушный Гальфдан, быть может, и склонился бы на его неотступную просьбу; но надменный Гелг с презрением отвергнул ее.

– Как! вскричал он: – за тебя, крестьянского сына, отдать дочь и сестру королевскую? Будь первый ты между своими, но до Ингеборги тебе, как до звезды небесной, далеко! А защиты твоей нам не нужно: защитить себя мы и сами сможем.

Скоро пришлось раскаяться Гелгу, да уже поздно.

IV. Сватовство короля Ринга

Много царств было в Нордландии; но не было народа могучее, счастливее, как народ мудрого и доброго короля Ринга. Народ благоденствовал; сам же Ринг давно не знал ни радостей, ни покоя. Тридцать лет, тридцать зим прожил он с любимою женой; но она померла, и одиночество стало вдовцу нестерпимо. Прослышал он тут про красавицу дочь короля Бела, Ингеборгу, и заслал к ней сватов с богатыми дарами.

Зная могущество Ринга, братья Ингеборги не посмели перечить. Но надо было им сперва узнать волю богов. В священной роще принесли они им богатую жертву конями и соколами. Но жертва была отвергнута, и Гелг, уже не задумываясь, отказал послам. Легкомысленный Гелг еще насмеялся над ними на прощанье.

– Жаль, нет с вами короля вашего Ринга! сказал он: подержал бы я ему, старичине, коня, чтобы не свалился, не расшибся.

Воспылал гневом старый король Ринг за отказ, а пуще того еще за злую насмешку; снарядил большое войско и пошел на обидчиков войной.

V. Фритиоф за шахматами

Задорен был король Гелг, да куда не храбр. Вспомнил он тут, что повздорил с первым витязем своим Фритиофом, а стало быть, и со всею его молодецкою дружиной. Кто же защитит его теперь от грозного короля Ринга?

И заслал он посредником к Фритиофу воспитателя его, старика Гильдинга. Тот застал его с Бьерном за шахматной доской.

Сыновья Бела шлют тебе поклон, начал Гильдинг: король Ринг идет на них войной, и вся надежда их на тебя.

Фритиоф, будто не слыша, продолжали беседовать с Бьерном о шахматной игре:

– Берегись, Бьёрн! королю твоему плохо: вся надежда его на пешку[3]3
  Здесь игра слов: bond по-шведски – и пешка, и крестьянин.


[Закрыть].

– Не шути ты с ними! – убеждал Гильдинг: – хоть они слабее Ринга, но тебя куда сильнее.

– Бьёрн! ты метишь на мою башню? Да нет, пешки мои ее отстоят.

– И не жаль тебе даже Ингеборги, которая заливается неутешными слезами? – не отставал Гильдинг.

– Эй, Бьёрн! О ферзи моей не тревожься: в ней вся моя сила, и ничто нас не разлучит.

С таким неопределенным, замысловатым ответом огорченный Гильдинг и вернулся к своим королям.

VI. Удаление Фритиофа

А ферзь Фритиофа, Ингеборга, тою порой, действительно, заливалась слезами вдали от родного крова: чтобы не нашел ее король Ринг, брат Гелг свез ее с её сенными девушками в Бальдерсгагу и укрыл там в храме светозарного бога Бальдера. Затворницы этого храма, девушки, отнюдь не смели видеть мужчин. Нарушение запрета неминуемо должно было навлечь на нарушителей страшный гнев богов. Но, после посещения Гильдинга, Фритиофу, во что бы то ни стало, надо было свидеться с Ингеборгой. Не слушая предостережений Бьёрна, он снарядил Эллиду и поплыл в Бальдерсгагу.

Ингеборга, при виде его, сильно перепуталась.

– Боги тебе этого ни за что не простят! – были первые слова её.

Тщетно старался он ее успокоить.

– Вернись сейчас и помирись хоть с моими братьями, – настаивала она.

Он должен был исполнить её желание. Застал он королей-братьев, как и в первый раз, на могиле их отца.

– Тяжело мне быть в раздоре с братьями Ингеборги, – говорил он Гелгу: – я готов помириться, готов подать вам помощь, отдай мне только Ингеборгу: заодно спасешь ты от короля Ринга и ее, и твой собственный венец.

И весь окружающий народ, в знак одобрения, ударил в щиты и воскликнул:

– Отдай ему Ингеборгу!

И старый Гильдинг, и сам юный Гальфдан присоединились к общей мольбе.

– Кто дерзнул осквернить святыню, тот недостоин дочери богов! – сказал Гелг.

– Отвечай мне: виделся ты с Ингеборгой в храме Бальдера, или нет?

– Скажи, что «Нет!» – подхватила толпа, – и мы тебе на слово поверим.

– От одного моего слова зависит теперь мое счастье, – сказал Фритиоф, – но мне не нужно счастья, купленного низким обманом. Да, я виделся с сестрой твоей в храме, но мира богов этим не нарушил.

Он не докончил. Ропот ужаса пробежал по толпе; все отхлынули от него, как от лютой заразы. Никто уже ни слова не проронил за него: закоренелое суеверие сковало все уста.

– По законам предков я мог бы сейчас казнить тебя смертью или осудить на вечное изгнание, – заговорил опять Гелг, – но я буду милосерд. На дальнем западе есть острова[4]4
  Острова Оркнейские или Оркадские.


[Закрыть] – владенье ярла Ангантира. При жизни Бела, ярл исправно платил нам дань, но теперь перестал. Плыви же к нему и истребуй дань. Этим ты, может быть, еще загладишь свою вину.

И Фритиоф покорился. Простившись с Ингеборгой и оставив ей на память драгоценное отцовское запястье, он собрал дружину и пустился в море.

Коварному же Гелгу не довольно было удалить своего ненавистника: он хотел в конец погубить его. Зная, как жрец, все тайные заклинания, он взволновал море, нагнал стужу с градом и снегом и вызвал из глубины морской страшных чудовищ. Но, благодаря опытности в морском деле и бесстрашию Фритиофа, Эллида его устояла против враждебных стихий, хотя и лишилась парусов и руля.

VII. Фритиоф у Ангантира

У ярла Ангантира шел пир горой, а под окном его верным стражем стоял старый Гальвард, укрепляя себя также медом из турьего рога и зорким оком окидывая ширь морскую. Вдруг на краю неба показался дивный дракон-корабль. Дивен он был с виду, но едва двигался, как будто и сам он, и все люди на нем были в конец изнурены. И точно, когда корабль прибило к берегу, двое силачей-исполинов должны были перенести туда на руках обессиленных своих товарищей. Разведя на песке костер, они расположились около огня, чтобы отогреться и отдохнуть.

Но Гальвард побежал уже к ярлу с вестью о неведомых пришельцах. Ангантир приник лицом к окошку и тотчас узнал гостей:

– Да это славная Эллида Фритиофа! И сам он, Фритиоф, тут же. Не видал я его никогда во всю мою жизнь, но по виду, по осанке, это Торстенов сын.

– А вот узнаем, точно ли это Фритиоф! – подхватил один из берсерков[5]5
  Берсерки у древних норманнов, составляли особую почетную стражу, схожую, по своему бесчеловечному неистовству, с опричниками царя Иоанна Грозного.


[Закрыть] ярла, свирепый Атлий. – За мной, братцы!

И вся буйная ватага выбежала из палаты, размахивая мечами и булавами.

– Проси мира! – крикнул еще издали Фритиофу Атлий.

– Хотя я и измучен, – сурово возразил Фритиоф, но мира ни у кого еще не просил и у тебя не попрошу.

Два бойца бросились друг на друга. Смертельные удары посыпались градом. Щиты у обоих разлетелись на части, а меч берсерка разломился пополам от меча-кладенца Ангурваделя.

– Безоружных я не бью, – сказал тут Фритиоф и бросил свой меч далеко от себя. – Испробуем так нашу силу.

И закипел бой рукопашный, грудь с грудью, словно вместе срослись их стальные брони. Земля и камни под ногами их были изрыты, кусты перемяты. Товарищи обоих не смели ни дохнуть, ни шевельнуться. Наконец, одолел Фритиоф и прижал берсерка коленом к земле.

– Жаль, нет при мне меча теперь! – сказал он, а то бы я зараз покончил с тобой.

– Ступай за мечом, я не трону, – отвечал горделиво Атлий: – ведь нам обоим суждено быть в Вальгалле[6]6
  Валгалла – жилище богов.


[Закрыть] только мне сегодня, а тебе, быть может, завтра.

И он не тронулся с места, пока Фритиоф доставал свой брошенный меч. Такое бесстрашие обезоружило нашего героя и он протянул врагу руку.

Тут подошел старый Гальвард, приглашая победителя на пир к своему ярлу. Ангантир сошел с своего серебряного трона на встречу к молодому гостю, взял его за руку и посадил рядом с собой.

– Не раз бывало, – сказал он, – пировали мы здесь с лучшим другом моим Торстеном Викингсоном. Пусть же теперь сын его займет его место.

И, налив кубок искристым «сицилийским» вином, он осушил его в память покойного. Тут Фритиоф передал ему цель своего прибытия.

– Дани я никогда не платил и платить не буду! – Воскликнул ярл. – Но тебя, сына моего друга, награжу, как хочу.

Он подал знак рукой малютке-дочке. Та побежала вон и возвратилась с кошельком, набитым червонцами.

– Прими этот кошелек, – сказал ярл, и делай с ним, что хочешь. Но дай мне слово, что прогостишь у меня до весны.

Фритиоф дал слово и сдержал его, не чая, что ожидало его дома.

VIII. Возвращение Фритиофа

Пришла весна, и собрался Фритиоф в обратный путь. На седьмые сутки увидел он опять перед собой свой родной берег. Но глядит он, глядит и глазам не верит: на месте богатых хором отцовских лежать одни груды камней и пепла, да высятся только обгорелые трубы.

Он вышел на берег и уныло обошел пепелище. С радостным лаем подбежал к нему тут старый товарищ его, косматый пес, ходивший вместе с ним на медведя; с приветным ржаньем прискакал и белый конь его, и, ласкаясь, наклонил к нему морду, ожидая обычного куска хлеба. Ах, бедный конь! хозяин твой еще тебя беднее и ничего тебе дать не может!

Подошел, наконец, и старый Гильдинг и поведал своему питомцу о том, как король Ринг с могучею своею ратью разгромил дружины Гелга; как Гелг, спасаясь бегством, в бессильной злобе на Фритиофа, сжег дотла его хоромы; как Ринг вновь посватался за Ингеборгу, и как на сей раз Гелг, не смея уже прекословить, выдал ее за Ринга.

– О, Ингеборга! – воскликнул Фритиоф, – так-то ты сдержала свою клятву!

– Не вини Ингеборгу, – сказал Гильдинг, – она убивалась от тоски, но страдала молча, как раненая чайка, которая ищет смерти в волнах морских. «Я рада была бы сейчас умереть, – говорила она мне, – но богу Бальдеру нужна жертва; так пусть же этой жертвой буду я». И повезли ее к алтарю, как на заклание, и снял я ее с коня бледную, как тень. И повенчали ее, молодую, с стариком Рингом. Все плакали; она одна не пролила ни слезинки и только горячо молилась. Тут Гелг увидал на руке сестры твое запястье. Сам не свой, сорвал он его с её руки и надел на руку идола Бальдера. Я выхватил уже меч, но Ингеборга меня удержала: «Оставь! пусть боги свершать расчёт между нами…»

– Да! – прервал рассказчика Фритиоф, – и расчёт этот близок, расчёт этот свершится еще сегодня!