Текст книги "Воспоминания танкового аса"

Фронт

Буквально через несколько дней после нашего прибытия началась Курская битва. Корпус находился во втором эшелоне. Первые бои были оборонительными и не отложились в моей памяти, слившись воедино с последовавшими за ними шестидневными боями. Где-то мы отбивались, отходили, потом вместе с пехотой контратаковали. Сейчас некоторые так здорово рассказывают, вспоминают названия населенных пунктов, где они воевали, что диву даешься. Откуда я помню эти населенные пункты?! Уже после войны, поездив по местам боев, я вспомнил эти Малые Маячки, совхоз им. Ворошилова. А в войну как я мог их запомнить?! Тебе ставят задачу: «Движение между ориентиром № 1 и ориентиром № 3», – и ты пошел. Движешься, ищешь цели, стреляешь, крутишься. Командир танка Т-34-76 работает, как циркач, – сам наводит, сам стреляет, командует заряжающим и механиком-водителем, по радио связывается с танками взвода. От него требуется полная концентрация всех сил, иначе на поле боя он не жилец. Поймал цель, механику на голову сапогом нажал – «Короткая!», один выстрел, второй, пушку бросаешь справа налево, кричишь: «Бронебойным! Осколочным!» В башне дышать нечем от пороховых газов. Мотор ревет – разрывов снарядов практически не слышно, а когда начинаешь вести стрельбу, то вообще перестаешь слышать, что снаружи творится. Только когда болванка попадет или осколочный снаряд на броне разорвется, тогда вспоминаешь, что по тебе тоже стреляют.

Пришлось мне участвовать в сражении под Прохоровкой 12 июля. К 5.00 мы доложили готовность к наступлению. Наша задача была поддержать ввод 18-го танкового корпуса 5-й гвардейской танковой армии и к середине дня выйти к Яковлево. Примерно в 5.30, опередив нас, авиация противника и артиллерия нанесли мощнейший удар по нашей 5-й общевойсковой армии, и немцы перешли в наступление. Части армии стали отходить. Примерно в 8.00 наша авиация и артиллерия нанесли ответный удар, но к этому времени рубежи ввода танковой армии были захвачены противником. Практически на месте нам пришлось разворачиваться из батальонных в ротные и взводные колонны. Наш батальон развертывался, имея на правом фланге реку Псёл. Левее нас разворачивалась 170-я танковая бригада 18-го танкового корпуса. Продвинувшись вперед, мы уперлись в глубокий лог, преградивший нам путь. Танки корпуса и нашего батальона стали смещаться влево к железной дороге. Боевые порядки нашей и 170-й бригады перемешались. Расстояние между танками, составлявшее вначале около 150 метров, сократилось до 10–20. Фактически с противником столкнулась неуправляемая масса танков. Мое участие в этом сражении продолжалось не более часа. Повернув влево в обход лога, мы нашли место, где можно было в него спуститься, еще немного прошли по его дну и решили выбираться на другую сторону. Взобравшись на другой его скат, я был поражен открывшейся картиной: горели хлеба, чуть вдалеке горели деревни, а начавшийся бой уже собирал свою жатву – горели танки, автомашины. Над полем стелились клубы дыма. Неожиданно я увидел, как из такого же оврага, находившегося примерно в 200 метрах от меня, выползает немецкий легкий танк Т-III. Сначала я даже растерялся – никак не ожидал увидеть противника так близко. Но я быстро пришел в себя, дал ему выбраться на открытое место и уничтожил первым же снарядом. Не прошло и нескольких минут, как откуда-то прилетел снаряд и, попав в борт, вырвал нам ленивец и первый каток. Танк остановился, слегка развернувшись. Мы выскочили, отползли в воронку, потом по промоинам стали выходить в тыл. Танки Быкова и Максимова прошли чуть дальше и тоже выбрались наверх. Их судьбу я узнал только вечером, когда добрался до армейского сборного пункта аварийных машин, куда оттянули мой танк. Там я встретил Колю. Мы обнялись и, получив по полному котелку каши, сели на землю. Он рассказал, что его танк подбили следом за моим. Все успели выскочить, а Быкову не повезло – танк сгорел вместе с экипажем.

Потери в этот день были огромные. Образовалось большое количество «безлошадных» танкистов, на которых танков не хватало, так что в дальнейших боях под Прохоровкой мы не участвовали. Однако долго болтаться в тылу нам не дали. Пришел приказ укомплектовать экипажи и передать в 1-й танковый корпус под командованием генерала Буткова[6]6
  Генерал-лейтенант танковых войск Василий Васильевич Бутков, в оригинальном тексте автора – Будков. Интересно, что аналогичным образом оговорился и Маршал Советского Союза А.М. Василевский в книге «Дело всей жизни». (Прим. ред.)


[Закрыть], который перебросили на Брянский фронт с задачей овладеть городом Орел. Мы с Колей упросили командование, чтобы нас не разлучали, а отправили вместе. Вот так мы оказались в первом батальоне 159-й танковой бригады этого корпуса.

Надо сказать, что в этих первых боях на Курской дуге мне еще казалось, что от моего участия зависит успех всей операции, что я один могу если и не победить немцев, то нанести им поражение. Такое было ощущение нереальности происходящего, какой-то игры!.. И только на Центральном фронте, после того как я сходил в разведку боем, я перестал «играть в войну» и стал относиться к ней как к тяжелой и опасной работе.

Мне сейчас сложно вспомнить название той деревни, за которую шел бой в сентябре 1943 года. Помню, что в течение дня мы несколько раз предпринимали атаки, несли потери, но прорвать немецкую оборону так и не смогли. Вечером приехал командир бригады. Ее остатки, а насчитывалось в ней теперь не более 12 танков, выстроились в лесу. Он коротко подвел итог неудачных боев, сказал, что мы не справляемся с поставленной задачей и что не этого ждут от нас Родина и партия. В заключение он обратился ко всему личному составу бригады:

– Требуется провести разведку боем в составе усиленного взвода. Я понимаю, что это труднейшая задача, поэтому прошу добровольцев сделать шаг вперед.

Я шагнул, не задумываясь. И тут в первый и последний раз в жизни я каким-то шестым чувством, спиной ощутил полный ненависти взгляд экипажа. Внутри все сжалось, но обратного пути уже не было.

Комбриг подошел, положил руку на плечо:

– Спасибо, сынок, садись в машину, и поедем на место, обсудим, как ты будешь атаковать.

По лесу мы проехали до рощи, что была на высотке, к КНП[7]7
  Командно-наблюдательный пункт. (Прим. ред.)


[Закрыть] командира стрелкового полка. Чуть ниже в неглубоких окопах расположилась наша пехота, а в километре от нее, на окраине населенного пункта, виднелась оборона противника.

Подготовка не заняла много времени. Командиры указали направление движения и поставили задачу – на максимальной скорости врезаться в оборону противника и вскрыть его систему огня. Снаряды не жалеть. За ночь танки бригады заправили горючим, снарядами, и к утру они заняли исходные позиции. Танки моего взвода были развернуты на фронте около полутора километров. Танк Коли шел слева, а справа шел танк, имени командира которого я не помню.

Состояние перед атакой сложно передать словами. Страха, который подавлял бы мою волю, у меня не было, но я, конечно, понимал, что могу погибнуть. Эта мысль свербила в голове, и спрятаться от нее было невозможно.

Взвившаяся красная ракета положила конец моим переживанием. Крикнув механику-водителю: «Вперед!», я подался вперед к приборам наблюдения. Мы прошли жиденькую цепочку пехоты, которая должна была подняться за нами и сопровождать танки, и в это время открыла огонь наша артиллерия, накрыв немецкие позиции. Ответного огня пока не было.

Когда танки подошли к проходам в минных полях, подготовленных саперами, немцы открыли огонь. Пехота залегла. Мои танки слева и справа начали отставать, танк справа загорелся. Я вырвался вперед: естественно, почти весь огонь был сосредоточен на моем танке. Вдруг удар – искры, пламя, и неожиданно стало светло. Я подумал, что это люк заряжающего открылся. Кричу:

– Акульшин, закрой люк!

– Нет люка, сорвало!

Надо же было болванке попасть в проушину и сорвать люк! До противника оставалось метров двести, когда немецкий снаряд попал в лобовую броню танка. Машина остановилась, но не загорелась. После боя я увидел, что болванка, выпущенная практически в упор, пробила броню возле стрелка-радиста, убив его осколками, и ушла под люк механика, вырвав его. Ударом меня оглушило, и я упал на боеукладку. В это время второй снаряд пробил башню, убив заряжающего. Мое счастье, что я упал контуженный, а то мы бы вместе погибли. Пролежал я, видимо, недолго. Очнувшись, увидел механика, лежащего перед танком с разбитой головой. Так я и не понял: то ли он пытался выбраться и был убит миной, то ли был смертельно ранен в танке и последним усилием воли выбрался из танка. В своем кресле сидел убитый стрелок-радист, на боеукладке лежал мертвый заряжающий. Осмотрелся – кулиса сорвана и завалена осколками. Немцы уже не стреляют, видимо, решив, что танк уничтожен. Взобравшись на свое сиденье, я осмотрел в панораму местность – два остальных танка взвода горели неподалеку. Я перебрался на место механика-водителя, завел танк сжатым воздухом, забил заднюю передачу и начал двигаться. Немцы открыли огонь и несколько болванок ударилось о броню. Я прекратил движение, решив подождать начала наступления бригады. Вскоре наша артиллерия открыла огонь по выявленным огневым точкам, а затем в атаку пошли танки и пехота, которые выбили противника с его позиций. Когда вокруг стало тихо и я вылез из танка, ко мне подошли Коля и заряжающий сержант Леоненко с другого танка моего взвода – нас из взвода трое живых осталось. Леоненко матом на меня:

– Вот что, лейтенант, больше я с тобой воевать не буду! Ты только людей губишь! Пошел ты с твоими танками! Я тебя об одном прошу: скажи, что я пропал без вести.

– Прекрати дурака валять! – возразил я. – Вчера сколько мы танков потеряли впустую? А сегодня дали фрицам прикурить!

– Нет, я больше не хочу в этих коробках гореть. У меня есть водительские права. Я сейчас уйду в другую часть шофером.

– Ладно, иди куда хочешь.

Когда стали разбираться, кто погиб, и не нашли его тела, представитель СМЕРШа спросил меня, не видел ли я его. Я, как мы и договорились, сказал, что не видел, видимо, он пропал без вести… Вот после этого боя я по-настоящему стал воевать.

Чуть больше недели я пробыл в медсанвзводе бригады, поскольку контузило меня прилично, шла носом кровь, а потом перешел в резерв батальона. Но не успел я отдохнуть, как был назначен командиром взвода взамен погибшего. Коля принял танк в другом взводе. Опять бои. Сколько их было?! Все не упомнишь. Были удачные, были неудачные. День провоевали, остановились, привели технику в порядок, заправились ГСМ и снарядами, сами поели и спать. Утром опять пошли. Может быть, тебя подбили, – тогда пошел в резерв батальона. Потом получаешь новый танк с чужим экипажем. Вот так по кругу, пока в медсанбат не попадешь или не сгоришь.

Кстати, один раз я действительно чуть не сгорел. Где-то между Орлом и Брянском мой танк подбили, и он вспыхнул. Я крикнул: «К машине!», схватился за край люка и резко подтянулся на руках. Однако фишка ТПУ[8]8
  Танкового переговорного устройства. (Прим. ред.)


[Закрыть] была плотно вставлена в колодку, и, когда я оттолкнулся и полетел вверх, штекер не вышел из гнезда, и меня рвануло вниз на сиденье. Заряжающий выскочил через мой люк, а я уже за ним. Спас танкошлем – он плохо горит, поэтому обгорели только лицо и руки, но зато так, что все волдырями покрылось. Отправили меня в медсанбат, ожоги смазали мазью, а на руки надели проволочные каркасы, чтобы кожу не царапать. В дальнейшем, когда прибывали новые экипажи, я заставлял всех разъемную колодку подчищать, чтобы она свободно отключалась.

Выскочить из горящего танка не так просто. Главное, не потерять самообладание. Температура в танке резко повышается, а если огонь тебя лизнул, тут уже полностью теряешь контроль над собой. Механику почему тяжело выскочить? Ему надо крюки снимать, открывать люк, а если он запаниковал или его огонь схватил, то уже все – никогда он не выскочит. Больше всего, конечно, гибли радисты. Они в самом невыгодном положении – слева механик, сзади заряжающий. Пока один из них дорогу не освободит, он вылезти не может. А счет-то на секунды идет! Так что выскакивает командир, выскакивает заряжающий, а остальным как повезет. Выскочил и кубарем катишься с танка. Я уже после войны задумался: «А как же так получается, что, когда ты выскакиваешь, ничего не соображаешь, вываливаешься из башни на крыло, с крыла на землю (а это все-таки полтора метра), никогда я не видел, чтобы кто-то руку или ногу сломал, чтобы ссадинки были?!»

Тяжелый бой был за станцию Брянск-товарная. Лил дождь. Мы с трудом форсировали какую-то речушку и ворвались на станцию, на которой стоял эшелон с подбитыми танками, которые немцы хотели отправить на переплавку. Не разобравшись, мы доложили, что захватили эшелон с танками. Нас потом здорово отругали! Освободив Брянск, мы пошли в преследование. Немцы отступали, оставляя легкие заслоны, сбивать которые не представляло большого труда. Уходя, они забирали с собой все молодое население оставляемых территорий и гнали его под охраной полицаев с собой. Не раз мы догоняли такие группы. Охрана, завидев танки, разбегалась в разные стороны. Освобожденные нами люди бросались к нам со слезами, плачем, радостью. В Новозыбкове мы освободили такую группу и остановились на ночлег все вместе в здании школы. Познакомились. Мне запомнилась Мария Баринова из села Авдеевка. Ей было тогда 32 года, у нее было двое детей, с которыми она шла в изгнание. Вскоре на центральную площадь, где стояла виселица и раскачивалось несколько тел пожилых мужчин, повешенных немцами при отступлении, пришла толпа местных жителей. Впереди, со связанными за спиной руками, шел человек, лицо которого представляло сплошное кровавое месиво. Расспросив кого-то из собравшихся, мы выяснили, что это местный староста, ответственный за гибель в том числе и этих несчастных стариков. Тела повешенных сняли, а его казнили. Вернувшись в школу, мы с Марией накопали в огороде картошки и сварили ее на костре. Появился самогон. Я хоть и не любил пить, но выпил. Ночь мы с ней полюбезничали, я стал ее мужчиной, а утром команда: «Вперед!» Провожая меня, она говорила, чтобы я приезжал после войны: «У меня муж погиб. Приезжай, поженимся. У меня дом в Авдеевке есть, участок большой, хозяйство». Что я мог ответить? До конца войны еще надо было дожить. Да и разница в возрасте, хотя в танкошлеме, в комбинезоне, весь чумазый, я, наверное, выглядел лет на тридцать.

Остановился наш корпус на реке Сож. Немцы выстроили хорошую оборону, прорвать которую наш потрепанный корпус уже не мог. Все танки корпуса были сведены в 89-ю бригаду. Я был назначен командиром взвода в 203-й танковый батальон. В середине октября, совершив 150-километровый марш, бригада сосредоточилась в лесу северо-западнее города Унеча. Вскоре батальон погрузился в эшелон. Разгружались недалеко от Великих Лук на станции Великополье. Совершив короткий марш, сосредоточились в районе Липец. Осень 1943 года в средней полосе России выдалась дождливая. Низкие серые тучи висели над самой головой. Дороги превратились в грязевые потоки. Одежда на солдатах и офицерах почти не просыхала. В такую погоду накатывает состояние безысходности и желание залезть на хорошо протопленную русскую печь и уже никогда не спускаться с нее. В один из таких промозглых осенних дней меня вызвал к себе в землянку ротный.

– Брюхов, срочно к командиру батальона, – сообщил он мне.

– Зачем?

– У комбата узнаешь, – нехотя ответил ротный и наклонился над планшетом с картой, давая понять, что разговор окончен.

Пройдя немного по лесу, я разыскал комбата, сидевшего под навесом из танкового брезента.

– Товарищ капитан, – доложил я ему. – По вашему приказанию лейтенант Брюхов явился.

– А! Отлично. У зампохоза получишь сухой паек на сутки. Через полчаса в штаб тыла фронта идет «Студебеккер». На нем доедешь, найдешь прокуратуру и Военный трибунал. Доложишь им о прибытии, – комбат замолчал.

Вот это дела! От одного словосочетания «Военный трибунал» мурашки по коже. В голове сразу рой мыслей: «Зачем? Что я натворил? Может, что-то сказал? Вроде нет…» Мое состояние было написано на лице.

– Что, переживаешь? – мягко спросил комбат. – Не волнуйся. Меня просили подобрать молодого, уже побывавшего в боях, физически сильного, крепкого офицера. Вот я тебя и выбрал. А вот для чего такой человек им понадобился, я тебе не скажу. Узнаешь в трибунале.

Напряжение несколько спало, однако отсутствие ответа на вопрос «Зачем?» продолжало угнетать. Приказ есть приказ – я быстро получил сухой паек, закинул вещмешок за спину и с тяжелым сердцем уселся в кабину «Студебеккера». Не покидала тревожная мысль, что все это неспроста. Еще и еще раз я мысленно прокручивал события последних дней. Нет, вроде все в порядке. Проехав около двадцати километров по раскисшей дороге, машина остановилась в небольшой деревеньке. Водитель подсказал дом, в котором располагался трибунал. Там меня уже ждали. Я даже не успел доложить о прибытии, как находившийся в комнате подполковник перебил:

– Лейтенант Брюхов?

– Так точно!

– Мы тебя уже ждем. Тебе поручено сопровождать трех сержантов-танкистов, осужденных Военным трибуналом к шести месяцам штрафной роты, к месту их новой службы. Транспорта у нас нет, так что поведешь их пешком. Рота находится примерно в 120 километрах от нас. Думаю, за трое суток дойдете.

– Как же я буду сопровождать один троих? – с отчаянием в голосе спросил я.

– Вот так и будешь! – жестко ответил подполковник. – Получишь паек на четверых на трое суток. Вот карта. Штаб роты находится вот здесь, – он ткнул пальцем. – Найдешь командира, сдашь ему арестантов. Получишь справку и привезешь ее мне. Смотри, задание ответственное. Убегут – придется еще раз проделать тот же путь, но уже в другом качестве. Давай, действуй! – закончил он.

Взяв карту, я пошел на склад получать паек. В голове прикинул, как лучше выполнить задание. Решил, что самое сложное – это охрана осужденных ночью, но две ночи можно и не поспать. С этими мыслями я отправился в комнату приема знакомиться с моими «попутчиками». Конвой привел осужденных. Бросилось в глаза, что все они старше меня. Из их документов я уже знал их данные, знал, за что они были осуждены. Я решил, что правильнее будет наладить с ними человеческий контакт, чем строить из себя начальника. Для начала я выяснил, что все они еще довоенного призыва. Двое проживали в сельской местности, но по работе были связаны с механизмами – один работал шофером, другой трактористом. Третий был призван из районного центра, где работал молотобойцем в кузнице. Из них он вел себя наиболее раскованно, да и общность довоенного труда быстро сблизила нас. На вопрос о том, за что был осужден, ответил:

– Погорячившись, повздорил с таким же молоденьким, как и вы, лейтенантом. Ударил его, разбил нос. Меня скрутили. Дали десять лет с заменой шестью месяцами штрафной роты.

«Тракторист» воевал механиком-водителем с 41-го года. Когда его подразделение находилось в выжидательном районе, к его танку подошла молодая женщина, попросила солярки. Он налил ей ведро и вызвался донести до дома, да так и остался у нее. Заснул, проснувшись ночью, побежал в расположение части, а танки ушли. Поскольку он никому не сказал, куда ушел, его не нашли, и за рычаги сел механик-водитель из резерва. Его обвинили в дезертирстве и осудили на десять лет с заменой шестью месяцами штрафной.

«Водитель» подвозил продукты и прихватил буханку хлеба и пару банок тушенки. Угостив одного солдата, он, видимо, сболтнул об этом, и тот его выдал. Его обвинили в хищении государственной собственности. Осудили на пять лет с заменой тремя месяцами штрафной.

Эти бесхитростные рассказы сняли камень с моей души – осужденные не были закоренелыми преступниками и попались по своей глупости. Я рассказал им, куда их веду, обозначил маршрут и определил время выхода. Также я предупредил, что убежать будет нетрудно, но смысла это не имеет, поскольку все равно поймают и расстреляют как дезертиров, сообщив об этом на родину. «Таким поступком покроете позором не только себя, но и всю родню, – сказал им я. – В штрафной же может и повезти – или ранят, или, может быть, представят к снятию судимости». К моему удивлению, меня выслушали внимательно, восприняв мои слова как должное. На этом я прервал свои нравоучения, понимая, что им и так тошно.

Распрощавшись с начальником караула, я построил осужденных и во главе их вышел под мелкий осенний дождик месить грязь фронтовых дорог. Идти было трудно. Дорога представляла собой две глубокие колеи, заполненные водой. Обочин как таковых не было. Через час пути я сделал привал и, посмотрев по карте, понял, что прошли мы 3–4 километра. Не густо! Таким темпом и четырех суток может не хватить, чтобы добраться до места. Могу ли я доверять этим трем людям? Хоть один убежит, и все! Мне придется отвечать. Я искал выход, но пока не находил.

Встали и пошли дальше. Мимо проехало несколько машин – кузова доверху загружены, в кабине одно-два места. Сесть в такую машину вчетвером невозможно. Медленно плетемся по грязи. Ноги разъезжаются, на сапоги налипают комья грязи, превращая отсыревшую обувь в неподъемные колодки.

Поздним вечером добираемся до небольшой деревушки. Постучали в один домик, нас пустили. Скинули обувь, у печки повесили сушиться портянки. Хозяева нас ни о чем не спрашивали: видимо, за два года войны через их дом прошло столько солдат обеих армий, что им было совершенно все равно, кто мы и куда движемся. Устали мы настолько, что, не поужинав, улеглись на полу, и мои арестанты мгновенно уснули. Я же бдительно охранял их всю ночь, не сомкнув глаз. Утром, когда они проснулись и увидели, что я не сплю, «молотобоец» спросил:

– Ты че, лейтенант, так и не спал?

Я промолчал. Видимо, поняв, он буркнул:

– Ну и дурак. Куда мы денемся?

Я не хотел затевать этот разговор и наклонился к своему мешку, доставая продукты для завтрака. Хозяйка сварила чугунок мелкой картошки, и, плотно позавтракав, мы продолжили свой путь. Весь день я старался держать темп 4 километра в час, делая десятиминутный привал через каждые пятьдесят минут. Наручных часов у меня тогда не было, и я пользовался снятым с танка здоровым хронометром. Бессонная ночь давала о себе знать – на привалах я засыпал. Как мы ни старались, а прошли только 25 километров. Ночевали в деревне. Арестанты как легли, так и захрапели, а я опять сидел, охранял их. Глаза слипались, голова падала на грудь, но тут же я просыпался, проверял, на месте ли мои подопечные, и все повторялось заново. Утром «молотобоец» говорит:

– Лейтенант, что ты не спишь, вторую ночь бодрствуешь? Куда мы убежим? Сам же говорил – поймают и расстреляют. И хватит месить грязь. Делаем так: останавливаем машину, уточняем, куда она едет и где сворачивает с нашего маршрута. Те, кто едет, выходят на том повороте и ждут остальных. Как, лейтенант? Подходит?

Мне нечего было возразить – я понимал, что еще одной бессонной ночи не выдержу. Так, на попутках, на третий день мы отмахали 50 километров. Никто не убежал, и я повеселел и успокоился. Ночью я уже спал вместе со всеми. К концу четвертого дня пути мы добрались до расположения штрафной роты, которая была отведена с передовой для пополнения переменным составом. Располагалась она в добротных строениях, использовавшихся немцами под склады.

Оставив своих подопечных в приемной, я зашел в комнату, в которой располагался штаб роты. За столом сидел капитан. Я доложил, что привез троих осужденных. Оторвав голову от бумаг, командир выслушал меня, потом встал, вышел из-за стола, протянул руку и указал на стул. Я сел, а он, присев на край стола, сказал:

– Добре. Давай знакомиться.

Вкратце я изложил свою боевую биографию. Она произвела на комбата хорошее впечатление, и он внимательно посмотрел на меня:

– А я думал, ты еще салажонок. Уж очень ты молодо выглядишь.

Я смутился и замолчал. Командир вызвал помпохоза и приказал зачислить троих осужденных в состав роты. Я расслабился – кончились мои мытарства. Задание выполнено, и через несколько дней я уже буду в родном батальоне. Мы еще немного поговорили с капитаном, как вдруг заходит помпохоз:

– Товарищ командир, принять осужденных не могу.

– Почему?! – недовольно спросил комбат.

– У них нет зимнего обмундирования, а мы получили только на наличный состав. Пока они где-то болтались, мы перешли на зимнюю форму одежды.

– Что же делать? – участливо спросил капитан.

– А все очень просто – пусть лейтенант забирает своих хлопцев и везет их обратно. Там получат зимнее обмундирование, и везет их к нам, а мы их тут примем!

Я едва не упал со стула от этих слов, представив себе путь туда и обратно. Мне буквально стало дурно, и, видя мое состояние, капитан подал стакан воды:

– Успокойся. – И, обращаясь к помпохозу:

– Может, все же примем? Жалко парнишку. Посмотри на него, на нем лица нет.

– Не можем, товарищ командир, – стоит на своем помпохоз.

– Ладно, сейчас уже поздно. Пусть осужденные ночь проведут на нашем приемном пункте, а лейтенанта я возьму к себе на постой. Утром решим, что делать.

Помпохоз ушел. Капитан повернулся ко мне:

– Успокойся, лейтенант, что-нибудь придумаем. Пошли ко мне, поужинаем.

Войдя в располагавшуюся недалеко землянку, командир роты распорядился:

– Петрович, накрывай ужин на двоих.

Пожилой солдат быстро накрыл стол. Надо сказать, что начальство роты не бедствовало. На столе было много закуски, появились и две бутылки водки.

– Ты небось и водку-то пить не умеешь, – ухмыльнулся капитан.

– Умею, умею, не беспокойтесь, товарищ капитан, – захорохорился я.

– Ну, тогда давай! – Смерив меня взглядом, он налил чуть больше полстакана мне и полный – себе.

– Давай, за твое безнадежное дело.

Чтобы угодить капитану, я единым духом опорожнил стакан и схватился за закуску. Капитан выпил, медленно поставил стакан и посмотрел на меня:

– Молодец, хлопец. Вижу, умеешь. Ну а теперь закуси хорошо.

Пил я всегда неохотно и чаще всего отдавал свои сто граммов экипажу. С непривычки я быстро захмелел, обмяк, расслабился. Тревоги четырехдневного пути оставили меня. Закусив, капитан налил еще по стакану.

– Ну, давай! Твое здоровье! – и, не дожидаясь меня, выпил.

Что было дальше, я помню смутно. Утром проснулся в землянке командира роты.

– Ну, герой! Я тут, пока ты спал, принял твоих мазуриков. Сейчас оформлю расписку, и езжай домой.

Радости моей не было предела.

– Давай теперь позавтракаем – дорога тебе предстоит длинная.

Стол был уже накрыт. Капитан налил себе полстакана водки, я отказался. Выпив, он разоткровенничался:

– Скажу тебе, что принимать твоих солдат мне вообще-то было не с руки. Как только я укомплектую роту, так тут же меня отправят на передовую воевать.

Я не стал развивать эту тему, лишь спросил, как служится в штрафной.

– Командиры все кадровые. Штабная категория всех офицеров на одну ступень выше, чем в обычных войсках. Тройной оклад, год службы идет за три, а не за два. У офицеров летная норма. Самое же главное, офицеры не обязаны в тяжелой ситуации личным примером вести солдат в бой.

Закончив завтрак, я попросил капитана разрешения попрощаться со «своими» штрафниками. Он их вызвал, и я пожелал им выжить и поблагодарил за помощь в пути.

В прокуратуру фронта я добрался за два дня, получил благодарность за выполнение задания и вернулся в свою часть.

Только к концу октября прибыл 202-й батальон бригады. Совершив 80-километровый марш, бригада 15 ноября 1943 года сосредоточилась на окраине села Сергейцево недалеко от города Пустошка.

В роте был командир танка Нейман, шустрый еврейчик. Помню, что по дороге в Калинин он очень красиво пел, а как на формировке встали – замолк и ушел в себя. Может быть, предчувствовал что-то или просто испугался. Во время совершения марша он приказал механику:

– Стой! Что-то мотор работает неравномерно.

– Как неравномерно? Я все отрегулировал! – возмутился механик.

– Я приказываю! У меня слух хороший, что-то не работает. Остановимся, подождем зампотеха.

Механик не стал спорить, съехал на обочину. Идет танк, Нейман его останавливает:

– Зампотеха нет?

– Нет. А чего стоишь?

– Да что-то двигатель плохо работает.

– Да? А стартер исправен? А то у меня барахлит.

– Исправен.

– Ну, дай мне его, а себе мой поставь. – Обмениваются стартерами.

Едет следующий танк:

– Что у тебя?

– Стартер не работает.

– А аккумуляторы хорошие?

– Хорошие, недавно получили.

– Ну, давай махнемся.

Вот так он за ночь свой танк на запчасти и раздал. Экипаж промолчал. Когда зампотех приехал, то, конечно, танк был неисправен, и его пришлось отправить в ремонт. Однако кто-то доложил об этом эпизоде в особый отдел. Хотели его судить, но пожалели – пересадили на другой танк.

На следующий день мы пошли в наступление с задачей овладеть деревней Лакуши. Надо сказать, что в районе Невеля – Пустошки была лесисто-болотистая местность. Воевать там – это сущий ад. Я за три месяца боев ни разу не видел, чтобы хотя бы батальон танковый развернулся, не говоря уже о бригаде! Танки двигаются по дорогам, чуть в сторону свернул – застрял, да так, что вытащить невозможно. Сплошного фронта не было. Немцы строили оборону опорными пунктами, понимая, что обойти их практически невозможно.

Наступали вдоль большака, но, поскольку местность была болотистая, батальон развернуться не смог и наступал в колонне, поддерживаемый пехотой 51-го гв. стрелкового полка 18-й гсд. Подойдя к деревне, были встречены артиллерийским огнем, но с ходу ворвались в деревню, потеряв один танк, и, продолжая наступление, овладели деревней Васютино. 18 ноября батальон получил задачу наступать на Васьково. В бою принимало участие всего шесть танков и три САУ СУ-122. Взять деревню этими силами мы не смогли, но продвинулись метров на пятьсот, уничтожив опорный пункт немцев, потеряв при этом один танк. Закрепившись на этом рубеже, батальон до 20 ноября активных боевых действий не вел, а 21 ноября последовал приказ о передаче танков 78-й Невельской и 92-й бригадам. Батальон отошел с занимаемых позиций в район Тимонино. Однако 22 ноября противник предпринял контрудар из района Сергейцево. Одновременно по перешейку между озерами Жадро и Островито просочилась его пехота, которая захватила Наумово. Одновременно противник захватил Лакуши. На следующий день наступавшие от Сергейцево и из Наумово группировки противника соединились, окружив часть наших войск. В связи со сложившейся обстановкой передача танков была приостановлена. Вечером 23 ноября батальон, в котором имелось 11 танков, выступил в район деревни Луга с задачей совместно с 53-м и 51-м ГСП атаковать в направлении Наумово, уничтожить противника и развивать наступление в направлении Лакуши. Однако мы были встречены плотным артиллерийским огнем. Потеряв подбитыми четыре танка, откатились в овраг северо-восточнее д. Луга. 24 ноября немецкая пехота, при поддержке танков, продолжила атаку. В середине дня бригада получила приказ совместно с 51-м ГСП отразить немецкую атаку и овладеть Хишнево. Мы начали наступление вдоль большака в направлении Хишнево, но вскоре были встречены сильным огнем и отошли по приказу командира 18-й ГСД, потеряв сожженными пять танков и подбитым один. Оставшиеся танки заняли оборону по северной окраине д. Луга. Огнем с места попытки противника прорваться и захватить деревню были отбиты. На следующий день противник силами до батальона пехоты, при поддержке 15 танков Т-4 и двух самоходок, неоднократно атаковал наши позиции, но был отброшен. К концу дня его пехоте удалось просочиться в стыке 51-го и 53-го ГСП и захватить северную окраину деревни и подтянуть артиллерию. В результате контратаки оставшихся семи танков бригады четыре были подбиты, а оставшиеся три отошли в направлении Торчилово. Всего за день бригада потеряла четыре танка подбитыми и один сгоревшим, при этом уничтожив самоходное орудие, один танк и 75-мм пушку противника.