Текст книги "Легенда о царице. Часть третья. Стерва Египта"

– Г-г-господин, а как ж-ж-ж… госпож-ж-жа? – бедняга остановился передохнуть и, собравшись с силами, закончил. – г-г-г-госпожа?

– А-а-а, моя прекрасная супруга! Мы с нею это все обсудим ночью. Думаю, что уж как-нибудь придем мы к соглашенью. – господин Джедсегер фамильярно подмигнул всем и кое-кто несмело хихикнул.

Толпа вдруг как-то оживилась, волной прошло легкое движенье и ветерком пронесся обрывистый шепот:

– Да, да… он… он самый… я… видел… только… он… так….может… Меннефер… точно он… говорящий молча… теперь …все хорошо… счастье.. посланец Гора… боги… справедливый мир.

– Ну, так ты это, насчет пива распорядись, – уже тихо сказал он управляющему, – да и нам уже пора бы по чуть-чуть. Я пойду туда к ткацким мастерским, уж очень меня интересует мануфактурное производство, а затем осмотрим виноградники.

И господин Джедсегер направился, куда и говорил. Однако в этот раз с ткацким производством ознакомиться не удалось, а очень было нужно, но подходя к двери, он вдруг заметил через окно маленькую женщину, сидящую за станком, и остановился чуть, не пропахав ногами две борозды. Он и сам не понял почему она на него произвела такое впечатление. Ну египтянка и египтянка, ну так ничего себе, довольно миленькая мордашка, чуть лопоухинькая – ну, вобщем египтянка. Но, почему-то сердце у него ударилось об грудь, будто трахнуло молотом по наковальне.

– Хеприрура! – услышал он чей-то голос в мастерской и египтянка повернулась.

Теперь в груди разлилась какая-то тревожная печаль. Хеприрура? Там был ещё какой-то Небсебек, который жил и умер. А не он ли этот покойный? Так всё это было? И как сложить все смутные обрывки в целую картину? Джедсегер направился было ко входу в мастерскую, но тут же остановился. Если это и в самом деле Хеприрура, если она его сейчас узнает и всё то было на самом деле, то такая жёнушка как Имтес, пожалуй что её зарежет, не поведя и бровью. Даже если он встанет на её защиту, то этакая египетская кобра найдёт случай прикончить несчастную девчонку. Так что, прости меня, моя прекрасная, но если Небсебек жил, а затем умер, то пусть ещё побудет мертвым.

Джедсегер все же не ушел сразу, а некоторое время смотрел на Хеприруру, выискивая в ее облике печаль и тоску. Однако ничего такого не было заметно. Женщина сосредоточенно и споро работала на станке. Он досадливо покривил губами, испытывая некоторое разочарование, что о Небсебеке так быстро забыли, ему очень хотелось видеть страдание и муку на миленьком лопоухом личике, а оно совершенно спокойное.

Руки Хеприруры перестали летать над станком, и она уставилась в пространство, застыв в неподвижности словно о чем-то вспоминая.

Так было или не было?

Хеприрура в беспокойстве посмотрела вправо, затем влево. Джедсегер мгновенно отступил за косяк. Но там внутри кто-то окликнул ее, и женщина вновь склонилась над станком. «Вот что-то расхотелось мне изучать мануфактурное производство» – принял такое решение господин Джедсегер, направляясь по дороге, обсаженной можжевельниками, тамарисками и акациями, к виноградникам. Здесь шел активный сбор крупных тяжелых кистей белого и бело-зеленого, почти просвечивающегося насквозь, винограда с плавающими внутри, словно рыбки, косточками. А так же пурпурного и красного, сияющего подобно брызгам заходящего солнца, и черного, как безлунная египетская ночь. Сбор вели женщины, девушки и девочки, грузили корзины на ослов, по две на каждого и вели самые маленькие вниз к поместью. У любимой женушки все было продумано и все задействованы, у нее не забалуешь. Сборщицы, узрев грозного и великого хозяина Джедсегера, пали ниц, все же поглядывая снизу и искоса черными любопытными глазами.

– А ну-ка всем слушать сюда, женщины. – внушительно произнес хозяин. – приказываю всем вам, под страхом самой ужасной кары, встречать хозяина улыбками, хихиканьем и прочими смешками и ужимками, а молодым, красивым еще приказываю обязательно мне строить глазки.

Женщины начали приподнимать головы и недоуменно переглядываться.

– Ну, вы чего? Не слышу смеха и не вижу улыбок.

Женщины перестали переглядываться недоуменно и начали переглядываться нерешительно. Некоторые неуверенно улыбнулись.

– А ну-ка, дай-ка.

Господин взял у надсмотрщика палку и потыкал одну-другую в бок.

– Женщины, вы почему не веселитесь?

– Мы веселимся, господин. – ответили они вновь уткнувшись в землю.

– Только не лопните от смеха.

– Как прикажет господин.

Тут со стороны восточной пустыни прилетел порыв горячего ветра и задрал склоненным женщинам подолы. Господин поджал губы и некоторое время стоял молча, но долго сдерживаться не смог и заржал как молодой конь, совершенно утратив хозяйское достоинство. Женщины начали робко поднимать головы и только теперь увидели, что происходит с их туалетом. Они начали подскакивать и одергивать платья, что удалось не всем и не сразу, потому что ветер разошёлся не на шутку. Господин Джедсегер уже сидел на корточках, держась за живот, и махал на подданных руками. Женщины взглянув на свои растерянные покрасневшие от смущения физиономии начали хихикать, а затем уже искренне засмеялись закрывая рты ладонями, а нахальный ветер вновь учудил фокус с платьями и теперь все смеялись в полный голос, одергивая подолы.

– Ну, вот где-то так. – проговорил господин, утирая слезы. – А то всё господин, да господин.

Проследив за движением ослов с корзинами винограда, Джедсегер обеспокоенно завертел головой и начал принюхиваться. Возникший рядом управляющий также обеспокоенно уставился на своего экстравагантного хозяина. С благоговейным ужасом ожидая чего угодно.

– Так, так. – многозначительно произнес господин Джедсегер и пристально посмотрел на управляющего. – Где-то тут поблизости идет процесс ферментизации.

Стало слышно, как хлопают друг о друга веки управляющего.

– Я говорю, что имеет место ферментизация углеводов в окрестностях ближайших. И этот процесс меня весьма интересует. Вот, например, ферментизация белков мне ну совсем не интересна. С углеводами совсем другое дело.

Управляющий, слегка подвывая, упал на колени.

– Ох, ты ж и тяжелый! Я спрашиваю: запах брожения откуда?

– Господин! Там давят виноград и делают вино. – с надеждой ожил египтянин.

– А, ну пошли, посмотрим. Стаканчик доброго винца мне совсем не помешает. Да и ты, наверное, не отказался бы. А кроме прочего всего, есть у меня желанье сотворить, здесь у вас, очередное чудо.

Явились в винодельню, учинив немалый переполох. Управляющий заглядывал в глаза господину и шипел на всех прочих. Господин Джедсегер детально вник в процесс древнего виноделия и подозвал главного винодела.

– Так, знаешь что такое пиво?

– Ну, дык…

– А что вино?

– Так, а че ж…

– Короче, чем пиво отличается от вина – хочу я то тебя услышать.

– Господин мой, это истина: пиво – это то, что еще бродит тихим брожением, а вино– то, что уже перебродило. Если уже не бродит пиво, то оно мертво, а вино, если еще бродит, то не созрело.

– Ответ насколько краток настолько же и полон. Однако я хочу кое-что вам показать. Запомните, пока я с вами – все новое находится за гранью вековых установлений. Хочу еще спросить – чем пиво хорошо?

– О, господин, пиво прекрасно тем, что когда его выпьешь, то изнутри подступает остишь. Напиток благородный сей, нам дан Осирисом самим, для утоленья жажды и радости сердечной.

– Да, вижу ты специалист и мастер, и приятный собеседник, и почти поэт пивоваренья. А если мы тоже самое проделаем с вином?

– Но это невозможно! Бродящее вино! У нашей госпожи очень утонченный вкус и потому меня палач кнутом стегать вспотеет.

– Еще как возможно! А ну показывай, где то вино, что закончило и верхнее и нижнее броженье.

Прошли по рядам чанов булькающих и фыркающих и пузырящихся и остановились на емкостях, поставленных на отстой и осветление.

– Вот эти чаны с чем?

– Это слитое с мезги вино, поставленное на тихое броженье.

– То, что надо. Бутылки мне стеклянные, хрустальные и все какие есть, но те, что толще. Иначе как рванет…

Почти все кинулись за бутылками и с топотом принесли что нужно. Джедсегер взял одну из темно-зеленых бутылок и с интересом, переходящим в удивление, рассмотрел ее. В просвечивающей зеленой глубине стекла горели золотые искорки. При повороте бутылки загорались новые. Все ясно, чудная бутылка была выточена из кварца с вкраплениями мельчайших пластинок слюды. Впрочем, у этого кварца есть специальное название, но сейчас оно прозвучит очень неуместно. Хотя бывает и подобное стекло.

– Стекло иль камень?

– Камень, господин. Прикажете стекло подать?

– А у вас есть и подобное стекло?

– Конечно, как же иначе.

– Камень прочнее и его мы и оставим. Мне вот что непонятно, – продолжал Джедсегер задумчиво и так и сяк поворачивая весело искрящуюся емкость, – я понимаю как вы построили пирамиды. Я понимаю, зачем вы вялите покойников. Я даже понимаю вашу веру с несметным множеством богов звероподобных. Я одного непонимаю, – вестник остервенело затряс бутылку и заорал, – как можно было вручную выточить пузатую бутылку со столь узким горлышком!

Подданные слегка шарахнулись от рассердившегося господина, а управляющий почтительно сказал:

– Господин наш, мастера Черной Земли великие умельцы, они умение передают от отца к сыну в теченье нескольких столетий, так же как и знания, жрецы и каждый это знанье множит в теченье своей жизни. Сия бутыль, управляющий осторожно взял искристое произведение искусства из рук господина и неожиданно крутанул ее на указательном пальце. Искры словно вылетели из зеленой глубины наружу и осыпали невесомым снегом всех стоящих. – Сия бутыль произведенье тысячелетнего мастерства.

Жирная морда с заплывшими глазками и висящими щеками светилась вдохновением, как бутылка золотыми искрами. «Подумать только! – подумал Джедсегер. – По виду прожженный ворюга, а слова какие!». Вслух же произнес:

– Благодарю за поясненье, мне стало все намного понятней. Этот сосуд весьма подходит для того содержимого, что мы туда нальем. Вино это также будет искриться, и сиять и радовать не только небо, но и глаз.

Виноделы начали недоверчиво наливать в них вино.

– Теперь добавить в каждую по ложке сахара, тьфу Сет вас побери, сахара-то нету. По ложке меда! Заткните длинной длиной пробкой, пробку закрепить веревкой, чтоб не улетела и положите горлом вниз. Теперь же, слушай меня винодел – когда через пару месяцев осадок к пробке соберется, ты бутылку откупоришь, осадок вылетит подобно камню, пущенному из пращи, а ты, в тот же миг, бутылку вновь закроешь пробкой и вновь обмотаешь, поплотней. А через некоторое время дашь своей прекрасной госпоже на пробу. Она тебя за это наградит на славу. В этом я уверен. И назовем это вино «вином принцессы» оно такое же, как и она неукротимое веселое и бурное. А так же сочетает игру пива и вкус божественный вина. Да, подавать его обязательно в хрустальном бокале.

Так в хлопотах и прошел этот день, возможно первый день помещика в жизни вестника. Он осмотрел свои сады, огороды. Поговорил с крестьянами о земледелии, о севообороте и о прочем. Зашел в мастерские, пообщался с мастерами, удивившись, как много можно сделать таким малым количеством инструментов и для смеха изобрел несколько новых, сам бесконечно удивившись откуда он о них знает. Пусть их, попользуются пару недель его рационализаторскими предложениями, один черт потом все утеряется за столетья смуты. О нависавшей над страной смуте он тоже догадывался. Но так, смутно.

Затем, его можно было видеть у реки, где он отправил лодки с товаром для торговли в Меннефер. Ра вступал уже в свой горизонт, готовясь к плаванью по Наунет. С лугов потянулся с мычанием и блеянием скот, пыля по дорогам. Над стадами проносилась птичья мелочь, охотящаяся на мошек и мух. Коричнево-розовые египетские горлицы прилетали с полей и рассаживались на ветках смоковниц и масличных деревьев, расхаживали, перебирая красными лапками в ожиданье вечерней порции зерна. На холках у некоторых крупнорогатых сидели небольшие бело-желтые цапли, углубленные в самосозерцание. Чинно перебирали ногами стада журавлей. Споро бежали газели, выпрыгивая вверх от избытка резвости.

Глава третья. Интим с истерикой

Тут его застало переданное устно послание драгоценнейшей супруги. Дорогая ждала своего пупсика к ужину.

– Фильм, часть седьмая, – не очень понятно отреагировал на приглашение любящий супруг. – теперь можно поесть, так как я не видал предыдущие шесть.

Это было непонятно, но очень точно. Именно так можно было охарактеризовать положение господина Джедсегера, неожиданно свалившегося в жизнь египетского рабовладельца.

Супруга ждала его за богато сервированным столом, в белом с голубым платье сильно топорщившемуся на груди и встретила супруга загадочным лицом сфинкса и сфинксовой улыбкой. Это уже потом все это стало называться джокондовой улыбкой, а появилось-то все намного раньше.

– Моя дорогая в лучах вечерних еще прекраснее, чем в утренних, а в утренних будет прекрасней, чем в вечерних. таким вот образом приветствовал господин Джедсегер свою госпожу Имсет, подавая ей букет алых маков.

– Мой дорогой сегодня славно потрудился. – пропустила мимо ушей замысловатый комплимент супруга. – Он даже отдал так много разумных и прочих всяческих распоряжений.

Тут снаружи в прохладную комнату проник густой и протяжный гул, заполнив ее полностью и заставив слегка позвякивать посуду на столе. Гул долго наполнял комнату, будто решив обосноваться здесь навсегда, но все же, в конце концов, исчез, закончившись вздохом.

– Старина Немур что-то разошелся. – прокоментировал Джедсегер, принимаясь за трапезу.

– Ну да, наверное, трахнул, как обычно, какую-нибудь корову, чего б ему теперь не помычать. – дружелюбно отозвалась Имтес.

Теперь с юга прилетел ответный мощный гул, если конечно это не было эхо от первого. Имтес с интересом смотрела на мужа, ожидая, видимо, комментария и этого события.

– Вот! Ты смотри-ка и там, на юге с Хапи, точно такой же случай. – не дождавшись, прокомментировала она сама, поднося к своим алым губкам кубок, после чего медленно провела по ним языком. – Ну, может, мой остроносенький шакальчик, похвалиться успехами в ведении хозяйства? Он ведь вот так сразу, с маху, произвел на свет несколько нововведений.

– Я в сладком ветре голоса моей маленькой пичужки, почувствовал неудовольствия песчинку.

– Почувствовал песчинку? Ой, ты мой сладкий! – Имтес с улыбкой взяла со стола тарелку, рассмотрела ее, внимательно взглянула на странника, и, со злобой шваркнув ее об, пол, завизжала. – Сейчас ты их почуешь целый горизонт Хнум – Хуфу! Ты что, безрогий и козлорогий носорог, себе позволил! Желаешь, чтобы нас зарезали через неделю?

Имтес схватила еще одну тарелку, сверкнув и так сверкающими глазами на супруга, привстав с кресла, замахнулась, но некоторое время, постояв в таком положении, почему-то передумала, и, сев обратно, поставила тарелку на стол, провела по ней любовно ладонью и совершенно спокойно сказала:

– Пусть мой любимый баобабчик, больше не делает такого, не посоветовавшись со своей медовой пчелкой. У нас, мой дорогой, здесь все-таки цивилизация, а не свинячий хлев из вашей варварской страны, как то бишь ее – Иам или Уат, где вы все спите у костра, вповалку на навозе, и каждый раз с другою бабой. Так что привыкай, мой дикий павианчик, и как только захочется еще разок блеснуть умом, ты не выделывайся, словно макак на дереве перед гиеной, а сразу же бегом ко мне, к лапушке своей любимой, бе-е-его-о-ом, ко мне, ко мне, ко мне-е!

«Ко мне, ко мне» Имтес произнесла, как обычно произносят: «Нельзя, нельзя, нельзя!» возя напроказившего щенка мордой по надутой луже.

– О, ценнейшее сокровище Черной Земли, была б причина нам ругаться, я лишь немного увеличил производительность, весьма непроизводительного рабского труда.

– Ну что ты, ласковый мой котик, я с тобою вовсе не ругалась. С чего ты это взял? Твоя мумусенька просто тебя немножко учит, она ведь с терпеливой лаской, ну прямо как Исида, не иначе, пытается тебя собрать по маленьким, нет, по малюсеньким кусочкам, чтобы из великого их множества, разбросанного в очень живописном беспорядке, в конце концов и получилось что-нибудь одно, но целое, или хотя бы хоть что-нибудь, да получилось.

Имтес взяла двумя пальчиками крошечное крылышко перепелки аккуратно его объела, губки ее стали ярче, заблестев от жира, еще раз пригубила вино, вытерла губки салфеткой и продолжила школить нашкодившего муженька:

– Тебе, мой дорогой, – принцесса на мгновение задумалась. – мой очень, очень, очень дорогой, судя по сегодняшним твоим распоряженьям, не надобно блистать умом, а всего-то лишь поддерживать тот порядок, что я установила, поддерживать мужскою каменной рукой, а не мутить мужицкие мозги у быдла!

Основной текст Имтес произнесла своим обычным, необычайно ангельским голосом, а вот последнюю фразу рявкнула, как неожиданная кошка ночью за окном и еще грохнула кулачком по столу, отчего супруг, убаюканный сладким голосом, говорившим гадости, подпрыгнул, расплескал вино и чуть не уронил кубок.

– О, мой ласковый и нежный весенний ветерок, ты завтра же, на утреннем докладе, узнаешь, насколько больше это быдло сделало за день, при нормальном обращенье.

– Нет, дорогой, ты все-таки дикарь.

– Возможно, но поскольку одичал еще я не совсем, могу сказать, что Черная Земля была тогда крепка и грозна, когда в достатке жил народ. Не властитель, он один, хотя и бог он, и Великий Храм, и прочее все в том же стиле, не владельцы сепов, их только сорок два, а именно народ, все, что вокруг нас, сделал он, а не правители, властители и прочие такие всякие.

– Ну, ты, мой милый, и сказал. – Имтес как-то по-новому посмотрела на супруга. – Сказал немного, но наговорил довольно. Теперь меня послушай: во-первых, такого больше нигде не говори, особенно ту часть, где про Великий Храм, А если уж никак эти позывы рвотные сдержать не можешь, то говори все это мне одной. Я так и быть послушаю. А то если стошнит тебя подобными мыслями, где-нибудь, ну скажем в людном месте, то очень долго подтирать придется и подтирать киркой или заступом в каменоломнях или еще в каком подобном живописном месте. Тогда даже и я помочь, наверно, не сумею. Во-вторых, – я даже и не знаю, как ты будешь управлять с такими-то вот глупыми мыслями. А, дорогой? Как? Как можно управлять тем, что, оказывается, обойдется и без нас? Ну и наконец-то, в-третьих, все, что у нас в Черной Земле создали, создал не какой-то там народ, а создала все чья-то воля. Всегда, везде и все создает только сила воли одного, если на сей момент находится такой у кого все это есть. И вот, к примеру, у меня, ее достанет сделать так, как я считаю нужным, но это ты, наверное, и сам заметил.

– О, еще бы не заметить, и вот хочу заметить, что мой персик, такой способностью не может не вызвать восхищенье.

– Ах, дорогой, как мне хотелось бы вот это все сказать и о тебе, нет, правда, очень бы хотелось. Мой котик должен очень постараться, потому что персик твой тобою тоже хочет восхищаться.

– Боюсь, что с восхищеньем могут быть проблемы, но это все мы, временно, задвинем в угол, есть тема интереснее для разговора.

– Я вижу, мой храбрый зайчик, уже покушал, так может мы поднимемся наверх в спальню и там начнем решать, что и куда задвинуть.

– Да, конечно, так мы и сделаем, но я вот что хотел у своей женушки спросить, а давно ли мы женаты?

Джедсегер, улыбаясь, смотрел на супругу, но боковым зрением внимательно следил за ее руками – очень уж она была внезапная эта самая женушка. Имтес выглядела вполне мирно, впрочем, как и всегда пока не кидалась с визгом в драку: она медленно оторвала пурпурную виноградину, засветившуюся драгоценным камнем в свете светильников, и медленно положила в рот, предварительно поводив ею по губам. Пламя освещало прекрасное личико в обрамлении желтых волос, множилось в светлых глазах, смотрящих на мир с томной негой. Ну, до чего хороша, гадюка!

– Дорого-о-ой. – пропела она нежно.

– Да, дорогая.

– До-оро-ого-о-о-й. – еще певучей произнесла она будто, длинными пальчиками перебирала серебряные струны арфы.

– Что, дорогая?

Имтес оторвала еще одну виноградину и, поднеся ко рту, долго водила по ней языком.

– Ай-яй-яй, – сказала великолепная в своей непредсказуемости принцесса.

– Ай-яй-яй? – поинтересовался супруг, любуясь своим египетским сокровищем.

– Ай-яй-яй-яй-яй!

– В самом деле?

Имтес, наконец, проглотила виноградину.

– Ну, конечно же, яй-яй. Мой дорогой опять теряет свою память. Или мой зайчик сильно осмелел за прошедшие немногие мгновенья?

– Дорогая, чтобы потерять надо для начала заиметь.

– А-а, понимаю, котик просто соскучился по разодранной когтями морде. – произнося это безукоризненным тоном любящей супруги, Имтес понимающе кивала головой, особая порция ласки была вложена в «морду», – Ну все, хватит напока, идем-ка лучше смоем пыль дневную с наших тел.

Супруги рука об руку направились во двор, где находился небольшой бассейн с беседкой на берегу.

Горели факелы, бросая неровный свет на поверхность воды. Тут же подбежали служанки и начали процесс разоблачения от одежд. Джедсегер на всякий случай поднял глаза к небу, пока девичьи пальцы хозяйничали в его одежде. Да, небо, густое, черное с крупными мерцающими звездами. О, боги, что это за чудо? Откуда же он здесь, и что все это значит, священная река, сияющие на солнце пирамиды, вот эта вот золотоволосая красавица-мегера. А где-то еще должна быть та, черноволосая, с глазами как вот это вот ночное небо, с движениями как у юной львицы. Он помнил все, что у них с нею было, но помнил так, как помнят сон.

Запахло розами. Две служанки подтащили вдвоем к бассейну полную корзинку розовых лепестков и опрокинули в воду.

Обнаженная Имтес пробовала пальцами ног воду. Затем, не оборачиваясь, сказала:

– Хетепхерес, подойди сюда.

Подбежала Хетепхерес. Имсет без пояснений и излишней экспрессии отмерила ей, молча одну оплеуху, служанка посмела ойкнуть и получила еще одно поощрение, затем ее небрежно отослали одним пальцем прочь.

– Идем же, дорогой, купаться, здесь уж, слава Ра и Гору, нам не помешают крокодилы. Тебе не помешают.

Странник спустился по ступенькам в воду, благоухающую розами, и протянул руку супруге. Та, грациозно перебирая ножками, спустилась к нему с очаровательной улыбкой и положила руки на плечи. Волосы ее были подняты вверх, образуя живописную копну, и заколоты тремя замысловатыми гребнями черного цвета с длинными иглами. Узкое лицо Имтес с зачесанными наверх волосами, с торчащими из них иглами, выглядело несколько фантастически, а тут еще светлые глаза, ставшие еще крупнее на узком лице без обрамления волос. Точно, это та самая! Та самая Имтес.

– Какая та самая? – прозвучал нежный голосок, приправленный загадочной улыбкой.

– Что? – очнулся Джедсегер.

– Ты сказал, что я та самая Имтес. Я и спрашиваю – какая же та самая.

– Ты ведь, та Имтес, – из царства прошлого Пеопи Неферикара, я ведь знаю о тебе, я знаю, что ты была на самом деле. Подумать только, где-то там в огромной бездне, в глубине времен жили люди, у каждого была своя судьба и своя жизнь, у каждого свои страданья и радости свои и вот передо мной та самая Имтес, о которой лишь то известно, что она была и еще факт один, трудно объяснимый, а у нее ведь там прожита жизнь. Куда же все это уходит? Куда ушли людские мириады и целые народы и все почти что без следа?

– Да, что с тобой, мой милый, я не была, а вот она я есть, и если руки у тебя еще не отнялись, ты меня можешь тут, в воде, нащупать. А, в общем, ты сказал красиво, мне нравится, хоть и не понятно все.

– Но ты ведь та Имтес и есть?

Супруга прижала к его губам ладошку и произнесла довольно твердо:

– А это котика не касается нимало и, более того, вообще не его ума дело. Пусть он подумает о том, что есть сейчас и здесь. Или о том, что будет, а не о том, что было где-то там, когда-то. А то не приведут к добру подобные исканья.

– Хорошо, о том, что здесь, я, почему спросил о времени нашей счастливой жизни в браке, Во время нашей романтической прогулки, там, на островах, ну помнишь когда ты взяла его своею ручкой.

– О, я, конечно, помню, дорогой. – проворковала Имтес и ее рука заскользила по животу супруга вниз, медленно, окольными путями подбираясь к предмету разговора.

– Так вот, моя золотая рыбка…

– У-у. – капризно скривила губки Имтес, подбираясь уже очень близко, отчего мысли странника стали разбегаться и он с большим усилием сметал их в кучу. – Не хочу я быть рыбкой, она холодная и скользкая. Я совсем другая. – улыбнулась Имтес.

– Ладно, рыбку отпустили, так вот моя нежно-розовая роза…

– Да, да, роза, – шептала Имтес прижимаясь грудью, отчего дыхание у странника сразу же участилось, – и мой бутончик сейчас раскроется тебе навстречу.

Руки супруги сами потянулись к обильному сокровищу и гладили его и сверху и снизу, еле сдерживая желание сжать их, что есть силы.

– И я готов поклясться моей розе что она… о, боже! – рука Имтес, наконец, подобралась вплотную и неожиданно схватила выслеживаемую дичь будто леопард кинулся на антилопу-гну.

– Так что же твоя роза?

– Ты первый раз его тогда в руках держала.

– Почему же? – рука Имтес задвигалась медленными движениями взад и вперед.

– А ты, мой золотистый лучик, была удивлена размером и не сдержала возглас удивленья. – странник, кстати, тоже уже не мог сдержать упомянутые возгласы, от того, что там внизу вытворяли руки-леопарды Имтес с бьющейся в них «антилопой».

– О, дорогой, не очень обольщайся, я видала и побольше. – глаза-топазы будто подсвеченные изнутри с вожделением смотрели на Джедсегера, будто прикидывая с какого бока откусить кусочек. – А если даже так, то что тогда?

– Тогда какой-то странный брак, в котором женушка… о, господи… не знает, что там, как, у мужа.

– Дорогой мой, это был возглас удовольствия, а не удивленья. Но я вижу еще в глазах твоих какой-то сор, давай, что там еще я подмету, чтоб было чисто впредь.

– Да, так пустяк, не стоит и вниманья… дорога… пожалуйста, оставь его… хоть не надолго… а то …сейчас я…

– А все же?

– Я вспомнил, где тебя я видел, не зная, что смотрю я на жену.

– Ну, где же, не томи, говори быстрее и займись в конце концов-то мною.

– Там, напротив Меннефер, в конце долины, под самыми утесами, есть роща огромных финиковых пальм. С месяц назад там две девушки сидели прекрасные: одна как ясный день, другая, как бархатная ночь, и наслаждались музыкой и песнями, вином и танцами. Да ты сама об этом мне напомнила, пообещавши выгнать, прочь с голым задом, с каким сюда явился. Вы, вот эти две, первые меня и видели таким.

– И в чем же, не пойму, твои сомненья?

– Дорогая, ну мы-то виделись тогда впервые, когда ж успели стать мы мужем и женой? к запаху роз примешивался еще какой-то, очень дурманящий.

– Уй ты мой непомнящий кутенок! Тоже мне, выискал проблему! Да просто ты и в прошлый раз напился, как свиненок, и, ничего не помня, бегал в чем родился– то есть без всего.

– Так я потом пошел же дальше, и я там много всякого наделал.

– А это вот, тебе вообще приснилось. – очень твердо стояла на своих позициях Имтес.

Несмотря на абсурдность, такая твердая уверенность невольно зарождала сомнение в собственных воспоминаниях. Они вроде бы были, но в какой-то непонятной мгле, неизвестно кем напущенной. Вот заехать бы ему в личность! Ну, так что получается? Не верить же своей женушке, что он постоянно напивается до полного беспамятства, что даже сам факт бурного застолья напрочь отсутствует. Нет, ну может он, конечно, выпить жбанчик пива по жаре или пару кубков вина вечером и выпить с удовольствием, да и кто бы отказалося? И как раз в обратном дело, что совсем нечасто достается, гораздо реже, чем хотелось бы. Так что женушка, зайка моя нежная, лжет и глазом не ведет, и глазки-то вон какие ясные-ясные, чистые-чистые, честные-пречестные. Сразу видно, что врет. Совершенно понятно, что прямо спрашивать бесполезно, лживая дрянь все будет отрицать, как бы абсурдно не выглядело отрицание, хотя как раз то у нее на все есть объясненье, а на то, что объяснить нельзя она просто закатит очередной скандал с истерикой, вот тебе и все обьяснение.

Нет, ну так и вправду поверишь, что вот это вот моя жена, кстати, красавица, чего еще-то надо? По характеру, правда, мегера, но должен же и у нее быть хоть какой-то недостаток. Вот это вот – наше с ней поместье и, надо полагать, что не одно. У нас огромные стада, луга, поля, сады, у нас крестьяне, слуги и рабы. Тонкие богатые одежды, ты, великий господин Джедсегер, таких и не видал и не носил и больше не увидишь, не мало драгоценных украшений, которые здесь, кстати ценят не за стоимость и редкость, а за красоту, и только. Нет, не только, еще, конечно, как магические свойства. Еще у них есть шикарнейшая барка, ладья и всяческие лодки, а также паланкины, почти что сровни царским и множество носилок, а если он захочет, то будут колесницы, и все вокруг от зависти зачахнут. В общем, прикинув трезвым, даже невооруженным взглядом, видна счастливая в достатке жизнь. Вдвойне счастливая с такой Мегерою-Горгоной, с такою каждый день будет, как первый… и последний, в общем с такой от скуки не зачахнешь.

О, боги преисподни, опять там эти пальчики гладят и сжимают. И тут он понял: все это она, – та, с глазами похожими на обсидиан с искрами загадочно мерцающими в их глубине. Она, чей смутный образ витает где-то в эфирной тьме его сознания, все сделала, и видимо это ее подарок. Или предложение на выбор? Да, гробница, саркофаг и выбор. Так что же он там выбрал? И что должен был бы выбрать? А между тем там, по другую сторону мыслей, он уже прижимал свою супругу к себе спиной и правою рукой ласкал ее животик, там, где коротенькая шерстка, а ладонь левой приподняла грудь и двумя пальцами гладила затвердевший сосок. Попка Имтес прижималась к его животу и плавно вращалась по нему кругами, головка откинулась назад, погрузив его лицо в аромат золотых волос, синий глаз иногда посматривал искоса с томной негой, руки ее держали его за бедра, слегка покалывая длинными и острыми ноготками. Вода кругами расходилась от их тел, почти невидимая под слоем розовых лепестков, и… да еще к розам был подмешан лотос. Ох уж эти египтянки. Как будто бы одной Имтес, без афродизиаков, было бы мало.

– О, дорогой мой, если ты не хочешь, что б растеклась твоя хрустальная росинка по бассейну идем скорее в спальню. – прошептало его белокурое счастье.

Счастье повернулось, обняло его за шею и подогнуло коленки, предоставив супругу удовольствие вынести ее наверх из воды. Сразу же вокруг них закружились служанки, как бабочки вокруг светильника. Впрочем, бабочки, тоже порхали вокруг, большие, крупные ночные бражники, со светящимися бусинками глаз. Они вились вокруг факелов и некоторые, самые смелые, вспыхивали и, пролетев резким огненным зигзагом, молча падали. Тихо журчали сверчки, наверху пальмы негромко и как-то умиротворенно цинькала цикада. Легкий ветерок, обнимая влажные тела, приятно охлаждал. В неровном свете факелов служанки осторожно вытирали их тела. Имтес с нежной обещающей улыбкой смотрела на странника, правда, когда одна девушка случайно уронила полотенце, она, не переставая улыбаться своему милому, накрутила на пальчик клочок волос девушки и выдернула его. Несчастная только чуть дернулась, не посмев даже пискнуть, а женушка все не отрывала от дорогого томного взора.