Текст книги "Ловец"

На следующее утро китаец опять побеспокоился, оставлю ли я его в живых.

– Командира, если убьешь меня, панцуй[26]26
  Панцуй – местное название женьшеня.


[Закрыть] тебе не дастся. В землю уйдет, и места потом не отыщешь, – убеждал он меня с робкой надеждой на лице.

– Будь спокоен, ходя, если обещал, значит, так оно и будет, – обнадежил я парня.

К обеду мы пришли на место. На не очень большой поляне стояла полуразвалившаяся фанза. Вокруг рос обычный кедрач. Лишь в двух-трех местах я заметил ярко-красные приплюснутые ягоды – именно они и принадлежали растениям женьшеня.

– А где старик, который присматривал за плантацией? – спросил я, когда не обнаружили никого в фанзе. Семен пожал плечами и осторожно, чтобы не задеть ценные растения, обойдя поляну, скрылся за деревьями. Вскоре вернулся, неся в руках две костяные палочки – именно такими пользуются собиратели женьшеня, когда выкапывают корни.

– Старик сдох, однако кости звери уже растащили, – только и пояснил Сема.

«Ну и хорошо, лишний грех на душу брать не придется», – подумал я. Сегодня еще в пути Семен подстрелил трех рябчиков, и мы пообедали свежезажаренной дичью. Затем со всей осторожностью осмотрели плантацию. Собственно, плантации как таковой и не было. Плантация в моем понимании – распаханная земля, где ровными рядами возвышаются ухоженные посадки. Ничего подобного здесь не наблюдалось – обычная поляна в лесу. Китаец только следил, чтобы уберечь женьшень от прямых лучей солнца, для чего были устроены навесы из кедрового корья. Да еще из ближнего ручья была проведена канавка, по которой струилась тонкая струйка воды.

Всего мы насчитали более семидесяти четырех– и пятилистных растений женьшеня. А в одном месте в земле росли четыре корня с шестью листьями и даже один семилистник. Три шестилистника я решил откопать. Выкапывали растения перед заходом солнца, это тоже одно из условий, которого строго придерживаются знающие сборщики женьшеня. Молодому китайцу Сема не доверил столь ответственной работы. Сам, с величайшей осторожностью, чтобы не дай бог повредить хоть один корешок, он медленно и даже читая при этом молитвы, выкопал костяными палочками корни, после чего бережно завернул их в холщовые тряпочки.

Вечер был теплый, в воздухе столбом стояла мошкара – значит, и завтра день будет хороший. Мы окурили фанзу, избавляясь от досадливых насекомых, и, привычно связав нашего пленника, улеглись спать. Наутро я проснулся поздно. Полночи размышлял, как я буду использовать свою долю добычи. В принципе на здоровье я не жаловался, потому решил поберечь корень до случая. Естественно, нанайца мы возьмем в долю, тем более присматривать за плантацией кому-то придется. Поэтому он лучшая кандидатура. В то, что он может вырыть все корни и смотаться, я не верил. Коренные жители леса крайне редко пакостят друг другу. Чревато последствиями, знаете ли. А вот что делать с китайцем, я до сих пор не определился. Выйдя из фанзы, я увидел Семена хлопотавшего над приготовлением завтрака.

– А где китаец?

– Я его отпустил, дал продуктов, нож, и он ушел еще на рассвете.

– Да ты понимаешь, что он сюда других хунхузов приведет?

– Никого он не приведет, я на него заклятье наложил, – спокойно глядя на меня, сказал Семен. – Я же видел – мучаешься. Вот ты и выполнил свое условие – оставил парю в живых. Он пойдет к границе через мои владения. Духи его не выпустят. Для меня он плохой человек. Видел я, как хунхузы из банды его дяди живьем людей в землю закапывали, так что нет греха в том, чтобы остановить хищную тварь.

После бойни, устроенной в ущелье этим нанайцем, я почему-то сразу поверил, что так оно и будет.

Глава 6
Константин Рукавишников. Охота на старателей

На четвертый день после ухода с плантации мы с Семеном добрались до «железки». Нанаец, проводив меня, удалился в тайгу, но обещал, что не далее чем через неделю принесет нам подготовленные к употреблению корни женьшеня.

Отряд моих бойцов только вчера прибыл в поселок Бикин. Так что по времени мы не слишком разминулись. Зайдя в поселок, я спросил у первого встреченного мной плюгавого мужичка в задрипанном пиджачишке, одетом на голое пузо:

– Скажите, уважаемый, где разместились вояки, прибывшие на днях из тайги?

Не понявший иронии хмырь, сразу проникшись ко мне добрыми чувствами, охотно объяснил с долей зависти в голосе:

– Да вон, в доме Селивана второй день гулеванят. Дом-то пустой, сам хозяин в Маньчжурию сбежавши. А командир отряда с председателем совета в бане сейчас моются…

С бойцами сейчас разговаривать было бесполезно, наведаюсь к ним утром, когда проспятся. А в баньку я завалился с удовольствием. Дед, охранявший баню (видимо, он был ее хозяином), сначала решил не пущать завшивевшего героя, вернувшегося из тайги. Но когда я показал свое удостоверение, старик встал по стойке смирно… с вилами на караул.

Мое появление в парной встретили дружные, совсем нетрезвые голоса. Председателя я уже знал, у него мы запасались продуктами, прежде чем идти в тайгу. Федор (так звали председателя) был когда-то военным моряком Тихоокеанского флота. Революционные матросы в восемнадцатом году покидали своих офицеров за борт и прямо на торпедном катере подались на остров Аскольд, что невдалеке от Владивостока. Золота решили намыть. Только штурмана из них были хреновые – катер морячки посадили на камни. Из тринадцати человек экипажа только трое выбрались на берег. Одним из них был Федор. «Меня татуировка спасла», – хвастал он, показывая распростертую на груди русалку, к которой с определенными намерениями приставал косматый Нептун.

Морячки хлебнули горя: подобрали их японцы, вовсю уже хозяйничавшие в Дальневосточном крае. Обращались с морячками хуже, чем с собаками, и когда все же сдали во Владивостоке местным властям, Федору удалось бежать. Потом он три года партизанил, и за пролетарское происхождение и частичную грамотность его теперь назначили председателем поселкового совета. Вечер вообще прошел весело. Митька, узнав, что плантацию нашли и он теперь в доле, предложил это дело отметить. А что я? Я совсем «за». Вот только одежды у меня сменной не было. К этому времени председатель уже ушел хлопотать насчет выпивки-закусона. Пришлось Митьке бежать, разыскивать в наших запасах сменную одежду для меня. Отвыкший от выпивки, я после первого же стакана самогона неприлично захмелел, и, хоть мне и пихали в рот сало вперемешку с огородной продукцией, вечер уже помнился неотчетливо. Сидели вроде в сельсовете, чисто мужской компанией. Поднимали тосты за нашу власть и вождей партии… Потом вдруг оказалось, что в помещении присутствуют женщины. После помню, как меня выворачивало у плетня, и женский голос участливо предлагал выпить колодезной водички.

Очнулся я опять в бане, и опять голым. Чресла мои припечатывала к полоку[27]27
  Полок – в данном случае верхняя лежанка в парилке.


[Закрыть] ляжка рубенсовских размеров. Занемевшее тело и жидкость в мочевом пузыре требовали движения. Так что я, даже не особо рассматривая ночную подругу, решительно высвободился из-под нее и скоренько побежал отливать. Стояло раннее утро, во дворах поселка недовольно и протяжно мычали коровы, призывая своих нерадивых хозяек на утреннюю дойку. Горланили петухи, встречая рассвет, но мне не было дела до сельской идиллии. Под холодным ветерком я изрядно замерз и, быстро нырнув в баню, прикрыл озябшим телом разметавшуюся во сне женщину…

* * *

В путь, в путь, кончен день забав,

В поход пора.

Целься в грудь, маленький зуав.

Кричи ура[28]28
  Стихи Николая Подревского.


[Закрыть].

Напевал я себе под нос, с трудом преодолевая соблазн зайти к председателю на утренний опохмел. «Нет, надо с собой бороться. Пьянству бой. Потехе час», – убеждал я себя, шагая в сторону станции. Следовало доложиться начальству о выполнении задания и заодно узнать у телеграфиста, не поступало ли нам каких распоряжений.

Никаких распоряжений не поступало. Белобрысый телеграфист деловито отстучал мое послание, и я не в силах усидеть в тесном, прокуренном помещении, вышел на свежий воздух – следовало безотлагательно ответить, если со мной свяжутся по телеграфу. Прошло около получаса, прежде чем Буренко ответил. Текст телеграфной ленты был лаконичен: «Приказываю следовать в Хабаровск. Вагоны подадут к 20.00. Поступаете в распоряжение товарища Захарова».

Кто такой Захаров, я не знал. По открытой связи о званиях и должностях не распространялись. Думаю, данный товарищ и сам нас на месте найдет. Но телеграмму я на всякий случай припрятал в карман гимнастерки.

Во дворе Селиванова дома Митя читал бойцам наглядную лекцию о вреде пьянства. Правда, проводил он ее своеобразно, перемежая мат с ударами пудовых кулаков, опускавшихся на головы двух бойцов. Семен и Матвей Никитины – два брата-акробата – успели с утра похмелиться и теперь получали по полной программе.

– Суки! – орал мой помощник. – Я же предупреждал, чтобы сегодня все были в форме!

Увидев меня, он слизал кровь с разбитых кулаков, и как ни в чем не бывало спокойным голосом поздоровался, протягивая руку.

– Что с ними делать будем? – спросил я, кивая в сторону ползающих по дворовой пыли пропойц.

– Надеюсь, взбучка послужит им уроком, – произнес Митя и негромко добавил: – Жалко терять таких бойцов. Стрелки – хоть куда и ловкие, черти. Это они главаря банды вдвоем спеленали, не дав ему даже пикнуть.

– Ну и ладно. – Приказав построиться, я объявил: – Бойцы, слушай приказ: лошадей напоить и покормить, обмундирование и оружие проверить, привести в порядок. В 19.30 выступаем к станции под погрузку. Если ко мне есть вопросы, обращаться сейчас.

Внимательно осмотрев строй и не дождавшись вопросов, я распустил бойцов…

* * *

Поздний вечер. Мерно постукивают колеса старого «столыпинского» вагона, в небольшое зарешеченное окно бледным потоком льется свет полной луны. Мы с Митькой сидим в отгороженном матерчатой дерюжкой углу. Бойцы спят, а мы ведем беседу, неторопливо отхлебывая из кружек крепкий, холодный чай. После того как мы стали совладельцами плантации женьшеня, что, мягко говоря, не очень укладывалось в рамки морального кодекса строителя коммунизма, Митька мог позволить себе быть более откровенным в разговорах со мной.

– Костя, я не понимаю, кому все это было нужно? – непривычно задумчиво произнес приятель.

– Это ты о чем?

– Ну, война меж своими… Нет, я понимаю, стремимся к светлому будущему, только его, что-то особо и не видно на горизонте. Наоборот, народ в деревнях стал жить беднее, да и в городах жизнь не веселая. НЭП, похоже, скоро отменят, и тогда вообще кранты. Будем, как в восемнадцатом, получать пайки селедкой с полуфунтом хлеба на день.

– Дима, кем ты был до революции? А был ты деревенским пареньком, которому была только одна дорога, крутить быкам хвосты да пахать в поле. А теперь ты кто? Ого-го! Заместитель командира отряда особого назначения! Любая революция всегда открывает путь для молодых и нахальных. А все это гнилое дворянство с их чванством и тупоумием давно пережили свою эпоху.

– А ты сам-то не из дворян?

– Мать дворянка, а отец из разночинцев, – чуть смущенно признался я. – Не в этом дело! Главное, только сейчас перед нами открылись такие горизонты! Кстати, вот сидя у себя дома, ты знал, что означает слово «горизонт»? А, нет. А теперь используешь в своей лексике. Ты ведь после армии курсы ликбеза окончил. Новая власть не позволила тебе быть безграмотным. А насчет питания не беспокойся – военных ни одно государство голодом не морило. Скорее у крестьян и работяг все отнимут…

– Вот то-то и оно, – вздохнул Дима, не до конца еще оторвавшийся от своих корней. И, внезапно оживившись, заметил: – У меня сосед, когда с войны вернулся, рассказывал, что кормежка в армии плохая была.

– Вот поэтому-то революция и произошла. Трудовому народу надоело гробиться за амбиции правящего класса. Русский народ терпелив, но бунт его страшен и беспощаден. Об этом еще Пушкин говорил.

– Да, но и в Красной армии мы часто сидели на подножном корму, – заметил въедливый Митька. – Крестьян обирали…

– Но это же временные трудности! Сейчас нам платят приличное жалованье. А вспомни, какие сухие пайки нам для отряда выделили!

– Слушай, Кость, а мы так и не дождались Семена. С корешками женьшеня неувязочка вышла.

– Да не беспокойся – будем живы, никуда они от нас не денутся…

* * *

– Оперуполномоченный ОГПУ батальона особого назначения Захаров, – четко представился квадратный крепыш в габардиновой гимнастерке с одним прямоугольником в петлицах. «Постарше меня по званию, седьмая категория[29]29
  Для сотрудников особых отделов были установлены знаки различия по категориям в соответствии с занимаемой ими должностью. Всего было 13 категорий.


[Закрыть]», – отметил я про себя. Прибыв в Хабаровск, я не удосужился переодеться в свою парадную гимнастерку.

– Уполномоченный ОГПУ Рукавишников, – коротко представился я. – Каковы наши действия в дальнейшем? – спросил через секунду, искоса поглядывая, как мои бойцы по настилу осторожно выводят лошадей из вагонов. – Вы вовремя к нам прибыли.

Захаров ощерил щербатый рот в улыбке, никак не соответствующей последующим словам:

– В городе тревожно. С той стороны Амура участились заброски мелких диверсионных групп. Людей не хватает на пресечение их деятельности. Так что разместитесь в армейской казарме. Все равно сейчас она пустует. Сегодня располагайтесь. Получите недельное довольствие на отряд, а ближе к полудню я подъеду. Тогда и получите конкретное задание.

Солнце едва приподнялось из-за горизонта, когда мы добрались до места. В трехэтажном кирпичном здании казармы находился лишь один дневальный. Он открыл бойцам конюшню, и пока они заводили по стойлам лошадей, я поднялся на второй этаж в комнату, где ранее размещался командный состав. В комнате были две койки, на одну из которых я сразу завалился спать. Ночью мне это сделать не пришлось. За семь часов дороги мы большую часть времени пути проболтали с Митькой…

Проснулся через три часа, меня разбудил мой неугомонный товарищ:

– Вставай, Трофим пожрать приготовил, да и Захаров уже явился, сейчас с бойцами беседует, но сказал, что скоро зайдет.

Мы только успели наскоро перекусить горячей кашей, как в дверях появился наш куратор. На предложение поснедать с нами он ответил решительным отказом. Лишь от предложенного чая не отказался.

– Уф, упарился! – сказал Захаров, сняв фуражку и протирая огромным клетчатым платком обширную плешь. Шумно отхлебнув из кружки, он вдруг заявил: – Вот такие пироги… Обстановка в городе, как я уже говорил, напряженная. В связи участившимися прорывами банд на нашу территорию и сложной политической обстановкой в Китае, войска ДВК[30]30
  Дальневосточного края.


[Закрыть] приведены в повышенную готовность. По приказу командующего около границ происходят показательные маневры. В Хабаровске из войсковых подразделений остался только комендантский взвод и взвод охраны моста через Амур. Так что есть мнение, что ваш отряд на две декады задержится в городе, а затем вас перебрасывают в Некрасовский район[31]31
  Ныне район имени Лазо.


[Закрыть] до станции Хор.

– Это что, обратно поедем? – не выдержал Дима. Я понимал его радость – сработал инстинкт собственника. Я еще вчера заметил: чем дальше мы отъезжали от плантации, тем грустнее становился Митя. Меж тем Захаров продолжал:

– Через месяц заканчивается сезон добычи рассыпного золота, и старатели-контрабандисты потоком хлынут в Маньчжурию. Надо постараться перекрыть этот поток незаконно добытого золота.

– Это длительная работа, – заметил я. – Нам необходимы агентурные сведения, внедренные в их среду люди и лишь затем понадобятся бойцы для силовых акций.

– Дельно, – заметил крепыш. – Как ты это себе представляешь?

– Думаю, с обязанностями командира группы справится и мой заместитель, – сказал я, кивая на Диму. – А я могу хоть завтра отправиться назад. Тем более у меня есть человек, хорошо знающий местные края. Он нанаец, поэтому мое появление с ним под видом старателя не вызовет подозрений у контрабандистов.

И все же поразмыслив, к вечеру я решил, что амплуа старателя мне не подойдет. Какой, к черту, я старатель? Не знаю тонкостей ремесла, руки не красные и не опухшие от работы в холодной воде. Лицо, конечно, обветренное, но любой знающий человек сразу определит, что я не из их братии. Об этом я и заявил своему куратору на следующее утро.

– А кем бы ты хотел представиться?

– Представляться мне еще рано, поживу маненько. А личину мне придется выбирать – скупщика золота. Для этого нужны деньги.

При слове о деньгах Захаров сморщился, как будто уксуса глотнул.

– Ладно, я что-нибудь придумаю, зайдете в финчасть, вам там деньги по ведомости на весь отряд еще получить надо. Мой помощник после обеда проводит до места.

На следующий день я получил в финчасти целых шестьсот рублей на проведение оперативных разработок. В эту же сумму входила зарплата Семена за целый месяц. Да уж, на кота широко, на собаку узко. В конечном итоге при случае решил использовать собственные деньги, у меня накоплено было около полутора тысяч рублей. Затем взялся за экипировку.

Из оружия у меня была парочка метательных ножей, финка, два моих старых пристрелянных нагана. Слегка поразмыслив, из запасов отряда отобрал я новенькую «мосинку». Теперь дело было за одеждой. На улице по утрам слегка подмораживало. Ранняя осень, как-никак. Скоро наступят серьезные холода и, хотя последние дни погода была ясной, все же в ближайшее время стоило ожидать дождливой погоды. Вот из таких соображений и стоило подобрать себе одежду.

По записке, написанной Захаровым, я отправился на склад конфиската, принадлежавший нашей «конторе». Подобрал себе овчинную бекешу, шапку-ушанку, новенькие хромовые сапоги и даже ненадеванное теплое белье. Еще блуждая по тайге, я с завистью смотрел на обувь нашего нанайца. Удобные, бесшумные, мягкие улы, лучше всего подходили для ходьбы по лесным тропкам, но их на складе не было. Поэтому я решил пройтись по местному базару. Конечно, местный базар был не чета Семеновскому, но товаров в рядах хватало.

Я довольно быстро нашел то, что мне требовалось, и, неторопливо шествуя по рядам, с интересом разглядывал выложенные товары. Атмосфера базара была пропитана резкими запахами дыма костров, свежевыловленной рыбы, черемши, перекаленного соевого масла, несвежих продуктов. Проходя мимо горбоносого торговца, скучавшего над железной бочкой, я заглянул в боковое квадратное отверстие. Мощный запах протухшей рыбы чуть не заставил меня расстаться с завтраком. Сверху в отверстии бочки были видны десятки рыбин, плавающими вверх брюхом.

– Ты чего такой тухлятиной торгуешь? – возмутился я.

– Слюшай, дарагой, чего встал? Проходи. Риба не дохлый, он уснул. Скажи, а ты себя во сне контролируешь?

«Собственно, какое мне дело? – подумал я, спеша отойти подальше. – На каждый товар есть свой покупатель. Раз сидит, значит, у него клиенты бывают. Может, кто собакам купит?»

Проходя по рынку, я отметил группу хорошо одетых солидных мужиков, которые вроде ничем не торговали, а стояли, пересмеиваясь меж собой. Короче, вели себя праздно. Но это только казалось…

Не успел я отойти от торговца пахучим товаром, как заметил, что к их группе подошел солидный господин из «бывших» и что-то спросил. Затем, воровато оглянувшись, достал из кармана маленький узелок и развязал, блеснуло золото царских империалов (глаз у меня зоркий!), которое тут же перекочевало в руки валютчиков в обмен на довольно пухлую пачку бумажных денег. Поразмыслив, я решил обменять пятьдесят червонцев на царские деньги. Одет я был в гражданскую одежду, так что без проблем получил четыре империала и кучку серебряных рублей царской чеканки.

* * *

Мое появление в Бикине не осталось незамеченным. Первым меня увидел Федор – председатель.

– Тебя что, разжаловали? – испуганно оглядывая мой сугубо гражданский наряд, спросил он.

– Нет, я здесь в отпуске.

– По ранению? [32]32
  Председатель просто пока не знал, что такое ежегодный отпуск.


[Закрыть]

– Да, немного зацепило. Вот приехал в ваши края подышать свежим воздухом, пообщаться с друзьями-подругами.

– А, знаю, на Катерину запал? – Хитро прищурившись, Федя погрозил пальцем. – Так она меня уже не раз выспрашивала, мол, не слышно ли чего про курчавенького.

Я мысленно содрогнулся, но делать нечего, пришлось выражать на лице полный восторг от такой новости. На самом деле я приехал в поселок с одной целью – встретиться с Семеном. Раз он обещал появиться через неделю в Бикине, значит, не сегодня завтра должен нарисоваться на горизонте.

Ночь я провел с Катериной – молодой вдовой убитого еще четыре года назад местного казака. Женщина была медноволоса и зеленоглаза, с упругим гладким телом, в постели она была горяча, соскучившаяся по мужской ласке, ненасытна. Да и я в этот раз, решительно отказавшись пить местную самогонку, держался орлом. Четырежды за ночь «бросая ввысь свой аппарат послушный». В принципе имела место перспектива на дальнейшие отношения. Моя ровесница, ладная баба. Похоже, неизбалованная легким житьем, а то, что у нее имелся шестилетний пацан, меня не пугало. Загвоздка заключалась в том, что собственного жилья я не имел, и на какой рубеж меня завтра бросит партия и родное ОГПУ, было неизвестно…

На рассвете я вышел во двор. Сегодня было холодно. Легко одетый, оправившись, я уже хотел быстренько заскочить в натопленную избу, но что-то заставило меня выглянуть на улицу. Вовремя! По поселковой улице шагал мой кривоногий друг. В лучах восходящего солнца вокруг его головы как бы обрисовался нимб. И тут на меня «нашло»: в глазах потемнело, и я воочию увидел Семена, раскрывшего рот в немом крике. Тело нанайца, насаженное на кол, судорожно дергалось наподобие марионетки, управляемой рукой пьяного кукольника…

Тьма медленно отступала, и вместо нее светлым пятном передо мной замаячило слегка озабоченное лицо моего товарища.

– Здравствуй, Костя, – просто произнес он. – Никак увидел что-то? – как о чем-то обыденном спросил Сема.

– Смерть видел, – прохрипел я.

– Это бывает, – спокойно покивал нанаец, даже не спрашивая, чью смерть я только что увидел. – Я давно заметил, что у тебя есть связь с небом, но об этом лучше попозже поговорим. В дом пригласишь? Или так ждать будем, когда кончик в сосульку превратится? Думаю, хозяйке дома это не понравится.

– Ты почем знаешь? – оторопел я от такого заявления.

– От тебя сладко бабой пахнет, – сказал Сема, совсем закрыв глаза и сладостно втягивая воздух слегка вывернутыми ноздрями.

Через час, плотно позавтракав и уложив свою котомку, я прощался с Катериной.

– Ну, бывай, труба зовет, – сказал я с улыбкой и чуть смущенно добавил: – Ты вот возьми деньги. Твой оголец совсем обносился, – сказал и сунул ей в руки пять червонцев. Потом крепко поцеловал, пообещав еще наведаться, вышел во двор и, на мгновение обернувшись, заметил свою кралю, все так же державшую в замершей руке деньги. А по щекам ее струились слезы…

До прихода поезда, следовавшего в нужном нам направлении, оставалось около полутора часов. Этого времени хватило, чтобы вдали от чужих ушей обменяться с Семеном новостями и обсудить новое задание. В первую очередь я поинтересовался насчет юного хунхуза, отпущенного Семой в тайгу.

– Медведь его разорвал, – ответил нанаец, в доказательство своих слов доставая драный синий кушак с кровяными пятнами: – Вот все, что от него осталось.

– А что с панцуем? – спросил я.

– Сушится, однако.

Нисколько не сомневаясь в правдивости слов нанайца, я пока удовлетворился таким ответом. По поводу задания Семен внес интересное предложение.

– На ту сторону, в Маньчжурию, нам перебираться надо. Знаю я две деревни, мимо которых не пройдут старатели. Жалко мне их. С ранней весны до начала зимы они гоняются за фартом. Тяжелый труд, а на обратном пути их обирают: скупщики золота, торговцы опиумом, шлюхи, содержатели игорных домов, хунхузы, а теперь еще белые начальники до них доберутся.

– Сема, а не твои края эти пришельцы грабят? Золото, которое, возможно, уйдет в Китай, мы здесь можем пустить на нужды нашего государства. Чтобы наши люди лучше жили. Чтобы твои родственники не знали нужды.

– У меня нет родственников. Вымерли, – тихо произнес Семен. – Да я не отказываюсь, начальник. Деньги получил, работать буду, – добавил он с грустной улыбкой.

* * *

В поселке Хор, куда мы прибыли через три часа после посадки в поезд, прямо на станции у меня проверили документы. Естественно, своего настоящего удостоверения не показал. Достал бумажку, слепленную на скорую руку еще в Хабаровске, где значилось, что я бригадир охотничьей артели «Свободный труд». Станционный милиционер долго и подозрительно рассматривал то мой мандат, то мою щегольскую одежду, никак не подходящую человеку, промышляющему в тайге. Но, видимо, волшебное слово «бригадир» все же возымело действие, и он отпустил нас с богом, даже не взглянув в сторону нанайца. Туземцы, откуда у них документы?

Мы не стали останавливаться в поселке, а сразу направились на берег Уссури. На следующий день Семену удалось договориться с одним из контрабандистов, и он нас переправил через реку. Переправа прошла без осложнений. Что делать, граница у нас пока дырявая! По моим сведениям численный состав любой из застав в ДВК не превышал тридцати бойцов-пограничников. Так что полностью перекрывать границу они не могли чисто физически.

Лишь только переправились на левый берег, с низко висящего неба повалил крупный снег. Задул сильный ветер, и я перестал видеть своего спутника, идущего впереди меня. Нанаец, что-то прокричал, но в шуме ветра я так ничего и не услышал. Шли мы, наверное, около часа, пока Сема не нашел узкий овражек, в котором мы смогли укрыться от непогоды. На краю оврага умостилась небольшая березовая рощица, так что набрать дров для костра и построить временный шалашик не составило труда. Через час мы сидели, укрытые от непогоды у ярко горящего костра, и молча ждали, когда закипит чай.

– Хорошо, в этом году зима ранняя будет, – наконец прервал молчание нанаец.

– Это почему хорошо?

– Река быстрее станет. Старатели сезон раньше закончат.

– А почему ты уверен, что старатели пойдут именно по этому маршруту?

Сема усмехнулся:

– Дорога самая короткая. Старатели и так намерзнутся, пока доберутся до этого берега. Тем более от деревенек идет прямая дорога в глубь Маньчжурии, к большим поселениям.

* * *

А перед рассветом нас попытались взять за вымя. Спал я чутко и сразу приподнялся с подстилки, лишь только нанаец тронул меня за плечо.

– Тихо, начальник, люди близко.

– Сколько? – прошептал я.

– Наверное, пятеро. В роще прячутся. Я их недавно учуял. Черемши наелись с вечера, а теперь он из живота духом выходит, – сообщил нанаец.

Я быстро соображал: «Если прячутся, значит, жди нападения. До рощи метров двести. Если поползем навстречу или в обход – могут заметить. Тем более перед рассветом заметно посветлело и на свежевыпавшем и пока не растаявшем снегу наши темные тени будут заметны. Но почему они не нападают?»

Как бы подслушав мои мысли, Семен ответил:

– Они услышали, что я не сплю. Патронов у них, наверное, мало. Думают.

Разбойники совещались совсем недолго, не успел я приподнять голову над срезом оврага, как увидел несущиеся тени. Я приподнял свой наган – выстрел! И – редчайшая неудача: мой наган дал осечку. Цель сместилась. Взвожу курок, стреляю вновь, уже почти в упор, шагов с двадцати. Кувыркнулся! И в следующий момент я сам чуть не схлопотал пулю. Наш бивак атаковали только четверо противников! Я не учел пятого, прикрывающего своих подельников с тыла. Винтовочная пуля прошла возле виска, я мгновенно сместился в сторону и на ходу снял еще одного бандита. Слева от меня раздался выстрел из винтовки – это поддержал огнем нанаец. И не промахнулся! В последнего нападающего я стрелял в упор, с пяти шагов. Пуля, попавшая в грудь, отшвырнула тщедушного хунхуза будто тряпку. При падении из рук бандита вывалился тесак. Похоже, огнестрельного оружия у атакующих не было. Зато последний бандит винтовку имел и сейчас вступил в перестрелку с моим напарником.

Я посмотрел на небо. Тучи ночью ушли на запад. Восходящее солнце светило ярко и прямо в глаза нашему противнику. Трудно ему было выискивать цели. Я сразу заметил, что, потеряв своих товарищей, последний бандит, отстреливаясь, постепенно смещается в сторону реки. Наконец посчитав, что ушел достаточно далеко, он приподнялся и дунул напрямки к берегу. Я уже давно подготовил винтовку для стрельбы и, выставив планку прицела на четыреста метров, спокойно навел мушку на удирающего во все лопатки бандита. Выстрел, передернул затвор, еще один. Бандит со всего маху ткнулся лицом в неглубокий снег и больше не вставал. После непродолжительного осмотра трупов Семен выдал резолюцию:

– Маньчжуры, ходили на нашу сторону, нарвались на конных охранников. Наверное, многих из них положили. На берегу должна остаться лодка.

То, что хунхузы шли от берега Уссури, я и сам по следам видел. Картина ясна: вылезли из лодки, учуяли запах дыма, по следам обуви определили, что чужаки. Мне было только непонятно, как Семен определил, что они на нашей стороне нарвались на пограничный разъезд?

Когда я об этом спросил, нанаец задрал ворот халата у последнего убитого мной бандита:

– Сам посмотри, рана у него на плече, видно, что саблей сверху били. Только достали совсем мало-мало. Винтовка у хунхузов всего одна, значит, других оружных ваши конники перебили.

Мы спустились к реке и в густых ивовых зарослях без труда обнаружили большую лодку.

– Давай ее перепрячем, – предложил я.

– Зачем сейчас? По воде поплывем, выйдем ближе к деревне, – ответил мой спутник.

Так мы и поступили.

* * *

Оба поселения расположились, чуть ли не на самом берегу Уссури и практически примыкали друг к другу. На северной окраине обосновались русские. Назвавшие свою часть селения Прохоровкой. После установления советской власти на китайскую территорию перебрались не смирившиеся с поражением белоказаки. Вместе с семьями переехали. Бросив дома, пашни и охотничьи угодья.

В южном поселении – Баньзян, жили маньчжуры и пришлые китайцы.

Обо всем этом мне рассказал Семен во время не слишком продолжительного плавания по реке. Плавание хоть и вышло недолгим, но за четыре часа путешествия по озябшей реке мы дважды чуть не напоролись на топляк. Наконец Семен, сидевший на веслах, стал энергично загребать к берегу. Лодку спрятали в прибрежных камышовых зарослях и еще пару часов двигались по раскисшей почве пойменных лугов, прежде чем впереди нарисовались строения. Дело шло к вечеру. Несмотря на теплую одежду, я изрядно продрог на сыром ветру, дувшем с реки, и был очень рад, когда Семен указал мне на дом, играющий в деревеньке роль постоялого двора. Сам Сема по замыслу должен был остановиться в китайской части поселения. Договорившись встретиться завтра с утра, мы разошлись.

Постоялый двор имел вид двухэтажного рубленого пятистенка. Вообще казачки довольно быстро освоились на новом месте. Проходя по деревне, я заметил с дюжину крепких хозяйств. Дома были рублены из вековых сосен и кедрача. В каждом дворе, судя по звукам, держали скот, да и встреченные мной по пути люди не выглядели истощенными. Наоборот! Прямо у входа на постоялый двор меня встретил такой мордоворот, что протиснуться мимо него не представлялось возможности.