Текст книги "Серая Мышка. Второй том о приключениях подполковника Натальи Крупиной"

– Но, – огляделась Наталья во дворике, который теперь был освещен мягким приглушенным светом, – каждый должен делать свое дело. Я, кстати, тоже.

Задача, которую поставила перед собой Наталья предыдущим вечером, была одновременно и простой и сложной. Простой – потому что при ее квалификации организовать встречу с любым человеком, да хоть с самим божественным микадо, было вполне реально. Но вот гарантировать, что этот разговор не будет записан скрытой камерой и попадет в нежелательные руки, она не могла.

– Это не Россия, с массой глухих уголков, где точно нет, и никогда не будет прослушки; здесь камера может оказаться даже под этой тарелкой.

С этой мыслью Наталья, она же «французская туристка», одарила официанта улыбкой пресыщенной прожигательницы жизни из далекой Европы. Невозмутимый в течение всего вечера служитель этой обители чревоугодия на миг расплылся в ответной улыбке – очевидно, почуял хорошие чаевые. Но угодливо склоненную спину не выпрямил; так и отошел от столика. Ресторан «Ихиматсу» был выбран Мышкой совсем не случайно. Если тот специалист по Японии, что рассказывал и ей, и остальным членам группы три нуля про традиции островного государства, не ошибался, то мест, куда можно было без опаски прийти в уверенности, что за тобой никто не будет подглядывать, было совсем немного. И все они были связаны с соблюдением древних ритуалов. Человек, с которым Наталье было необходимо переговорить с глазу на глаз, очень чтил их. Майор Като – именно он заменил полковника Кобаяси на посту начальника отдела, упустившего из своих рук русского мастера Будылина. Раз в неделю, что бы не случилось, майор погружался в глубину веков; наслаждался чайной церемонией, тихой музыкой и стихами, что декламировали ему гейши в специальном домике, который назывался окия. А точнее – одна гейша, Мика. В этом отношении майор Като тоже был достаточно консервативен. И в этом самом окия никаких средств слежения не было. По крайней мере, Мышка очень надеялась на это.

Вламываться в тихий, регламентированный до мельчайших деталей мирок без предварительной подготовки Наталья не хотела – опять-таки, чтобы не поднять ненужную невидимую волну, что могла доплеснуть до чужих глаз и ушей. Поэтому она и сидела сейчас здесь, в ресторане, который славился наличием в них в качестве приложения к ужину самых настоящих гейш. Это утверждали и путеводители, и хозяин заведения, который почему-то лично встретил нежданную гостью. Может потому, что являться сюда женщине в одиночку было не принято. Но Мышку не завернули от порога, не показали ни словом, ни жестом, что она здесь нежеланный посетитель. И теперь она сидела за низеньким столиком, наслаждалась незнакомыми острыми блюдами, в которых преобладала рыба и впитывала в себя атмосферу неспешного праздника, которую создавали женщины, укутанные в плотные шелковые кимоно. Они шествовали мимо плавно, со склоненными головами, на которых были наверчены какие-то сложные сооружения, которые назвать обычными прическами язык не поворачивался. Наталья прикинула, сколько времени затрачивают эти несчастные, чтобы выйти на рабочее место и невольно пожалела их. А потом и себя – потому что собиралась попасть в окия именно в этом образе. Ее профессиональный взгляд сначала оценил, как много колющего или режущего оружия можно разместить и в просторном одеянии, и даже в прическе. Потом она мысленно прошлась по залу такой же семенящей походкой, удерживая неестественно прямую осанку, и пришла к выводу, что учиться годы, как это делали настоящие гейши, ей не надо – пара тренировок, и не очень требовательный взгляд разницы не заметит. Но вот все остальное – мелодичное бренчание на инструменте, напоминавшем длинную мандолину; негромкое воркование под этот аккомпанемент другой гейши, несомненно, декламирующей древнюю оду – или как у них называется длинное, на полчаса стихотворение?..

Самой Крупиной столько времени не было нужно. Ей достаточно было остаться с майором Като наедине и проинструктировать его так, чтобы контрразведчик не сломал спектакль, в которой сама Мышка собиралась играть главную роль.

– Без всякой чайной церемонии, – усмехнулась она, наблюдая, как еще одна гейша переливает янтарную жидкость из чайника в чашку и обратно бесчисленное множество раз, – чаю майор и дома напьется.

Вот это все Наталья и вывалила на голову замершей в ужасе Мики, которая как раз такую церемонию и начала. В ужасе, потому что представила, что ее нежданная гостья появляется в окия и начинает… Тут она вспомнила про американцев, про то, что она так и не позвонила в службу спасения и дернулась было к двери в другую комнату, к телефону. И остановилась, теперь уже в изумлении. Мышка, до того сидевшая на низком пуфике, вдруг легко вскочила на ноги, оказавшись впереди нее, и пошла в ту комнату раньше Мики. Пошла с гордой осанкой, таинственным выражением лица и неповторимой походкой, которые сама Мика вырабатывала с того дня, когда опытная гейша взяла ее в майко, ученицы.

Японка даже немного обиделась – как же так, женщина абсолютно чужих традиций, менталитета, да даже физического сложения сейчас шествовала по комнате не хуже ее самой. Опытный глаз одел эту фигуру, облаченную в дорогой брючный костюм и туфли на низком каблуке в традиционное кимоно и пояс; нарисовал на голове француженки сложную высокую прическу и со вздохом констатировал – на короткое время эта женщина смогла бы обмануть даже хозяйку окия.

– А музыка?! – воскликнула она вдруг победно, совершенно позабыв про американцев, – а все остальное? Пять искусств, основы которых должна знать настоящая гейша: песни и танцы древности; особенности чайной церемонии; литературу и поэзию; каллиграфию и, наконец, владение музыкальными инструментами. Как вы, госпожа Рини, освоите все это за короткую ночь?

– Ну, расписываться я там никак не собираюсь, – усмехнулась Наталья, – ни каллиграфически, ни каракулями; петь и танцевать тоже. Ответь мне на главный вопрос – сможешь провести меня в окия, не вызывая подозрений? Так, чтобы я попала к твоему клиенту… ну хотя бы вместе с тобой.

– Гостю, – чуть оскорбленно поправила ее Мика, – только так мы называем тех, кто готов слушать нас и принять из наших рук чашку чая.

– Пусть будет гость, – согласилась Наталья, – так сможешь?

– Смогу, – вздохнула Мика, – в качестве майко, моей ученицы. Только это для неподготовленного человека будет очень непросто…

В последнем Мышка убедилась сама, когда ранним утром гейша начала наносить на ее лицо грим – слой за слоем. Это длилось почти час, в результате Наталья превратилась в японскую куколку с нереально белым, без всякого признака морщин и румянца, лицом. Потом было одевание, точнее завертывание в кимоно. Свои трусы (целые, естественно) Мика предлагать майко не стала. Впервые в жизни она со вздохом согласилась, что современное нижнее женское белье гораздо красивее и практичнее. А также… Тут ее лицо, которое в соответствие с традициями можно было не уродовать килограммом грима, немного заалело – теперь уже от стыда.

– Великий Будда, – чуть не ахнула она, достав то, что осталось от ее вчерашнего интимного одеяния, – мужчины видели меня в этом!

Сама того не подозревая, Мышка провела первую царапину по тому панцирю, что многие годы носила в душе эта женщина, отринувшая радости современного мира ради древних традиций.

Дом две гейши покинули уже ближе к вечеру. Наталья, несмотря на тренированную выдержку и способность вытерпеть многое, если не все, с радостью засеменила в сторону ждавшего такси.

– Еще совсем чуть-чуть и все это, – она нежно коснулась пальцем собственного лица, а потом искусственной прически, – можно будет содрать, смыть. Насладиться ощущением чистоты и свежести.

Она еще раз, уже с позиции жертвы, примерившей к себе такие красивые на внешний вид вериги, пожалела гейш.

– Недаром, – вздохнула она, – вас по всей стране осталось не больше тысячи. А здесь, в Токио, всего сорок пять. Нет (она глянула в зеркало, что висело перед таксистом) – сорок шесть.

В окия Мышка вела себе, как и велела Мика – тише воды, ниже травы. Как та самая серая мышка, однажды подобранная полковником Сазоновым с кровоточащей раной в душе. С хозяйкой никаких проблем не было. Точнее самой хозяйки не было в доме – это Наталья приняла за хороший знак. А буквально минут через двадцать, отсчитывая от того мгновения, как Наталья с любопытством шагнула в окия, появился и клиент.

– Гость, – без внутренних споров поправила себя Мышка.

Впрочем, майор Като вел себя здесь как хозяин. Низенький, круглый, он может на работе и был похож на шуструю каплю ртути. Здесь же он буквально расплылся по низенькому диванчику, приветствуя давнюю знакомую легким движением руки. На Наталью, вошедшую следом за гейшей бесплотной и бесшумной тенью, ухитрившейся, однако, нести тяжеленный поднос с приборами для чайной церемонии, он не обратил никакого внимания. Здесь женщины, как поняла уже подполковник Крупина, были скорее антуражем, дорогостоящим приложением к ностальгии по ушедшим безвозвратно временам, когда слова: самурайская честь, преданность императору, не были пустым сотрясением воздуха.

– Ну-ну, толстячок, поностальгируй – пока есть время.

Это Наталья так кокетничала; ни одной лишней секунды (особенно в белоснежной маске, от которой немилосердно чесалось лицо) она терять не собиралась. Все той же тенью она скользнула к изголовью диванчика и опустила ладонь на загривок забывшегося вроде в неге и ожидании действа майора. Като оказался живчиком – как и предполагала Мышка. Она стукнула костяшками пальцев в нужное место с учетом того, что японец попытается и резко отдернуть голову, и прикрыть ее правой, ближайшей рукой. В результате он застыл на диванчике с неестественно вывернутой шеей и ладонью, за которую Крупина и дернула, усаживая его в более подобающее серьезным переговорам положение. Потом, отступив, махнула рукой еще незаметнее, вроде бы даже не глядя. Мика дернуться не успела; так же как и осесть бесформенной куклой на пол, застеленный жесткой тростниковой циновкой. Гейша тут же оказалась рядом с майором, на куда более мягком диване – кстати, впервые за долгие годы.

Крупина опять отступила на пару шагов и недовольно покачала головой.

– Ты, девочка, молодец, – то она обратилась к Мике, которая сейчас не могла слышать ни ее, ни кого-то другого, – сидишь как куколка. А ты парень (она повернулась к Като), чего к ней шею тянешь? Мина гейша правильная, таких вольностей по отношению к себе не позволяет.

Две крепкие ладошки ухватились за голову японца и с хорошо различимым треском придали ей строго вертикальное положение.

– Вот так, – довольно кивнула она и спросила – все так же нарочито строго, – орать не будешь? Пытаться укусить, плеваться?

Говорить майор не мог, но по его глазам Серая Мышка поняла – майор Като согласен сейчас на все; лишь бы ему вернули подвижность и возможность задавать вопросы. И первый из них она тоже прочла, еще не начав массировать ей одной известные точки:

– Кто ты такая, черт возьми, и что тебе от меня нужно?

На этот вопрос Наталья ответила весьма своеобразно. Она закончила массировать затылок толстяка и без размаха отвесила ему весомую пощечину. Голова Като дернулась в сторону, а обратно, в то самое вертикальное положение, вернулась уже по воле майора. Все остальное – руки, ноги (ну и что еще могло сейчас пригодиться?) – по-прежнему не чувствовались. Команды, что попытался было послать к ним головной мозг, возвращались обратно – от того самого места, которое незнакомка с лицом ученицы гейши и непонятным акцентом в голосе, поправила с хрустом в позвонках.

– Тебе привет от полковника Кобаяси, – с легкой улыбкой сообщила Наталья.

– Полковник Кобаяси никому ничего передать не может, – прохрипел поначалу майор; потом откашлялся и добавил, – он лежит в центральной военной клинике в коме, и неизвестно, когда из нее выйдет.

– Недели через две, – безапелляционно заявила Крупина, – а привет он передал за пару минут, как в эту самую кому впал.

– Так ты та самая… извините госпожа – вы та самая, что устроила переполох на базе Йокосука?

– Совсем небольшой, – кивнула Наталья, – за то, что вы сделали с моим островом. И не говорите, что это все с легкой руки русского мастера Николаича!

Последние слова она произнесла с нескрываемой иронией, даже угрозой; внутри Като – там, где только что ничего не ощущалось – болезненно заныло.

– Будем считать, что в этом мы квиты, – успокоила и самого майора, и боль в его груди Крупина, – можно переходить к новой фазе в наших отношениях.

– Каких?! – невольно выпалила говорящая голова японского майора.

– Исключительно дружеских и взаимовыгодных, – проговорила Наталья с улыбкой, – вы уже выяснили, кто похитил русского мастера?

Като не ответил, но по мелькнувшей на его лице раздраженной и в чем-то бессильной улыбке она поняла – выяснили. Но все-таки напомнила, вызвав еще одну гримасу на круглой физиономии:

– Итак, в особняке, где вы незаконно удерживали гражданина Российской Федерации, поработали тени клана Тамагути-гуми.

– Они убили нашего сотрудника, – со злостью прошептал Като, – и они за это заплатят. Особенно предательница.

Наталья понимающе покивала головой. Предателей она тоже не любила, хотя ту же Асуку категорично осуждать не спешила.

– Ну, тут вы сами разбирайтесь, ребята, – усмехнулась она, – вернемся лучше к нашим баранам. У вас есть какой-то план насчет Николаича и того, что сейчас заставляют его делать.

– План есть, – явственно скрипнул зубами майор, – только никто не позволит нам его осуществить.

– Никто – это кто?

Като лишь закатил глаза к потолку, показывая, что запрет пришел с самого верха.

– Понятно, – опять усмехнулась Мышка, – «особа, приближенная к императору». А может и сам…

Майор вздохнул, соглашаясь.

– Ну, тогда, – поспешила обрадовать его Наталья, – вам тем более повезло. Меня-то этот запрет не касается.

– Одна?! – протянул Като, – против целого клана?

– А почему нет? – улыбнулась Серая Мышка, – умыкнуть человека, даже хорошо охраняемого, проблем не составит. Главное, чтобы за то время, пока я буду искать господина Будылина, он не натворил чего-нибудь ужасного. Точнее – другие не натворили, с его помощью. А чтобы этого не произошло, нужна самая малость – и ты мне ее сейчас пообещаешь. Это и будет ваш вклад в общее дело.

– Какая малость? – вскинулась голова.

– Семья Николаича. Это самое уязвимое его место. Сам понимаешь – ради них он пойдет на все. А нам надо, чтобы он пошел лишь на то, что в наших интересах.

– Каких интересах? – японец явно вспомнил о начале таких необычных переговоров – о «дружеских и взаимовыгодных отношениях»; особенно взаимовыгодных.

– Ну, ведь мне еще новый остров купить надо. Обустроиться там; домик построить, то, се. Собачку, может, заведу – чтобы на незваных гостей гавкала. Деньги мне кто даст, японское правительство или ты лично?

Майор Като попытался пожать плечами – мол, точно не он. Ничего у него, естественно, не вышло. А Крупина задала очередной вопрос:

– Как ты думаешь, у клана Тамагути много денег? Хватит на небольшой островок?

Като кивнул, вызвав всплеск эмоций на, казалось бы, безжизненном лице майко.

– Вот и договорились, – Крупина явно закрыла эту тему и приступила к инструкциям, ответив заодно и на вопрос: «Почему, собственно, семью русского мастера нужно перехватывать и прятать именно здесь, в Японии? И не лучше ли все-таки дозвониться по номеру, который когда-то принадлежал человеку, ставшему сейчас Президентом сопредельной страны?».

Но эти вопросы, как и сама инструкция – подробная, детализированная так, словно над ней корпел не меньше недели весь отдел майора – занимали надежное место в голове японца помимо его сознания. Потому что оно было переполнено изумлением, вызванным другим вопросом: «Что значит договорились?! А у самих Тамагути не надо было спросить?!».

Инструктаж прошел на удивление быстро. Майор послушно повторил его – слово в слово. Никаких клятв и обещаний он не давал. Знал, что выполнит все, что в его силах. И незнакомка, которая назвалась бесхитростным именем Рини, тоже это знала. А потом эта Маленькая Зайка велела: «Закрой глаза», – и похлопала несильно по обеим щекам. Тело, получившее чувствительность и способность двигаться, само вскочило на ноги. Майор огляделся вокруг. На диванчике слабо дергалась, приходя в себя, гейша. Но больше никого в комнате не было. Зайчик ускакал, даже не попрощавшись.

Глава 42. Октябрь 2000 года. Тень над Землей
Виктор Будылин. Член клана

Шантаж дело неблагодарное и небезопасное. Это Николаич точно знал. Потому что сам подвергся такому унизительному действу. Семью ему так и не предъявили, отговорившись необходимостью соблюдения безопасности. Но, появись у него хоть тень сомнения в том, что с его близкими все в полном порядке, он бы…

– И что бы я сделал, – горько усмехнулся Николаич, – из окна выпрыгнул бы? Удавку из шелковой простыни сплел? Хотя…

В его руках было оружие – то самое, которым потчевало собственное правительство руководство клана. Землетрясение, наводнение, авария на АЭС – что еще придумает клан, чтобы вызволить своего главу из застенков? И стоит только Будылину дать неверную установку, волны будут смывать дома, или последние будут рушиться от подземных толчков в другом месте. Каком?

– Так недолго и весь земной шарик на куски раздербанить, – проворчал Николаич, покрываясь холодным липким потом.

Он вдруг понял, что это вполне выполнимая задача; что стоит только разместить…

– Стоп, – остановил он свое воображение, принявшееся разворачивать перед глазами картины рукотворного апокалипсиса, – вот об этом не надо. Забудь!

И он действительно забыл о самом страшном своем видении, тем более, что его на время оставили в покое. Он по-прежнему с непонятным удовольствием поглощал вкусные завтраки, обеды и ужины, удивляясь тому, что совсем не толстеет; много гулял, не покидая, впрочем, вместительного двора, ухоженного еще тщательнее, чем в прежнем доме, с Райдоном. Страшная картина головы улыбчивого японца на подносе со временем потускнела. Впрочем, Николаич, занятый больше переживаниями о собственной семье, по ночам в холодном поту не вскакивал. Райдона – первую, но как он полагал, не последнюю жертву необъявленной тектонической войны – конечно, жалел, но не больше того.

Его затянувшиеся выходные неожиданно объяснились – правительство все-таки поддалось на шантаж и выпустило главу клана, которого все звали только по имени – Кин, что означало Золотой. Николаичу даже посчастливилось увидать его (большая честь, оказывается). Даже издали – а приблизиться русскому мастеру ближе, чем на два десятка шагов, не позволили – казалось, что этого человека окружает неуемная аура власти. Его взгляд, который остановился на Будылине после того, как на последнего показал пальцем тот самый молчун, что теперь курировал проект, буквально физически давил; заставлял замкнуться в невидимом панцире, чтобы ненароком не выдать тех чувств, которые вызывал этот страшный человек. Невысокий, широкоплечий, Кин был одет проще всех остальных в этом зале. Какая-то рубаха без ворота, в низкий вырез которой проглядывала татуировка, на расстоянии неразличимая; штаны, наверное, никогда не знавшие утюга. И еще – могущественный глава клана был босым! Николаич, за этот год немного начавший разбираться в церемониальных условиях той части японского общества, в которой был вынужден существовать, сейчас терялся в догадках. Или этот человек, казна которого превышала валовой продукт средней европейской страной, выставлял напоказ свою простоту и смирение; или действительно перешел ту грань, когда внешние атрибуты власти уже не имели значения.

– Как Сталин, – мелькнула мысль у русского, – он еще и руку к боку прижимает, словно не очень хорошо владеет ею.

Тут Будылин не угадал. Глава поднял именно эту, якобы нерабочую руку и поманил его. Асука, которая чуть слышно дышала позади Николаича, отчетливо всхлипнула. Мастер обернулся к ней. Лицо женщины выражало сейчас безмерное обожание («Это не ко мне», – подумал русский) и зависть.

– А вот завидует точно мне. А чего завидовать?

Лицо японки дрогнуло; теперь в нем было больше счастья и нетерпения. Видимо за те краткие мгновения, что Николаич отвернулся от главного действующего лица в этом зале, заполненном атрибутами клана, что-то произошло еще. А именно – догадался он – Асуку тоже допустили кивком головы, или как-то иначе, пред светлые очи Кина. Женщина больно ткнула кулачком в спину Будылина и зашипела, не меняя восторженного выражения на лице:

– Быстрее! Не заставляй ждать почтенного главу клана.

В зале было достаточно много народа, одетого большей части вполне по-европейски, Наверное, в перемещении этих людей была какая-то своя система, неподвластная Будылину. Сейчас эта система дрогнула и перестроилась, образовав живой коридор от русского мастера к Кину. Ни один человек не посмел пересечь эту незримую тропу. Николаич чувствовал сейчас спиной, как его буквально подталкивают взгляды, заполненные той же завистью и даже злобой.

– Вот до чего довели, – усмехнулся русский мастер, единственный, наверное, в этом зале, кто не ощущал к главе клана никаких чувств, кроме вполне понятного любопытства, – уже научился читать мысли людей; причем спиной. Осталось еще чем пониже…

Убеждаясь с каждым шагом, приближающим его к Кину, что этот человек давно забыл такие слова как сострадание, любовь или дружба, он тем не менее совершенно не боялся. Не потому, что понимал – русский мастер для клана что курица, несущая золотые яйца. Хотя, бывает и таким курицам отрубают голову. За себя Николаич не боялся; а вот за родных и близких был спокоен. Тем самым органом, который анатомически никак не проявлялся, и который сейчас позволял ему распознавать малейшие изменения в тяжелой ауре этого зала, он чувствовал, что семью сейчас охраняет сила, не менее могучая, чем человек, к которому Будылин наконец подошел. Та самая сила, что вместо подписи рисует веселые рожицы.

Николаичу вдруг нестерпимо захотелось изобразить эту рожицу – собственным лицом. Показать Кину язык; заставить это непроницаемое лицо напротив дрогнуть, заполниться хоть подобием человеческих чувств. Он даже открыл было губы, но глава клана его опередил. Кин каркнул что-то резко и повелительно. Слова этого Николаич не понял, несмотря на приличное уже владение японским языком. Но действие его ощутил сразу же. Крепкие руки Асуки как-то ловко и быстро содрали с русского мастера всю верхнюю часть одежды, включая майку, которую он носил еще в России, год назад. Конечно, Виктор Будылин не был атлетом, да и возраст был уже пенсионный, с учетом вредности производства. Но сейчас ему нечего было стыдиться – ежедневный физический труд не позволял ни животу, ни мышцам, привыкшим к тяжеленным металлическим болванкам, обрастать жирком. Правда, почти постоянно болели спина и ноги – но это уже профессиональное; это многолетнее стояние у станка. А сейчас и ноги не дрожали, и спина была выпрямлена, как в юности.

И Кин вдруг одобрительно улыбнулся и заговорил. Теперь часть его слов Николаич понимал, а еще за спиной Асука торопливо переводила, сообщая русскому мастеру, что глава доволен Николаичем-сан, что их ждут еще великие дела и, наконец, что недалек тот день, когда он, русский мастер, станет полноправным членом клана. И даже пообещал, что сам приложит свою руку к этому действу. По залу опять пронесся незримое дуновение самых разных чувств, среди которых главной была зависть. Сам же Будылин ощутил вдруг, как в сердце кольнула ледяная игла, а спине вернулись годы, которые он сутулился у токарного станка. Она словно закостенела, и когда Асука ощутимо пихнула его в спину крепким кулачком: «Кланяйся, идиот! Благодари за великую честь!», – Николаич смог только наклонить голову.

Но Кина уже не интересовал человек, застывший перед ним. Глава клана словно не видел ни его, ни Асуку; его взгляд насквозь пронзал живую плоть и искал теперь в зале других – счастливчиков или, напротив, бедолаг. Николаич не стал дожидаться, когда японка потянет его за рубаху.

– Да и рубахи-то сейчас нет, – отстраненно подумал он, поворачиваясь к дверям.

Он шагнул мимо Асуки, чьи руки были заняты его одежкой, и почти побежал к выходу, из зала, где ему стало трудно дышать. Японка догнала мастера уже за дверью, где и сунула ему небольшой комок хлопчатобумажной ткани – рубаху с майкой. Ее взгляд сейчас выражал и злость, и обиду – на него, русского мастера, за то, что не дал лишнее мгновение постоять рядом с великим Кином, подышать с ним одним воздухом. Но уже через несколько мгновений ее лицо стало опять бесстрастным; обычным, каким было даже в постели. И Асука, не дожидаясь вопросов Николаича, принялась объяснять, в чем именно будет заключаться великая милость.

– Все члены клана, если вы, Николаич-сан, видели, имеют татуировку. Дракон – вот кто покровительствует нашему клану.

– Однако у тебя никакой татуировки нет, – невольно усмехнулся Будылин, которому были хорошо известны все уголки ладного женского тела.

– Теперь есть, – лукаво улыбнулась японка, намекая на то, что раньше такой знак отличия для ее тайной миссии был совершенно невозможен, – могу сегодня ночью показать.

– Не хочу, – сурово отказался Николаич, вызвав еще одну улыбку Асуки.

– Так вот – в самое ближайшее время тебе сделают такое тату.

– Даже если я этого не хочу?

– А кто вас, Николаич-сан, будет спрашивать, – искренне удивилась женщина, – после того, как свое слово сказал глава клана? Кстати, именно он, своей рукой выколет глаза дракона на вашей спине – и это будет величайшей милостью, которая только возможна для рядового члена клана.

Будылин спорить больше не стал; говорить о том, что никаким членом ему быть не хочется, с Асукой было бесполезно – она ничего не решала. Не знала она и о тех великих делах, которые обещал ему Мин. Холодная игла снова кольнула в сердце, и мастер побледнел. Вот теперь японка встревожилась. Видимо, за Николаича она отвечала головой, и для нее не важно было – как потеряет русского мастера клан, от руки подосланного убийцы, или от банального инфаркта. Она тут же потащила Будылина в автомобиль, а потом – после совсем короткой поездки – в дом. Дальнейшая процедура была отработана давно – легкий, но очень вкусный ужин; ванная с обязательным релаксирующим массажем; наконец, общая постель, в которой продолжился массаж, теперь уже обнаженным телом – и не более того, чтобы там не говорили маститые врачи о профилактике сердечно-сосудистых заболеваний регулярным сексом. Акура, на что она была заполнена клановыми предрассудками и инструкциями бойца-охранника экстракласса, оставалась прежде всего женщиной. И сейчас почувствовала, что нельзя переступать грань, которая навсегда сделает Николаича врагом и ее, и всего клана Тамагути.

Великим делом, что обещал русскому Мин, оказалось все тот же сокайо. Шантаж – но уже не своего собственного правительства. Как оказалось, империя вовсе не жаждала крови или свободы главы клана Тамагути, или какого-то другого. Якудза так тесно были интегрированы в экономику Японии, что выдрать их из ее тела можно было только с плотью и кровью. И смертями многих людей, конечно. Это никому не было нужно – в стране Восходящего солнца. А вот за ее пределами… В чем-то дела клана пресеклись с интересами самой могучей империи – американской. Именно с их подачи правительству и пришлось на время ограничить свободу Кина. Теперь глава решил предоставить Соединенным Штатам свершить обряд юбитуме – отсечь от своего жирного тела один палец.

Николаич не присутствовал на совещании, где решалось, какой именно «пальчик» предложат американцам отрубить. А может, такого совещания и не было вовсе. Может, Кин просто вызывал какого-нибудь невзрачного скучного бухгалтера и повелел ему рассчитать, сколько будет стоить такой «пальчик» как часть тучного тела экономики США. И бухгалтер, как видимо, не подкачал. Эту цифру словно специально озвучили. Десять нулей с пятеркой – ровно пятьдесят миллиардов долларов; эта цифра появилась в очередном номере «Тамагути-гуми Шиипо».

Николаич только головой покачал, когда торжествующая Асука принесла ему этот журнал, на развороте которого не было ничего, кроме этих одиннадцати цифр. У клана якудзы, которая во всем мире воспринималась как бандитская подпольная организация, был свой вполне легальный журнал, в котором помимо всего прочего публиковались хайку и статьи о рыбалке.

Объект, который был намечен к уничтожению, поначалу Николаичу ничего не сказал. Незнакомое слово Йеллоустоун заставило ледяную иглу кольнуть в сердце много сильнее; мастер понял, что опасность угрожает теперь уже не только ему самому и какому-то количеству американцев, обидевших главу клана, но и, быть может, всей планете, всей цивилизации.

– А значит, и Клавдии, и Верке с Серегой. И Витьке, – вспомнил он про внука, которого никогда не видел.

Он решительно замотал головой:

– Нет, этого я делать не буду!

Николаичу словно специально подбросили подборку материалов о спящем супервулкане на территории Соединенных Штатов. О той громадной силе, что дремала под каменной подушкой. Были даже картинки – во что превратится Земля, если этот гигантский вулкан проснется. Теперь такие термины, как «ядерная зима», «исчезновение биологических видов» жили внутри него; воспринимались как нечто уже не фантастическое, а вполне реализуемое. При его, Виктора Будылина, непосредственном участии.

– Нет, этого я делать не буду, – повторил он, выпалив резкие слова прямо в лицо улыбчивого очкастого японца.

Этот человек отвечал за компьютерную обработку всех данных, и теперь требовал показать два участка на карте Земли.

Николаич переместил палец с юго-востока США, где и находился Йеллоустоунский национальный парк, на вторую точку, на Европу, где тоже предполагался скорый катаклизм.

– А этих за что?

Японец только пожал плечами. Он если и мог поделиться чем-то с Будылином, так только своей догадкой. Он ее тут же и озвучил, напыжившись от важности, словно действительно был посвящен в важные тайны.

– Европе достанется как пример – пусть Америка убедится, что мы не шутим, что у нас действительно есть сила, способная поменять местами горы и океанские впадины. А потом – когда все, а особенно американцы, будут готовы нас слушать, мы только чуть-чуть дотронемся до этого самого супервулкана. Заставим его немного поворчать – и не более того.

– Как же, – невольно поежился Будылин, – разбудите дикого зверя – разве он ограничится ворчанием?..