Текст книги "Собор берёзовый"

«Цыганка проходила…»

 
Цыганка проходила
По улице села,
Удачи посулила,
Хвалила свитера.
 
 
Но я сидел без денег,
Пустым-пустой дотла.
Цыганка, подбоченясь,
К соседу побрела.
 
 
А вечером – беседа,
Вино, любовь, стихи.
И на плечах соседа
Играли петухи.
 
 
И он, играя бровью,
Вчерашний нелюдим,
В цыганкиной обнове
Сиял, неотразим.
 
 
А петухи клевали
И стол, и потолок,
И хуторскую кралю
В лукавый локоток.
 
 
Ах, как гармони плачут,
Откуда бы им знать,
Что больше мне удачи,
Удачи не видать!
 

«Месяц плюнул в колодец…»

 
Месяц плюнул в колодец
И в тучах пропал на неделю,
И повадился холод чумной
Докучать вперемешку с дождём.
Парусиновый плащ от отца
На покатые плечи надену
И молчком поплетусь
К почтальонке в захлюстанный дом.
 
 
Мол, письмишко покамест призри,
А отправишь с оказией на ночь,
Что от грусти раскис и оплыл,
Как сырая копна на возу.
А она мне замашет в ответ:
– Ты сдурел ненароком, Степаныч!
Наши письма давно
Ни в какие края не везут…
 
 
Вот дела так дела завелись,
Ни ответу тебе, ни привету.
Я рябые постылые лужи
В плаще вороном обхожу…
Ну а ты всё равно пару строк
Напиши на деревню поэту.
И они мне приснятся…
Я потом их точь-в-точь расскажу.
 

«Лытаю ль от дела, пытаю ли дело…»

 
Лытаю ль от дела, пытаю ли дело,
В холодную ль морось, при ясной погоде ль,
Всё чудится – жизни не будет предела,
Что жизнь еще солнцем блескучим
                                               восходит.
 
 
Восходит, у мира в глазах отражаясь,
Встаёт крепостною стеной урожая
И, шаркая жарко кленовой листвою,
Бежит, словно поезд, лесной полосою.
 
 
Мелькают лилово речушек заплатки,
Струится ковыль пламенеющим снегом.
Не я ли стою на зелёной площадке?
Не я ли пою про свидание с небом?
 
 
Не мне ли в раскидистых копнах тумана
Усталая женщина машет с кургана
Плескучей косынкой? Но я не прощаюсь,
Я вместе с Россией ещё обещаюсь,
 
 
Ещё обещаюсь грозою залётной,
Дождём востроклювым
                             по крышам прощёлкать.
Ещё обещаюсь росою солёной
Напрасно не мыть материнские щёки,
 
 
Качать колыбели, кружишь карусели,
С вербой целоваться серебряным хмелем!
Не сказка какая, а знамое дело,
Что жизнь на пределе – не знает предела!
 

«Зиму дожди обокрали…»

 
Зиму дожди обокрали,
Снег проржавел от разрухи,
В бредне тумана застряли
Ёлок зелёные щуки.
 
 
Только метельные свары
Зябкой душе надоели,
Всюду открылись базары
Щедрой декабрьской капели.
 
 
Как говорят без бумаги,
Всячин у Господа много.
И застонали овраги,
И отдышалась дорога.
 
 
То не природы отрыжка,
И уж совсем не потеха, —
То у зимы передышка
До непорочного снега.
 

Ручей

 
У зимы появилась одышка,
Проступает земля на плече,
Зажурчал у оврага под мышкой
Бедолага весенний ручей.
 
 
Он бежал второпях бездорожьем,
Набирая в пригоршни азарт.
Но под вечер мороз осторожно
Заморозил ручьёвы глаза.
 
 
До утра продолжалась затишка.
Он лежал, приумолкший пока,
Только бились прозрачные жилки
На его голубых локотках.
 
 
А наутро от тёплого зуда
Он проснулся для новых проказ,
И не понял никто, что отсюда
Начала разливаться река.
 

«Ручьи по колеям наперегóнки…»

 
Ручьи по колеям наперегóнки,
И ветер озорует, как босой.
Блаженно поприщурились пригорки,
Папахи снега сдвинув на висок.
А солнце-то, довольное собою,
Поднявшись, потерялось в синеве
И тёплой, как у матери, ладонью
Погладило меня по голове.
 

«Я поклянусь, я поцелую землю…»

 
Я поклянусь, я поцелую землю,
Что так привычен жизнью дорожить,
Как жадно пьют устойчивые стебли
Вино небес – бурливые дожди.
 
 
В зените дня с пустыми облаками
Я перепутать вправе ковыли.
Мне даже пачкать боязно руками
Цветы и травы – волосы земли.
 
 
Пока отроги шумствуют и чащи,
Я не остыну сердцем изнутри.
Мне взор любимой, пламенем горящий,
Как зрак взыгравшей в сумерках зари.
 
 
В природе нет отрепьев и обносок,
Но мало ль что хранится про запас!
Когда её мы трогаем без спроса,
Она жестоко спрашивает с нас…
 
 
Черёмуха цветёт простоволосо,
Сирень под крышу лезет напоказ.
А в пьяном небе с месяцем курносым
Лукаво звёзды водят перепляс.
 

Сирень

1

 
Скорей!
В укромном палисаде
Средь лопоухих купырей
С утра ознобно лихорадит
Мою притворную
Сирень.
 
 
Сирени гребень петушиный
Заломлен ветром набекрень.
Цветенье вишен потушила
Своим цветением
Сирень.
 
 
Сирень
В оборках и монистах
Облокотилась на плетень.
И бьётся пойманной жар-птицей
За пазухой моей
Сирень.
 
 
А ввечеру сольются тени
Поодаль лунной полыньи,
Всю ночь звонят в кустах сирени
На посиделках соловьи,
 
 
Что их заря оберегала,
Что безмятежен встречный день…
И веет влажным опахалом
В окно
Лиловая сирень.
 

2

 
Сирень иссякла. Выветрились звуки
Волхвующих на славу соловьёв.
Ей обломали трепетные руки
И нищенкой оставили её.
 
 
Ах, мы не то ей раньше предсказали,
Но разве кто судьбу опередит?
Черёмуха – и та теперь глазами
Своих лукавых ягодок глядит.
 
 
И яблони от солнца тяжелеют,
И вишни зарумяниться спешат.
Как верных жён, их холят и лелеют
И ради них почуют в шалашах.
 
 
А ты, сирень, а ты, моя забава,
Скажи, кому была она нужна —
Твоя лихая выцветшая слава,
Твоя до боли грешная весна?
 
 
И тихо мне в тени дебелой хаты
Сирень шуршит упрёком на упрёк:
– Кому нужна и в чём я виновата?
От рук чужих меня ты не сберёг…
 

3

 
Зимою дни проходят, как во сне,
Звучат вдали шальными голосами.
А поутру роняет листья в снег
Моя сирень в укромном палисаде.
 
 
Всё лето прожила не напоказ,
Бродячим солнцем скупо облитая,
Не облетев в осенний листопляс,
Она теперь зелёной облетает.
 
 
А я гляжу сквозь тусклое окно
И думаю: неужто, неужели
Мне дом родной покинуть суждено
В такой ещё стеснительной метели?
 
 
Пусть жизнь меня колотит, как кугу,
Пророчит заунывные свиданья.
Зелёный лист на девственном снегу —
Моё ли это будет увяданье?
 
 
Так вот она – расплата за сирень!
Как я не понял этого заране!
Но всё равно наступит светлый день,
И всё на свете заново воспрянет.
 
 
И я тогда увижу наяву,
Что есть во мне уверенность и сила,
Что я свой век значительно живу…
И листья в снег сирень не уронила.
 

«Соловей на заре пролился…»

 
Соловей на заре пролился,
А к жаре прикусил язык.
Май обабился, опылился —
Мягкотелый, как пуховик.
 
 
На базу прозвенел подойник,
Мыши шарятся в закромах.
И удачливый лис-любовник
Притаился в густых тернах.
 
 
С тополей нанесло охвостья,
Попадают и в рот и в клеть.
И повадился ёжик в гости
Среди дня под крыльцом храпеть.
 
 
Он не знает ни сном ни духом —
Ведь не ангельское существо, —
Я хотел бы по давним слухам
Почивать на меже его.
 

«Ранняя птаха, соловушка…»

 
Ранняя птаха, соловушка,
Слышишь, небесный пиит,
Что-то от жизни головушка
Пуще болит и болит.
 
 
В громе ли, в песне ли, шорохе
Чаще препятствуют мне
В яви – обманы да мороки,
Слухи да страхи – во сне.
 
 
Раньше всё грезились лошади,
В жёлтых веснушках июль,
Ныне – орущие площади,
Здания в оспинах пуль.
 
 
Эх ты, страна окаянная!
Тупо бредя сквозь бурьян,
Словно кабатчица пьяная,
Грязный мусолишь стакан.
 
 
Чья ты, не знаю, зазнобушка…
Я твой питух, не пиит…
Только садовый соловушка,
Горя не зная, гремит.
 

«Проклюнулись в саду…»

 
Проклюнулись в саду
Цветы, как канарейки,
Успели приоткрыть
Щебечущие рты,
Вдруг прослезился дождь
Из толстопузой лейки
На сирые терны.
На свежие цветы.
 
 
На всё, что целиком
Покорствует природе,
Живёт себе легко
У неба на виду.
Все козыри весны
Не в карточной колоде,
А в плачущем дожде
И в мокнущем саду.
 
 
Но мне невмоготу
Найти себя в управе
И бодро прошагать
У жизни в поводу,
Коль я, как чёрствый снег,
Слежавшийся в канаве,
В заботливую земь
Когда-нибудь уйду.
 
 
В саду поставят крест
У струганой скамейки
И станут на судьбу
И Бога уповать…
И будут щебетать
Цветы, как канарейки,
И дождик ворожить,
И слёзы проливать…
 

Тихим-тихо в лесу…

 
Тихим-тихо в лесу,
А всё чудятся звуки:
То ли дуба листы
Серку солнца жуют,
То ль осина скрипит
В несмолкаемой муке, —
Это души людей
На деревьях живут.
 
 
Это души людей
Окликают друг дружку
Шепотливой листвой
На вилах у ветвей,
Это с их голосов
Нам вещует кукушка
И гремит на заре
В бубенец соловей.
 
 
И дубы-бобыли,
И осины-кликуши —
Человеческих душ
Вечно милый удел.
На берёзах живут
Просветлённые души
Тех, кто много любил
И кто много жалел.
 
 
Тех, кто сердцем горяч
И при лютой остуде,
Кто добро и любовь
Ценит в чувствах простых.
Нет деревьев дурных,
Есть постылые люди,
И деревья одни
Всё же плачут о них.
 
 
Кто с открытым лицом,
Кто крутого замесу,
И с великой бедой,
И со словом скупым —
Все приходим в свой час
Мы на исповедь к лесу
И с душою один на один говорим.
 
 
Лес для нас бережёт
Эти тайны святые,
И дышать оттого
Легче нам и вольней.
Лес – России душа,
И не только России,
Но берёзовый свет
Из России видней!
 

Сказание о вербе

 
Во времена сурового Сварога,
Кто был утех любовных не лишен,
Жила жена, не знающая Бога,
Плодющая и щедрая из жён.
 
 
Она жила, пышна и белотела,
Самой земле-кормилице под стать,
Умеючи любою частью тела
Русоволосых детушек рожать.
 
 
Когда заблещут солнечные спицы
И в росных травах меркнут светляки,
Из рук являлись гибкие юницы,
Из ног являлись стойкие сынки.
 
 
Земле такое было не под силу,
Она тогда ревнивицей слыла.
Земля заволокла её в трясину
И безобразной тиной залила.
 
 
И небо от печали помутилось,
Перун грозил, рыдая дотемна.
И в плачущую вербу превратилась
Та щедрая несчастная жена.
 
 
И до сих пор, пышна и белотела,
У всех болот, речушек и прудов
Рожает верба всякой частью тела
Своих детей вдали от городов.
 

«В моей крови течёт степная горечь…»

 
В моей крови течёт степная горечь,
И угли губ серей солончака.
Не обольстит блистающее море
Насмешливую душу степняка.
 
 
И всё ж, когда с великою натугой
Оно вздымает белые валы,
Мне кажется, что полем бродит вьюга
И прыткий снег сорит из-под полы.
 
 
Иль в зябкий час прозрачного рассвета
Оно на миг становится родней,
Когда промчит бедовая «Ракета»,
Оставив след развалистых саней.
 

«Мирно спит над землёй…»

 
Мирно спит над землёй
Голубая Медведица.
Ах, зачем я не вор,
Не лихой человек!
Я бы выкрал звезду
Через форточку месяца
И тебе бы принёс,
Потаясь, в рукаве.
 
 
Чтобы миру всему
Нареклась ты невестою,
Чтоб расплакался май
В два зелёных ручья,
Чтобы звали тебя
Только сказкой небесною,
А крестьянскою девушкой
Звал только я.
 

«Мне не знать-познать сердцем завирушным…»

 
Мне не знать-познать сердцем завирушным,
Не запрятанным ещё в чёрную кору,
То ли слыть в миру тюхой равнодушным,
То ль постромки рвать скоком на юру.
 
 
Хорошо, что я возрос на донской равнине,
А потом уж жизнь пошла книзу головой.
Зря, что в юности шальной не пропал на льдине,
Выплыл, чёртов казак, с гнибкою ветлой.
 
 
И теперь таровать я душой не смею —
От звонка – и взахлёб снова до звонка
Я бы прожил свой век с любушкой своею,
Да судьба – как узда, видно, коротка.
 

«Пора уж поплакать в тепле…»

 
Пора уж поплакать в тепле,
Душевную вызволить слякоть,
Ведь нет ничего на земле —
О чём не поплакать.
 
 
Господь, небеса не тряси —
Не манной взбухают колодцы,
Пока в православной Руси
Царят инородцы.
 
 
Презревшего спешку дорог
За-ради комолых скамеек —
Никто пригласить на порог
Меня уж не смеет.
 
 
Слезу промокнув рукавом,
Чтоб сини в глазах не гасила,
Я, мама, идя напролом,
Живу через силу.
 
 
Житейские смяли возá,
Не гребостно пить из копытца…
Сплети мне хоть ты на глаза
Златые ресницы.
 
 
Я стану зырянить вприщур
И вновь карагодить упрямо
Средь нехристей и полудур —
Прости меня, мама!
 
 
На холоде или в тепле
Из сердца не выветрить слякоть,
И нет никого на земле —
О ком не поплакать.
 

«Высокая власть над душами…»

 
Высокая власть над душами
В природе ещё жива,
Туман обложил подушками
Безмолвные дерева.
 
 
Стоят они, как подталые,
Осинник и тот притих.
И мысли мои усталые
Сполна понимают их.
 
 
Куда-то бегу старательно,
Дом прóжит, пуста сума.
А лучше стоять внимательно
И вглядываться в туман.
 
 
Привычны не причитания,
Не звонкая колея —
Туманные очертания
Туманного бытия.
 

«Деревья под снегом промёрзлым кряхтят…»

 
Деревья под снегом промёрзлым кряхтят,
Ломаются ветки и плачутся – охти!
Зима распустила небесных рысят
И те навострили незримые когти.
 
 
И сам я под снегом довольно ворчу,
И разом на лбу оплывают морщины,
А ночью в окно выставляю свечу,
Чтоб мудрый мороз не пропал без причины.
 
 
Он враз не пойдёт на блудливый обман.
Он витязь земной – не барыга острожный!
В серебряном шлеме стоит, как Руслан,
И колет копытцем гуляк осторожно.
 
 
О, русская бестолочь, русская стать,
За горы вселенские вас не закинуть.
Нам в бранном единстве с тобой не пропасть,
А в льстивости подлой возможно загинуть.
 
 
Поэтому будь благодарна, зима!
Шоссе непролазны, речисты тропинки…
У нас за плечами худая сума,
Но вместе апрельской дождёмся травинки.
 
 
Так пусть всухомятку глотают снега
В прикладках сенных разнотравия игол,
Мы снова обкосим свои берега
И выйдем на наш зеленеющий выгон!
 

«Нагая степь. Иду без накомарника…»

 
Нагая степь. Иду без накомарника,
И там, где бьётся в судорогах ключ,
Красивей и красней цветка татарника
Я не видал, но стебель – ох, колюч!
 
 
И я цвету лицом, как слива алая,
Лишь не роняю наземь лепестки,
А на щеках – зарница запоздалая,
Сенная хворь окрасила виски.
 
 
Ищу в степи немного утешения,
Природа мне – ближайшая родня,
За все стихи, гульбу и прегрешения
Она цвести заставила меня.
 
 
И ей послушней не сыскать напарника,
Смотрящего на степь из-под руки,
Коль кровь моя густа, как сок татарника,
И скулы по-татарски широки.
 

«Блудует май напропалую…»

 
Блудует май напропалую,
Блажит, сердешный, неспроста
И закрывает поцелуем
Сирени жаркие уста.
 
 
И в силу подлостей крапивных,
И тихой сапой – будь здоров! —
Он посылает кровопивных,
Сосущих душу комаров.
 
 
У них пришла пора женитьбы,
Кусает каждый за двоих.
Лепёх коровьих задымить бы
От этих тварей гулевых.
 
 
Взамен я мажусь всякой дрянью,
Встаю по первому лучу,
Но всё ж есенинскою ранью
В намёт с конём не проскачу.
 
 
Я с мимолётным веком в сшибке
Истратил веру до поры.
Остались ссадины да шишки
Да мудозвоны-комары.
 

«Не спал лицом ничуть от умственных трудов…»

 
Не спал лицом ничуть от умственных трудов,
Не езжу на моря, зато большой любитель
Речушек разливных и тинистых прудов —
Средь них ещё жива моя обитель.
 
 
Они ещё в краю бытуют первозданно:
Порывистый Хопёр, туманный Бузулук.
Они ещё текут вилюче и обманно
Чрез жидкие леса и заповедный луг.
 
 
Как хорошо, что нет вблизи больших заводов,
Затоны золоты и отражают высь.
Пичуги верещат в глуби ветловых сводов
И гидроговнюки до нас не добрались.
 
 
Я посетитель рек и счастлив неизменно,
Тишком кручу любовь с дояркой до зари!
И в плёсах родовых мне море по колено,
И пятки на мели щекочут пескари!
 

Шуми, листва

 
Шуми, листва, на яблонях понурых,
Косматый ветер, в ставенки стучи!
Вчера осенним холодом пахнуло
От чернобровой пристальной ночи.
 
 
Шуми, листва, и солнцу поклоняйся,
Тропинок вязь таи и затеняй,
Покуда дождь – бродяжка голенастый —
Не прибежал по новым зеленям.
 
 
Настанет час осеннего паденья,
И сбросит сад резную чешую,
Но хорошо под лиственной куделью
Держать высоко голову свою.
 
 
А дымный вечер встанет из канавы,
Затихнет шум испуганной листвы,
Слышней хрустят повысохшие травы,
Смиренней думы вольной головы.
 
 
Когда заря на крыльях петушиных
Над кровлей леса сядет на насест,
То тонкий запах бешеной крушины
Неуловимо чудится окрест.
 
 
Тогда мирюсь с осеннею печалью,
Рву паутины липнущую нить
И жизнь свою ничем не отличаю
От той, что в листьях тихо гомонит.
 

«Октябрь в казацких шароварах…»

 
Октябрь в казацких шароварах
Сопит на свянувшей траве,
Галда на уличных базарах,
Как гвалт сорочий в синеве.
 
 
И я со старческой одышкой
Вдруг замечаю невпопад,
Что пахнет утренней подмышкой
Мой полусонно-дикий сад.
 
 
Не стоит плакать о просторе,
О бесприютности вдвоём,
Не мы с тобой друг другу горе,
А жизнь летит за окоём.
 

«Жил не то чтоб широко…»

 
Жил не то чтоб широко,
Но и не в нагрузку,
И не лил ни перед кем
Сладостный елей,
А теперь гляжу на мир,
Словно на игрушку,
С ней забавиться и петь,
Право, веселей.
И кладу под голова
Старую избушку,
От игрушечных бревён
Всё-таки теплей.
 

«Этот ветер сорвался с цепи…»

 
Этот ветер сорвался с цепи,
Колесом прошмыгнул по округе!
И теперь на берёзе сопит,
Содрогаясь от страстной натуги.
 
 
Этот ветер, шатун и нахал,
На шарнирах кружит, на резинке.
Облака по краям распихал,
Не пролив ни единой слезинки.
 
 
Воробьёв шуганул со стрехи,
На плетне опрокинул махотки,
И за все продувные грехи
Не попал в милицейские сводки.
 
 
Засучив по плеча рукава,
В ус не дует свистун всепогодный,
Не качает впустую права,
Потому что он ветер природный.
 

«Что спрашивать ветер…»

 
Что спрашивать ветер,
О чём он без устали плачет,
Что стоны лягушек
Заучивать в тинном пруду?
Зачем это месяц
Котёнком свернулся в калачик
И ночь напролёт
Караулит ночную звезду?
И что это утро
Трезвонит колодезной цепью,
И с вербовых веток
Небесная каплет вода,
И дым от земли
Вяжет тёплую пряжу над степью?
О, если б я ведал,
Я был бы несчастлив тогда!
Как странно, что в мире
И ласка живёт и опаска,
Дурманы травы
И грозы величавый венец.
Быть может,
Весь мир наш —
Огромная синяя сказка?
А сказке,
Я верю,
Положен счастливый конец.
 

«Омою глаза ли сердечками…»

 
Омою глаза ли сердечками
Тонкой ноябрьской берёзы,
В траву закуржавленную
Лист иль слезу уроню,
Уже не запустят со зла
Моровые морозы
За пазуху добрую мне
Огневую свою пятерню!
 
 
Слыхать: потепленье…
И вышла на паперть погода,
И тучи висят неудойные
Вниз головой.
А что там в закутах,
В запасках у жизни народа —
Кому это знать
И оплакивать разве впервой?
 
 
Я рад бы деньгой заручиться
Иль славой какою опальной,
Но мне не грозят ни деньга,
Ни любовь без шиша.
Приемлю в обнимку
Неведомый кризис скандальный,
А тухлость природы
Никак не приемлет душа!
 
 
Она не приемлет
Весёлого в мире паскудства,
Чтоб всех обмануть
И куда ни попало позвать,
А надобно вымолвить
Хрустко и бережно-грустно:
Берёза, беда, бедолажность
И благодать!
 

Мороки

 
Заморозки голову замороковали —
Поначалу вкрадчивы и тихи.
Солнышко проклюнулось в лесном прогале,
И опять воинствуют петухи.
 
 
В нас же петушиного задора мало,
На пути то пустошь, то городьба!
Родина посулами замороковала,
А потом послала нас – кого куда.
 
 
Жили по-хорошему, трали-вали,
И тягались с немочью и журьбой,
Но нежданно сердце замороковали
Вы своей ревнивою ворожбой…
 
 
Молодость исхарчена, пиши пропало.
Заморозок совестно берёт за грудь,
А меня бессонница замороковала,
Господи, дай мороку совсем заснуть.
 
 
Лишь бы средь степи иль на сеновале
Мне на лик суровый возлегла роса,
Чтоб на веки вечные не мороковали
Ни дубы шумящие, ни голоса…
 

«Смеркается…»

 
Смеркается.
В реке вода
Беззвучно стынет за мгновение.
Какое к чёрту потепление?
Пусть расцветают холода!
 
 
Перегорели светляки,
Взошла луна траву распутывать.
Какие к чёрту парники?
К чему земную плоть укутывать?
 
 
Ведь воля вольному дана:
Реке бежать, стогам покоиться,
Зверью и птице прекословиться…
У нас безбрежная страна!
 
 
Кому-то склеп или тюрьма
По жизни выглядят рачительней.
Зима для русского ума
Куда как, право, предпочтительней.
 
 
И мы привычны к сквознякам
И часто счастливы в товарищах —
Ударим пылко по рукам
В незаменимых наших варежках!
 

В зимний час

 
Когда умрёт пурга и снег вразброс уляжется,
У худенькой реки и заспанных прудов
Согбенные талы под свежей снежной
                                                    тяжестью
Кряхтят, как старики под тяжестью годов.
 
 
Талы в свой добрый час
                               гвардейски распрямятся,
И распушит камыш седые кивера.
А где уж мне теперь за юностью гоняться? —
О прожитом своём подумывать пора.
 
 
Талы, камыш, трава соседствуют, как дети,
Я в силах их убить, навек искореня.
Меня же, может быть, лишь родич по планете
Отважится убить. Забавная родня!
 
 
И света нет того, и вряд ли есть похожий,
Вслепую ищем мы добро и благодать.
Пускай хоть каждый день
                                мороз дерёт по коже,
А больше жизни нам и нечего желать.
 
 
Я снег тугой топчу, он под ногой играет,
Я прорубь колочу на тулове реки.
И снова тишина. Природа замирает…
И мудрые кряхтят под снегом тальники.
 

«Не бранил житья…»

 
Не бранил житья,
Не ломал копья.
И в итоге сих полумер
Голова моя
И страна моя
Поусохли вдруг на размер!
 
 
Я детей хвалил,
А людей квелил,
Красоту узнавал в лицо.
И душой в тернах
Широко шалил
В стороне от былых лесов.
 
 
И не зряч, не слеп,
Сыплю соль на хлеб
И сулю судьбе неуют.
Коль теряет крепь
Гулевая степь
И сверчки зарю не куют!
 

«Те же власть и время всё охотней…»

 
Те же власть и время всё охотней
Сторожат деревню взаперти.
Может, жизнь прожить куда вольготней,
Чем наотмашь поле перейти?
Города горят, леса линяют,
Застит очи гаревая мга.
Лишь поля обличья не меняют:
Те же злаки, травы и снега.
Да ещё б взаправдашнюю волю,
Да к тому ж стыдливую межу…
Я бреду лунатиком по полю…
Не стараюсь…
Не перехожу…
 

«На дождик не сыскать управу…»

 
На дождик не сыскать управу,
Висит, как будто на ремне.
Такая пасмурность по нраву
В несолнечной моей стране.
 
 
У нас в душе метель таится,
Мы гордо носим сапоги,
Поэтому на наших лицах
Обычно не видать ни зги.
 
 
На первый взгляд, властям послушны,
Но свары можем затевать.
И повсеместно, и подушно
Мы любим пить и гостевать.
 
 
Не от достатка иль излишка
Мы широко поразбрелись,
А потому, как баял Гришка[1]1
  Григорий Мелехов, герой романа М. Шолохова «Тихий Дон».


[Закрыть],
У нас земли – хоть заглонись!
 

Перелаз

 
В пору детства, праздничную пору,
На казачий сад и огород
Даже для нарочного призору
Не было калиток и ворот.
 
 
И, скорей, от всяческого сглаза,
И как знак послушности судьбе,
Называлась просто перелазом
Выемка в таловой городьбе.
 
 
Пацаны нуждаются в прибытке —
Животы заправить про запас, —
Брали с первой радостной попытки
Мы любой соседский перелаз.
 
 
И во всю ивановскую дули,
Обначалив липкие усы,
С зеленцою яблоки и дули
И арбуза розовую сыть…
 
 
Я по жизни много не проказил,
Но случалось – тоже без ворот
По привычке резво перелазил
На чужой зовущий огород.
 
 
И в забавном чувственном припадке,
Не боясь озябнуть и простыть,
Пил и пил послушно без оглядки
Женской страсти розовую сыть.
 
 
Клят и мят бывал судьбой строптивой,
Но имел чувствительный изъян:
Если в детстве стёган был крапивой,
То в годах – изменой чаше дран.
 
 
…Сад мой полон палою листвою,
В огороде – голь и нищета.
И уже открылись предо мною
Вдалеке небесные врата.
 
 
Но, привычке верен до зарезу,
Пусть не те сноровка, стать и плоть —
В ад иль рай я всё же перелезу
Мимо врат…
Прости меня, Господь!