Текст книги "Время не ждет!"

Василий Панфилов
Великая Депрессия 3. Время не ждёт!

Василий Сергеевич Панфилов

* * *

Пролог

Июнь 1931 года стал для Германии началом грандиозной политической бури.

Умер Гинденбург. Прославленный фельдмаршал, известный громкими победами на Восточном фронте в Мировую войну, погиб от сердечного приступа после тяжелого разговора с лидером правого крыла НСДАП.

Популярность Гитлера, очистившего своё имя от обвинений досужих писак в гомосексуализме, резко ухнула вниз. Несостоявшемуся архитектору припомнили всё – от излишнего вождизма до обвинений в грязной игре.

Историю со злосчастным поместьем Нойдек[1]1
  В 1926 году родовое имение Нойдек, из-за махинаций двоюродной сестры Гинденбурга Лины, разорилось и нуждалось в значительных инвестициях. По случаю 80-летнего юбилея Гинденбурга 2 октября 1927 года, правительство Веймарской Республики на взносы немецких промышленников по инициативе соседа президента, влиятельного восточно-прусского юнкера и консервативного политика Эларда Фон Ольденбург-Янушау, владевшего в том же округе двумя большими поместьями, преподнесло герою Танненберга выкупленный Нойдек в подарок. Получив усадьбу, Гинденбург перестроил её и записал собственность на своего сына. Политические враги, прежде всего нацисты, тщательно раздували скандал из-за истории с имением, утверждая, что имение было куплено на деньги, украденные землевладельцами из государственного фонда «Восточная помощь», а передача его сыну была сделана, чтобы избежать уплаты налогов на наследство.


[Закрыть], раздутую нацистами пару лет назад как эталонный образчик коррупции в верхах, припомнили, рассмотрели… и признали несостоятельной. Если кто-то и засомневался, то момент сочли неподходящим – портить себе карму, раздувая старую историю после трагической гибели национального героя, глупо.

Поддерживающие Шикльгрубера промышленники притихли на время, решив не раздувать шумиху. Решение в принципе верное, хотя и спорное… и в этот раз промышленники прогадали.

Штрассер обрушился на правое крыло НСДАП с жёсткой критикой, обвинив в преступных махинациях. Бил наотмашь, зло, но удивительно точно и адресно.

Все обвинения подтверждались как минимум косвенно, а попытки облить грязью самого политика провалились. Грегору будто ворожил кто… ну не бывает же безгрешных политиков! Или бывают?

Ни одно из ответных обвинений не подтвердилось, и боевой офицер виделся отныне обывателям этаким немолодым, лысеющим ангелом в горних высях. Может, не настолько безгрешным, но для политика на удивление порядочным!

Ситуация эта не могла продлиться долго, учитывая финансовые и политические интересы промышленников, крайне далёкие от социалистических идей Штрассера. Пресса, финансы… всё было на стороне промышленников! Но они опоздали.

Воодушевлённые речами Грегора, в поддержку левых выступили центристы Вильгельм Маркс и Йозеф Вирт. И голоса бывших рейхсканцлеров прозвучали громко!

А это, господа, уже серьёзно. Левые и центристы расправили плечи и поняли, что вместе они вполне способны противостоять опасной политике с правым креном.

Германия, взявшая было правый курс, стремительно свернула прямо. И чуть-чуть налево.

Глава 1

– Я не понимаю, почему наши ветераны и вдовы солдат должны отдавать свои пенсии для финансовых выгод международных стервятников, ограбивших наше казначейство, обанкротивших страну[2]2
  Отрывок из реальной речи Хью Лонга.


[Закрыть]…

Толпа взревела одобрительно, поддерживая своего губернатора. Плавящиеся под жарким солнцем Луизианы, люди стояли, подняв головы вверх и будто не замечая неудобства, глядя на освещённую светом фигуру. Лонг поднял сжатую в кулак руку, успокаивая людей, и продолжил жёстко:

– Я защищаю интересы среднего класса и хочу, чтобы как можно больше американцев могли отнести себя к среднему классу! Законы же, предлагаемые правительством, ведут только к обогащению кучки богатеев, этих финансовых спекулянтов, решивших стать новыми аристократами! Полмиллиарда долларов наше правительство предлагает изъять из карманов бедняков. И я хочу спросить, наше ли это правительство?

– Нет! – Выкрикнул кто-то в толпе, собравшейся на городской площади.

– Не слышу!

– Нет! Нет! Нет! – Начала скандировать толпа. Присутствующие репортёры торопливо делали записи и фотографировали наиболее интересных людей. Полминуты спустя Лонг снова поднял руку, и люди почти тотчас замолкли.

– У большинства из вас на счету каждый доллар, и попытка правительства залезть в ваш карман – ничем не лучше действий карманника, обкрадывающего бедняка! Доллар, всего один доллар, и вы можете купить бобов, чтобы кормить семью всю неделю. Или я не прав?

Риторический вопрос не требовал ответа и, сделав короткую, драматическую паузу, оратор продолжил:

– Накормить семью, купить ребёнку обувь или учебники… нет у вас лишних денег!

– Зато они есть у богачей! – выкрикнул кто-то в толпе.

– Да! Доллар, отнятый у бедняка – преступление. А у богача? Что теряет богач, потеряв доллар, сто или даже тысячу? Быть может, он не накормит своих детей и они лягут спать голодными? Нет, нет и ещё раз нет! Богач всего лишь не сходит лишний раз в дорогой ресторан, не спустит деньги в ночном клубе или на бегах.

– Так почему же правительство так настойчиво лезет в ваши карманы, а не карманы богатеев? Почему отказывается ввести прогрессивный налог? Рузвельт, Гувер и многие другие обслуживают интересы банкиров, спеша на помощь заигравшимся спекулянтам.

– Я не пророк, но могу предвидеть, что меня начнут упрекать за неласковые слова в адрес покойного Рузвельта. Так вот что я скажу… – Лонг усмехнулся зло. – О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды! И от своих слов отказываться не намерен!

Помолчав немного, губернатор продолжил:

– В Мировой войне американские солдаты воевали за интересы банкиров, а в благодарность банкиры сперва наложили вето на выплату законных денег, полагающихся ветеранам, а теперь хотят ещё и обобрать их! Ветеранов! Чего же ожидать простым смертным, не имеющих заслуг перед Барни Барухом? Голодной смерти!?

– Фермеров сгоняют с земель, рабочих выгоняют с заводов… а наше правительство с упорством идиота вкладывает всё новые и новые деньги в поддержку финансовых спекулянтов. Спекулянтов, по чьей вине страна влетела в тяжелейший кризис! Что это, как не предательство интересов народа?!

– Любому здравомыслящему человеку понятно, что деньги нужно вкладывать в реальную экономику! Поддержка фермеров и местных промышленников, строительство дорог и мостов… Прямая поддержка бедняков, наконец!

– В период кризиса бесплатные школьные обеды или простейшая медицинская помощь окажутся спасением для многих семей…

Лонг уже уехал, и собравшаяся на встречу губернатора толпа потихонечку расходилась с раскалённой от солнца площади Джонсвилла, живо обсуждая услышанное.

– Умён… – только и слышалось от проходящих людей.

– Такого бы в президенты!

– А некому больше, Уоррен! Некому! Хью говорить мастак, но и дело делает! Одни уроды в Капитолии! Рузвельт поначалу нормально…

– Сучара он! – немолодой мужчина с осколочным шрамом поперёк худой обветренной физиономии сжал крепкие кулаки, навек пропитавшиеся машинным маслом. – Перед выборами обещал одно, а как до власти дорвался, совсем другое запел. А президентская гонка началась бы, так снова о народе вспомнил бы! Грохнули, так и не жаль говнюка. Лонга надо!

– Верно! – Влез в разговор худой фермер, пахнущий потом и немного – лошадиным навозом, – в Луизиане ни одна ферма считай не обанкротилась, ни один завод не закрылся! А всё почему? Потому что голова! Это ж надо – в стране кризис, а он налоги сокращает для простых людей! И ничего ведь, справляется. Богатеев налогами обложил, и ведь ни один не разорился!

– За восемь месяцев университет закончил, – важно сказал слушающий разговор пожилой учитель, подняв по привычке палец, будто привлекая внимание класса. – Восемь! Да не абы какой, а на юриста экзамены сдал. А это, я вас скажу…

Учитель покрутил головой, но и всем и так ясно: Хью Лонг – голова! Умник из умников, и ведь за народ. Даже чудно.

* * *

– Аркаим, значит, – Сталин тяжело облокотился правым бедром о массивный письменный стол, держа в руках давно погасшую трубку, – настаиваешь всё-таки?

– Да, Коба! – Киров, не вставая с кресла, смотрел на вождя и друга, не мигая, – Я твои аргументы понял и принял… Чёрт, да я по большинству вопросов согласен! Прав ты, во всём почти прав! Не нужен нам великорусский шовинизм, еле-еле задавили. Но…

– Но проклюнулся антирусский шовинизм, – закончил за него Сталин. Вождь замолчал и стиснул в зубах трубку.

– Попробовать надо, Коба! – Не отступал Киров, – Заигрались некоторые наши товарищи с интернационализмом. Поначалу-то оно неплохо было – сильный инструмент в руках понимающих людей. А сейчас? И руки не те ныне этот инструмент держат, да и времена поменялись.

– Вот тут ты я с тобой согласен, – Иосиф Виссарионович сел, и всё-таки начал набивать трубку, – времена поменялись, а не все это осознать смогли. В девятнадцатом году и в начале двадцатых, идея Мировой революции спасла нас от новой интервенции. Опасались капиталисты проклятые восстания в тылах, и не зря опасались. Эх, шени дэда… на волоске было. Думали, Германия вот-вот, а там и по всему миру!

– И сейчас боятся, Коба. Не восстания боятся, а нас. Одни, кто поглупей, всерьёз боятся. Другие, кто поумней да поподлей, просто пугают мелкобуржуазную публику дикими ордами из Совдепии. Мешает нам это, Коба. Санкции… А отказаться если от идеи Мировой Революции, да сосредоточиться на сугубо на внутренних проблемах, да чуть-чуть с национальным креном… а?

– С национальным, говоришь?

Вождь задумался, пуская кольцами дым.

– Просто ослабить контроль у некоторых тем, Коба! Больше ничего не нужно, увлечённых людей хватает, сами всё сделают. Ну и потихонечку подбрасывать будем – Аркаим, пирамиды на Русском Севере… Это надо же, пирамиды!?

Киров крутанул головой, усмехаясь немного растерянно.

– Мне когда Прахин материал на эту тему дал, так чуть не выгнал! А потом ничего… главное, проверяется легко.

– Не провокация? – Сталин остро взглянул на собеседника.

– Коба! – Всплеснул тот руками, – Ну проверил же! Прахин сам говорит, что знает только разрозненные факты. Дескать, натыкался не раз то у итальяшек, то у беляков. А что, почему таятся… бог весть. На руку нам? На руку! Просчитать, конечно, нужно.

– Нужно… – Иосиф Виссарионович снова замолчал, но через несколько минут решительно подвинул к себя увесистую папку, переданную Кировым, – изучу как следует, тогда и ответ дам.

* * *

– Всплыл-таки у большевичков, гнида краснопузая, – с ненавистью выплюнул пожилой полковник РОВС, пошевелив босыми пальцами потных ног. Скомкав было советскую газету, мужчина почти тут же опомнился и бережно расправил бумагу. Вытащив нож, он сладострастно вырезал портрет с улыбающимся начальником милиции ленинградской области, царапая лак на старом журнальном столике, и спрятал в старое портмоне.

– Сразу валить надо было, – прошипел белогвардеец, не замечая выступившую в уголке рта пузырящуюся слюну, – матёрый вражина! А как грамотно уголовником бывшим притворялся…

– Олежка! – В комнату вошла немолодая женщина с дряблыми обвисшими щеками и тяжёлыми мешками под выцветшими серыми глазками, – я щи сварила, иди покушай. С головизной, как ты любишь!

– Сейчас, душенька! – Заулыбался мужчина. Воркуя, он подхватил супругу под руку, и они вместе пошли на крохотную кухню. А ведь когда-то… эх, господа!

– Допрыгались?! – Час спустя, полковник, одетый в военную форму, положил на стол газетную вырезку, припечатав мясистой ладонью. Посетители заведения Мацевича вяло покосились на сидящую в углу компанию, но не высказали особого интереса.

Никого из присутствующих не удивить афёрами и политическими интригами, подчас весьма масштабными. Правда, всё больше на вторых ролях.

– Не новость, – Дёрнул щекой один из белогвардейцев, демонстративно достав дамскую пилочку для ногтей.

– А всего-то, что кое-кто, – полковник прищурил маленькие, изрядно заплывшие глаза, яростно уставившись на оппонента, – не выполнил свои обязанности в должной мере!

– Паазвольте! – Ротмистр, такой же немолодой, но болезненно худой, весь будто выцветший и присыпанный пылью, начал вставать из-за стола, и почти тут же офицеров развели, предотвращая скандал. Шума удалось избежать, но громкое шипенье ещё долго раздавалось в тёмном углу, пропахшем плохим табаком и несвежей едой.

– … право слово, господа, – негромко уговаривал ссорящихся средних лет рослый мужчина, одетый в штатское. На него недовольно покосились, неприязненно окинув взглядом новенький, с иголочки модный костюм, стоящий побольше, чем иной служащий зарабатывает за полгода.

… но смолчали.

Поручик не слишком-то успешно проявил себя на фронтах Мировой и Гражданской, зато очень недурственно пристроился в эмиграции. Ныне он служит в одной из крупных корпораций и подкидывает изредка господам офицерам дурно пахнущие, но хорошо оплачиваемые заказы.

– В самом деле, господа, – промокнув губы, сказал самый старый в компании, прекратив жевать остатками зубов скверно сделанный бигос, – разве новость для нас, что один из этой троицы оказался большевичком?

– Нет, но… портрет! – Полковник потряс вырезкой, не в силах подобрать нужных слов.

– Понимаю, – закивал престарелый белогвардеец мелко, – обидно!

– Обидно… – полковник махнул рукой и ссутулился, – это так… Думаю вот теперь, что же это за провокация такая грандиозная у Совдепии случилась? Вышли ведь на документы, на людей… а теперь что? Провокация? Попытка обесценить добытую нами информацию, заставить сомневаться. И ведь никуда не денешься, засомневаешься!

– Допросить бы краснопузого вдумчиво… с огоньком! – Сказал престарелый белогвардеец, и чем-то настолько нехорошим повеяло от него, что компания замолкла ненадолго.

– Да мне бы и тот торгаш подошёл, – вздохнул полковник, потерев ладонями рыхлое лицо, – тоже теперь не достанешь поганца. У итальянцев ныне обретается, а ссориться с ними не с руки.

– Коза Ностра? – Уточнил старик, – Не с руки, говорите… А придётся ведь. Столько информации теперь перепроверять придётся, столько контактов… Вот же гадёныш!

Глава 2

Революция запомнилась для маленького Жени шумом на улицах и рокочущим, радостным голосом отца, вкусно пахнущего хорошим табаком и шустовским коньяком. Коллеги отца, родственники и бог весть кто ещё, кого мальчик запомнил просто как взрослых, радовались свободе и свергнутому царю.

Последнее было непонятным, ведь батюшка буквально за несколько недель до того называл царя не Николашкой, а помазанником божьим и пил за его здоровье. Женя даже спросил, но Александр Аполлинариевич сильно разгневался и лишил его сладкого.

Потом оказалось, что свобода эта неправильная, и быдло тоже получило какие-то права. Взрослые почему-то гневались, страшно ругаясь на социалистов, обвиняя в работе на германские спецслужбы. Одновременно они уповали на Германию, которая должна… Что она должна, Женя не знал, и скорее всего, взрослые сами плохо это понимали.

Эвакуация стала для мальчика воплощением беды. Спешный переезд на юг России – проблемный, с несколькими остановками поезда непонятными людьми, крепко пахнущими потом, луком и порохом. Они рылись в вещах и однажды обыскали маму, сильно напугав её.

На юге отец стал работать… Женя так и не понял толком, где он работал. В памяти остались только бесконечные заседания, совещания и слова о проклятых хамах. Работа, наверное, важная, но явно неприятная.

Отец озлобился, стал пить и приобрёл одышку вместе с нездоровой одутловатость и желтизной лица. Мать преждевременно постарела и подурнела, стала вздрагивать от резких звуков… обычно в присутствии супруга, без него она выглядела намного спокойней.

Потом был Крым… и ещё одна эвакуация, во время которой умерла мать и маленькая сестричка, а отец отошёл ненадолго, да так и не вернулся. Женя помнил только, как он оглянулся и некрасиво скривил полное лицо с красными прожилками, дёрнув щекой. Больше он не оглядывался…

Мальчик оказался на улицах Стамбула, ухитрившись как-то пройти мимо внимания белогвардейских организаций, занимавшихся в том числе подобными потеряшками. Позже Женя прочитал о таком понятии как стресс… но тогда он просто озлобился на отца и ему подобных, виня их в сломанной жизни.

Несколько месяцев жизни на улицах принесли хорошее знание турецкого языка и обычаев османов, а случай перенёс его в трюме старого угольщика обратно в Россию, теперь уже советскую. Потомственный дворянин как родной влился в компанию беспризорников и почти забыл, что он дворянин, что его отец был не последним человеком среди белогвардейцев.

Начав с мелкого воровства у уличных торговцев, Женька быстро стал планировать операции, и их компания стала жить в каком-никаком, но довольстве. Потом была колония Макаренко и переосмысление ценностей.

На рабфак поступал уже потомственный пролетарий… Женька не видел в таком приспособленчестве ничего дурного. Врагом советской власти он не стал, признав за быдлом право на самозащиту… и признавая право на защиту за собой.

В государстве победившего пролетариата потомственному дворянину не слишком уютно. Бывшему беспризорнику по большому счёту ничего не грозило, но и поступление в университет оказывалось под вопросом.

А учиться Женька хотел и главное – любил, обладая нешуточными способностями в гуманитарных науках. Едва ли не единственный привет из прошлого – история и литература, да почти забывшийся немецкий. Невеликие познания в математике как-то быстро исчезли, ни разу не пригодившись в беспризорной жизни.

История государства Российского Карамзина скрашивала жизнь целую зиму, потихонечку переведясь на нужды самые приземлённые. Карамзин, потом Пушкин, Фет… разграбленная квартира бывшего чиновника оказалась щедра на пипифакс[3]3
  Туалетная бумага.


[Закрыть] в твёрдом переплёте.

Любовь к печатному слову осталась, и появилось желание разобраться – что же такое история? Желание отчасти болезненное, этакая попытка разобраться не только и даже не столько в истории, сколько в себе.

Учёба в университете оказалось сложной, но сложности эти оказались совершенно непредвиденными. Женьку не пугала необходимость запоминать имена и даты, но вот профессионализм некоторых преподавателей вызывал обоснованные сомнения.

Взгляд на историю с классовой точки зрения[4]4
  То есть попытка взглянуть на историю (и историографию) с точки зрения господствующего класса. Даже если принять за аксиому, что исторические факты не искажаются (чего в принципе не бывает), то остаются как минимум точки зрения. К примеру, восстание Пугачёва можно рассматривать как Русский бунт, бессмысленный и беспощадный или… борьба народа за свои законные права. Соответственно, интерпретация фактов будет меняться, да и многие события заиграют новыми красками. Помимо классового подхода к изучению истории (литературы, науки), есть также религиозный, национальный, расовый и т. д.


[Закрыть] привёл на кафедру таких же небывалых историков. С классовым чутьём.

Ляпали они порой… но ведь и дельное в их словах было, и немало! Одни только язвительные вопросы оппонентам об армиях древности, насчитывающие сотни тысяч воинов, чего стоили. И действительно, почему же учёные мужи прошлого не обращали внимания на такие несообразности?

Какие, на хрен, армии… их и сейчас-то сложно снабжать! А тогда, без развитой сети морских перевозок и железных дорог… Есть наверное, что-то такое и в классовом подходе к истории. Есть… хотя бы другая точка зрения – дилетантская, подчас нелепая, но зато и не зашоренная.

А теперь вот экспедиция на Кольский полуостров и попытка взглянуть на историю не с набившей оскомину классовой точки зрения, а с национальной. Было ли такое хоть когда-то в России? Да ни разу!

Церковь, Гольштейн-Готторпы-Романовы, норманисты… учитывалась любая точка зрения, но не русская! Потом классовая, да… но тоже ни разу не русская.

Первая экспедиция такого рода! У Женьки дух захватывал от перспектив! И от опаски, не без того.

Получится всё, так станет если не одним из отцов-основателей, то как минимум удосужится нескольких строчек в учебниках! А свернут национальное виденье истории… так может оказаться, что и вместе с историками. Времена нынче такие, что идеология видится властям опасней уголовщины.

Не без оснований, к слову – Гражданская ведь только-только закончилась, и с нынешним положением дел согласны далеко не все граждане. Беляки, царские чиновники и прочие бывшие под присмотром… а вот различить врагов затаившихся в недавних соратниках подчас затруднительно.

Эсеры, меньшевики, анархисты всех мастей, БУНДовцы и прочие, прочие… С проводимой политикой согласны далеко не все партийцы, считая власти предателями дела Революции, а то и вовсе – контрреволюционерами. А за плечами у многих – подполье да Гражданская, да привычка не жалеть крови – ни вражеской, ни своей.

Влететь в чужой замес в такой непростой политической ситуации легко.

Северные лагеря Женьку пугали, но нехватка людей грамотных обещала даже в самом скверном случае тёпленькое местечко лагерного библиотекаря или работника клуба. Не предел мечты, но жить можно немногим хуже, чем на свободе.

Здоровое же опасение… да чёрт с ним! Национальная идея успокаивала мятущуюся душу Женьки – потомственного дворянина и коммунара из колонии Горького[5]5
  Колонией имени Горького руководил Макаренко выдающийся педагог, который не только брался за воспитание малолетних преступников, но и перевоспитывал их! Коммунары Макаренко – золотой фонд граждан СССР. Качество человеческого материала (из бывших уголовников, напоминаю!) было таково, что именно его воспитанники наладили первый в СССР выпуск фотоаппаратов. Супер хайтек в те времена. Марка ФЭД.


[Закрыть].

– И это всё… – окончивший седьмой класс Сашка, устроенный в экспедицию разнорабочим, неверяще провёл рукой по огромной каменной глыбе мегалита, – старше египетских пирамид?

Голос подростка[6]6
  В школу в то время шли с восьми лет, то есть Сашке не могло быть меньше четырнадцати, скорее пятнадцать, если не больше. Вполне себе взрослый по тем временам – жениться и выходить замуж, иметь охотничье оружие, можно было с шестнадцати лет. К тому же школа-семилетка по тем временам – образование вполне достойное, мало кто учился дальше.


[Закрыть] сорвался на фальцет и Сашка смутился. Студент сделал вид, что не заметил оплошности, сам ведь ещё недавно…

– Старше официальной истории египетских пирамид – да, – присев на лапник, он закурил, отмахиваясь от мошки.

– А почему… – подросток даже не смог подобрать слова, переполняемый возмущением.

– Потому, – Женя начал загибать пальцы, – Норманисты, слыхал про таких?

– А как же! Это…

– Мне рассказывать не нужно. Потом всё эти Голштейн-Готторпские и прочие… европейцы. Как же! Признать, что здесь была цивилизация, и очень может, что её центр… это же все теории пересматривать придётся! Неполноценность диких славян и всё такое… тьфу ты, зараза!

Женька отмахнулся от мошки и похлопал рядом с собой по куче лапника.

– Не стой, успеешь сегодня ещё набегаться. Да… церковь ещё. Они во все времена пытались показать, что пока они, такие хорошие, не пришли, дикость была и запустение. Дикари в шкурах бегали и друг дружку резали на каменных алтарях.

– А как же… – Сашка повёл рукой, показывая на мегалиты, – ясно же, что дикие племена не могли сделать что-то подобное! Нужна не просто толпа народа, а цивилизация, да не хуже чем в Древнем Риме.

– Так вот, – Женя пожал плечами, – неудобная правда, понимаешь?

– Правда одна!

– Если кому-то мешают памятники, язык, праздники, история, названия городов и улиц – значит, государство построено на чужой территории, – процитировал студент Прахина, – захватчики они, вот и вся правда. Ни церкви, ни феодалам не нужна правда и настоящая история. Нужен был покорный народ, рабы. Государевы, божьи… Отнять историю, это как обрубить корни у народа.

– И что, никто не знал? – Спросил подросток неверяще, – что, людей никогда не было?

– Знали, почему же… знали, а говорить не принято было. Иначе…

– Да царизм, понятно!

– Н-да…

* * *

– Максим Сергеевич? – Постучалась секретарша.

– Да! – Прахин оторвался от сводок. После знаменитой чистки Ленинграда, уголовного и около уголовного элемента в городе почти не осталось. Стенания чекистов по поводу порушенных оперативных разработок Макс не принимал во внимание.

Ленинград стал самым безопасным городом СССР. Стерильным. Девственницу с мешком золота пускать по улицам ещё опасно, но… работа ведётся.

Ныне он пытается наладить систему профилактики по недопущению в город уголовного и сомнительного элемента. В принципе получается, сложнее наладить работу с молодёжью, оградить её от блатной романтики.

– Письмо от экспедиции Колычева.

– Давай…

Распечатав нетерпеливо конверт, курирующий экспедицию (ну раз уж сам данные подбросил!) начальник милиции города Трёх Революций вчитался в скупые строчки, потихоньку зверея. Холодное такое бешенство, после которого он не кидался в драку и не скандалил… но делал всё, чтобы уничтожить врага.

– Ступай, Лидочка, – отослал секретаршу и по совместительству любовницу. Да, времена ныне такие, не слишком пуританские. Ответственным работникам многое позволено[7]7
  Многое позволялось не только ответственным работникам, но и гражданам вообще. Государство старалось не вмешиваться в личную жизнь граждан (не считая случаев демонстративного гомосексуализма или вовсе уж вопиющего разложения), и если кто-то жил на две семьи или заводил любовницу… дело житейское. Не были редкостью и романы с секретаршами.


[Закрыть], но и спрашивают ой как много!

– Ожидаемо, – думал он, пока письмо, доставленное по всем правилам подпольной работы (Лидочка не в счёт, всё-таки сержант милиции), сгорало в малахитовой пепельнице, – палки в колёса вставляют, и не побоялись же! Хотя чего это я… для одних диссертации пересматривать, для других – звоночек, что ассигнования на дело Мировой Революции урезать могут. Есть и третьи, десятые… и все кровно заинтересованы в сохранении существующего порядка вещей. Что ж…

Встав, Прахин открыл заветную картотеку, собранную как раз к такому случаю. Возможностей у начальника милиции Ленинграда и области много. Особенно если имеется кредит доверия от властей, и руководство такими организациями, как Бригадмил и ДНД.

Проследить, поговорить осторожно с соседями и сослуживцами… учебное задание, товарищи комсомольцы! Старшие товарищи будут отслеживать незаметно, как вы справляетесь с заданием!

Никто, разумеется, не отслеживал… как правило. Зато материала на ответственных работников и деятелей культуры набралось немало. Полкубометра бумаги, и это только выжимка, остальное в другом месте.

– Что ж, товарищи будущие враги народа, – пробормотал он, читая список любителей вставлять палки в колёса, – есть материальчик… Ага, и на тебя тоже… Враги народа как есть. Русского. Осталось только увязать вас в единую цепочку… а пожалуй, что и несложно будет. И…

Подняв трубку телефона, соединённого напрямую со Смольным, он дождался ответа.

– Александр Григорьевич? Прахин беспокоит. Сергей Мироныч на месте? Ага, ага… есть возможность встретиться сегодня? Минут на пятнадцать разговор, но может и затянуться. В семнадцать тридцать, после Лизюкова? Благодарю.

– Бойтесь меня, бандерлоги, – усмехнулся Макс одними губами, вешая трубку, – Каа вышел на охоту.